Текст книги "Отпуск"

Но глупо быть «Сен-Жюстом» и не оставить себе копии некоторых очень важных документов.

3

Закончив разговор с другом, Толя метнулся к сараю. Там много лет хранился в тайнике именной револьвер прадеда времён гражданской войны. Прятали его аж с тридцать седьмого, когда стало ясно, что инженеру Крутилину общей судьбы всех достойных людей России не избежать. Сначала в глухой деревне у родственников, а с после свадьбы деда и бабушки перевезли сюда. Несколько лет назад Леонид имел неосторожность показать сыну семейную реликвию. Тот выследил точное место её нахождения и теперь легко и быстро извлёк из заветной коробочки оружие, заряженное одним-единственным патроном. Юный мститель знал это и понимал, что ему нельзя промахнуться.

Свидание Васе он назначил в акациях напротив особняка жертвы. Если Никольский появится раньше – придётся стрелять без свидетеля. Будет ли рядом Мирра? Хорошо бы! Посмотрела бы, как отлетает в ад подлая душонка.

Для наблюдательного пункта Анатолий избрал высокую сосну и вооружился на всякий случай биноклем. Асфальт на улице ужасный, сплошные выбоины и ухабы, джип будет двигаться по ней медленно. Можно за это время слезть, отдышаться и подкрасться вплотную. Останется только выйти из кустов, объявить приговор и нажать на курок.

Василий примчался через полтора часа. Ему быстренько придумали свою легенду: приехал к товарищу, тот в состоянии аффекта, несётся по улице с револьвером, попытка его остановить не удаётся, он выбегает к подъехавшей машине, бах, и всё готово.

Хуже, если рядом окажется настоящий свидетель. Но в такую жару кто пойдёт гулять по парку!

Ждать им пришлось почти час. Уже в бинокль было видно, что водитель один (Мирра предусмотрительно сошла раньше, чтобы не попадаться на глаза знакомым в машине любовника, и побрела пешком по соседней улице).

Вадим плавно подъехал к своим воротам. Вышел их открыть и тут услышал сзади знакомый голос:

– Господин Никольский! Я прощал вам беды России и её народа, горе миллионов отлучённых от родины соотечественников…

Он обернулся. На него надвигался сын Лёни Крутилина с поднятым револьвером.

– …трагедию преданной вами интеллигенции, несчастья собственных родителей. Но поруганную честь своей любимой простить не могу.

– Толя, что с тобой? – успел лишь произнести он.

Дальше зазвенело в ушах, замелькали перед глазами деревья, кусты, небо, солнце, и мягкий баритон не то Кутона, не то Робеспьера сказал прямо в ухо:

– Ничего, потерпи, это не смертельно.

4

Воскресным вечером раздался неожиданный звонок:

– Александр Дмитриевич? – голос женский, властный, но не такой ледяной, как у Снежной Королевы.

– Да.

– Екатерина Алексеевна с вашими дополнениями согласна и просила передать, чтобы вы завтра явились…

Слово это он органически не переносил. Однажды, получив из жэка предписание «явиться для переоформления лицевого счёта», написал на нём наискось, что являться граждане должны лишь в суд, прокуратуру, военкомат, органы следствия и дознания, и то по специальным повесткам, а их ведомство не отнесено законом к тем учреждениям, куда можно людей вызывать. И вернул бумагу. Через несколько дней новая расчётная книжка лежала у него в почтовом ящике.

Итак, завтра в двенадцать часов с паспортом. Женский голос, принадлежавший некой Людмиле, подробно разъяснил, как и куда ехать, где свернуть с основной магистрали и припарковаться.

На сей раз он отправился в шортах. Даже если адвокат – очередная девица, плевал он на неё: на улице опять за тридцать.

Заведение, к которому он подрулил с двадцатиминутным опозданием (пришлось стоять в пробке у переезда через Яузу), вывеской не обзавелось. Он нажал на кнопку звонка. Особа, открывшая ему дверь, оказалась той самой Людмилой. Внешне очень даже ничего и почему-то в белом халате. Она провела его в уютную комнату с кондиционером и большим телевизором, усадила в удобное кресло. Затем принесла красивую папку с золочёным тиснением «На подпись», положила перед ним на журнальный столик:

– Екатерина Алексеевна просила вас подписать.

