Текст книги "Отпуск"

Седовласый медленно отходил от стресса. Не обошлось и без алкоголя. А там, как на американских горках: надерётся – награждает, проспится – казнит, опохмелится – милует. В такие минуты лучше держаться от него подальше.

Но вот оплакали погибших. По иронии судьбы, день похорон пришёлся на внеплановый выходной: очередная годовщина конституции. Государства, принимавшего её, уже не существовало, но никто не удосужился поменять «красный» день. Впрочем, на какой? От основного закона реального государства оставались тоже рожки да ножки. Зловещее совпадение напоминало о неизбежности развязки. Приходилось лезть напролом.

Седовласый в сомнениях:

– Ну, как теперь будем принимать конституцию: на референдуме или новым Федеральным Собранием?

– Ни так и не эдак. Есть третий вариант.

Реагирует с явным раздражением:

– Что вы там ещё удумали?

– Провести всенародное голосование.

Старик чуть ли не кричит:

– Не время шутки шутить! Думаете, я не знаю, что референдум и есть всенародное голосование?

– Не совсем так. Существует маленький психологический нюанс. Помните, я весной отговаривал вас от референдума?

– Помню-помню. Мелковат он, понимаешь, для вас.

Больше говорить загадками нельзя. Не ровён час – прогонит. Надо быстро изложить весь план.

– Я и сейчас остаюсь при своём мнении. Почему мы сыграли тогда со счётом три – один, а не четыре – ноль? Итоги референдума, по нашим законам, подводятся от списочного числа избирателей. При низкой активности – большинства не собрать. А тут можно попробовать посчитать и от числа участвовавших. Двадцать семь миллионов мы всегда наберём – это не пятьдесят четыре. Лишь бы побольше народа к урнам пришло. Но в день выборов парламентариев оппозиция наверняка отправиться поддерживать своих кандидатов и даст нам необходимый результат по явке.

– Протестов не будет?

– Кому протестовать? Лефортовским сидельцам? Сенаторы блокированы, Совет Федерации недееспособен.

– Хорошо, я посоветуюсь кое с кем.

Свеженазначенный прокурор протестовать не осмелился, хотя особого восторга не выразил. Главный дипломат подтвердил, что весь мир (западный, разумеется, остальных он в упор не видел) приветствует окончание противостояния и даст индульгенцию на такую мелочь, как принятие конституции четвёртой частью избирателей.

Уже через два дня прозвучала команда:

– Можете готовить документы. Только похитрее.

Понятное дело: ключевую идею нужно упрятать на самое дно.

Указ о проведении всенародного голосования подписали в пятницу. Такие акты всегда лучше издавать под выходные – меньше будет шума.

Сам указ – одна страничка, даже короче: провести, вынести проект, одобренный Совещанием, включить в бюллетени привычные «да» и «нет», утвердить прилагаемое положение. А вот в нём – самая суть. Чтобы в глаза каверза не бросалась – трюк противоположного свойства: страниц – с десяток, статей – две дюжины, всё тонет в привычных словах. И лишь в самом конце, в статье под невинным подзаголовком «Определение результатов», во второй её части, под литерой «и», скромная запись: «Конституция Российской Федерации считается принятой, если за её принятие проголосовало более пятидесяти процентов избирателей, принявших участие в голосовании».

До причастного оборота – всё по закону, а дальше – небольшой довесок, три слова и предлог, но именно в них – решение судьбы России.

Теперь надо возвращаться на Совещание. Естественно, не с пустыми руками: вычеркнуть из старого проекта все остатки июльских компромиссов!

Раз-два-три! И нет больше никаких суверенных республик, самостоятельного гражданства в них, особенностей статуса отдельных субъектов. Зато есть ограничение системы органов власти на местах общефедеральными принципами. Нечего вольницу разводить да синекуру придумывать! И уж, конечно, никаких региональных руководителей в федеральном правительстве ex-officio.

