Текст книги "Отпуск"

3

Быстро уладив свои дела, Евгения поспешила на дачу, к мужу, которого не видела два дня. Сын остался один.

Первым делом он позвонил новому знакомому Василию, записал его адрес и условился о точном времени приезда. Потом набрал другой номер. К приятному удивлению, Мирра оказалась дома, а не на пляже, как предполагал Анатолий.

– Привет, у меня полный порядок: пять плюс пять.

– Поздравляю.

– Очень хочу тебя видеть.

Да, надо только так: сначала – очень хочу видеть, потом – увы, сегодня не смогу.

– Я тоже.

– Но есть небольшая проблема. Дела заставляют задержаться в Москве. Приеду только в половине двенадцатого. К одиннадцати мне не успеть никак.

Вдруг повезёт, и она сама отменит свидание. Мудрый человек никогда не обостряет отношения, а подталкивает к этому другую сторону.

– Ты, наверное, устал?

Так, кажется, пташка прямым ходом идёт в силок.

– Если честно, то ужасно.

– Знаешь что: выспись сегодня как следует. А завтра укатим на карьеры. Устрой себе маленький выходной. Не то будешь, как бледная поганка.

Прекрасно! Следующий день терять для занятий не хочется, но съездить ненадолго на пляж он может себе позволить.

– Хорошо. Во сколько поедем?

– Как проснусь – позвоню.

Рано она не встанет. Можно будет взять разбег, а там уж и перерыв часа на два-три не помеха.

– Договорились. Целую.

– И я тебя.

– В самые губы.

– Можешь пониже.

Стоп! Эту тему дальше лучше не развивать.

– Крепко-крепко.

– Я тоже.

– Пока.

– Пока.

Вот и чудненько! Теперь с чистой совестью можно отправляться с визитом.

Семья Василия ютилась на последнем этаже порядком подызносившейся хрущобы. Формально трёхкомнатная, квартира казалась тесной и для двоих, но обитали в ней шесть человек: сам Вася, его родители, младшие брат с сестрой и бабушка. Последние трое проводили лето в деревне, и дышать остальной половине семейства становилось немного легче.

Хозяйка дома очень приветливо встретила гостя. Расспросила, что он любит, а что нет, и отправилась на кухню готовить ужин. Отец же выглядел не то уставшим, не то угрюмым. Поводом для первой версии служило его недавнее возвращение со смены, для второй – немногословие и ворчливость. Он уткнулся в телевизор, стоявший в проходной комнате, и увлёкся старым детективом, снятым на классическом английском материале.

– Батя у меня строгий, – угадав сомнения Толи, поспешил разъяснить Вася, – но справедливый.

Мальчики закрылись в так называемой детской. С недавних пор в ней остались только две кровати: Васина и его брата. Повзрослевшую сестрёнку переложили в проходную, к бабушке, никогда не имевшей собственного угла.

Крутилин первый раз сталкивался с такой теснотой. Никто из его родственников и знакомых не спал у себя дома вповалку, как на турбазе.

– Вы хоть на очереди стоите? – участливо спросил он, обводя рукой малюсенькую комнатёнку и покачивая головой.

– Раньше, когда ещё давали жильё, не ставили из-за метража: у нас пять с половиной на человека получается, а нужно было иметь меньше пяти. Теперь, когда норму повысили, на учёт взяли, но бесплатная площадь нам не полагается. Родители числятся на частном предприятии, хотя остаются на своём старом заводе. Отреклось буржуазное государство от рабочего класса.

– Почему ты называешь государство буржуазным? Оно общее для всех, – возразил Толя, вспомнив свою недолгую службу «белым воротничком».

– Оно работает только на одну буржуазию. На остальных ему наплевать. Неужели не видно: Верховный Совет был наполовину рабоче-крестьянским, а сейчас в Думе один Шандыбин. При царе и то шесть большевиков заседало.

– Верховный Совет два раза в год на два дня собирался, а здесь постоянно работать надо. Поэтому интересы разных социальных групп отстаивают их политические партии. В частности, пролетариата – коммунисты. Шандыбин – лишь один из них. В Думе таких сотни.