Александр внимательно перечитал оба экземпляра, хотя они были слово в слово одинаковы. Все пожелания его учтены. Даже пропущенные запятые вставлены, и точки над буквой ё везде стоят (он терпеть не мог современный кастрированный набор, где фраза «Он признается, что все дрянь» означала на самом деле «Он признаётся, что всё дрянь»).

Что ж, назвался груздём – полезай в кузов. (А ведь пишут везде груздем, и поэтому говорят уже только так.)

Подписал. И тут же, словно в замочную скважину подглядывала, появилась Людмила с огромным гроссбухом.

– Теперь распишитесь здесь.

– Это что?

– Нотариус просил. Он будет ваши подписи заверять.

Голос властный, но красивый. И не такой безнадёжно холодный, как у хозяйки.

– Объясните мне, дорогая Людмила, как может уважающий себя нотариус заверять то, что было не при нём? – стараясь с напускной важностью выводить каждое слово, вопрошает Ланской.

– Это наш собственный нотариус. Он очень занятой человек. Если бы вы не опоздали, успели бы его застать. Он ждал десять минут, а потом уехал. Но пошёл нам навстречу и оставил эту книгу. К вечеру всё будет оформлено окончательно. Договор вам доставят по любому адресу. Дайте, пожалуйста, паспорт.

В голосе ни капли смущения. Привыкла, наверное, что в солидную компанию по вызову являются не только писатели, но и нотариусы. К таким и прокурор, наверное, сам приедет.

Людмила переписала его анкетные данные в гроссбух, вернула паспорт.

– Всё, я свободен?

– Как это свободен? – чувствуются нотки плохо скрываемого гнева.

– Сначала исполните своё обязательство.

– Какое?

– Кажется, вы только что дали согласие стать отцом ребёнка! – гнев возрастает.

– Что, прямо сейчас? – В эту минуту он не прочь, чтобы на месте холодной Екатерины оказалась эта точёная статуэтка.

– Разве есть смысл откладывать? – интонация не столько вопросительная сколько утвердительная. – Если сделать сразу, то ребёнок родится в очень удачное время, под знаком Тельца, как Данте и Шекспир, Кант и Бальзак, Чайковский и Прокофьев, Маркс и Ленин, Булгаков и Сахаров. Первые месяцы его жизни придутся на май и лето, когда солнечных дней гораздо больше.

Господи, даже это рассчитали. А с Лениным и по годичному циклу совпадёт. Что ж, попробуем воспитать очередного вождя униженных и оскорблённых.

– Но я не вижу будущей матери.

– И не увидите. Зачем вам она?

Настала очередь удивляться Александру:

– Насколько мне подсказывает имеющийся опыт, отцами становятся в результате неких совместных усилий двух родителей.

– Ваш опыт устарел. Это прошлый век.

– Вот как! И что же нам уготовило новое столетие?

– Сейчас произведём забор семенного материала. Потом оплодотворим им материнскую яйцеклетку и пересадим её суррогатной матери.

– Что значит суррогатной? – он, конечно, понимал смысл сказанного, но этим вопросом скорее пытался выразить отношение к услышанному, чем получить разъяснение.

– Неужели вы думаете, что Екатерина Алексеевна будет носить сама! Это слишком расточительная трата времени для женщины в её положении. Мы подобрали подходящую кандидатуру…

– Но в договоре об этом ни слова, – оборвал её возмущённый отец.

– Там говорится иносказательно: сторона примет все меры по вынашиванию плода в соответствующих условиях под усиленным медицинским контролем. Если Екатерина Алексеевна будет создавать соответствующие условия себе, то компания за эти месяцы разорится.

Боже, какая жалкая участь ждёт это маленькое существо. Мало того, что будет зачат без любви, но к тому же появится на свет из утробы посторонней женщины.

