Текст книги "Отпуск"

К десяти он уже сидел за столом и смаковал горячий кофе с круассанами. Позавтракавший раньше Белоцерковский увлечённо пересказывал ему перипетии телефонных переговоров. К ночным звонкам добавились и два утренних. Нет не сказали нигде. Но и твёрдое да не прозвучало.

– Знаешь, Стэн, политика – это не торговля, – размеренно, с апломбом произнёс Вадим, прервав на время процесс пережёвывания хрустящей сдобы. – Здесь первому подвернувшему ничего не продают. Здесь семь раз отмерят и только потом отрежут. К завтрашнему дню у тебя будет тридцать вариантов, а к следующей субботе – восемьдесят девять, включая Чечню. А толку? Нет, тут твои бизнесменские приёмчики не годятся.

Произнеся это, он снова откусил от свежего круассана и на время замолк, предоставляя обвиняемому право на защиту. Тот вспылил:

– Да, я не умею покупать места в парламенте. Думаю, что ты тоже. Мы идём нехоженой тропой. Без компаса, без карты, в кромешной тьме. Может, придётся и поплутать. Уж не взыщи.

– Поплутать? Да, плут ты у нас опытный, – родного отца Никольский, может быть, и пожалел бы ради острого словца, но неродного не стал. И тут его озарило. Он наспех заглотнул не пережёванный как следует кусок и затараторил, как из пулемёта:

– Мы больше не покупаем – мы продаём. Раз какой-то товар, на который существует спрос, где-то залёживается, значит – продажа его никем не организована.

– С чего ты взял? – прервал его Станислав Игнатьевич.

– Что я, не знаю этих кремлёвских лохов? Они системно мыслить не умеют. Это раз. Во-вторых, боятся без команды сверху пальцем пошевелить. В-третьих, зажрались, привыкли делать только то, за что платят сразу и помногу. Здесь же все платежи отложенные и не всегда в твёрдой валюте, а телодвижений для каждого конкретного результата нужно делать много. Ты же сам сегодня убедился. Мне один замечательный старик, ведавший орготделом ЦК, рассказывал, как они раньше формировали состав Верховного Совета. Кто теперь такую кропотливую работу выполнять умеет? Никто. Надо, кстати, тебя с ним познакомить. Он ещё как огурчик. Возьмём его в свою фирму. Будет генеральным директором.

– Какую фирму?

– Организуем. Новое ООО. Назовём «ЦК-2». Мы с тобой учредители. Уставник пополам. Работаем исключительно с чёрным налом. Продаём кресла на Большой Дмитровке. Это тебе не двенадцать стульев Ильфа и Петрова с сокровищами мадам Петуховой. Это первый шаг туда.

И он показал пальцем на потолок.

– Это первый шаг туда, – поправил Белоцерковский, выразительно скрестив растопыренные указательный и средний пальцы обеих рук, изображая решётку.

– Эх ты, простофиля! – последовал простодушный ответ. – Не понимаешь простую схему. Только олух царя небесного может звонить в регионы и просить продать тёплое местечко в столице. Как должен действовать современный Остап Бендер? Спрашиваешь у знакомых, почём они торгуют искомыми креслами. А то, мол, конкурирующая фирма сливает в прессу информацию о демпинговых ценах и хочет вас надуть. Мы дадим намного больше. По реакции сразу понятно: заинтересовались или нет, сбыли товар или он ещё под прилавком. Есть и третий вариант, абсолютно нереальный: честные ребята. Думаю, ты с такой аномалией не столкнёшься. Параллельно окучиваем покупателей. Так, мол, и так, не желаете ли приобрести? Да, цена у нас высокая, но с гарантией. И оформить можем официально, на благотворительность.

– Одурел, что ли? – попытался осадить его отчим. – Как же ты столько денег обналичишь?

– Сколько столько? Пока ещё у нас нет ни одного клиента. Проблемы будем решать по мере их возникновения. Знаешь мою любимую поговорку: «Don't trouble trouble until trouble troubles you»?

– Авантюра, – заключил Белоцерковский.