– Наивно рассуждаешь. Будут тебе эти сытые рожи простого человека защищать! Никакие они не коммунисты. Подсуетились первыми, чужой бренд присвоили и надувают миллионы людей. Кстати, вторая наша задача – разоблачать этих предателей.

– А первая?

– Первая – борьба с капитализмом как явлением. Капитализм – это рабство для большинства людей. Скоро и ты это почувствуешь. И мать твоя учительница почувствует. И отец-служащий тоже. Наш девиз: «Capitalism must die!!!»

– Почему по-английски?

– Мы – организация молодёжная. Русские лозунги на наших сверстников не так сильно действуют. Впрочем, есть ещё один: «Не работай на буржуя – уничтожь его!»

– Не на буржуя, а на буржуа. Государство ведь не буржуязное, а буржуазное, – поправил Анатолий.

– Это хорошо, что ты в грамматике сечёшь. На сочинении тоже вместе сядем. Ошибки друг у друга проверим.

Крутилину такой поворот не очень пришёлся по душе. Выходит, его хотят использовать. И организация какая-то сомнительная. Во всяком случае, он о ней ничего не слышал, нигде не читал. Вдруг какие-нибудь террористы?

– Что-то у вас уж больно воинственная программа. Уничтожь – значит, убей. Мокрыми делами занимаетесь?

– Можешь быть спокоен, – усмехнулся Василий, – это только слова. Чернышевский тоже звал Россию к топору, хотя сам муху бы не обидел. Наш самый главный лозунг – «Мы эту жизнь переделаем».

У Толика отлегло от сердца.

– Совсем другое дело. И как же вы собираетесь её переделывать? На каких началах?

Вася сморщил нос:

– Ты что, допрос мне решил учинить? Жизнь переделать – это тебе не государство развалить. Мы не пустословы какие-нибудь и за один год такую программу выдать не обещаем. Размышляем, спорим, деловые игры проводим.

– Это ещё что такое?

– Мозговая атака на разные проблемы. Собираемся большой группой, ставим определённую задачу при заданных условиях и сообща прикидываем, как её решить. Взвешиваем все pro и contra. Хочешь, в конце месяца и тебя позовём.

– Тема-то какая?

– Фактическая расприватизация общенародного достояния в рамках существующего законодательства.

– Ну вы даёте! – невольно вырвалось у Анатолия.

– Тема отличная. Оселок, можно сказать. У нас очень башковитые ребята есть. Придумывают, как оставить буржуев с носом по их же законам, не устраивая революции. Революцию народ может не поддержать, – тяжело вздохнул Василий. – Боится народ революции. А напрасно. Но ничего: реставрацию социального государства можно провести бескровными методами. Заметь, я говорю: не социализма, а социального государства. Это разные вещи. У социализма была порочная политическая составляющая: нарушения прав человека, цензура, однопартийность, вообще диктатура единственной партии и прочие глупости. Их мы отметаем. Но социальную направленность государства необходимо восстановить. И начинать надо с возвращения законному собственнику его имущества. Иными словами: заводы – рабочим, землю – крестьянам.

– А воду – матросам, – продолжил ироничный слушатель.

– Зря смеёшься. Без крепкой экономической основы жизнь не переделать. Откуда её взять, спросишь? Так она у нас есть. Только попала чёрт знает в чьи руки. Батяня мой всю жизнь автомобили делал. Спрос на них – сам знаешь какой. Завод страна всем миром строила. Почему он теперь стал частным, а производство – нерентабельным? Если такую махину горстка людей к своим рукам прибрала – значит, рассчитывала прибыль поиметь. И имеет. Огромную. Почему же рабочие и вместе с ними все мы в проигрыше? Видать, что-то тут не чисто. Под каким лозунгом приватизацию проводили: государство – плохой собственник, частный капитал – хороший. Так кто же, на поверку, лучше оказался? Где у нас хоть один завод, имеющий более высокие показатели при новых хозяевах? Всё развалили, пролетариат по миру пустили, налогов не платят, зато сами счёту своим особнякам не знают: и под Москвой, и в Крыму, и на Кипре, и во Франции. Миллионами каждый день сорят. Чьи это миллионы? Наши. Мы своё забрать должны. Нам чужого не надо. А у государства нынешнего песня одна: частная собственность священна и неприкосновенна. Мы не против. Но начнём с вещей, которые должны считаться частной собственностью всех граждан. Нефть, газ, алюминий, золото, алмазы, рыба, земля – это наша общая частная собственность. В семнадцатом году все добровольно отдали её государству. А государство через семьдесят пять лет всё раздала кучке мошенников. Почему же оно наше добро не защитило?