Словно угадав его мысли, Людмила с пафосом заявила:

– В прошлом веке матери доверяли посторонним функцию кормления в грудном возрасте. Сейчас они делают это уже на эмбриональной стадии. Таков путь прогресса, уважаемый Александр Дмитриевич.

– А нельзя ли сначала пересадить яйцеклетку, а потом её оплодотворить, так сказать, естественным путём? – на полном серьёзе спросил он.

– Нет, наука до такого ещё не дошла.

Юмора девица явно не понимала.

– Ну что, приступим? Душ с ванной у нас в конце коридора. Последняя дверь слева. Там вас ждут свежий халат и новые тапочки.

Душ оказался очень кстати. От неожиданных открытий он вспотел даже в помещении с кондиционером.

Проводив его в небольшую комнатушку с мягким диваном, Людмила спросила:

– Справитесь сами, или это сделать мне? Нужны непременно две пробы. Он усмехнулся:

– Премного благодарен. Быть одновременно и быком-производителем и дойной коровой, знаете ли, не очень приятно.

– Хорошо, тогда я принесу стимулирующие изображения.

Изображения оказались фотографиями в глянцевом порнографическом журнале.

Ланской перелистал его. Жуткая гадость. Возбуждает только рвотное чувство.

Он вышел в коридор. Людмила – тут как тут.

– Ну как?

– Вы знаете, ничего не получается. Никогда раньше не держал в руках такую продукцию и не подозревал, что она произведёт на меня обратный эффект.

– Хорошо, тогда посмотрите видео.

Они вернулись в большую комнату с телевизором. Людмила поставила кассету и опять удалилась.

Длинноногие девицы одна за другой демонстрировали на экране свои прелести, делая абсолютно одинаковые движения: даже у гимнасток в обязательной программе больше разнообразия. Временами это выглядело красиво, временами пошло, но ни капельки не заводило. Он поймал себя на мысли, что на любое театральное представление смотрит глазами автора, а не зрителя. Там, где обычный человек испытывает запрограммированные эмоции, профессиональный сочинитель лишь отмечает про себя степень удачности сценарного хода. Стриптиз – тот же театр, бурлеск. Думаешь не об обладании актрисой, а о драматургии перфоманса.

Минут через пятнадцать он выключил монитор.

Тут же появилась Людмила:

– Всё в порядке?

– Увы, безрезультатно. Во всём виноваты вы.

– Я? – удивилась она. – Почему?

– На фоне красоты живого человека все эти фотографии и видеозаписи меркнут.

– Я же вам предлагала, – невозмутимо ответила ходячая статуэтка.

– Вы не совсем правильно меня поняли. Мне нужна натурщица, танцовщица, а не доярка.

Интересно, такой намёк её смутит? Наверняка, хозяйка дала задание выжать из него всё до последней капли. Любой ценой.

– Пожалуйста, – спокойно сказала девица. – Вам с музыкой или без?

– Конечно, с музыкой. Лучше – классической.

Она куда-то ушла и вскоре вернулась с портативным магнитофоном и пачкой компакт-дисков.

– Выбирайте.

Он остановился на «Болеро».

Спустя минуту под музыку Равеля началось потрясающее зрелище. Извиваясь на одном месте, Людмила неторопливо избавилась от халата и оказалась в одних трусиках, которые снимать явно не спешила. Но причудливая мелодия великого француза, повторяясь такт в такт, словно заело пластинку, не думала кончаться. Наконец, властноголосая особа осталась в костюме Евы и ещё минут пять вынуждена была выделывать всякие па. За это время привередливый писатель сполна оценил все достоинства и недостатки её фигуры. В общем-то, достаточно хороша, когда молчит. Могла бы делать подобное и на публике. Судя по отдельным деталям, тоже из розовой команды.

– Благодарю. Танец вам явно удался. Я начинаю приближаться к нужным кондициям. А теперь оживите, пожалуйста, эти картинки, – он показал на журнал.

Пришлось принимать пошлейшие позы. И даже выворачивать свои внутренности.

