Текст книги "Отпуск"

– Что ж, и на том спасибо, – разочарованно произнёс Никольский. – За неимением большего сойдёт и такая помощь.

– Большего, Вадик, чем правдивое, взвешенное на весах Вечности слово, не бывает. Есть суд Верховный, но есть и Высший, там, над нами. А между ними – высший нравственный. Он здесь, на земле. В нём приговор выносит литература. Настоящая литература. Такая уж у неё функция. И Высший суд потом его вряд ли пересматривает.

На этой возвышенной ноте, не дожидаясь очередного напоминания о гордыне, Ланской поспешил откланяться.

4

В последнюю июньскую субботу, когда день пошёл на убыль, его мечта насмешливо подмигнула ему: участникам очередного пленарного заседания раздали жёлтую брошюрку, где на шестидесяти страницах в типографском исполнении напечатана новая российская конституция. Его конституция.

Его ли?

В основном, да. Конечно, есть там и чужие идеи. Но их не больше десятка.

Оставлено безумное предложение седовласого об особом суверенитете республик. Оно даже усилено ещё одной нелепостью – самостоятельным гражданством в них, отдельным от общероссийского. Но при этом осталась его изначальная формула: носитель суверенитета в Российской Федерации – её многонациональный народ, а сам суверенитет России как целостного и неделимого государства распространяется на всю территорию страны.

И как же это будет уживаться одно с другим?

Кое-что старик укоротил из своих собственных прав и косвенных интересов. Прежде всего – срок полномочий. Не пять лет, а четыре года. Не умеет он считать! При таком сокращении не встречать ему семидесятилетия на посту. Как могло бы быть красиво: отпраздновать и с почестями уйти. Ладно, такие вопросы пусть решает сам.

Добавили ему руководство внешней политикой. Оно и так подразумевалось. Зато порушили схему назначения премьера. Передали право согласования одной Думе. Но и разогнать теперь можно только её. По его же проекту, участвовали в этом обе палаты, и обе несли ответственность за правительственный кризис. Правда, возникло ещё одно основание для роспуска, но очень уж спорное: за два вотума недоверия кабинету. Дикость какая-то! Законодательная власть не доверяет исполнительной, а её же отправляют в отставку!

И вообще верхнюю палату унизили как могли. Лишили прерогатив не только назначения главы правительства, но и судей всех высших судов, даже генерального прокурора. Всё отошло думцам. Председатель Совета Федерации не планируется больше в качестве исполняющего обязанности президента при форс-мажорных обстоятельствах. Это будет делать премьер-министр. А если его тоже нет? Такой вариант просчитывать не стали.

Зачем-то седовласый уступил и конституционное закрепление своего любимого Совета безопасности. А уж как носится с ним! Удовлетворяет неутолённую страсть председательствовать на политбюро. Ну и ладно. Зато добился единоличного назначения министров, без согласования с парламентариями, как было при Николае Втором. Но царь именно из-за этого лишился трона и жизни. Как же можно забывать такие уроки! И формулу он предлагал довольно мягкую: согласование, с одним Советом Федерации. Вместо этого зачем-то вписали согласование кандидатур послов. Да ещё с обеими палатами. Вот смеху: обсуждать шестистам законодателям претендента на поездку главой дипломатической миссии на Мальдивских островах.

Решили и сохранить вице-премьеров без портфелей. Это номер два настоял. Странный он какой-то, настоящий совок! Сначала такую хорошую статью об отказе от патернализма зарубил. Теперь своим главным ниспровергателям порадел. Весь мир над нами смеётся: есть премьер, есть министры, но все вопросы решают стоящие между ними кураторы десяти направлений сразу. Даже «Бриссо» бросил ему тогда прилюдно в лицо: «Вы почему-то не сказали, что не только вы премьер-министр. У вас ещё два премьер-министра. И ещё не известно, кто из вас главнее».