Рассуждения нового знакомого начинали нравиться Толе. Мысли вроде бы разумные, не избитые. Но не ограничится ли всё болтовнёй?

– Скажи, а как вы собираетесь действовать? Политическая оппозиция говорит приблизительно то же самое, но Васька слушает да ест.

– А воз и ныне там, – вспомнил другой басенный пример юный революционер. – Нынешние оппозиционеры давно выдохлись и ничего реального предпринять не могут. Большая часть продалась властям. Остальные просто устали. Их по-человечески можно понять и даже пожалеть. Боролись всю жизнь. И с чем боролись – на то напоролись. Посмотри на моего батю. Имею ли я право что-нибудь с него спросить? Он и так из последних сил выбивается, чтобы мы с голоду не опухли. Не борцы они уже. Вся надежда на наше поколение. Не надо только лезть в их организации. Свою нужно укреплять. Работу разъяснительную со сверстниками проводить. Думаешь, для чего я в студенты подался? Поступлю – начну пропаганду на факультете вести. Мы по разным вузам распределились. В каждом собственную ячейку создадим. Глядишь, лет через десять силой станем. Времени у нас – вагон. Сейчас нам на двоих тридцать пять, а чтобы в президенты выдвигаться, нужно каждому такой возраст иметь, столько же прожить до первого крупного испытания. Но терять годы нельзя. Они очень быстро летят. Нам ещё по России расползтись предстоит. Вузы тем и хороши, что ребята из разных мест в них учатся. С приезжими особенно серьёзно работать придётся. Ленин в восемьсот девяносто пятом с маленького кружка начинал, а через десять лет мощную партию создал – ведущую силу первой русской революции. С помощью «Искры» какой-то, которую надо было под бабьим подолом из-за границы возить. Неужели в век компьютеров и интернета мы быстрее страну не охватим? Нет, не отдадим буржуям себя в рабство.

– Не называй только их буржуями, – взмолился Крутилин. – Они на самом деле буржуа, или буржуазия, если говорить о целом классе.

Других замечаний к программе своего друга он не имел. А в том, что приобрёл настоящего друга, уже не сомневался.

4

Вернувшись с пляжа, Вадим понял, что ни на какой ужин не попадёт, если не выспится как следует в оставшиеся часы. От обеда он отказался, сославшись на жару, убивающую всякий аппетит. И всё же Вера Николаевна уговорила его съесть тарелку окрошки, применив маленькую хитрость. Якобы весь домашний квас, который сын очень любил, она бухнула в кастрюлю с нарезанными овощами и ветчиной.

Квас, видимо, забродивший даже в холодильнике, лишь добавил сонливости, и сразу после трапезы пришлось через силу подниматься к себе в спальню (проще было бы остаться подремать на старом диване на веранде). Через стенку, в кабинете, Станислав Игнатьевич тем временем с яростью накручивал телефонный диск, пытаясь отыскать платёжеспособных клиентов основанного утром предприятия.

Но сон не приходил. Стоило принять удобную позу и закрыть глаза, как в уши полезли обрывки разговоров отчима. От них теперь зависело очень многое.

