Текст книги "Отпуск"

– Привет, я почти готова.

– Так рано, – удивился голос на том конце провода.

– Чего тянуть. Лучше проскочить до солнцепёка.

– Хорошо. Тогда я сворачиваюсь. Через сколько выходим?

– Через пятнадцать минут.

– О'кей. Жду в парке.

Разумеется, речь шла о первом же дереве напротив её дома, где конспиратор-кавалер обычно делал вид, что исправляет поломку колеса, или накачивал шину. Разве можно компрометировать барышню!

На сей раз маскировать ожидание ему почти не пришлось. Только он осмотрел заднюю втулку и полез доставать из притороченного к раме кошелька «семейный» ключ, как из калитки выпорхнула Мирра.

– Где твой велосипед?

– Стоит у крыльца. Воды много взял?

– Пол-литровую фляжку.

– Это по дороге уйдёт, глупенький.

И она так же быстро скрылась.

Через три минуты они уже крутили педали в северном направлении. Из сумки запасливой девушки торчала двухлитровая пластиковая бутылка.

По традиции, на озере сделали первую остановку. Попили, полюбовались грудой тел, облепивших берег, как осы банку с мёдом, и продолжили путь.

«Вот так сейчас и моя мама на своём юге», – мысленно представила Мирра.

– Чудаки, – изрёк рациональный Анатолий, – пятнадцать минут на велике, и ты из ада попадаешь в рай. Так нет же – лень.

Сами они добирались чуть дольше. Во-первых, старались не гнать по жаре. Во-вторых, сделали ещё одну остановку, возле водокачки в посёлке ремонтников, и облились по пояс холодной водой. Мокрая блузка прилипла к телу велосипедистки, обозначив контуры ничем не стеснённого бюста, и цвет его тёмных продолжений стал виден насквозь. Там же опустела и Толина фляжка.

– Что я говорила?

– Опыт – великое дело, – согласился обескураженный спутник.

Они двигались теперь на восток, навстречу подбиравшемуся к зениту солнцу, и у каждого пела душа. Но о разном.

Предусмотрительная Мирра решила полностью обезопасить себя от возможного столкновения двух ухажёров. Тут важна правильная диспозиция. Она предложила обогнуть карьер с севера, по железнодорожной насыпи, вдоль одноколейки. Дескать, меньше достанется вязнуть в песках под открытым небом. Ничего не подозревавший Толя согласился. Так они забрались на самую дальнюю часть пляжа под длинными и высокими рукотворными дюнами. Был у неё и другой расчёт. На этом месте собиралось больше народу, и у компаньона вряд ли возникнет желание лезть обниматься и целоваться, чего ей сейчас делать с ним совсем не хотелось.

Людей оказалось достаточно много: человек тридцать (это на ста с лишним метрах береговой линии, тогда как на озере столько же было от силы на пяти). Они примостились возле компании из двух молодых пар. Одна из девиц загорала topless, и это облегчало положение столь же эмансипированной Мирры, первым делом избавившейся от не до конца высохшей блузки. Никто из окружающих и бровью не повёл. Зато Толик пытался протестовать:

– Ты чего, при людях!

– Дурачок, – кокетливо произнесла девушка, – совсем отстал от жизни за своими учебниками. – И она в одних плавках понеслась к воде.

Здесь можно было купаться не по очереди, а вместе, не опасаясь за велосипеды и прочие вещи. Воришки промышляли обычно там, где мало публики. И всё же заплывать далеко они не решились.

– Когда планируешь обратно? – только сейчас поинтересовалась Мирра.

– Часа через два. Долго быть на солнце вредно. Да и продолжать готовиться надо, – словно извиняясь, ответил юноша.

– А я тут часов до пяти задержусь. Всё равно мне дома делать в такую погоду нечего.

– Значит, бросаешь?

– Это кто кого.

– Ну и хитрюга изворотливая, – абсолютно точно оценил Толик свою подругу.