Но это ещё не всё. Победивший либерализм должен как следует отбить чечётку на трупе врага. Долой упоминание о прожиточном минимуме, в том числе для пенсий и прочих пособий! Долой вообще всякие гарантии социального обеспечения за счёт государства!

Думаете, хватит? Нет, аппетит приходит во время еды. Не надо ограничений по возрасту для кандидата в президенты (а то седовласого на второй срок не пропихнуть), нечего Думе утверждать премьера: пусть только даёт согласие на назначение, причём предлагать ей можно три раза одну и ту же кандидатуру (то есть продавливать – раньше было два раза из возможных трёх). И распускать её не после повторного вотума недоверия правительству, а сразу после первого. Убрали Совет безопасности – получайте назад!

На всякий случай, нужно смягчить ответственность за узурпацию государственной власти: вдруг всё вспять повернётся. Зачем пугать, что это – особо тяжкое преступление. Просто: не допускается. Кем, как – не важно. (И ведь некому больше заклеймить эту норму как издевательскую: разве утверждается в конституциях обратное!)

И общественности хватит под ногами болтаться. Изъять слова: «Все общественные объединения равны перед законом»! Захотим – назначим кого-нибудь равнее.

Ох, и крику будет! Придётся чем-то подсластить. Добавим одну статеечку, не жалко: «Граждане Российской Федерации имеют право обращаться лично, а также направлять индивидуальные и коллективные обращения в государственные органы и органы местного самоуправления». И обжалуют пусть не только действия, но и бездействия властей.

Жирондистов больше нет, но «Дантоны» остались. Начинают реанимировать «покойников». Издёвка с узурпацией подкорректирована: преследуется по федеральному закону. Но не особо тяжкое преступление, и то хлеб! Любимое ими гражданское общество может спать спокойно: все общественные организации опять равны. И роспуск Думы после первого же вотума недоверия не прошёл. Ладно, пусть будет после второго. Всё равно разгоним, если надо. И не таких разгоняли!

Свою страсть к вычёркиванию «Дантоны» почему-то утоляют на статьях о местном самоуправлении. Те ещё демократы! Придётся опять апеллировать к седовласому.

На Совещании теперь вместо пяти групп – две палаты: государственная и общественная. Обе, особенно вторая, ждут пленарного заседания, чтобы врезать по перекройщикам подписанного ими приватизированными «паркерами» текста.

Не дождутся! Их же, глупеньких, жалко. Пустых камер на Лефортовском валу пока хватает.

Тридцатого октября они голосуют за шесть дополнений и четыре поправки. Одна другой глупей. Да пошли они!

– Вы считаете, проект уже готов?

– Вполне. Пора прекратить обсуждение.

– Спорные вопросы остались?

– Хотелось бы вернуть фразу о невхождении органов местного самоуправления в систему органов государственной власти.

– Хорошо. Ещё есть?

Раз спрашивает – надо рискнуть поквитаться кое с кем.

– Неплохо бы изъять упоминания функций прокуратуры. Вдруг мы надумаем их сократить? Лучше ограничиться отсылочной нормой.

– Ладно, поручим разобраться арбитражной комиссии.

Учёные мужи разобрались через два дня. На оба вопроса ответили положительно.

Первого ноября проект был окончательно готов. Участников Совещания оставили в блаженном неведении.

4

Семейный совет решили провести вдвоём, когда сын отправился на корт.

– Я считаю, надо обратиться за помощью к Вадиму, – решительно заявила Евгения. – Наверняка у него есть на примете такая организация, где Толик мог бы потом отработать. Для некоторых это не деньги. Сделка обоюдовыгодная: не двоечника же предлагаем. И практический опыт у него немалый.

– Нет, Женя, – отмёл идею Леонид. – Мне неудобно.

В ответ он был измерен презрительным взглядом. Впервые за два десятилетия.

– Зато мне удобно. Не можешь сам – попрошу я.

– Может быть, попозже. Позовём его к нам, то есть их с Аликом. Предупредим заранее Машу. Посидим вместе, как двадцать лет назад.

Крутилин чувствовал себя виноватым. Он так ещё не пригласил старого друга в гости. Оправдывался Толиными экзаменами. Но вот они позади.