Не прошло, к сожалению, Высшее судебное присутствие. Нет у них ностальгии по прошлому. Да дело не только в названии. Мало седовласый натерпелся от Конституционного Суда! А он ведь никуда не денется – и дальше в том же составе сохранится. Хочет хлебать от него и впредь всякую гадость – пусть. Его задача – предупредить, а лечить от политического мазохизма – увольте.

Три поправки осложнят людям жизнь. Срок задержания до судебного решения увеличили с полутора до двух суток. Наверняка, процентов девяносто не знают, что это такое. Усекли норму об изменении территориальных пределов местного самоуправления. Оставили слова «допускается только с согласия населения», но изъяли окончание: «определяемого путём референдума». И как теперь прикажете определять? Из переходных положений ушло право на альтернативную гражданскую службу до принятия соответствующего закона. И кому хуже? Прежде всего, государству. Молодёжь как «косила», так и дальше «косить» будет. А так бы уже сейчас дезертиров на общественные работы отправили. Закона можно и за год не дождаться.

Три идеи зарубили на корню. Он предлагал чёрным по белому записать: «Право ведения войны, за исключением случаев отражения агрессии против Российской Федерации и других случаев, предусмотренных международно-правовыми нормами, за государством не признаётся». Куда там! Вспомнили Приднестровье, вспомнили Абхазию и статью забодали целиком. Как они всё же любят проливать кровь! Чужую. Не мыслят себя без игры в войну.

Пострадало и местное самоуправление. Во-первых, исключили возможность создания национальных районов и других национально-территориальных единиц. Конечно, свинство – обижать малых сих. Но такое у нас до сих пор государство. Во-вторых, выпало из конституции так бережно взлелеянное в ней с эпохи перестройки территориальное общественное самоуправление – любимое детище неформалов конца восьмидесятых. Это в корне неверно. Нельзя топтать кованым сапогом нежные всходы на собственной клумбе. Да и мэров всяких приструнить надо. С организованным народом им не будет так вольготно.

Вот и все изменения. Не так уж и много. Проект «Джефферсона» пострадал куда больше. Покончить бы с суверенитетом республик, восстановить права Совета Федерации – и можно праздновать победу.

Пленарное заседание оказалось самым спокойным из всех. Седовласый открыл его кратким вступлением. Сравнил предстоящее обсуждение с процедурой первого чтения в парламенте. Что ж, уже хорошо: ведь первое чтение закладывает концептуальную основу, от которой уже не уйти. Потом говорили другие. Каждый о каких-то мелочах. Иногда проскальзывали явные перлы. Например, первый же выступающий честно бухнул прямо с трибуны: «Невозможно, чтобы акты президента всегда соответствовали конституции». А ещё член-корреспондент Академии наук! Седовласый послушает такие учёные речи, запомнит, и доказывай ему потом обратное. Но в целом обошлось спокойно. Даже Юристовичу впервые дали слово. Боялись, что он раздует какой-нибудь тлеющий уголёк. Однако вышло всё наоборот:

– Я бы очень хотел, чтобы мы правильно воспринимали слово «национальное». Если мы в главу первую заложили позицию прав человека, то, когда в последующих главах мы много говорим о национальном суверенитете, мы сразу перечёркиваем первые главы, ибо всякий раз, когда мы говорим слово «национальный», мы сразу вводим принцип дискриминации.

Речь, конечно, негладкая, сумбурная, вся нумерация перепутана. Что поделать: хоть он и не Цицерон, а выступает, как ни странно, по делу. И вообще ведёт себя на Совещании тихо, достойно, на удивление всем, знающим его темперамент.

– …нам нужно согласие в нашей многострадальной стране, в стране для всех, независимо от национальности. Я не только говорю про русских, а я говорю про всех. На разных концах огромной страны и чукча, и гагауз должны быть гражданами. Иначе там чукчу уничтожат, а здесь гагаузов уничтожат. И русским тоже будет плохо. Всем нам будет плохо, если мы будем исповедовать национальный принцип.