Странная вещь отпуск! Как только людям удаётся оборвать на время все ниточки, связывающие их с бесконечно сложным миром, и предаться стихии безоглядного отдыха и веселья? Он тоже хотел сделать именно так, но хватило только на четыре дня. Позавидовать можно тем, у кого получается четыре недели. Даже среди его знакомых есть такие, кто живёт от одной поездки до другой, оправдывая почти годичное ожидание необходимостью заработать на очередное удовольствие. Гармония жизни, как считал Вадим, состоит в разумном сочетании приятного и необходимого, а разделять эти понятия да ещё в такой чудовищной пропорции – полная нелепость. Но большинство рассуждает по-иному.

Да, наломали они дров за последние полтора десятилетия! Полностью изменили жизненный уклад миллионов людей. Забыли лишь одно: спросить их самих. Теперь трусливо избегают встреч с теми, кто может прямо в глаза резать правду-матку. Но сколько верёвочке ни виться, а конец будет. Сегодня вечером ему предстоит наслушаться сполна.

Что ж, даже полезно. На ухабах судьбы постоянно учишься прокладывать менее тряский маршрут. А ему ещё мчаться по этим ухабам и мчаться. Друзья могут ударить сильно, но не подло, и боль от таких ударов всё же поменьше.

Фактически он всё начинает с нуля. Если получится затея с Большой Дмитровкой (в чём он теперь почти не сомневался), понадобится своя партия. Нет, не скопище восторженных недоумков, размахивающих свидетельством из министерства юстиции, – такие партии вызывали у него брезгливое отвращение – а тщательно сбитая стайка преданных людей, способных вознести на любой пьедестал. Брать надо только чистых и честных. (Но их всё меньше и меньше!) Или в доску своих. Алик с Лёней подходили по всем статьям. И возобновление отношений с ними – не дань прошлому, не сентиментальное возвращение в юность, а стратегически важное действие в его кампании. Ему и в двадцатом году не поздно участвовать в президентских выборах, и даже в двадцать четвёртом. Настоящие соратники должны быть готовы к длительному восхождению. Конечно, он соберёт и тех милых чудаков, с которыми судьба свела на первых съездах и которые отпали от политики, как только почуяли смрадный душок, даже не обеспечив себе сносное будущее. Там хватало приличных людей, и чем приличнее, тем быстрее они отходили в сторону. Последних разогнал этот конопатый, захватив бразды правления на Старой площади. Вот у кого надо поучиться командной игре! С середины восьмидесятых собрал шайку единомышленников, таких же наглых и беспринципных, как и сам, и с тех пор они тащат друг друга на хлебные должности, управляют купно огромными финансами. Не потоками даже, как принято теперь говорить, а водопадами, каскадами. Воруют, гадят, наносят непоправимый ущерб – и всё сходит им с рук. Потому что слаженная команда, умеет постоять за своих.

Неужели ничего не изменилось за сотню лет, и призыв к порядочным людям объединяться остаётся риторической фигурой, тогда как всякая нечисть становится всё сплочённее?

На фоне общих размышлений постоянно маячила сутуловатая голенастая фигурка с мальчишечьей стрижкой. Она будила прежнее вожделение, юношеское, страстное, толкающее в пропасть бездумных поступков. Но отныне каждый его шаг должен быть обдуманным и взвешенным. Грязных следов оставлять нельзя. В пучине сладострастия погибли в последнее время многие яркие личности. Сегодняшняя серость люто ненавидит в человеке сильное мужское начало, и малейшее проявление его карается по всей строгости неписаных законов подковёрной борьбы. Плюгавым бесполым мужичонкам сейчас гораздо легче сделать карьеру, чем десять лет назад, когда в моде была выправка и стать. Ярким мачо лучше держаться в тени, иначе на них выместят всю злость к матери-природе.

Нет, наверное, нужно с этим кончать. Рано или поздно вернётся мать, и даже если его сомнения не подтвердятся, неудобно как-то крутить шуры-муры с дочерью бывшей возлюбленной, которой нет к тому же и сорока. Это подсказывает здравый смысл. Но сидит, глубоко сидит в нём ещё какой-то голос, властно требующий попрать все правила приличия и хотя бы две-три недели насладиться истинной, жаркой, первой любовью полуребёнка, отмыть прежние грехи в этом прозрачном источнике и не задумываться о последствиях.