Больше он не сказал ничего, испытав про себя даже какое-то облегчение. Хуже, если бы договорились возвращаться вместе, а она затянула с отъездом. Теперь всё зависит только от самого себя.

Реакция Крутилина понравилась и Мирре, подсказала ей следующий ход. Уже на берегу, лежа рядом на животе, она предложила:

– Знаешь что, давай теперь встречаться здесь. Заменим лес пляжем. Это намного полезней. И мне страшновато стало ходить в темноте. Бабки пугают, будто от жарищи на дорогу выползают гадюки, а с деревьев на людей прыгают заразные клещи. В будни тут никто не мешает, – добавила она, чтобы придать романтическую окраску перспективе дневных свиданий.

– Чепуху говорят твои бабки, – он словно не расслышал последнюю фразу. – Такое приключается лишь с дремучими невежами в дремучей чаще.

– Возможно. Но мне всё равно страшно. Я ведь сюда и так каждый день езжу. И тебе загар не повредит. Не отрываться же два раза от занятий.

– Хорошо, я подумаю.

– В любом случае, сегодняшний вечер пропускаем.

– Договорились.

И оба в душе вздохнули с облегчением.

Ровно через два часа заметно побуревший за один сеанс Анатолий отчалил в гости к Ньютону, Ому и Джоулю с Ленцем. С Никольским они чуть не столкнулись у озера. Но каждый был поглощён собственными раздумьями, и, двигаясь навстречу, не обратил внимания на соперника.

3

День тридцать первое мая девяносто третьего года каждому человеку, знающему историю, говорит о многом. В восемнадцатом веке он добавил красной краски в жизнь революционной Франции: обладавшие большинством в Конвенте жирондисты оказались попросту изгнанными оттуда. Тремя днями позже установилась якобинская диктатура.

В каждой революции есть свои жирондисты и якобинцы, то есть умеренные и ретивые. Если власть остаётся у первых, то сама революция постепенно засыхает на корню, старая элита смешивается с новой, и, насытив сполна честолюбие горстки вождей, жизнь постепенно входит в прежнее русло, как река после половодья. Если верх удаётся взять вторым, то прежним порядкам возврата уже нет, и разлившимся водам предстоит течь по заново прорытому каналу.

В семнадцатом году жирондистами оказались кадеты, якобинцами – Керенский со товарищи, в восемнадцатом роль жирондистов досталась эсерам, якобинцев – большевикам, которые сумели удержаться не год с небольшим, как во Франции, а семьдесят с лишним лет. И всё благодаря тому, что вовремя выгнали законно избранное большинство. Но ничто не вечно под луной, и грянула новая революция, после чего в современном Конвенте снова засели жирондисты. Хорошо хоть президент – ярый якобинец. Терпеть двоевластие не может. Но как избавиться от него – не знает. Попробовал было весной, опираясь на недобросовестных советников и пугливых соратников, ввести особый порядок управления – не вышло.

Тогда Вадим умышленно отошёл в тень. Неумная, юридически безграмотная затея могла только испортить его репутацию безупречного правоведа. А доброе имя ещё пригодится. Старик не вечен, да и в исторической перспективе у страны будет не один руководитель. Помочь действующему – значит, помочь своим конкурентам в борьбе за высший пост лет через двадцать. Зачем делать им такие подарки?

Так было в марте. Но потом ситуация резко изменилась, как при катании на американских горках. Испуг неплохо подействовал на самого. Он даже слегка поумнел, что редко случается на седьмом десятке. Теперь полностью доверяет его советам, каждый день приглашает к себе и фактически пляшет под его дудку.

А куда ему деться? Все остальные уже осрамились на весь мир и с новыми идеями больше не лезут. У них и раньше идея-то водилась всего одна: переть напролом. Раз, мол, засел наконец в Кремле – можешь ни с кем и ни с чем не считаться. Но такой манёвр хорош, может быть, в военном деле. В политике он всегда пагубен.

И вот тактика изменена. Вместо штурма – длительная осада. Руководители неудачного кавалерийского наскока приутихли, и во главе нового генерального штаба революции негласно встал Никольский.