– Наконец-то до тебя дошло, – обрадовался Вадим. – Конечно, авантюра. Так ведь в политике по-иному не выигрывают. Это не твой дурацкий бизнес, где сначала считают, а потом действуют.

– Я так не умею, – взмолился Станислав Игнатьевич.

– Учись. Чем ты рискуешь? Ещё меньшим, чем тот честный доцент, который предлагал посредничество недобравшим до проходного балла. Непрошедшим деньги возвращал. Попался на подсадной утке. Тебе такое не грозит. Он блефовал, а ты честно торгуешь. Да, товар несколько необычен. Но мало ли что могут выбросить на рынок! Время у нас такое.

– Причём здесь рынок? Хватит опошлять святые понятия! – возмутился бывший красный директор.

– Всё, что реализуется свободно в условиях конкуренции, составляет суть рынка. Напрасно ты упрямишься. Начни действовать и поймёшь, что более чистого товара не бывает. И экологичен, и лёгок в хранении, и неприхотлив при транспортировке…

– Хорошо. Хватит ёрничать. Список потенциальных клиентов дашь?

– Вот это другой разговор, – обрадовался Никольский. – Жди к вечеру первую страничку. Займусь после обеда. А сейчас мне придётся тебя покинуть. Обещал навестить старинного друга. Ты же время зря не теряй и продолжай телефонировать в провинцию. Но с учётом новой тактики. А старика-цекиста мы действительно попробуем привлечь. Придаст нам солидность и основательность. Многие руководители его до сих пор помнят и уважают. Глядишь, клюнут на наживку. Под музыку доблестного хормейстера-плагиатора многое у нас из прежней жизни возвращается.

– Думаешь, он согласиться?

– Дедок на мели, старые запасы – не очень, кстати, обильные, как у них у всех, – иссякли, а семейство, не подозревая об исторической перспективе, как нарочно расплодилось. Работать, разумеется, никто не умеет, милостыню просить – тем паче. Я не с ним, я с супругой поговорю. Ради детей и внуков эта дама его в кафешантане канкан танцевать заставит, не то что в нашей фирме работать. Да, собственно говоря, ему и заниматься ничем не придётся. Продаст нам только своё имя и подпись – вот и всех дел.

Последнюю фразу новоиспечённый Остап Бендер произносил уже на ходу. Ему не терпелось прикинуть список потенциальных соседей по палате. Он твёрдо решил дать отчиму листок с их именами и телефонами до ухода в гости. Пусть знает, как надо работать.

Спустившись в начале первого из своего кабинета, он застал Белоцерковского за поеданием халвы в шоколаде. Молча положил перед ним завязанную на бантик старую канцелярскую папку советских времён, найденную в столе у отца, и отправился с визитом, прихватив коробку дорогих конфет, на которую Стэн напрасно положил глаз ещё за завтраком.

4

В понедельник стало известно, что лукавый референдум закончился вничью. Власть призывала ответить: «да» – «да» – «нет» – «да». Оппозиция агитировала за зеркальное отражение: «нет» – «нет» – «да» – «нет». Народ избрал третий вариант, не то повторив слова частушки: «да» – «да» – «нет» – «нет», не то вспомнив изречение из Нагорной проповеди: “Да будет слово ваше: да, да; нет, нет».

Каждая из сторон, как после Бородинского сражения, объявила о своей победе. Кремль сделал упор на поддержку реформ и лично президента, его противники – на подтверждение полномочий представительной власти.

Действовать нужно было срочно. Никольский посоветовал не позднее пятницы собрать руководителей всех регионов и начать с их помощью обходной манёвр.

Совещание прошло в четверг. Выступили двое. Сначала главный триумфатор неизменно скрипучим голосом дал руководящую установку: «Именно вы должны, субъекты Федерации, внести свой вклад в конституционное творчество». Присутствовавшие одобрительно замотали головами. Им всегда нравилось, когда по какому-нибудь важному вопросу их мнение значило больше придумок московских умников. Потом говорил учёный-правовед. Но не столичный, а провинциальный. И в то же время – очень авторитетный. Возглавлял конституционный надзор в бывшей империи. Но знаменитый юрист дал маху. Перед напыщенными племенными вождями и удельными князьями начал петь дифирамбы народу: «Мы недооценивали народ до последнего времени. Мы все болтали и говорили от имени народа: “Народ велел”. А вот впервые за последние годы спросили народ, и он оказался мудрым народом, более мудрым, чем многие из нас».