– Спасибо, – сказал Ланской приблизительно через полчаса, вдоволь насмотревшись и на оттянутые соски, и на оттопыренные половые губы, и на возбуждённый клитор. – Теперь я готов. Ничего не поделаешь: фото и видео – это прошлый век. В новом для обострения чувств нужны живые модели.

Он выполнил главное договорное обязательство и, довольный своей шуткой, отправился домой в приподнятом настроении. Но оно быстро сменилось тяжёлыми раздумьями. Неужели в наступившем столетии и вправду возникнет новая схема отношений между мужчиной и женщиной? Если раньше люди додумались до разделения функций наслаждения и детопроизводства с помощью банального адюльтера, то теперь деньги и наука позволят создавать потомство без занятий любовью. Богатые начнут спариваться с помощью компьютерной базы данных, начиняя утробы бедных своими будущими наследниками. Традиционный треугольник сменит параллелограмм: богатый муж – для удовлетворения жизненных потребностей, молодой красивый любовник – для утоления страсти и породистый талантливый донор – для продления рода.

Так чем же хуже подвергаемое повсеместно остракизму клонирование?

Ну и нравы нас ждут в новом тысячелетии!

Вернувшись домой, Александр решил первым делом поделиться раздумьями с другом. Он хорошо знал себя. Если не выплеснуть всё до дна – покоя не жди. Но тема эта не для Наташиных ушей, не говоря уж об Анюте.

Переоделся и набрал номер Вадима.

– Я как раз еду домой с пляжа. Приходи минут через десять. Вместе пообедаем, – послышалось в трубке.

Монолог младшего Крутилина он услышал издалека. Сразу оценил опасность и ринулся вперёд. За мгновенье до выстрела успел толкнуть Толю в спину.

Глава двадцать седьмая

1

К счастью, дверь машины осталась открытой. Ланской достал аптечку, быстро заткнул рану тампоном из ваты и туго её перебинтовал. При этом бросил через плечо стоявшим поодаль мальчикам:

– Ну-ка, живенько, помогите внести внутрь.

Толя и Вася, растерянные и побелевшие, будто на лица им нанесли грим, беззвучно повиновались. Александр, стараясь не смотреть в глаза младшему Крутилину, сказал:

– Кто-то хотел угнать джип и выстрелил в хозяина. Мне удалось его спугнуть, и он убежал. Вы ничего не видели. Вот такая версия. Ясно?

– Дядя Алик, не надо меня выгораживать. Я сделал вполне сознательно, – пытался протестовать Толя. – Меня толкнули на этот шаг мои убеждения.

Раненый уже в салоне. Нельзя терять ни секунды.

– Тебя толкнул я. Иначе разговор был бы совсем иным.

– Но это неправда.

– Некогда сейчас дискутировать. Я главный свидетель. Как скажу – так и будет.

Он захлопнул дверь и рванул.

До госпиталя – рукой подать: всего один километр. Через минуту Ланской уже въехал в его ворота. Главному врачу, своему хорошему знакомому, позвонил по дороге. Военные – народ быстрый. Едва машина притормозила – каталка тут как тут. И – сразу в операционную.

– Он у вас в рубашке родился, – поведал вскоре главврач ожидавшему окончания хирургических манипуляций Александру. – Рана сквозная, но ничего жизненно важного не задето. Поваляется у нас два-три денёчка – и домой.

– Когда я смогу его повидать?

– Этот вопрос вам придётся задать следователю. Случай, сами понимаете, необычный. Уже, небось, по CNN о нём сообщили. Я не вправе пустить вас до особого разрешения. Порядок есть порядок. Да он сейчас ещё не коммуникабелен.

Боль затуманила сознание. Конечно, это не Робеспьер и не Кутон, а его верный «Атос». Надо бы сказать ему спасибо, но язык не слушается. И всё время хочется спать.

…Теперь его везут на телеге на площадь Революции. Сейчас и он испытает холодный поцелуй ножа.

…Нет, это не колесница смерти, а его собственный автомобиль. И едут они не по парижским булыжникам, а по поселковым ухабам.

…Вот и гильотина. Сталь жадно впивается в плоть.