Помня, что в истории бывают странные сближения, он приурочил два новых указа к тридцать первому мая и второму июня. Тоже девяносто третьего года. Но уже двадцатого века. Как знать, быть может, и эти дни попадут на скрижали?

В первом пришлось пойти на уступку субъектам Федерации, расширив вдвое их представительство. Но и здесь он умудрился поставить свой капкан: не просто четверо вместо двоих, а в дополнение к двум назначенцам – двое первых лиц собственной персоной, так сказать, ex-officio: председатель Совета и глава администрации.

Вторым указом в гроб жирондистов забивался последний гвоздь. По утверждённому в нём регламенту, Конституционное совещание вправе рассматривать лишь поправки к президентскому варианту, не подменяя базового текста.

Но в последний момент оппоненты всё же попытались приподнять крышку домовины. Накануне открытия первого пленарного заседания собралась рабочая группа по доработке проекта. И тут они пошли в атаку.

Ударную силу составил тандем руководителей двух северных республик, поддержанный старым лисом – президентом самой крупной и непокорной автономии. Они дождались сигнала от одного двуличного жирондиста, пытавшегося усидеть на двух стульях сразу, и ринулись в бой. Жирондист предупредил: не все лояльны к президентскому проекту, кое-кто в своих домашних карманных парламентах присягнул альтернативному варианту. Лис это тут же не без злорадства подтвердил. Северяне ещё больше усугубили. Один пригрозил увести свою делегацию из Кремля, если начнётся продавливание только одного текста, а другой открыто напомнил о гражданской войне.

Пришлось брать слово для долгого и занудного разъяснения регламента. А в конце прямо заявить: отклонений от него не ждите, ухода вашего не боимся, суверенитета России от этого не убудет, вернуться же сможете на менее выгодных условиях.

Только так с ними и надо разговаривать!

Лис аж подпрыгнул на стуле:

– Предложения и поправки на уровне Верховного Совета республик не могут быть отменены группами или решением Конституционного совещания. Они не имеют на это право.

Ничего, дурачок, не понял. Наверное, какой-нибудь Бриссо в Конвенте вопил о том же.

Назревал скандал. Пришлось дать председательствующему знак, чтобы сворачивал заседание.

Но везде есть и свои Дантоны. Свернуть-то он свернул, однако в последний момент всё испортил: пообещал лису учесть его предложение.

Наутро наспех собранное совещание благополучно открылось. Проигнорировать его не осмелился никто. Явились даже незваные гости во главе с новоявленным “Бриссо”. Боже, кого там только не было! И буддист в расшитом халате, и преждевременно облысевший юноша в дешёвеньких джинсиках, и вальяжный композитор при бабочке, и вчерашний диссидент в белых брюках и белой безрукавке, и главарь какой-то ереси, вырядившийся похлеще вселенского патриарха, и облезлая неумытая девица восточного типа, и поп-расстрига в кроссовках с огромным крестом на животе, и ряженый атаман в папахе, и профсоюзный вожак чуть ли не в спецовке, и необъятных размеров новый русский кавказской внешности с дорогим перстнем на каждом пальце, и даже постоянно мигающий слезящимися глазками городской сумасшедший. Такой разношёрстной публики Мраморный зал ещё не видел!

В остальном традиции проходивших здесь за закрытыми дверями пленумов ЦК КПСС блюлись строго. Сам открыл совещание из-за стола президиума, как это делали генеральные секретари, и тут же направился к трибуне. Пока номер один преодолевал десять метров пути, номер два предоставил ему слово.