Тут нервы у одного из республиканских руководителей не выдержали и он громко выкрикнул:

– Не впервые!

– Ну, не впервые, – стушевался профессор. – Пусть они были не совсем корректные, в чём-то лукавые вопросы. Но всё-таки спросили народ.

Вадим схватился за голову. Лучше бы он сам делал доклад. Этот клоун, чьи ужимки любят повторять телевизионщики, может всё испортить.

А учёный муж тем временем на всех парах мчался в пропасть:

– Я думаю, надо прекратить лгать нам всем. У нас не было и сейчас нет настоящей Федерации. У нас было унитарное государство, и сейчас в России в основном существуют унитарные государства с вкраплениями автономий.

Боже, что он несёт!

– Настоящая Федерация, по моему убеждению, будет создана тогда, когда полноправные субъекты Федерации сами будут решать все свои вопросы. И в проекте конституции заложена идея настоящей (тут, правда, нам некоторые юристы делали замечания, но я считаю, что это хороший термин), полнокровной Федерации, насыщенной, имеющей глубокий смысл.

Ну полный идиот! Просили же его умерить эмоции. И чётко заявить: вот вам проект, учитывающий ваши интересы, а вы уж его изучите и поддержите.

– Я думаю, что при таком построении конституции, когда будут все субъекты Федерации действительно обладать надлежащей самостоятельностью, а за этими пределами, за пределами каких-то общезначимых принципов, за пределами договорных отношений – полная свобода, куда никто не вправе вмешиваться.

Чушь, конечно, сморозил, но слегка дело исправил. По реакции аудитории видно. Поняли, черти, что с ними заигрывают. Именно это и надо. Сегодня главное – получить от них не столько одобрение проекта, сколько одобрение процедуры его рассмотрения и принятия. Безо всякого Съезда народных депутатов.

– Референдум сейчас дал новую легитимацию президенту. Теперь это уже не РСФСРовский президент, а это уже президент новой, демократической, свободной России. И он может здесь проявить инициативу в организации всего этого процесса.

Наконец-то! Хоть и подвёл муде к бороде, как это любят делать академические старцы, но главное сказал. А то: «не совсем корректные», «лукавые вопросы»! Какая же политика без лукавства с народом?

– Здесь главное, решающее слово за субъектами Федерации, потому что если у нас федеративное государство, то первоначальными носителями суверенитета являются субъекты Федерации. И ваша инициатива, ваше слово, мне кажется, будут здесь решающими.

Мысль, конечно, опасная. Но сегодня по-другому с ними разговаривать нельзя! В общем-то, кончил старик неплохо, хоть речь оказалась бестолковой. Задумка использовать политически неангажированного человека, авторитетного юриста удалась. Кое-какие его идеи, хоть и не бесспорные, можно и нужно взять на вооружение. Интеллигенция, во всяком случае, должна теперь заткнуться.

Следующий важный шаг – указ.

Надо бы с ним поспешить, но вся страна гуляет десять майских дней подряд. Последнюю визу удалось получить только одиннадцатого, подпись – двенадцатого. Глянул на номер и ахнул – число зверя. С трудом убедил исправить третью шестёрку, чтобы не давать лишнего повода для издёвок одних и глубокомысленных обобщений других. Но дело не в номере, а в правовой сути. Констатирующая часть здесь весомей постановляющей, которая сводится к одному – созвать конституционное совещание (слово совещание всем понравилось больше, чем собрание, а он и спорить не стал: хоть горшком назови). Но на каком основании его проводить? В логическую цепочку преамбулы указа выстроились пять тезисов: корни растут из декларации о государственном суверенитете (в честь неё мы не работаем двенадцатого июня), затем произошло мирное преобразование РСФСР в Российскую Федерацию (спасибо старику-профессору, это он подсказал), потом в действующую конституцию вошёл федеративный договор, не позволяющий менять основы без всех его сторон, наконец, нынешний законодатель на двух последних съездах блокирует выражение всенародного мнения по поводу нового проекта, а народ на референдуме поддерживает политику президента, значит, и его стремление обновить обветшалый основной закон страны. Юридически не безупречно, но допустимо.