Ему даже захотелось, чтобы Мирра оказалась его дочерью. Тогда разрыв станет неизбежным и не принесёт девочке неизбежных в таких случаях боли и разочарования. Кроме того, откроется возможность постоянных встреч. И уж какими они окажутся – пусть решает сама. Он будет не против кровосмесительного сумасбродства, а у неё должно хватить ума хранить страшную для обоих тайну. Да и о каком инцесте может идти речь, если люди стали любовниками раньше, чем узнали правду о родственных связях? Многовековое табу наложено на связь заведомых родителей и детей, оно скорее социальное, чем биологическое. В конце концов, не потомство же им производить!

Если они чужие, то он сумеет убедить Извекову-старшую уступить ему на время дочь. Она никогда не сделает ему гадость. Но вдруг Люба тоже вызовет в нём долго дремлющую страсть? Смешно было бы продолжать обманывать их обеих одновременно. Что ж, не дураки придумали заниматься любовью втроём. В их случае это может стать единственным мудрым решением. И он сумеет навязать его. В делах амурных ему никогда никаких преград не было и нет.

Загадочной Маргарите Аркадьевне тоже достанется малая толика чувственных ласк. Она станет ключевой фигурой его пиара. Здесь конспирацию придётся соблюдать на высшем уровне. Второй стороне она не менее важна. Ведь пиар он ей поручит не белый, – это доля какого-нибудь долдона, а самый что ни на есть чёрный, точнее сказать – чернушный. Соперников надо убирать словом. Гретхен на такое способна.

С мыслью о сладостных утехах он незаметно уснул. В тот самый момент, когда Станислав Игнатьевич выловил, наконец, первого жаждущего, готового тут же садиться в машину и везти по любому адресу вполне приличный аванс в твёрдой валюте.

Глава шестнадцатая

1

Почти пять лет длилась идиллия в Царском Селе. Никогда ещё Екатерина не выглядела такой умиротворённой. Голубоглазый великан возродил в ней нежность юных лет, плоды которой удалось пожать разве что нынешнему королю Польши, когда был он ещё просто посланником при дворе тётушки Елизаветы. (В память о тех днях и на трон бравого шляхтича возвела.)

Она души не чаяла в херувимчике Сашеньке. Раньше такой мужской тип её не привлекал. Обычно в августейшую опочивальню наведывались грубоватые мужланы, хорошо знавшие своё дело. Новый воспитанник оказался прямой противоположностью: ласков, женоподобен, похоже, до неё и опыта никакого не имел, хотя утверждает, будто в отцовском имении под Смоленском крутил амуры с какой-то крепостной девкой.

Саша тоже полюбил свою Зореньку, годившуюся ему в матери. Единственный из фаворитов, никогда ей не изменял. Он и сына её Павла, бывшего на четыре года старше себя, тоже любил. Часто мирил с матерью, требовавшей от взрослого цесаревича, отца разраставшегося семейства, ребячьего послушания. Пожалуй, этим его влияние на дела государственные и ограничивалось. От придворных интриг умело уклонялся, челобитчиков не принимал, даже родственников из провинции не выписал и никакой протекции продвижению их не составил. Ни брат, ни многочисленные зятья просто так чинов не получили. Злые языки утверждали, будто бы кузену своему порадел в двадцать один год стать генерал-кригс-комиссаром. Неправда это. Смоленская ветвь рода с новгородской особливой дружбы не водила. Да и имел Вася не менее могущественного покровителя по материнской линии, Фёдора Ушакова. Впрочем, в какой-либо помощи Василий Сергеевич и не нуждался, поскольку способностей был недюжинных. При следующих государях и губернатором состоял, и министром, и наместником всего Царства Польского.