Похвастать ему, правда, нечем. Никаких пристроек и надстроек, как у других. Лишь теснее стало, поскольку пришлось поделить дачу с кузиной. И досталось Маше даже чуть больше, чем ему. Ничего не поделаешь: так несимметрично стояли внутренние перегородки. Но разве дело в метрах? В доме сохранялся прежний уют, а гостиной, в память о детстве, они пользовались вместе: не превращать же большую комнату в куцые клетушки! (По документам полагалось возвести берлинскую стену, отделяющую две трети в его пользу, и перед приходом различных комиссий на один день ставилась фанерная ширма.)

– Это само собой, – отозвалась Женя, – а сейчас собирайся на корт. Для начала сыграем с ним микст.

Не в привычках мягкой Евгении разговаривать с мужем в повелительном наклонении. Но случай – из ряда вон. Грубый материнский инстинкт, дающий даже слабым особям силы справиться с более мощным врагом, побеждает кроткое супружеское начало.

Через полчаса они уже на площадке. А там – продолжение старинной дуэли. На сей раз Алик легко обыгрывает Вадима. Но тот сопротивляется отчаянно: не всему пока разучился.

– Вам ещё долго? – интересуется Леонид.

Ланской молчит. В таких случаях отвечать полагается проигрывающему.

– По новому дурацкому правилу – полсета, – объясняет Никольский. Он никак не привыкнет, что партию укоротили вдвое. Не успел оглянуться – соперника уже не догнать. В былые времена ему удавалось и по десять очков отыгрывать, и больше. Воля к победе проявлялась у него во всём.

– Я сдаюсь, – милостиво объявляет без пяти минут победитель (хватило бы и двух-трёх). – Давайте играть вчетвером.

Теперь соперники по одну сторону сетки. По другую – Крутилины. Шансы приблизительно равны.

– Можно по старинке: три из пятнадцати? – просит Вадим.

– Можно, – соглашается Леонид. – Между прочим, пять из семи – пока не узаконенное правило, а только эксперимент.

– Весьма сомнительный, – заключает Никольский.

– Как и все другие, – ехидно поддевает его «Атос».

– На что играем, «мушкетёры»? – игриво вопрошает Женя.

– На желание прекрасной дамы, – галантно отвечает «Арамис». Формула двусмысленная, подходит на случай обоих исходов.

– Тогда держитесь!

Трёх партий и не потребовалось. Евгения действовала по классической схеме: подать, принять и не мешать партнёру. А тот, получив полный простор и будучи спокоен за переднюю линию, заколачивал одно очко за другим.

– Ну и натаскались вы за двадцать лет! – восторженно произнёс отвыкший от таких баталий Вадим, пожимая руку одному и целуя другой.

А та кокетливо в ответ:

– Желание дамы – побыть наедине с неувядающим «Арамисом».

– Неужели? И когда?

– Прямо сейчас.

– Где же?

– Прогуляемся до леса.

Оставив извечных соперников для очередного выявления сильнейшего, Женя с Никольским удаляются по тропинке вглубь лесопарка, не замечая двух пар ревниво смотрящих за ними глаз.

– Чего это он увёл твою маму?

– Сам не пойму.

И ничего в Анатолии не шевельнулось, кроме возрастающей злобы к виновнику многих бед страны и косвенно – его семьи.

Мирра нутром чувствовала, какая непомерная тяжесть лежит на его сердце, и интуитивно старалась в этот вечер быть к нему ближе. Плотские желания вынужденно отошли на второй план и слегка приутихли, а в мире её платонических чувств Толик никогда не исчезал и вообще не покидал своего пьедестала. Он не сказал ей главного, что получил четвёрку. Может пройти по конкурсу, а может – нет. В худшем случае придётся днём учиться, а вечером зарабатывать деньги. У родителей не возьмёт ни рубля.

Конечно, в такую жёсткую схему никак не вписывались развлечения, ухаживание за барышней. Ни времени, ни средств не оставалось.