Противник явно опешил. Серьёзных научных возражений не привёл. И через восемь дней был добит новым указом, милосердно позволяющим наиболее активным джефферсонам с Краснопресненской набережной стать участниками совещания наравне с несколькими сотнями представителей федеральной и региональных властей и самой широкой общественностью: от политических партий и профсоюзов до мелких объединений по интересам, от многомиллионных конфессий до малочисленных ересей. Всем им дали три рабочих дня, чтобы делегировать людей.

И завертелись шестерёнки огромного механизма, который уже нельзя остановить.

Глава четырнадцатая

1

Только за окном стих стон удаляющегося мотора, как её снова начали душить слёзы. Казалось, они текут по всем жилам и сосудам вместо крови, с трудом и болью находят выход наружу. Мирра навзничь повалилась на постель, потом перевернулась на бок, очередной приступ рыданий вознёс коленки почти к подбородку, и в такой позе она уснула, так и не раздевшись и не умывшись. Усталость, накопившая за последние сутки, перевесила все огорчения.

Под утро Мирра пробудилась от холода. Быстро вспомнила события минувшего дня и опять заплакала. Теперь уже тихо, как обиженный на самого себя младенец. Больше всего было обидно за папоротник, так жестоко надсмеявшийся над ней в самую замечательную ночь её жизни.

Девушка встала, включила газовую колонку и начала набирать ванну. Поначалу вода текла еле тёплая, но, не дожидаясь горячего потока, она разоблачилась и залезла под льющуюся струю. Согреться не удавалось. Зато слёзы, не способные конкурировать с более мощным источником влаги, остановились сами по себе. На какое-то время Мирра снова провалилась в пустоту. Она тупо наблюдала, как тонут сначала коленки, потом пальцы ног, за ними живот. Вот-вот и уйдёт под воду грудь, кончики которой съёжились от холода и затвердели. Неожиданно из крана хлынул кипяток, и теперь голени обжигает, а спине и плечам по-прежнему зябко.

Наверное, и душа устроена так же сложно, как и тело. В одно и то же время одна её часть может страдать, другая – веселиться. «Куда исчез цветок?» – хнычет одна половина. «Он ведь меня сам поцеловал!» – ликует другая.

В отличие от романтического погружения в пучину озера купание в собственной ванне – весьма прозаическая процедура. И на мысли наводит вполне рациональные и разумные.

Ну и Бог с ним, с этим цветком! Ради красного словца упомянуть в разговоре со знакомыми и незнакомыми, будто ты его видела, можно и так, не предъявляя доказательств. Тем более что срывать такое чудо природы – грех. Устроить гербарий из одного экспоната под стеклом на стенке? Для кого? Вадим Сергеевич и так всё знает. Перед Толиком хвастаться?

С Толиком она рассталась всего лишь тридцать часов назад, прошло чуть больше одного дня, а кажется – пролетела вечность, пролегли годы, и свидания под луной с прогулками по ночному лесу – это очень-очень давнее прошлое.

Да так оно и есть. С Толей связаны эпизоды позднего детства, точнее, девства. Он милый, хороший, но он лишь предтеча, как Иоанн Креститель. И вот пришёл тот, кто несравненно больше его, сильнее его, выше его, могущественнее его. И в жизни, и в её судьбе.

Про последние сутки можно сказать предсмертными словами великого поэта: «И дольше века длится день…» Дольше её прежнего девичьего века длиной в шестнадцать лет – это точно. Хорошо бы, и следующая строчка оказалась пророческой.