Разошлись, не голосуя. Похоже, что первый сет выигран. Ведь у любого текста есть непреложная особенность: раз прозвучав, он дальше живёт самостоятельной жизнью, со своим инстинктом самосохранения. Теперь за основной стержень можно быть спокойным – он в любом случае останется незыблемым. Ровно три недели на это ушло. Вот она, цена трусливой политики седовласого.

Одно по-прежнему не ясно: как теперь всё это принимать. Воспрянувший духом «Джефферсон» отправился в отпуск. Небось, хочет поднабраться свежих сил для новой атаки. Скоро уже возвращается. Поймёт, что их надули (а ему одного взгляда на проект хватит), побежит накачивать «Бриссо».

Неужели, как в присказке про мочало: начинать всё сначала? Текст текстом, но процедура утверждения не менее важна.

Глава двадцать третья

1

Марина Валерьевна позвонила в четверг днём. Уже на три часа в пятницу ему назначена аудиенция.

Что ж, оперативность, как теперь принято говорить, обнадёживающая.

На такую встречу являться в шортах он не решился. Да и погода к этому никак не располагала: такой ливень начался, что от машины до подъезда под зонтиком пришлось добираться.

«Хозяйка» оказалась совсем молодой женщиной. Среднего роста, с красивыми зелёными глазами, правильными чертами лица. И фигура вполне стройная, только чуть-чуть полноватая.

– Александр Дмитриевич, – представился он при входе в кабинет.

– Екатерина Алексеевна, – прозвучало в ответ.

Да, если б не голос, была бы вполне в его вкусе. Голос слишком низкий и властно-ледяной. Такой, наверное, как у Снежной Королевы.

На владелице издательства – облегающий брючный костюм редкого цвета. Какого-то золотисто-оранжевого. Смотрится красиво.

Жестом предложила сесть. Поодаль от рабочего стола. В мягкое широкое кресло под искусственной пальмой. Сама осталась на своём троне.

– Извините, Александр Дмитриевич, мне нужно кое-что уточнить.

Позвонила по проводному телефону. Из короткого разговора выяснялось, что к пяти ей надо быть на очень важном рандеву.

«Снежная Королева» подошла к Ланскому. Села в свободное кресло.

– У меня радикальное предложение. Давайте съездим пообедать. Тогда наш разговор сможет растянуться на целый час. Здесь же я смогу уделить вам максимум пятнадцать минут. Неожиданно пригласили туда, где больше одного раза в жизни и не побываешь. Я и сама не ожидала.

Есть визитёру не хотелось. Но отвергать предложение он не решился.

Поехали в её машине. Ресторан оказался в соседнем квартале. В зале мест на сорок-пятьдесят – ни души. Сели напротив окна, откуда через реку открывался вид на Кремль.

– Считайте, что вы у меня в гостях. Это заведение принадлежит лично мне. Питаюсь обычно здесь. Дома только завтракаю.

Вот почему пусто. К приезду хозяйки вход перекрыли, а посетителей, если они и были, вежливо поторопили. Да и вряд ли кто заглядывает в столь дорогое место летом в пятницу в середине дня.

Александра такой поворот вполне устраивал. Здесь даже удобней вести непростой разговор.

Но начала его она сама:

– Мне Марина Валерьевна сказала, что вы устроили бунт на её корабле.

– Да, решил изменить курс и выйти в открытое море под красным флагом. Как броненосец «Потёмкин».

– Вы случайно не сын лейтенанта Шмидта? – подхватила иронический тон Екатерина Алексеевна.

– Нет, тогда бы я плыл на крейсере «Очаков».

– И к какому же причалу вы направляетесь?

Всё, шутки в сторону! Пора высказать главное, пока повара колдуют над жульенами.

– Раз вы даёте мне почти час, позволю себе говорить пространней.

– Хорошо, – перебила собеседница, – только оставьте и мне минут двадцать.