Ей бы радоваться подобному исходу, освобождающему от всяких обязательств, которых, в общем-то, и не было. Но она ощущала его внутреннюю боль и тоже чувствовала себя скверно.

Они вяло перебрасывались воланом, когда ушедшая гулять пара скрылась за поворотом.

– У меня к тебе просьба, Вадик.

– Надеюсь, смогу исполнить. Давно не уваживал… – он хотел сказать «женщин», но в последний момент счёл более уместным другое слово – друзей. Он и раньше слегка робел перед Женей. Это была единственная его неутолённая страсть. Строго наложенное табу он никогда не пытался нарушить, и максимум, что позволял себе – слегка приобнять её и поцеловать в щёку.

– Как к другу и обращаюсь: помоги, пожалуйста, Толе.

– Какие у него сложности?

– Увы, немалые. Получил четвёрку за сочинение. Несправедливую до слёз. Ни единой ошибки, но снизили якобы за спорные суждения. Типичная придирка! Изучили анкету, возомнили, будто мы с Лёней – состоятельные родители, и толкают нас на платную учёбу. Но я получаю, как сам понимаешь, гроши. Твой честный друг – ещё меньше. Спасает честь мундира российского чиновничества. Без него оно бы считалось коррумпированным на все сто, а так – девяносто девять и девять в периоде. В общем, платить нам нечем. А парень очень способный. Любой фирме придётся ко двору. Наверняка у тебя есть знакомые, которым через пять лет пригодится дипломированный специалист. Порекомендуй им Толика.

– Никаких проблем. Могу обещать хоть сейчас. Нужно только с ним самим переговорить.

– Лучше завтра. Сегодня он немного неадекватен. Несправедливость сильно действует на ранимую юношескую душу. Мне нужно его подготовить. Он ведь воспринимает тебя не как приятеля родителей, а как исторического персонажа.

– Будь абсолютно спокойна. Мне даже не придётся никого просить. Есть фирма, но это между нами, где я – теневой владелец. Ей такие ребята очень нужны. Может даже платить вузу официально.

– Это намного дороже.

– Я знаю: с юридических лиц дерут больше, чем с физических. Но организация не бедная, осилит. Заплатит сразу за пять лет. Чтобы у вас не оставалось никаких опасений. Все мы под Богом ходим.

– Спасибо, Вадик. Я не сомневалась, что ты – настоящий друг.

В лесную темень они входить не стали, повернули обратно.

– У меня к вам тоже небольшая просьба.

– К нам с Толей?

– Нет, к вам с Лёней. Точнее, к одному Леону, но ты тоже можешь посодействовать. Ему я уже намекал, хочу теперь ввести в курс событий и тебя. Возможно, мне скоро понадобится толковый человек. И честный работник. Это госслужба. Зарплата – намного больше его сегодняшней. Плюс надбавки и льготы. Кроме меня – никаких начальников. Гарантированный двухмесячный отпуск летом. Сможете отдыхать вместе. Пусть не колеблется, когда я протрублю сбор. Скорее всего, это будет в сентябре.

– Хорошо, попробую его уговорить.

– Будь добра. Мне нужен свой человек. За эти годы я понял, что по-настоящему могу доверять только ближайшим родственникам и вам с Аликом. Хочу, чтобы мы снова оказались все вместе.

– Как бы это было прекрасно! – больше думая о своём, воскликнула Евгения.

– А они, черти, норовят укусить меня побольнее. Нехорошо, когда товарищ споткнулся.

– Конечно.

– Но я настоящий ванька-встанька. Скоро поднимусь во весь рост. Вы ещё будете гордиться нашей дружбой.

– Мы и так гордились все эти годы. Спасибо тебе.

Леонид с Александром, увлечённые игрой, не заметили возвращения недолго гулявшей пары.

У Мирры с Толей мгновенно отлегло от сердца.

Глава двадцать пятая

1

Ланской проиграл в тот вечер и одиночку. С тяжёлой головой в бадминтоне не победишь – быстрота принятия решений здесь важнее скорости ног и рук. А мысли Александра второй день работали в одном направлении.