Ванна полна. Надо выключить воду, но горячая, смешавшись с тёплой, по-прежнему согревает плохо. Мирра вынула затычку из отдушины, и теперь, как в старинной задачке из учебника арифметики: с одной скоростью вливается, с другой – выливается.

Почему же предыдущий день кажется таким долгим? Всё очень просто: она полюбила Вадима. Наверное, полюбить человека – процесс длительный, отнимает много времени. Ведь что такое полюбить? Это и познакомиться, и изучить его характер, и привыкнуть к его внешности, и почувствовать его вкус, и сцепиться с ним душами, и испытать сладостную тягу поля его притяжения, и помириться после маленькой ссоры, и преодолеть смертную тоску во время расставания, и совершить сумасшедший поступок. Иными словами, нужны годы. Ей хватило одних суток. Она прошла весь путь сразу, без остановки, на одном дыхании. Поэтому и вчерашний день запечатлелся в памяти как огромный промежуток времени.

Да, она влюблена. Она любит по-настоящему. В этом не может быть никаких сомнений. Она готова выскочить сейчас из ванной и, не одеваясь, бежать к нему, снова влезать в окно, а случись тому оказаться закрытым, разобрать шифер на крыше, выпилить лаз в обрешётке, выдолбить дырку в потолке. Если не впустит в постель, лежать рядом на полу и лизать подошву его тапочек, лишь бы при этом видеть его.

Мирра ненароком взглянула на низ живота и не узнала собственное тело. Оно словно зажило какой-то новой жизнью, отражая её желания. Вот-вот и всё взорвётся. Пришлось прибегнуть к испытанному способу и утолить греховную страсть наименее греховным путём. Но сила, бурлившая в ней, не унималась. Уже в ход пошла продолговатая пластмассовая бутылочка с шампунем. Не помогает. Склянка с гелем для душа – и этого мало. Боль, только боль сможет укротить бурлящий вулкан. Она вспомнила совет новой знакомой Маши, схватила бритву и начала исступлённо сдирать с себя атавистические остатки растительности, мечтая исполосовать в кровь зудящую плоть. Но специально калечить себя не хочется, как делала героиня одного показанного недавно фильма (сама она не видела, тоже Маша рассказала), разве что случайно, по неосторожности. И вот уже не осталось ни волосинки, кривой пунцовой ухмылкой встречает её открывшаяся после многих лет пребывания в шерстяной оболочке ненасытная пасть, а никакой боли и в помине нет. Как гордилась она в своё время рано вылезшей рыжеватой шевелюрой! Прежде стеснительная, так и норовила продемонстрировать её маме с бабушкой. Смотрите, мол, я теперь такая же, как и вы. Показывала, как бы случайно, и подругам, и одноклассницам. Но уже с другим подтекстом: смотрите, я уже не такая, как вы. Один раз даже мальчишкам на озере дала посмотреть, будто бы замешкалась в момент переодевания, но они не смогли оценить: видать, сравнивать было не с чем. И наконец – первое расставание. Ну и ладно. В шестнадцать лет не удивишь тем, чем в одиннадцать. Теперь у неё появились другие признаки взросления. Правда, гораздо позже, чем у тех, кто до недавнего времени щеголял лысиной.

Капелька крови всё-таки показалась и тут же растворилась в воде, даже не окрасив её. Сразу стало немного легче. Не от боли – от сознания, что её не будет. Так приносит облегчение даже та гроза, которая обошла стороной, когда лишь слышны отдалённые раскаты грома, изредка поблёскивает горизонт, и никакого дождя.