Рядом с юным красавцем вмиг помолодела и сама императрица. Она чувствовала это и поэтому любила его ещё сильнее. Всё готова была ему отдать. А он ничего не брал. С трудом принял звёзды святых Александра и Анны. (Ещё две прислали ему из Варшавы да одну из шведской столицы.) Девятнадцатого июня лучший друг Саша не смог встать с постели. Вызвали лейб-медика Роджерсона. Тот внимательно осмотрел больного, дал ему лекарство, чтобы облегчить страдания, и шепнул стоявшему рядом графу Безбородко: «Ваше превосходительство, соблаговолите срочно написать Григорию Александровичу. Вызывайте светлейшего князя сюда. Я не смогу спасти этого молодого человека. Он едва ли проживёт неделю. Мы рискуем потерять не только его, но и государыню».

Пять дней не отходила Екатерина от умирающего. Ухаживала за ним сама, как не ухаживала за родной дочерью, великой княжной Анной, скончавшейся в младенчестве. Пыталась кормить с ложечки, но слабеющий организм никакой пищи не принимал. Богатырь таял на глазах.

На Иоанна Крестителя душа его покинула тело.

Бездна разверзлась под ногами всесильной владычицы. Она заперлась в своих покоях, никого не принимала, лишь Мария Саввишна Перекусихина, камер-юнгфера и ближайшая наперсница её на протяжении почти тридцати лет, оказалась свидетельницей глухих рыданий безутешной царицы.

К жизни вернул примчавшийся из Херсона супруг. Взяв с собой графа Фёдора Орлова, он нагрянул в Царское и ворвался в опочивальню без доклада. Увидев гостей, императрица завыла, как последняя баба. Оба генерала, не сказав ни слова, начали делать то же. Так они и выли на три голоса.

Однако ещё целых два месяца её величество никого не принимала и не показывалась на люди. Ходила только на Софийское кладбище к свежей могиле. В столицу отправилась лишь по первому снегу.

Вакантное место фаворита оставалось незамещённым аж до зимы. Почти полгода длились августейшая депрессия и невиданное доселе воздержание.

Почему так быстро сгорел двадцатишестилетний здоровяк, никогда не подававший ни малейших признаков болезни? Иногда пишут, что его отравили. Кто? Зачем? Он ведь никому не перешёл дороги, не завёл ни единого врага. Самое нелепое – называть виновником смерти Потёмкина. Светлейший князь Таврический только и вздохнул полной грудью, когда смог оставить венценосную супругу на такого надёжного друга, чтобы без помех заняться обустройством Новороссии. К чему ему поиск нового лица?

Более распространённой считается другая легенда, близкая к первой. Ланского якобы опоили снадобьями, повышающими мужскую потенцию, но неумело, с избытком, вызывавшим летальный исход, и, сами того не желая, убили. Была, мол, и тогда своя виагра. Конечно, была. Знаем ещё от Джакомо Казановы. Но никто от неё не умирал. Да вряд ли столь пылкому любовнику требовались какие-нибудь стимуляторы. Его чувство к Екатерине неизменно оставалось искренним и сильным. И не такой уж древней старухой казалась ему императрица. Что такое пятьдесят лет, даже пятьдесят пять, если любить по-настоящему! Даже в немолодые годы эта женщина могла свести с ума кого угодно и вызвать страстное желание без всяких «шпанских мушек» и прочих зелий. Разве мы не встречаем сегодня подобные примеры.

Но если последняя версия верна, то какое же дремучее невежество царило при просвещённом дворе!

«Моего счастья не стало. Я думала, что не переживу невозвратимой потери моего лучшего друга, – писала царица соратнику умиравшего Дидро барону Фредерику Мельхиору Гримму, своему последнему европейскому корреспонденту из числа энциклопедистов, которому она и раньше самым лестным образом описывала молодого фаворита. – Я надеялась, что он станет мне опорой в старости. Он обладал не только добрым и мягким нравом, но и особо благородными чувствами. Глубокий разум и справедливость никогда не оставляли его. Не могу ни спать, ни есть, чтение нагоняет на меня тоску, а писать я не в силах. Не знаю, что будет со мной дальше».