Договор, предложенный ему, оказался переделкой универсальной заготовки для самых банальных сделок. Слова те же, только предмет, как означено в заглавии первого же раздела, другой. Но ведь речь идёт о жизни человека!

Изложено грамотно, юридически исчерпывающе. Переписать на свой лад, человеческим языком? Засмеют. Да и не учтёшь всех адвокатских штучек-закорючек. Пустая трата времени! Важны не формулировки, а суть. Всё равно в собрание сочинений не войдёт.

В какой-то степени это подарок судьбы. Он всегда мечтал о сыне. Но после тяжёлых родов жены заводить разговор о втором ребёнке стало бессмысленно: врачи не гарантировали бы жизни ни ей, ни ему. Вот чем закончился для них тот памятный август.

Выходило, что их род обречён на вымирание: он и так был в нём последним мужчиной. Дочь, если и принесёт потомство, то уже другой семье. Ланские же кончатся на нём. Не слишком ли большая ответственность – пресечь фамильное древо, сделать ему своеобразную прищипку?

Но как быть? Заводить ребёнка на стороне? Тайком от жены, матери, дочери. Нет, на подобное он не способен. Даже редкие случайные связи старался оставлять без возможных последствий. А с недавних пор вообще к ним остыл. Оставался только один шанс: раннее вдовство. Но это уж – как Господь управит.

Временами его охватывало такое отчаяние, что в голову лезли дурные мысли: нужен ли ему наследник, нужны ли вообще хорошие русские фамилии в стране, захваченной выскочками-плебеями? Кто должен был прийти на смену красным? Казалось бы, белые: чистые, незапятнанные, благородные. Но вышел очередной российский казус: настоящих, исконных, коренных, тех, кто в силу генетических особенностей живот бы положил на алтарь отечества, кто ни при каких обстоятельствах не позволит себе взять чужое, близко к власти не подпустили, а повыцветших от времени красных, превратившихся в блёкло-розоватых, опрокинула неистовая кучка невесть откуда налетевших ядовито-пурпурных, и по происхождению, и по хватке, и по абсолютному небрежению собственным народом. Словно дух Троцкого возродился и взял реванш у последователей его более удачливых соперников по бульдожьим подковёрным схваткам двадцатых годов. Лет через пятьдесят их дети окончательно всё разворуют, вырубят, истопчут, изгадят, изничтожат, сдадут страну в аренду каким-нибудь монголам или африканцам и укатят проедать остатки национального достояния в свои особняки на Кипре или Мальорке. Каково же будет генеалогическим носителям традиций прошлого! Что им останется? Обслуживать заграничную шантрапу в казино, переделанном из бывшего музея Александра Третьего, или кабаре в здании Большого театра, или в Доме Пашкова, превращённом в дом терпимости? Нет уж, раз суждено Третьему Риму погибнуть, как первым двум, – нечего плодить несчастных свидетелей этого позора. А сам он успеет умереть до превращения очередной святыни в гигантскую jacuzzi. Зачем доживать до времён, когда твои внуки, изъясняясь на смеси языка Эллочки-людоедки с отборным матом и ломаным английским, превратятся в живых биороботов, исполняющих команды компьютеров Абдуллы из Косово или Жозе с островов Зелёного Мыса!

Но, вступал в спор внутренний голос из самых глубин сознания, если воспитать достойную смену, то всё ещё можно спасти. Да, следующему поколению придётся нелегко – плохое наследство мы им оставляем. И всё же есть предел национальному унижению. Мы до него, кажется, почти дошли. Дальше – только возрождение. Во всяком случае, жить без такой веры – безнравственно. Однако любая новая генерация получает жизнь от предыдущей. А он тут явно недорабатывал. Какая всё-таки нелепая вещь – моногамия! Пережиток средневекового демографического бума. Полноценные, цветущие особи мужского пола, заряженные породистыми генами, не могут оплодотворять здоровых красивых самок, потому что первых меньше, чем вторых, а общественная мораль позволяет использовать семенной материал только в одном сочетании. И многим идеальным для размножения женщинам приходится по этой причине рожать от алкоголиков, наркоманов, придурковатых, болезных, безнадёжно портя на века генофонд нации. С точки зрения государственных интересов – нерационально и расточительно. Что там государственных – планетарных. И не глумимся ли мы над природой, посылающей нам жизнетворные соки, не давая им тока в нужном направлении?