Вадим ещё неделю назад настаивал, чтобы речь произносилась строго в его редакции. Будущий оратор согласился, вызывал главного спичрайтера и велел ей подготовить текст, ничего в нём не меняя. Но надо знать душу современного царедворца! Та взяла ножницы, раскроила все листы и переклеила их по-своему. В результате главные слова прозвучали, когда в полусонном зале то там, то здесь уже отчётливо слышались дружные похрапывания:

– Существует ли в России право как воплощение воли народа? Ответ однозначный – нет. Для того чтобы Россия получила право, нужна определённым образом устроенная государственная власть. Нужно, чтобы с помощью Конституции общество поставило государство себе на службу, гарантировав права и свободы граждан, а не право чиновников творить произвол. Власти, которая была бы связана правом, в России не было. Наоборот, правом автоматически объявлялось всё, что исходило от власти. В нём нуждались лишь постольку, поскольку оно санкционировало партийно-государственную диктатуру. Ни одно решение высших органов не ставилось под сомнение. Мы какое-то время вынуждены жить по законам, которые были порождены именно той властью. Правда, после провозглашения Декларации о суверенитете России…

Стоп! А это ещё откуда? Таких слов у него не было. Мало того, что поменяла абзацы местами, так и своего текста добавила.

– … в конце концов стало очевидно, что советский тип власти не поддаётся реформированию. Советы и демократия несовместимы. В новой Конституции должен быть чётко…

Опять словесная жвачка! После слов не поддаётся реформированию надо выдержать паузу, сорвать аплодисменты, тогда эта мысль запомнится. А так – пробежал скороговоркой. Ох уж эти спичрайтеры!

И снова вставная челюсть. Об опасности насилия. Это, небось, “Дантон” постарался. Совсем помешался старик на толстовстве. Небось, и клопов в форточку выбрасывает.

– Мы должны во что бы то ни стало обеспечить мирный переход к новому устройству жизни, кто бы нас ни подталкивал к другому выбору.

Да, это явный камешек в его огород.

– Гарантией такого мирного перехода к демократической государственности служат переговоры – переговоры со всеми, кто обладает хотя бы малейшим политическим влиянием и видит грозящие опасности: и опасность сохранения нынешнего положения вещей, и опасность резких революционных действий. Именно поэтому пошли на созыв Конституционного совещания.

Ну это уж слишком! Пошли как раз потому, чтобы не советоваться со всякой мелюзгой. Господи, неужели опять эти чистоплюи всё испортят?

4

Вадим собирался отправиться на пляж на автомобиле: так неприметней с юной спутницей. Но она вознамерилась ехать своим ходом. В таком случае лучше и ему лишний раз покрутить педали.

Он давно заметил странную закономерность: чем более открыто появляешься на людях, тем меньше тебя узнают. Шикарный джип привлёк бы внимание, все бы начали вглядываться в его владельца, и многие наверняка бы опознали бывшего покорителя политических вершин. А на маунтинбайке он – партикулярный человечек. В трусах и майке свой хрестоматийный лощёный образ вообще ничем не напоминает.

Расчёт оправдался. По дороге ему попадалось много всякой публики, но спешившиеся и двигавшиеся вяло, пешие и моторизированные, старые и молодые – никто не задержал на нём взгляда, как обычно бывает с известными персонами, не говоря уж о попытке выяснить личность или просто заговорить. Это и огорчало и радовало. Огорчало, ибо так быстро transit gloria mundi. Радовало, потому что можно почувствовать себя немного моложе и действовать естественней, без ощущения вериг персонажа энциклопедического словаря, куда его уже услужливо поместили.

Пока он в довольно лихом темпе продвигался от посёлка к карьеру, над головой Мирры стали сгущаться тучи. Нет, не в буквальном смысле слова, – погода стояла как по заказу – а в переносном. Отъезд Толика заметила парочка развязных юнцов, давно любовавшихся ей издалека. Один остался караулить вещи, а другой не замедлил перебраться впритык.

– Девушка, можно с вами познакомиться?

Почему бы и нет. Дело обычное. Парень вроде бы трезв.

– Валяйте, знакомьтесь.

– Меня зовут Юра.

– А меня Ира.

Её и правда так звали многие, отбрасывая первый звук, чтобы придать уменьшительному имени более привычное для уха звучание.

– О, да мы почти тёзки. Наверное, и ровесники. Мне семнадцать.

– Я на год моложе.

– Тоже близко. Остаётся только стать друзьями.