Она переживёт всех мужчин, кто её по-настоящему любил. Кроме, пожалуй, одного – последнего короля Польши Станислава Августа Понятовского. Геополитические интересы России потребовали лишить бывшего возлюбленного трона. Недоброжелатели утверждают, что именно на этом троне, доставленном из Варшавы, уснула Екатерина Великая вечным сном, превратив его перед этим в возвышение над урильником. И это тоже враньё. Умерла она в собственной постели, проведя в ней последние два дня земной жизни под неусыпным присмотром и уходом верной Марии Саввишны Перекусихиной.

Были после Ланского и Дмитриев-Мамонов, тоже Александр, и Платон Зубов. Но истинных чувств они вызвать не сумели и сами их не испытывали. Все любезности, высказанные ими матушке-государыне, – сплошное притворство. Мамонов сбежал с первой же смазливой фрейлиной Лизанькой Щербатовой, семнадцати лет от роду. Обманутой венценосице, взбесившейся от гнева, стукнуло к тому времени шестьдесят. Продержавшийся до её кончины Зубов любил только власть и деньги.

Много мельтешило разных тел на царственном небосклоне во время долгого (больше трети века) правления Екатерины. Но лишь два заслуживают внимания потомков: подобный крупной планете Григорий Потёмкин, стяжавший славу на военном и государственном поприще, да мелькнувший яркой звёздочкой Саша Ланской.

Покорителю Тавриды в последнее время вернулось должное почтение. О нём написаны книги, поставлены спектакли. Имя светлейшего князя не поносится теперь, как водилось раньше. Место его в истории прочно определили дела не амурные, а державные.

За Ланским никаких подвигов во славу Отечества не водилось. Слишком молодым умер, к тому же в годы его фавора Россия не воевала, бунтов не усмиряла, в завоевательные походы не ходила. С турками рубились до и после, Пугачёв остался позади, а Костюшко был впереди, грузинский царь Ираклий заключил Георгиевский трактат совершенно добровольно. Вряд ли бы Екатерина отпустила Сашу от себя, но даже теоретической возможности отличиться он не имел.

И всё же оставил по себе добрую память. Своей верностью, честностью и порядочностью, что и в восемнадцатом веке и сегодня среди людей высшего круга встречается гораздо реже бесшабашного геройства и военной отваги.

Ланской в своё время обзавёлся несколькими имениями, трёмя домами в Санкт-Петербурге и в Царском Селе, а также кое-каким капитальцем и огромной коллекцией произведений искусства. После кончины выяснилось, что всю недвижимость он ещё при жизни успел передать в казну. Деньги, драгоценности тысяч на сто и картины её величество распорядилась поделить между матерью, братом и пятью сёстрами.

Один из золотых перстней с бриллиантом дошёл до его полного тёзки и биографа, несмотря на нужду, сопровождавшую семью в годы строительства социализма.

2

Ужин проходил без жён. Евгения с Наташей, давно и крепко подружившиеся, решили не мешать мужьям продолжить старинные споры. Женя, правда, зашла к Ланским, пообщалась немного с галантным «Арамисом» и отправилась встречать сына, не сказав ни слова Леониду. Она тоже имела права и, хотя водила крайне редко, без труда осилила поездку на станцию и обратно по пустынным ночным улицам посёлка.

Анатолий не удивился, не увидев отца на перроне:

– Они теперь с дядей Аликом будут скакать перед этим фертом, как Добчинский и Бобчинский перед Хлестаковым.

Мать, конечно, сделала сыну замечание, но в душе порадовалась сохранению им серьёзного настроя на предстоящее сочинение.

– Как прошла встреча, Толик?

– Очень продуктивно. Вася – отличный парень. Думаю: вместе мы быстрее прорвёмся.

– Что у него за семья?

– Обыкновенная: родители, бабушка, брат с сестрой. Живут очень тесно. В трёхкомнатной хрущобе. Но люди хорошие.

– Чем занимаются отец с матерью?

– На автозаводе работают. Потомственные пролетарии.