– Постараюсь уложиться в полчаса. Надеюсь, не перебью ваш аппетит. Сам же я достаточно сыт и поучаствую в обеде чисто символически. Поэтому не ждите конца моего монолога, когда подадут горячее. Вид жующей слушательницы меня не смущает.

– Договорились, – и голодная миллионерша набросилась на овощной салат. От этой непосредственности Ланскому стало легче на душе. Словно он сидит у старой доброй знакомой.

– Начну с состояния современной литературы. Её долгожданный взлёт, наметившийся было в годы перестройки, не состоялся. Запасы из столов быстро иссякли, а у многих их и вовсе не оказалось. Первые же из процедур шоковой терапии отключили сознание людей и обострили их инстинкты. Тот, кто ещё остался способным перелистывать книгу, возжелал лёгкого чтива в перерывах между своими галерами. Подмастерья вмиг отодвинули от печатных станков мастеров. Для каждого жанра нашёлся свой Дюма, а Бальзакам и Стендалям осталось лишь кропать мемуары. Но за каждую глупость приходится платить. Общество мгновенно утратило нравственные ориентиры. Если смета расходов на физическое устранение кредитора не достигала размера долга, то на свете становилось как минимум одним сиротой больше: слеза ребёнка в калькуляцию не включалась. Вместо того чтобы подняться с колен, народ оказался на четвереньках.

Над серьёзной литературой начали издеваться, как над интеллигентом в камере отпетых уголовников. Освободившаяся от идеологических пут критика стала превозносить до небес творчество всех ранее гонимых. Но большинство выползших из андеграунда оказалось там не из-за чуждого социализму мировоззрения, не из-за политических расхождений с режимом, а из-за эстетических – с великой русской литературой. Великая русская литература – это не миф. Это объективная реальность. Это беллетристика, история, философия, этика, социология и педагогика вместе взятые. Искусство ради искусства всегда порицалось критической школой, подвергнутой нынче остракизму. Лакейская охранительная словесность и вовсе высмеивалась. Выкристаллизовывались чистейшие образцы высокого предназначения: служить просвещению народа, его освобождению. Народность, вослед Пушкину, сделалась краеугольным камнем творчества. Описание подвигов рыцарей-крестоносцев не шли ни в какое сравнение с рассказом о переживаниях рыцарей на час. И так продолжалось до недавних времён, когда люди, воспитанные на этой литературе, вскормленные её идеями и идеалами, дали решающий отпор господствовавшим семьдесят лет силам мрака, свалили колосса на глиняных ногах. Как ни боролся тот с её новыми побегами, они прорастали везде: всходили даже заграничные посевы российских зёрен и, становясь питательными злаками, возвращались на родную почву. И вот двухсотлетние усилия Александров разных поколений: Радищева, Грибоедова, Пушкина, Герцена, Островского, Куприна, Блока, Твардовского, Солженицына и их последователей увенчались успехом. Но тут освобождённый народ стали убеждать, что все страдания терпел он ради свободного доступа к филологическим изыскам в стиле Джойса и физиологическим – в стиле дурно воспитанных литераторов третьего плана. Мелодичность стиха заменили ироничностью, монументальность прозы – псевдоинтеллектуальной заумью, а многоплановость драмы – плоской и пошлой карикатурностью. В чистый родник великой русской литературы стали спускать отходы производства чужеземной индустрии развлечений, чью продукцию умело навязывают сытым обладателям небогатого набора самых необходимых предметов современного быта, выдавая их за коллекцию высших ценностей. Наблюдать эту деградацию настоящему писателю больно. Способствовать ей – преступно.

Он продолжал излагать свою теорию, своё видение процесса, свои обиды на издательства и журналы, книготорговцев и читателей, критиков и коллег по цеху. Она тем временем не спеша поглощала специально приготовленные блюда, составлявшие привычный для неё рацион. Видно, привыкла соблюдать строгий режим питания.