Ещё чего не хватало! Такие быстрые, говорят, быстры во всём. Ей бы с двумя разобраться, а тут третий.

– У меня уже есть семнадцатилетний Юра. И не один. Хотелось бы чего-нибудь новенького.

Мирра лежала на спине в тёмных очках и делал вид, будто не смотрит на присевшего на корточки. Тот не сводил глаз с её груди. Равномерный загар выдавал не просто смелый жест, как у соседки по лежанке, а образ жизни.

– Кажется, одного вы только что отшили, – решил прощупать почву нахал. – Предлагаю свою кандидатуру на вакантное место.

– У меня сокращение штатов. Никаких вакансий в обозримом будущем не предвидится.

– Что-то ты не очень любезна, детка, – сменил тон наглец. К этому времени он уже не сидел на корточках, а распластался на песке совсем рядом, словно близ собственной подруги. Всё вместе это уже начинало представлять скрытую угрозу.

– Да пошёл ты, – спокойно ответила она в том же стиле и перевернулась на живот, давая понять, что разговор окончен.

– За хамство у нас принято наказывать, – не унимался Юра. – Спускать штаны и бить по попке. – Он поддел пальцем резинку её плавок и начал медленно стягивать их.

Конечно, дальше ложбинки дело бы не дошло. Это была обычная провокация, рассчитанная на добровольное возвращение девушки в прежнюю позу. Она сразу раскусила её и решила не спешить. Шаловливый палец тем временем скользнул вглубь. Видимо, его хозяин истолковал неподвижность на свой лад. Ситуация обострялась.

И тут она увидела спускавшегося сверху Вадима. Он нарочно забрался на гору, чтобы быстрее её отыскать.

Мирру бросило в жар. Сразу пришли в голову два возможных сценария. Во-первых, он может принять этого хама за постоянного ухажёра, смутиться и уехать. Во-вторых, захотеть поставить распоясавшегося сопляка на место и ввязаться в драку. Оба варианта её никак не устраивали.

Ничего не оставалось, как прибегнуть к хитрости.

– Папа, я здесь! – громко крикнула она.

Никольский вздрогнул. Он ждал такого поворота, но всё же не был к нему сейчас готов. Неужели это правда? Может быть, Люба позвонила с курорта и открыла дочери глаза? Похоже, та отнеслась ко всему спокойно. Что ж, чему бывать – того не миновать.

– Иду, дочка, иду, – пусть сразу почувствует: он отрекаться не станет.

Сцена получилась такой убедительной, что искатель приключений никакого подвоха не заметил и собрался ретироваться, произнеся напоследок назидание лиса в винограднике:

– Папаша вроде бы не из бедных. Мог бы ребёнку и лифчик справить.

Только тут до Вадима дошёл смысл происходящего. Но он решил разыграть партию до конца:

– Мне проще купить билет в такую страну, где на это никто не обращает внимания, – с пафосом произнёс он, и, уже обращаясь к Мирре, спросил:

– Не хочешь ли, доченька, спелую грушу?

– Давай, – продолжила та начатый розыгрыш и повернулась набок, лицом к мнимому отцу, спиной к непрошеному гостю, и показала оттопыренный большой палец в знак признания театральных способностей Вадима.

Пока тот доставал из полиэтиленового пакета купленный по дороге фрукт, Юра понуро брёл назад к своему приятелю.

Плескались в воде они до самозабвения, отдавая карьеру всю нерастраченную энергию, накопившуюся для свидания. Когда вышли на берег и расположились голова к голове, она мечтательно произнесла:

– Мне легко далась такая роль. Большинство девочек вожделеет своих отцов. Во всяком случае, хотят видеть в них первого мужчину. Это так естественно. Кому приятно начинать опасное дело с незнакомым человеком! Потому, наверное, и возник такой строгий запрет: иначе раскололись бы все семьи, дочери стали бы жёнами, а жёны – тёщами. Теперь я понимаю, почему мои подружки легко сходятся со зрелыми мужчинами и называют их папиками. Больше не буду обращаться к вам по имени и отчеству. Буду звать только папой. Наедине, разумеется.