Внезапно наступило успокоение. Нет, крышу она разбирать, конечно же, не станет. Хватит и вчерашнего сумасбродства. Настоящие поступки каждый день не совершаются. Задача любого десантника – сначала успешно высадиться туда, где тебя не ждут, а потом закрепиться на захваченной территории. Второе не менее важно, чем первое. И методы тут совсем другие. Наступают выходные. О, как ненавидела Мирра эти субботы-воскресенья! Посёлок превращается в растревоженный муравейник. Все начинают бегать от калитки к калитке, навещая друг друга, таская один другому то рассаду, то саженцы, то плоды своего сада или огорода. Туда-сюда снуют машины, пытающиеся отыскать знакомых по давно исчезнувшим приметам. Ориентируются на какую-нибудь покосившуюся хибару за забором из штакетника. А там уже лет пять, как трёхэтажный дом вымахали да сплошной кирпичной оградой обнесли. И объясняй им, что это и есть жилище их скромных однокурсников или однополчан. Вот и Вадим Сергеевич тоже, с визитом к другу детства собрался. Просидит там полдня. Потом к нему ещё, не дай Бог, кто-то пожалует. Одно спасение – корт: все там ближе к вечеру собираются. Но это – часов в восемь. А как бы его до восьми увидеть?

Похоже, никак. Ну и пусть. Всё равно нужно постирать, погладить, сходить на оптовый рынок за продуктами, приготовить обед, полить огород, собрать клубнику, дочитать «Парфюмера» (осталось страниц пятьдесят, а книжка её увлекла, не то, что этот нудный «Алхимик»), перетянуть ракетку – вчера как назло лопнула струна – да немного подремать. Раньше бы она отправилась на пляж, но сегодня пляж отменяется. Вадима там всё равно не встретишь, а никто другой ей и не нужен. В субботу наезжает больше всего народу. И велосипед на берегу оставлять опасно, и на неприятное знакомство можно нарваться. Был у неё в прошлом году такой случай. Заметил, видно, издалека один тип девушку с открытой грудью, подобрался, пока она в воде барахталась, и пристроился в трёх метрах от её подстилки. Внешне вроде бы мужик ничего, и возраст приемлемый. Вышла она, легла на спину позагорать: ей скрывать нечего. Лежат они почти рядышком. Вокруг – ни души. Чувствует: вперился в неё незнакомец, оторвать глаз не может. Подождала немножко: вдруг заговорит. Минут через пять, так и не дождавшись, перевернулась на живот. Этот чудак, только заметил её манёвр, как и был таков. Бесплатный просмотр, оказывается, себе устроил. На душе сразу стало так гадко, противно. Спустя полчаса она опять вернулась в прежнее положение. Уже думать о наглеце перестала, напрочь его забыла, а он снова тут как тут. Пришлось вставать и напяливать лифчик. Такой и расстрелять нахальными глазищами может. И откуда только эти недотёпы берутся?

– Сеанс – пять баксов, – грозно сказала она, набрасывая на плечо бретельку. – А вы ещё за предыдущий не заплатили. Кассир – вон на той горе, – и она показала пальцем вдаль, где действительно одиноко восседал на макушке песчаной дюны молодой амбал в цветастых плавках. – Инвалидам холодной войны – пятьдесят процентов скидки, при предъявлении партбилета старого образца.

Наглеца как ветром сдуло.

Сегодня будет такая жарища, что к воде потянутся многие. Даже в малолюдные места. Нет, хватит ей туда ездить одной.

Значит, до восьми есть чем заняться. Успеть бы всё. Потом – на корт. Там уж он от неё никуда не денется.

А что дальше?

Это надо придумать. Такое, чтобы наверняка. Довольно всяких экспромтов.

Придумать. Тоже непростое занятие. Важнее стирки, готовки и прочих домашних дел. Хотя с ними его вполне можно совместить.

2

Могла ли состояться такая встреча?

Возможно, да. Возможно, нет. В скупых источниках сохранилось свидетельство современников о занятиях юного фаворита историей, страсти к коллекционированию картин и увлечении его литературой. В то же время некоторые летописцы утверждали, будто Екатерина держала любимца на коротком поводке, чуть ли не на привязи, не позволяя покидать соседних с ней покоев, и жил он, как невольница в гареме у султана. Допустимо ли подобное в просвещённый век, в европейской стране, по отношению к генералу, шефу полка, поручику Кавалергардского корпуса? Едва ли. К тому же он владел немалой недвижимостью: тремя домами в столице и в Царском Селе. Неужели никогда их не посещал, не принимал там гостей? Ведь были же у него друзья, были люди, которым он помогал – это отмечал даже личный секретарь императрицы граф Александр Андреевич Безбородко. Неужели, имея пристрастие к произведениям изящной словесности, не стремился к живому общению с их создателями? Но даже если и так – простор для фантазии открывается весьма широкий.