Звонок застал Маргариту Аркадьевну в редакции.

– Дорогая Гретхен, вынужден сообщить неприятное известие: только что на моих глазах стреляли в вашего нового поклонника.

– Он жив?

– И даже практически здоров. Неопасное ранение навылет. Но пока без сознания.

– Вы где?

– В госпитале. Поэтому сведения черпаю из первоисточника.

– Покушавшийся, конечно, скрылся, оставив орудие преступления.

– Как всегда, угадали наполовину. Убежал, но с пистолетом.

– И кто это был?

– Какой-то мальчишка, позарившийся на дорогую иномарку. Пуля настигла жертву у ворот гаража. Автомобиль оставался открытым.

– Вы видели стрелявшего?

– Да.

– Можете его описать?

– Нет.

– Что-то не похоже на писателя.

– Наоборот, очень похоже. Настоящий сочинитель не утруждает себя запоминанием деталей. Он их придумывает сам.

Дородная Маргарита левой рукой держала телефонную трубку, а правой уже набирала на компьютере текст. К концу разговора материал для ближайшего номера был полностью готов.

Ниспровергатели основ не сразу пришли в себя.

– Ну, ты даёшь! – восторженно произнёс Василий. – Молодчага! Будем считать: наша организация сразу получает готового героя.

– Надо срочно явиться с повинной, пока дядя Алик не дал свои показания. Он хочет всё замять, по доброте, а в ментовке могут это неправильно понять и привлечь за лжесвидетельство, – решительно произнёс Анатолий.

– Не будь дураком – не рыпайся. Его версия нас даже больше устроит. Дадим сообщение в сети, что берём ответственность на себя. Пусть ищут. Важна не личность исполнителя, а его партийность, – витийствовал Вася.

– Для меня важнее правда. Мне с ней жить.

– А разве это ложь? Стрелял представитель организации.

– Раненый придёт в сознание, и всё раскроется. Он же меня видел.

Василий призадумался:

– Скажи, о какой девчонке ты ему говорил?

– О Мирре. Это моя любимая.

– Он её действительно трахнул?

– Думаю, что да.

– Думаешь, или точно?

– Какое это имеет значение?

– Самое важное. Если у него рыльце в пушку, он не станет тебя закладывать. Сколько лет девице?

– Шестнадцать.

– Да к тому же несовершеннолетняя. Тут уже ему самому зона светит. Где она живёт?

– Через несколько домов отсюда.

– Пошли к ней.

– Ты с ума сошёл! Как я должен её спросить?

– Очень просто: ты занималась любовью со старым козлом или нет?

Внезапно Толю осенила другая идея:

– Хорошо, я схожу к ней. Но начну с другого конца. А ты бы лучше уносил отсюда поскорее ноги. Извини, что не приглашаю домой, но тебя никто не должен здесь видеть. Ты своё дело уже сделал. Спасибо тебе огромное. Если понадобишься – сразу свисну.

– Старая легенда остаётся в силе?

– Какая?

– О состоянии аффекта.

– Да. Тем более, ты засветился перед дядей Аликом. Видишь, мы играем в беспроигрышную лотерею.

– Лучше бы ты всё-таки лёг на дно.

– Посмотрим. Многое будет зависеть от разговора с подружкой.

– Хорошо. Позвони мне сразу, как примешь решение.

– Лады. Теперь ступай. Но не на нашу станцию, а на следующую. Сейчас объясню дорогу. Это ненамного дальше да гораздо безопасней.

Василий побрёл на соседнюю платформу, стараясь обходить стороной случайных прохожих, а Толик помчался к Мирре. Прямо с револьвером в кармане.

Ланской остался в госпитале до появления следователя. Единственное, чего ему удалось упросить знакомого главврача – разрешить дать показания до пострадавшего. Тот так всё и подстроил.

Александр убивал двух зайцев. Он не хотел делать это дома, при матери, жене и дочери, и надеялся навязать свою легенду раньше, чем возникнет другая.