– Даже лучшие образцы далеки от совершенства. Образы ходульны, нет среди них ярких, запоминающихся в веках, становящихся нарицательными. Речь однообразна, с заметным преобладанием авторской интонации. Почти всё пишется от первого лица, о самом себе, о своей среде, о богеме, о писателях, о собственных любовных томлениях и переживаниях в разные периоды жизни. Сюжеты расплывчаты, один наскакивает на другой, всё это обильно приправлено многословием. Прямо какое-то барокко!

Уже подали десерт, налили в маленькие чашечки чёрный густой кофе.

– Как бы ни была ужасна наша эпоха, она по-своему прекрасна. Ей тоже требуется пытливый писательский глаз. Она тоже достойна симфоний и кантат, а не только шлягеров. Многое уходит безвозвратно, и многие уходят. Мы не имеем права оставить их не воспетыми средствами художественного слова. Потомки, преодолевшие нынешнее оцепенение, нам этого никогда не простят. Вот почему я прошу вас проявить гуманность мецената и не дать умереть чахнущим под дыханием налетевшей стужи росткам настоящей литературы. Сам же готов отныне забыть все удовольствия, отринуть последние радости жизни и посвятить её остаток посильным трудам на ниве истинного искусства.

Екатерина Алексеевна закончила трапезу. Сняла с коленей салфетку, положила на стол.

– Я внимательно выслушала вашу исповедь. Послушайте теперь вы мою. И не побрезгуйте остывающим обедом. Это не роскошь, от которой вы сейчас отказались, – это естественная необходимость.

Дождавшись, когда он отведает немного из тарелки, она продолжила:

– Вам сорок пять, вы считаете, что настала пора творить для вечности, и просите помощи. Мне тридцать пять, мне тоже кое-что пора совершить, и я тоже прошу помощи.

– У меня? – он чуть не поперхнулся.

– Да, именно у вас. Я долго изучала разные кандидатуры и остановилась на вашей. Я богата, у моего бизнеса неплохие перспективы, но мне некому будет всё это оставить. Живу я одна, замужем один раз побывала и второй – уже не хочется. Короче говоря, решила завести ребёнка и предлагаю вам стать его отцом.

– За что такая честь? – он отложил в сторону вилку. После услышанного никакой кусок в горло не полезет.

– Наука постарается создать мальчика. Хочу, чтобы он генетически наследовал хорошему русскому роду и талантливому человеку. Дурных привычек у вас нет, здоровье – я проверяла по надёжным каналам – отменное. Вы занимаетесь спортом, ведёте правильный и праведный образ жизни. Ваша нравственность не позволит злоупотребить сыновними чувствами, когда я уже не смогу, по разным причинам, вмешаться. В общем, мой выбор сделан. Предлагаю честную сделку: я помогаю вам – вы помогаете мне.

– Как вы себе это представляете? – понимая нелепость вопроса, всё же не сдержался его задать Ланской.

– От вас требуется только одно усилие, без которого, увы, бессильна даже наука. Остальное беру на себя. Материальную сторону обеспечу полностью. Хватит и ему, и вам, и вашей семье. Воспитанием ребёнка займутся специалисты. Учиться он будет за рубежом. Вы сможете встречаться с ним в любое время по своему желанию. Но одно непременное условие: не реже раза в неделю, когда он здесь, чтобы ощущение близости отца у него не пропадало. Носить он должен вашу фамилию. Рано или поздно мальчик окажется старшим мужчиной в роду, поэтому ваша дополнительная обязанность – подготовить его к этой миссии. Любые пожелания, связанные с особенностями воспитания, будут учтены. Я настаиваю лишь на одном – он должен изучить мой бизнес и самостоятельно решить: вести его самому или передать менеджерам. Надеюсь, исчерпывающе ответила на ваш вопрос.

– Да, но если… – даже писатель иногда не может подобрать нужное слово.