Никольскому так хотелось заткнуть кощунственную глотку поцелуем, но все вокруг слышали их первый диалог, и он не решился.

Давно известно: песчаный карьер – лучшее место для прогноза погоды. Уж на ближайшие полдня – так точно. К обеду на горизонте показались тучи. Настоящие, дождевые. Плыли с севера и неотвратимо приближались с каждой минутой. Скоро они оросят долгожданной влагой пляж, а часа через полтора доберутся и до посёлка.

С этим известием пришлось возвращаться домой, где пока ещё сияло солнце. Традиционная вечерняя игра в бадминтон стояла под большим вопросом. Но Мирра взяла с Вадима честное слово, что при любой погоде он выйдет в двадцать ноль-ноль на корт. Из-за дождя нельзя терять нить общения.

Он и сам больше не возражал. Страсть его приближалась к апогею.

Глава восемнадцатая

1

Дождь действительно не замедлил разлиться над посёлком освежающим душем, но купальщики успели проскочить домой раньше. На всё про всё ушло не больше часа. Хотя привычная и не к таким испытаниям почва впитывала, как губка, любые лужи, играть в тот вечер было нельзя.

Об этом Ланскому поведал Крутилин, только что посетивший хорошо утоптанную площадку. Многолетняя уплотнённость отличала это место от окружающего пространства и не давала быстро сохнуть грунту. Вода уже ушла, но бурые пятна в самых выбитых ногами местах оставались, а бегать по скользкой поверхности очень опасно. Да и мокрая трава вокруг портила удовольствие: улетевший в аут перьевой волан тут же намокал и становился тяжелей, неуправляемей, использовать же пластиковые суррогаты бывалым игрокам не хотелось.

Друзья решили прогуляться по лесу. После ливня среди хвойных деревьев дышится особенно легко.

Разговор, разумеется, зашёл о наболевшем.

– Почему же ты меня вчера не поддержал? Поддался скромному обаянию буржуазии? – напрямую спросил Александр.

– Просто мне кажется, что он прав, – так же без обиняков ответил Леонид.

– Если смотреть с его колокольни, то да. Но тебя-то зачем на неё потянуло? Сизиф, пытающийся вкатить камень наверх, всякий раз действует по понятной ему логике. Однако все мы знаем, чем кончится очередная попытка.

– Нет, не знаем. Жизнь, она как лотерея. В тот-то всё и дело. Повторяемость истории вовсе не должна порождать в нас фатализма. Её уроки, бесспорно, полезны, но разве на новом витке этой бесконечной спирали нельзя исправить прежние ошибки? Возьми, к примеру, шестидесятников. В оттепель им не удалось добиться многого, и всё же они сумели совершить свою, как сказал бы Вадик, вторую попытку, более удачную. Для нас она стала первой. Почему бы не попробовать ещё разок?

– Твой пример льёт воду на мою мельницу. Шестидесятники в застойные годы не лезли в политику, а занимались просвещением народа. В известном смысле даже мы, тогдашние подростки, были под стать им. Девчонкам на вечеринках, случайным попутчикам в поездах, незнакомцам в очередях за билетами в театры и на выставки старались мы раскрыть глаза на главное: большой террор, нарушения конституции, дутые успехи в экономике. Заметь, на мелочи не разменивались. Я сам раз сто, двести вбивал в пустые головы шокирующие цифры: двадцать миллионов невинно истреблённых. Большинство они ужасали, люди менялись на глазах, начинали внимать тебе, как пророку. У нас ведь не было тогда даже пишущих машинок. Свою правду мы передавали из уст в уста. И этим тоже помогли перебить глиняные ноги колоссу.