И то и другое удалось. Похоже, ему поверили, хотя некоторое недоумение вызывал эпизод с двумя парнями, помогавшими затащить раненого в машину. Как получилось, что он их не запомнил? Ах, торопился в госпиталь, даже не поднял глаза на случайно подвернувшихся помощников. Но хоть что-нибудь приметил? Странно. Как же их теперь найти?

Ланской не стал скрывать этот факт: вдруг кто-нибудь наблюдал из-за забора. Однако выводить следствие на Толю побоялся: мальчишка может наделать глупостей.

Сразу после первого допроса состоялся и второй: больному чуть полегчало. Но задавать ему можно только простые вопросы, требующие односложных ответов.

– Ваш знакомый Ланской утверждает, будто покушавшийся намеревался угнать машину. Это так?

Молодец «Атос»! Отличная легенда. Вот и не надо ничего сочинять самому.

– Да.

– Вы его запомнили?

– Нет.

– Можете назвать тех, кто перенёс вас в автомобиль? Кроме упомянутого свидетеля.

– Нет.

Пока длился этот короткий диалог, Александр уже оказался на месте преступления. Теперь он должен поставить джип на место. Но что это?

Хорошо иметь зоркий глаз! Теперь важнейшее вещественное доказательство следствию не обнаружить.

От Мирры скрывать правду бесполезно. Лучше признаться самому.

Он достаёт револьвер, приставляет к своему сердцу.

– После случившегося один из нас не должен оставаться на земле. Я хотел убить его, но промахнулся. На тебя у меня никогда не поднимется рука. Остаётся последнее. Но сначала я хочу услышать правду: ты его любишь?

– Я всё расскажу, только, пожалуйста, не стреляй, – голосок испуганный, жалобный, совсем не её.

– Хорошо, я подожду.

– Отложи пистолет в сторону.

Рука Анатолия разворачивается на сто восемьдесят градусов, но оружие не выпускает.

– Положи его на пол.

– Зачем?

– Чтобы я могла спокойно говорить.

Не без колебания, но просьба исполнена.

– Да, я отдалась ему. Но лишь потому, что не могла больше терпеть, а ты играл в целомудрие.

Всё. Главное сказано. Револьвер снова в правой руке.

– Спасибо за откровенность. Прощай, любимая.

Финал этого фарса не достоин пера серьёзного автора.

Две взаимоисключающие информации пошли в набор почти одновременно. Одну наутро увидят сотни тысяч читателей популярной бульварной газетёнки, другая предназначена малопосещаемому сайту в интернете. Из первой явствует, что известный деятель первой половины девяностых Никольский едва не лишился жизни из-за подержанного джипа. Вторая извещает об акции возмездия революционной молодёжи в отношении виновников национальной катастрофы. Подобная судьба предназначена и другим видным апологетам государственного бандитизма. Если после предупредительной пули они не покаются перед народом, следующая попадёт уже в лоб.

Ланской по телефону попросил Толю срочно выйти на задний двор к пограничному столбу.

– Возьми и закопай поглубже в лесу, – сказал он, передавая ему пулю. – Ранение оказалось навылет.

– А он меня не выдаст? – робко поинтересовался юный ревнивец, только испытавший самое большое в жизни удовольствие и больше не стремившийся страдать за правду.

– Если разум к нему вернулся, то вряд ли. Я же слышал, за что ты в него стрелял. Сам посуди, зачем действующему политику подмоченная репутация? Ты не ошибся в своей догадке?

– Нет, она сама час назад призналась.

– Значит, и ей известны подробности?

– Да, но она будет молчать.

– Охотно верю. В её положении правда вредит всем.

Вскоре вернулся и Леонид. Он издалека сиял с трудом скрываемой радостью.

– Я, сыночек, всё сделал сам: взял формы документов, отвёз их знакомому дяди Вадима, который тут же перечислил деньги, и даже оформил ваш с ним договор. Осталась лишь твоя подпись.

2

Якобинский режим не рухнул в девяносто четвёртом: не всё, видать, повторяется в деталях.

И чья же главная заслуга, что термидор так и не настал? Его, новоявленного Сен-Жюста. Когда хорошо знаешь историю, легче вершить её, не наступая на известные грабли.