Евгения, сама происходившая из такой же среды, сразу успокоилась, сочтя новое знакомство сына вполне безопасным. Боялась она только сомнительных бизнесменов, способных втянуть неопытного юнца в дорогостоящую аферу, за неудачу в которой потом придётся расплачиваться квартирой, машиной или дачей.

Мужчины тем временем предались любимому занятию. Почин на сей раз взял Никольский:

– Знаешь, Алекс, не понравились мне что-то твои утренние речи.

– Правда никому не нравится, – огрызнулся Ланской и допустил серьёзную промашку.

– Я не о том, – Вадим словно ожидал такого ответа. – Не оригинальные они какие-то, я бы сказал, не писательские. Так сегодня любой обыватель рассуждает. Хочется что-нибудь новенькое услышать. Даже сейчас ты ответил мне заплесневелой банальностью, как ворчливый старик на завалинке.

Александр, неплохо помнивший правила их интеллектуальных поединков, оценил ход старого друга:

– Извини, но у долго молчавшего писателя, как у хорошего шампанского, сначала выходит наружу пена. Ничего тут не поделаешь. Зато теперь можно поговорить спокойно.

Взятая пауза означала: тему предлагай сам. Это только в шахматах белый цвет даёт преимущество. В словесной дуэли лучше играть чёрными.

На такой поворот Никольский никак не рассчитывал. Но деваться уже некуда.

– Как я понимаю, жизнью современной вы оба недовольны. Однако многое из наших юношеских мечтаний сбылось, и даже раньше, чем мы могли предположить. Так в чём же дело?

Неожиданно для всех, даже для самого себя, молчаливый Крутилин первым открыл рот:

– Недовольны мы одним: те, ради кого старались, нас проклинают. Тебе хорошо – ты от народа далеко. Шишки все на наши головы сыплются. Развалили, мол, всё демократы проклятые. А при чём здесь демократы? Это ваших рук дело, господа либералы.

Двадцать лет назад, пытаясь идентифицировать себя, друзья разделились. Спорили о демократии, но убеждённым её сторонником согласился числиться лишь «Портос». «Арамис», нахватавшийся невесть откуда идей фон Хайека, назвался либералом. От демократии, как он считал, дурно пахнет эсдековскими традициями, а там недалеко и до порождённого ими большевизма. У демократа всегда в центре мироздания стоит государство, потому что он больше всего думает, как бы его усовершенствовать, а у либерала – свободная личность, потому что он мечтает о полном её освобождении от гнёта того самого государства. Поэтому либералы и демократы – большие антагонисты. Это подтверждает и отечественная история. Достаточно вспомнить раскол «Современника».

Ему тут же возразили, что только сытые Толстой с Тургеневым примкнули к либералам, а Некрасов с Щедриным остались демократами. Для последнего слово «либерал» вообще сделалось бранным. Он его в сказке одноимённой высмеял, а в поздней прозе звал сторонников либерализма пенкоснимателями.

Обе стороны ждали, кого поддержит «Атос». Тот, как всегда, поразил своей парадоксальностью:

– Главный антагонист демократа – не либерал. В критический момент они всегда объединяться, чтобы пайку потом не делить. Да и в сознании людей разница между ними невелика. Тургенев с Некрасовым для обывателя – почти одно и то же. Оба нюни при разговоре о мужике распускали. Один в прозе, другой – в стихах. Антипод демократа, как известно из античной истории, аристократ, кем я по своим убеждениям и являюсь. Аристократ отличается от демократа, как профессионал от любителя. Первый всегда действует осознанно и расчётливо, не в свои сани не садится. («Потому что они у него есть», – язвительно пытался перебить Крутилин.) Второй чаще импровизирует, не видит дальше собственного носа и орудует спонтанно. Первый собирает камни, второй их разбрасывает. От первого пошла идеология консерватизма – самая популярная сегодня в развитых странах, а от второго – социализма. И держится она исключительно на героических примерах. Таких, как Вилли Брандт или Улоф Пальме.