Екатерина Алексеевна царственным жестом бросала ему спасительный круг. Не только ему – всему их роду. Вот порадуется старая тётка, тяжело переживающая его близкое угасание! Конечно, ситуация двусмысленная, но других вариантов нет – любимую жену он никогда не бросит, даже ради перспективы иметь сына. Это решено давно и бесповоротно.

Одно лишь смущало: он свято верил, что дети, зачатые без любви, рождаются неполноценными: либо физически, либо нравственно, либо умственно. В лучшем случае – некрасивыми внешне и ущербными внутренне. Иметь сына-урода совсем не хотелось.

А какая может быть между ними любовь? Эта Снежная Королева, небось, холодна и с мужчинами. И вообще больше походит на землячку первой греческой поэтессы. Поэтому и начальницы, и помощницы у неё – женщины. Раньше это в голову не приходило, а теперь так и лезло. Марина Валерьевна – наверняка её любовница. Иначе бы с чего сопливой девчонке стать во главе крупного издательства. Впрочем, не его это дело, ему уготована участь трутня, так изящно описанная Метерлинком.

Унизительно, бесспорно, но, как знать, вдруг сын станет опорой в старости? На болезненную Анюту рассчитывать трудно, и не известно, какой будет со временем Наташа. А здесь чёрным по белому – обязательство заботиться об отце по достижении нетрудоспособного возраста (ну и язык!).

Единственное, чего не предусмотрели адвокаты – отношения сына с дочерью. Наверное, они про неё и не знали. Нет, так не пойдёт! Мужчина должен помогать женщине, особенно единокровной сестре. Надо дописать. А с остальным смело можно соглашаться.

В воскресенье утром ещё раз тщательно просмотренный и дополненный текст по электронной почте отправился к будущей матери. Обещал до конца недели и успел. Точность – вежливость королей. В обстоятельном письме объяснялась важность культивирования братских чувств для гармонического развития личности и их необходимость для полноценного гуманистического воспитания (он тоже умеет изъясняться на их волапюке).

Наташе Александр говорить ничего не стал. Зачем расстраивать раньше времени? Вдруг вся эта затея лопнет, словно мыльный пузырь. Всякое в наше время случается. Да и как такое сказать? Нужно не день и не два подыскивать слова, готовить к ним постепенно. И уж точно не начинать разговор до того, когда дело примет необратимый характер: перед её протестом ему не устоять. Не устоять – значит заплатить неустойку. Не деньгами, но от этого не легче.

О перспективе своего профессионального благополучия он в эти дни даже не вспоминал. Творчество отошло на задний план, и заманчивое предложение издавать любую его рукопись никак не повлияло на окончательное решение: будущему у рода Ланских – быть.

2

Разговор получился тяжёлым. Анатолий поначалу и слышать не хотел о плане родителей:

– В кабалу к этому буржуазному элементу? Ни за что! Лучше я сам заработаю.

– Как? – спросил отец.

– По вечерам, по выходным.

– Ты знаешь, что такое настоящая учёба? После лекций и семинаров валишься с ног, а нужно читать учебники, писать рефераты и курсовые, готовиться к коллоквиумам и зачётам, ходить в библиотеку, иногда даже делать домашнее задание, как в школе, – попытался разъяснить Леонид.

– Как-нибудь устроюсь. Другие же добывают себе на жизнь.

– На жизнь человеку требуется гораздо меньше. За такие деньги никто тебя учить не станет, – уточнила мать. – Чтобы получать нужную сумму, вкалывать придётся, как на каторге. Папа прав: на занятия сил не останется.