Но седовласому он становился нужен всё реже и реже. Первая кошка пробежала между ними уже через два месяца после декабрьского триумфа. Думцы объявили симметричную амнистию участникам обоих путчей. Законопослушный прокурор тут же выпустил из лефортовского изолятора всех вельможных узников. Его, разумеется, тут же уволили. Но досталось и главному автору текста:

– Что вы там написали в своей конституции! – орал седовласый. – Почему Дума может амнистировать без президента?

– Подобный акт не оформляется законом.

– Как это так!

Пришлось разъяснять крикуну, что амнистия коснулась и его. Вдруг кто-нибудь когда-нибудь попытается возложить на старика ответственность за октябрьскую кровь? Не может же человек сам себя прощать от имени государства.

Понял. Успокоился.

Второй конфликт оказался серьёзней. В марте девяносто шестого, в канун пятилетия первого в нашей истории плебисцита, Дума приняла два постановления: о юридической силе референдума 1991 года, сохранявшего Советский Союз, и о денонсации беловежских соглашений. Дело было в пятницу. Седовласый топал ногами и требовал немедленно разогнать депутатов. И слышать не хотел об отсутствии для этого юридических оснований. Особенно его возмутило то, что в течение последнего полугода полномочий президента он вообще не имеет права роспуска нижней палаты:

– Вот видите, что вы тогда насочиняли! Как теперь выкручиваться?

В воскресенье команда главного охранника оккупировала здание на Охотном Ряду. Но план, получивший название ГКЧП-3, в последний момент решили до конца не доводить, хотя повод для его возникновения дали сами законодатели. Получалось: при возобновлении действия прежних конституций СССР и РСФСР легитимным остаётся лишь один институт власти – нынешний президент.

Эту коллизию Вадим изящно описал в послании Совету Федерации и отнёс на подпись неугомонному вояке. Тому такой поворот интриги понравился, и он сменил гнев на милость.

Впрочем, утверждать, что никакого термидора тогда не случилось, нельзя. Хотя седовласому никто уже не угрожал, он сам убил в себе Неподкупного, превратившись из бессребреника и борца с привилегиями в типичного крёстного отца. После операции на сердце его словно подменили. Иногда казалось, что он так и не отошёл от наркоза. Стал реже приглашать к себе. Одного помощника, самого старшего по возрасту и стажу, вообще не вызвал ни разу, а затем, даже не попрощавшись, уволил. Бедняга вскоре умер от огорчения.

Поначалу делами взялся заправлять веснушчатый. Потом ему надоело, и его сменил главный биограф, фаворит одной из дочерей. Тёплую компанию, оккупировавшую Кремль, собирательно начали именовать семьёй.

Уже тогда он понял, что быть членом такой «семьи» категорически нельзя. Этого в будущем не простят. Но и убеждённым «антисемьитом» тоже не сделался.

Хотя забвение всех идеалов якобинства случилось, как по мановению волшебной палочки, полноценным термидором такой исторический крен в сторону, конечно, назвать нельзя. Просто Робеспьер сам превратился в Барраса. Зато в повторении брюмера, причём год в год, он не сомневался. Никому пока не ведомый маленький человечек обязательно выскочит в последний момент как чёрт из табакерки, заведёт армию в какой-нибудь Египет, где та впоследствии завязнет, но сам на патриотической волне вознесётся на трон, и просидит на нём лет шестнадцать (часть из них, возможно, в реинкарнированном виде).

Ему к тому времени стукнет пятьдесят девять. В таком возрасте ничего ещё не поздно. Весь вопрос – каких Бурбонов захочет реставрировать народ: коммунистических или либеральных. Но на народ за полтора десятилетия можно и нужно повлиять.

Сразу после скандальных выборов девяносто шестого, когда с огромным трудом, ценой обещания подарить олигархам четвёртую телевизионную кнопку, удалось скрыть от избирателей пятый инфаркт седовласого, случившийся за неделю до решающего голосования, а потом повторить декабрьские фокусы при подведении итогов, он дал себе слово отойти в сторону не позже того злополучного брюмера.