Однако не надо обманывать себя. Теперь этот молодой человек больше нужен как мостик на другой, более привлекательный берег.

Вот как случается иногда: начинаешь с одной темы – вдруг неожиданно на первый план выходит иная. И не выходит даже – выскакивает как чёрт из табакерки. Конечно, старая задача остаётся: необходимо реабилитировать в глазах потомков дальнего родственника. Если не он, то кто же сделает это? Да и договор подписан на книгу именно о том несчастном юноше, запертом в золотую клетку и погубленном в ней. Но никуда не деться и от одолевающей жажды поведать о другом человеке, о великом гражданине. Некий любитель навешивать на людей ярлыки назвал его первым русским революционером. Какая чепуха! Революции делали и раньше. (Взять хотя бы Гришку Отрепьева. Чем не революционер? Всю многовековую государственную машину в два счёта поломал. Ближе всех к искоренению коррупции подошёл. Дольше Керенского продержался – без малого год.) Нет, тут правильнее сказать: первый русский гражданин, ибо с него слово то особый смысл обрело. Ещё в Лейпциге, в студенческие годы, создали они с товарищами по российскому землячеству местного университета прообраз ячейки гражданского общества, дав отпор унизителю своих прав. Каждая строка его сочинений вопиёт о свободе личности. А ведь написаны все труды до штурма Бастилии. Знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву» легло на стол цензора Рылеева чуть ли не в тот же день, когда её разнесли по кирпичикам. Но ещё важней опыт последнего года жизни. Век девятнадцатый начался в России почти по календарю. На семидесятый день наступившего столетия последний фаворит Екатерины Платон Зубов вместе с другими заговорщиками удушил императора Павла прямо в августейшей спальне. На трон взошёл двадцатитрёхлетний Александр, вознамерившийся обновить обветшалый уклад российской жизни. Он вернул автора крамольных произведений из ссылки в столицу (отец лишь заменил Илимский острог на калужскую деревеньку) и заставил поверить в свои реформы, предложив участвовать в их проведении. Опальный мыслитель включился в деятельность Комиссии о составлении законов. Написал записку «О законоположении», подготовил «Проект гражданского уложения» и «Проект для разделения уложения российского». Передовые для того времени документы. Но кто комиссию-то возглавлял? Тот самый граф Пётр Васильевич Завадовский, что пожил однажды в покоях фаворита покойной царицы и пытался ещё раз занять их незадолго до появления Ланского. Тогда ему указали на дверь. Однако он сумел открыть другие: управлял банками, руководил учебными заведениями, председательствовал в комиссии по сооружению Исаакиевского собора.

В тысяча семьсот девяностом сенатор Завадовский был одним из тех, кто заменил смертный приговор Радищеву на ссылку. Через двенадцать лет (как тут не поверить в цикличность восточного календаря) их пути снова пересеклись. И тут он убил его неосторожной фразой, обнажившей истинное отношение царедворцев к попыткам преобразовать русскую дикость.

Добился ли чего-нибудь Радищев, избрав аристотелевскую смерть? (Они оба разуверились в своих Александрах.) Безусловно. После принятия первым русским гражданином чаши с ядом неприлично стало говорить о каких-то реформах. Кстати, и на гонителя своего повлиял немало: граф Пётр Васильевич сильно изменился, будучи почти десять лет министром народного просвещения (первым в истории России), наоткрывал множество школ и высших учебных заведений, в их числе Главный педагогический институт в столице и университеты на окраинах империи, в Вильно, Дерпте, Казани, Харькове, способствовал введению вполне либеральных университетского и цензурного уставов.