– Вадим Сергеевич – никакой не монстр, – заступился за друга глава семейства. – Видишь, насколько просто он себя ведёт. В отпуск не за границу поехал, не на курорт, а на родительскую дачу – весьма, кстати, скромную по современным меркам.

– Мимикрирует гад. Небось, тоже хоромы на юге Франции отстроил и виллу в Альпах для катания на лыжах купил. Мы ещё разберёмся – какой чёрт занёс его сюда. Наверняка, не без задней мысли приехал.

– У него здесь мама, он решил её навестить, – попробовала смягчить ситуацию Евгения.

– Почему же в прежние годы этого не делал? Почему вам, друзьям детства, даже в Новый год не звонил? А теперь с корта не вылезает, на пляж ездит, к дяде Алику каждый день шастает. Как пить дать, задумал какую-то гадость.

– Нехорошо так говорить о солидном человеке, проявившем к тебе добрые чувства. Даже если ты и прав – существует презумпция невиновности. Пока он здесь ничего плохого не натворил. Между прочим, перед нами с дядей Аликом за долгое молчание извинился.

– Как же, скажи ещё – на колени встал.

– В известном смысле, да. Не фигурально, но встал.

– Какой хорошенький Тартюфчик!

– Толик, ты становишься невыносимым, – не сдержалась мать. – Откуда в тебе эта жёлчь?

– Из своего и ваших пузырей. По закону сохранения вещества. Думаете, если вы всем всё простили, то приходящаяся на вашу долю мстительность исчезла? Нет, она ко мне перешла. Понятно, вам тяжело признаваться, что провели лучшие годы в компании подлеца и негодяя. Я и не призываю вас его обличать. Но сам буду делать это с утроенной силой: за себя и за христоподобных родителей.

– Ты очень уместно вспомнил о Христе. Я никогда не старался насильно прививать тебе религиозность, но элементарные истины вынужден напомнить: прощать надо всем и всегда, даже врагам, а друзьям и подавно, – завёлся Леонид.

– Аминь! – шутливо закончил Толя и картинно перекрестился. – Ты же сам с возмущением рассказывал мне, как в беловежских дебрях кучка нечестных людей состряпала сомнительный документ, потом незаконно протащила его через Верховный Совет, а не созвала, как полагалось, Съезд, как расстреляли высший орган демократии, подменили конституцию, подтасовав результаты голосования, как выдавали старого больного пьяницу за дееспособного руководителя, как отняли у нас недра, заводы, фабрики и поделили между собой. И всюду в первых рядах шагал твой ненаглядный дружок. Что же получается: все вместе они – преступники, а каждый в отдельности – нет. Я такой морали не признаю. Мы ещё устроим Нюрнбергский процесс.

– Пожалуйста, устраивайте хоть два, но до вынесения приговора называть человека преступником нельзя. Приватизировать народную собственность – плохо. Приватизировать правду – ещё хуже. Многое из того, что сделали эти люди, пока поправимо. Зато старая система, рухнувшая в девяносто первом, не вернётся никогда, в чём тоже есть их заслуга.

– Стареешь, папа. Ладно, мы справимся сами. Только не пытайтесь нас переубеждать.

– С чего такой индивидуалист заговорил во множественном числе? – заметила Женя. – Раньше всё «я» да «я». Кто такие «мы»?

– Вам это ещё рано знать. Не созрели. Есть в нашей стране молодёжь, готовая к действию. Скоро вы о ней услышите.

– Так может, тебе не нужно учиться? – грозно спросил Леонид. – Революционеры у нас либо двумя классами ограничивались, либо экстерном сдавали.

– Напрасно иронизируешь, папочка. Ваши же грязные следы заметать приходится. Молчали бы.

– Довольно политинформации! – решительно заявила мать. – Завтра идёшь к Вадиму Сергеевичу. Хочешь, пойдём вместе. Даже большевики не гнушались неправедных капиталов, если они шли на пользу делу. И у Морозова брали, и у Шмита. Даже у кайзера Вильгельма.