Оставалось закончить два судебных дела по толкованию конституции. Первое касалось щекотливой темы прекращения полномочий президента при «стойкой неспособности осуществлять их по состоянию здоровья». А вдруг человек выздоровеет? Такая коллизия нигде не описывалась, хотя в реальной действительности вполне могла возникнуть. Старик нервничал, пять раз менял премьеров за полтора года, стараясь найти такого, кто добровольно вернёт атрибуты власти по первому требованию, если он впадёт в кому, а потом из неё выкарабкается.

Чтобы успокоить его, пришлось отстоять в суде право восстановления в должности в случае возрождения из пепла аки Феникс.

Это оказалось последней услугой седовласому.

Вскоре действительно появился маленький человечек. Был он, правда, не прославленным генералом от артиллерии, а безвестным полковником от канцелярии, однако свой Египет для армии отыскал быстро. По образованию «Наполеон» оказался юристом. Значит, в его услугах никогда нуждаться не будет. Надо скорее уходить. Раз Робеспьер давно стал Баррасом, то Сен-Жюст должен превратиться в Талейрана, но без намерения служить в эпоху империи.

Последний суд приходился как раз на брюмер девяносто девятого. Кремль стремился получить право не просто распускать Думу, но и сразу же опечатывать её двери. Оппоненты утверждали: законодательная деятельность, по конституции, непрерывна, до первого заседания новых депутатов полномочия старых должны сохраняться – мало ли что может случиться. Да и роспуск – не наказание, а средство разрешения правительственного кризиса.

Он отказался участвовать в процессе. Исход его важен только новому Бонапарту: через месяц – новые парламентские выборы, и седовласому это толкование уже не пригодится. Да и убеждать в законности многомесячного правового вакуума как профессиональный юрист просто не мог.

Вот и возможность уйти красиво, выразив несогласие по вопросу, абсолютно очевидному с точки зрения здравого смысла. Пусть эти девятнадцать в мантиях очередной раз утонут в собственных экскрементах.

Теперь доброе имя становилось главным капиталом. Что бы ни говорил веснушчатый, но незапятнанная честь всегда будет приносить большие дивиденды, чем акции самой преуспевающей компании.

Восемнадцатое брюмера по российскому политическому календарю пришлось на тридцать первое декабря, но того же девяносто девятого года. Он ушёл на полтора месяца раньше седовласого: с девятого ноября – дня двухсотлетия падения Директории.

Они проработали рука об руку почти десять лет. Столько времени подле этого непростого человека не удалось продержаться никому.

3

Прогноз опытного хирурга подтвердился: через трое суток раненому предстояло покинуть госпиталь.

К этому времени уголовное дело не продвинулось. К медицинскому заключению были подшиты показания пострадавшего и одного свидетеля да статья из бульварной газетёнки с объяснением журналистки, что ей поведал о случившемся телефонный аноним. Находившийся там же документ об осмотре места преступления также ничего не прояснял. Фоторобот, составленный с помощью жертвы и очевидца, напоминал не то неандертальца, не то кроманьонца: найти человека с такими внешними данными можно только в антропологическом музее.

Сообщение на молодёжном сайте в поле зрения следствия так и не попало.

Лариса узнала о ранении мужа по радио. Тут же позвонила Вере Николаевне и, несмотря на уговоры свекрови не срываться с места и не портить ребёнку отдых, первым же рейсом вернулась с дочерью в Москву.

Жара не отпускала. Ртуть в тонкой трубочке термометра даже в укрытом от солнечных лучей месте не желала ужиматься ниже тридцатиградусной черты. И всё же он решил, не заезжая на дачу, отправиться в город. Он больше не желал видеть тут ничего и никого.

Исключение сделал лишь для Ланского. Перед самой выпиской друзья встретились в последний раз.

– Спасибо, Алекс. Я ведь всё помню в мельчайших деталях. Промедли ты на секунду, мерзавец влепил бы мне пулю прямо в переносицу. И откуда у него взялся револьвер?