Протест автора «Путешествия из Петербурга в Москву» дошёл и до нас. И мы не можем не оценить его мужества и правоты. Трудно воспрепятствовать лицемерию, если оно исходит от самодержца и поддерживается частью подданных, не последних по уму, но не очень стойких морально. Однако честь всегда дороже жизни, и иногда она требует принесения себя в жертву. Не по-христиански это, безусловно, но вполне по-геройски.

Конечно, для нас сегодня интересны оба исторических лица. С одной стороны, мы живём в стране победившего фаворитизма. С другой, в стране, где в очередной раз провалились либеральные реформы, где с периодичностью приблизительно раз в полвека – позволяющей сопереживать им практически каждого – корыстным и тупым чиновничеством сводятся на нет вообще любые реформы: сначала двух Александров, потом Столыпина, затем Хрущёва и, наконец, нынешние.

Современный фаворит – это уже не альковный герой. Это политический выскочка, не прошедший по всем ступеням иерархической лестницы, а сразу очутившийся наверху благодаря особой любви временного хозяина Олимпа. В коммунистическую эпоху фаворитизм не поощрялся. Даже такие баловни судьбы, как Маленков и Черненко, оказались во главе государства после многолетней службы на всех промежуточных постах. Теперь же какой-нибудь олигарх может навязать народу даже верховного правителя, которого мало кто до тех пор знал в лицо. Когда одного молодого человека, не прожившего в столице и года, назначили главой правительства, никто не заметил такой казус: по конституции, если страна внезапно окажется без президента, эти обязанности должны будут перейти к нему, но, по той же конституции, высшую должность позволительно замещать лишь с тридцати пяти лет, а новоиспечённый фаворит такой степени зрелости ещё не достиг. И уж полное неприличие творится с рядовыми членами кабинета. Одна тёплая компания дала хотя бы на время подержать министерские портфели практически всем своим приятелям. А те ещё кочевряжились, из-под палки на государственную службу шли и сразу после решения в свою пользу важной для их бизнеса проблемы её бросали. В результате только в вице-премьерах за десять лет побывало народу больше, чем в предыдущие пятьдесят. И, уходя, никто ни за что не отчитался и не ответил.

Задумывается ли над этим народ? А если задумывается, то почему безмолвствует, как четыре века назад?

Фавориты вернулись в нашу действительность в не меньшем количестве, чем при любвеобильной императрице. Говорят, дорого обходились казне царицыны увлечения, и один только Ланской стоил России миллионов семь. Нынешние деньги сопоставимы с тогдашними, когда речь ведётся о предметах роскоши. Вспомним о ста тысячах, выданных на пополнение гардероба. Допустим, кому-нибудь такой суммы покажется сегодня мало. Хорошо, умножим на десять (уж на тридцать тысяч «зелёных» оденется самый взыскательный современный щёголь). Но разве нынче цена одного нелепого кадрового назначения – семьдесят миллионов? Если бы каждый проходимец наносил нам ущерб всего на два миллиона долларов, насколько были бы мы богаче!

– Папочка, к тебе гости, – прерывает размышления голосок дочери из-за двери.

3

В этом доме он не бывал никогда. От старой постройки, знакомой ему по детским играм, не осталось практически ничего. Уютную деревянную хижину, в которой Ланские прожили почти полвека, несколько лет назад сначала обнесли со всех сторон каменными стенами, а потом и вовсе сломали, оставив на память лишь детскую и спальню, превратив их в ванную и чулан. Всем остальным апартаментам требуется естественный свет, а между прежними стенами и новыми окнами втиснулось ещё по комнате. Сейчас Алик плескался в воде на том самом месте, где раньше стояла его младенческая колыбель и где успела сделать первые шаги самая юная представительница семейства Анюта, а над этим причудливой формы помещением со скошенным потолком во всю его ширину нависала лестница, на которой легко могли разойтись, не задев друг друга, четверо тучных людей. Хозяин дома особенно гордился такой архитектурной деталью, достойной жилища предков. Над лестницей он оставил свободное пространство, открыв тем самым взору снизу панораму второго этажа. Отороченный со всех сторон резными лакированными балясинами красного дерева, верхний холл действительно выглядел изысканно.