– Давайте поищем другой вариант.

– Ты хотя бы разузнай об этом. Может, тебя пригласят потом составлять программное обеспечение новой революции? Зайди, поговори – язык не отвалится, – уговаривал отец.

– Видеть мне его лишний раз противно. Хоть на корт не ходи, пока он не свалит.

Крутилин-старший понял, что сына так просто не сломить.

– Хорошо, я поговорю с Вадимом сам. Выясню все подробности. Но к тому человеку, который будет оформлять для тебя документы, сделай милость, съезди.

– Надеюсь, это не очередной член их шайки?

– Не знаю. Скажу завтра. А пока поблагодари маму за быструю реакцию. Не думай, что и ей было легко вести такой разговор. Я бы не решился.

Только теперь юноша понял свою неблагодарность по отношению к родителям.

– Прости, мамочка, – вполне искренне сказал он и поцеловал Женю в лоб.

У той на глазах выступили слёзы, окончательно сбившие спесь с сына.

– Мы с папой избрали другой путь сопротивления: ничего от них не иметь и не подавать собственному ребёнку дурной пример. Но если кому-нибудь из вас будет грозить смертельная опасность, я опять пойду к Никольскому и вытряхну из него деньги для спасения родного человека. Так и знайте. Стыдно быть их сообщником. Но взять своё, законное, чего они нас предательски лишили – это не позор.

Закончив монолог, Евгения разрыдалась. Сказалось напряжение непомерно долгого дня.

Мужчины бросились её утешать, забыв о недавнем споре.

«Как хорошо, – подумал про себя Леонид, – что есть хотя бы один человек в семье, не получивший дурацкого интеллигентского воспитания, не позволяющего замолвить за себя словечко». И вспомнил почему-то умиравшего от чахотки Чехова, стеснявшегося сделать замечание курившим в его присутствии гостям.

3

Сроки поджимали. Пятого ноября срочно создали группу из шести специалистов для технической правки. Седьмого, в день бывшего главного праздника, три юриста и три филолога до полуночи корпели над текстом. В половине первого появилась последняя виза – главного «Дантона».

Днём отоспавшийся седовласый взялся за правку сам. Но долго в одиночку не усидел. Всё-таки позвал!

– Что бы вы посоветовали, Вадим Сергеевич?

Вот он – момент истины. Вот она – мечта всей жизни!

Подписи «Дантонов» уже стоят. Изменить им уже ничего не удастся. Лишь от двоих людей зависит теперь окончательный вариант.

Робеспьер и Сен-Жюст на финишной прямой.

С одной стороны, мелочиться нельзя: всё перекроить он не даст. С другой – в основном законе страны мелочей не бывает. Здесь каждая запятая, как Атлант, держит на себе целый свод: казнить нельзя помиловать.

Седовласый уже начал черкать сам. Поменял местами слова в шапке, поставив себя вперёд. Получилось: проект не представлен на голосование президентом, а представлен президентом на голосование. Добавил для убедительности плеоназм «все» в норме, подтверждающей равноправие субъектов (от недавнего суверенитета республик осталось лишь право иметь собственную конституцию, тогда как у других – уставы, да разъяснение в одном месте в скобках, что республика – это государство, что, впрочем, было и при советской власти).

Начинать надо с очевидного, с технических огрехов:

– Я бы изъял намёк на гражданство республик.

– Мы же давно его убрали.

– В косвенном виде осталось: «Гражданин Российской Федерации обладает всеми правами гражданина республики, на территории которой он проживает». Это уточнение лишнее.

– Согласен.

Оказывается, седовласый успел пройтись и по статье об избирательном праве. Теперь с радостью ученика, заметившего оплошность учителя, тычет пальцем:

– Тут ошибка вышла: с восемнадцати лет можно стать депутатами. Рановато.

– Речь о другом: о праве граждан избирать и быть избранными. Последние слова придётся восстановить, иначе пропадёт важное завоевание демократии, а отказаться от поясняющего оборота «достигшие восемнадцати лет».