Лёня не согласился:

– Теперь по-другому. Всегда удивлявшая меня наивная слепота сменилась циничным всевидением. Сейчас все знают всё: и о ельцинском перевороте, и о краплёной конституции, и о воровской приватизации, и о наркотропе из Таджикистана, и о предательстве в Чечне, и о выборах девяносто шестого, и о коррупции, и о казнокрадстве. Но относятся ко всему с полным безразличием. Ни за двадцать, ни за тридцать лет не откроем мы такой правды, которая бы взорвала эту индифферентность. Ковать остывающее железо надо, пока оно ещё поддаётся обработке. Вадим прав в одном: эти скорпионы скоро опять перегрызутся в своей банке. На радость какой оппозиции? Левой. Нет уж, спасибо. А правой у нас до сих пор нет. Все приличные люди, которых и мы с тобой уважаем, заклеймены тавром неудачников. Их, как того ни жалко, массы не поддержат. Отставникам скорее поверят. Надо только переждать нынешнюю эйфорию. Она скоро схлынет. Её ничто не подпитывает. За полтора года – никаких серьёзных реформ. Лишь наместничества, гимн да перекройка верхней палаты. Первое с последним – звенья одной цепи, которой хотят сковать выборную региональную администрацию. Сам понимаешь, лишь недовольных расплодят, а Вадим со многими из них в одной упряжке побывал. Думаешь, захочется им жить под дамокловым мечом, по принципу: раз – два – вылетай? Вспомни, кто в шестьдесят четвёртом переворот устроил? Члены президиума, досиживавшие второй срок – последний по уставу. И они же на ближайшем съезде запретную норму тихо вымарали, после чего дремали в старых кабинетах до смерти. Если, конечно, не рыпались, как Шурик с Миколой.

– Вот видишь, опять хороший пример из истории, – усмехнулся Ланской. – Но нынешним сложнее: тогда демократия была. Не в стране, понятно, в их внутренней партии. Сейчас её нет нигде.

– Скажи мне, – счёл уместным задать мучающий его вопрос Крутилин, – по своим убеждениям, ты по-прежнему аристократ, консерватор?

– Конечно.

– Но это не мешает тебе грустить о демократии.

– Ничего удивительного. Основа наших идеологий одна. А вот у либералов – совсем другая. Поэтому я Вадику и не верю. Обида в нём сидит, жажда реванша. Готов с самим чёртом побрататься. Но потом свой звериный оскал всем покажет.

– Я во многом с тобой согласен. Даже уверен, что он ради собственной карьеры старается. Но это не самое страшное: была бы польза и для истории. Видишь, я не говорю: для страны, для народа, для людей. Такие слова – высокопарные и пустые. Важна польза для истории. Её крупицы даже в сомнительных событиях встречаются. Первая русская революция, и вторая, февральская, и третья, на нашу молодость пришедшаяся, на золотоносной жиле зиждились. Другое дело – мало нашлось самородков. Но хоть что-то. А все эти три октябрьских переворота лишь вред принесли, и основание у них – из песка и глины.

В лесу начинало темнеть, и друзья, не сговариваясь, повернули назад, к дому.

– Зайдёшь? – пригласил Александр.

– Нет, надо в Москву двигать, – покачал головой Леонид. – С утра на работу ехать опасно: такие пробки, что время рассчитать невозможно. А у нас оперативка в десять. Опаздывать никак нельзя.

– И всё-таки помочь Вадьке нужно, раз он сам просит, – заключил Ланской, и стало ясно, что поворот произошёл не только в направлении их прогулки. – Давай попробуем как-нибудь примирить наши разногласия. Попытаемся найти общее для всех трёх истин.

– Общее найти не сложно. Мы ведь росли в семьях, где сызмальства приучали с утра стелить свою постель, а вечером убирать за собой игрушки. Нельзя оставлять после себя развороченную страну. Внуки такого не простят.

Крутилин знал слабое место приятеля. Того как настоящего писателя больше всего волновал суд не современников, а потомков. Спасительный земной образ доброго дедушки стирается быстро. Появятся поколения, которые будут судить о тебе не по вкусу подаренной конфетки, а по делам, мыслям и словам. Хуже придётся тем, кто оставляет все три следа.

– Нет, не выбраться нам при жизни из этой трясины, – снова впал в пессимизм Александр. – Грязь накопительства засасывает медленно, но безвозвратно. Двадцать лет назад все были нищими и у всех была твёрдая почва под ногами. Сейчас мы вязнем поодиночке, кто больше нахватал – тот быстрее и глубже. Можно протянуть руку лишь себе подобным, но никто ещё не вытащил из болота товарища по несчастью.

– Ты, кажется, хотел помочь Вадиму, – попытался напомнить Леонид.

– Чем я могу? Воззвание в его поддержку подписать? Книгу про него сочинить? Возможно, тысчонка-другая голосов и прибавится, но судьбу его она не решит.

– Ты среду свою хорошо знаешь?

– Какую, писательскую?

– Разумеется.

– Такой среды больше не существует. Была да сплыла. Она и раньше особой корпоративностью не отличалась, а нынче не осталось даже карикатурных МОССОЛИТов. Недавно последний наш Гайд-парк закрыли. Будет там с осени коммерческий кинотеатр для любителей попкорна.

– Неужели нельзя пробудить чувство собственного достоинства в людях, отмеченных талантом?

– Пока нет. Постреволюционный синдром. Хочется верить в лучшее, в оправданность принесённых жертв. Да ещё свободу слова дали. В кузнечном цехе. Ори во всю глотку – всё равно никто не услышит. И здесь история повторилась. Кто только Русь советскую не воспевал! Одни потом сами в петлю полезли, других она же туда и засунула. Даже Мастер правой рукой «Собачье сердце» писал, а левой – «Батум».

– Он создавал их с интервалом в десять лет. За это время многое изменилось. Не путай двадцатые годы с тридцатыми.

– Ужас тридцатых – прямое следствие просвещённого идиотизма двадцатых. Сейчас всё очень напоминает эпоху нэпа. Несёмся на всех парах к году великого перелома.

– Вот и делай выводы: бездействие наше преступно. Не время играть в либералов и консерваторов, – заключил Крутилин.

Они уже вошли в посёлок и направлялись к перекрёстку: одному сейчас налево, другому – прямо.

– Ладно, я ещё подумаю и поговорю с Вадиком сам, – пообещал на прощание Ланской. – Тебя когда теперь ждать?

– Во вторник. Толик сдаёт очередной экзамен. После него и приедем.

– Хорошо. Как стемнеет, собираемся втроём у меня.

– Договорились. Вадьке большой привет.

На том и расстались. Так же легко, как делали это двадцать лет назад, когда впереди была целая жизнь.

2

Господи, неужели опять эти чистоплюи всё испортят? В том, что написанная им речь, искажена, оскоплена и дополнена бездарной, опасной отсебятиной, нет больше никакого сомнения.

– В противоборстве находятся не разные ветви власти, а по существу две самостоятельные политические системы. Это открывает прямой путь к хаосу. Общество, государство оказались в плену или огромного заблуждения, или сознательного лукавства. Прикрываясь введёнными в России демократическими институтами – президентской властью, конституционным контролем, нормами разделения властей, – сейчас представительная власть старается создать о себе впечатление как о полноценной части демократической системы. Но, во-первых, Советы разогнали в 1918 году Учредительное собрание, а оно было сформировано в ходе демократических выборов. Нынешние представительные органы избирались на основе советского избирательного закона, а значит, они остаются продолжателями захваченной силой власти. В демократической системе они не легитимны.

Ну и где заключительная фраза, что в выработке новой Конституции они могут участвовать только наравне с другими органами государственной власти, субъектами Федерации, а также институтами гражданского общества? Где напоминание, что президент избирался уже не по советскому закону, в рамках реформированного, в том числе самим народом, законодательства? Вырезала, стерва, как трусливый цензор лет десять назад. А ведь фраза важная. Неужели и там лис побывал? Да, нелегко придётся в предстоящие дни.

– Руководя Конституционной комиссией, я ориентировал депутатов, экспертов на закрепление в Основном Законе норм, обеспечивающих максимальную защиту прав и свобод личности, закрепляющих новый демократический подход к федеративным отношениям.