– Ваши сомнения напрасны. Для обеспечения ребёнка из моего капитала выделяется достаточная сумма и размещается отдельно, в надёжном месте, где вероятность банкротства: один к ста, то есть ядерная война или всемирный потоп. До его совершеннолетия использовать эти средства по другому назначению не смогу даже я. На случай моей кончины также всё предусмотрено. Мой адвокат составил несколько документов, включая наш договор. Я дам их вам на дискете. Можете править по своему усмотрению. Но принципиальный ответ мне нужен не позднее воскресенья.

Вот зачем природой создан такой голос. Чтобы насиловать им мужчин. Эта чеканная уверенность, этот лёд, целый айсберг, способны сковать любой разум, любую волю.

Остальное происходило молча. Екатерина Алексеевна довезла Ланского до его машины и вручила на прощанье конверт с дискетой.

2

На приём к седовласому сразу попасть не удалось. И хорошо. Тот недавно вернулся из Якутии, где умудрился отравиться местным кумысом, и чувствовал себя неважно. В такие дни лучше с серьёзными вопросами к нему не приставать: может злость на собственный желудок сорвать на деле государственной важности. Царём бы ему быть, веке этак в семнадцатом, не позже!

Встретились уже в июле. Совещание тем временем взяло тайм-аут. Шли рутинные обсуждения в рабочей группе. В основном, прозвучавших от микрофонов и с трибуны высказываний рядовых участников. Жирондисты действовали тихой сапой. Заместитель «Бриссо», уцепившись за предложение одного сибиряка, попытался расширить состав группы за счёт представителей региональных Советов. Ещё чего! Они бы там так возобладали, что получился бы мини-съезд.

Пришлось напомнить об арбитражной комиссии. Для чего её создавали? Чтобы шлифовала текст с точки зрения теории права. Как она работу закончит – надо тут же рассылать проект на места. А там уж либо пан, либо пропал. Если лучшие юридические умы России ставят точку, то зачем ещё кому-то их редактировать! Иначе процесс растянется до бесконечности.

«Дантоны» решили схитрить, подыграть и вашим и нашим. Пусть, мол, собираются, но параллельно, для выяснения своих отношений с центром и между собой.

В возникшей многоголосице нужно сконцентрировать внимание старика на главном. Важно добиться его благосклонности. Стоит ему повернуться к тебе лицом, как можно и остальное в свою пользу решить.

– Ну как, довольны вы Совещанием?

Хитрит, провоцирует. Говорить нет нельзя.

– Очень.

– Я тоже. – И без того узкие глаза щурятся ещё сильней, выдавая задуманное коварство. На лице появляется кривая улыбочка: – Конечно, не во всём мы согласны…

Фраза повисает. Значит, рассчитывает на поддержку.

– Да, два-три момента хорошо бы подправить.

Арифметика тут известная. Четыре – уже перебор.

– И подправим. Например, о суверенитете республик…

Новая пауза. Явно напрашивается на комплимент за догадливость.

– Это вы верно подметили. Нестыковка получается. По статьям третьей и четвёртой – суверенитет принадлежит только России в целом, а уже в следующей статье он возникает и у отдельных частей.

– Поправим. Но не сразу. Подготовьте промежуточные предложения. Будем действовать постепенно.

Спорить сейчас нельзя. Все секреты своей политической кухни он не выдаёт никогда. И так уже многое сказано. Будем считать: шаг вперёд сделан. Теперь попробуем второй.

– Дисбаланс палат ещё хорошо бы устранить.

Седовласый снова пытается продемонстрировать знание предмета:

– Один перекос мы уже убрали. В сторону Совета Федерации.

«Убрали»! Из небольшого крена в правую сторону сделали градусов сорок пять в левую.

– Теперь надо их уравнять.

– Как?

– Вернуть верхней палате хотя бы назначение судебной власти. Думцам оставить премьера и председателя банка.

– Хорошо, вернём. Всё должно быть поровну.

Слишком уж быстро уступает. Остаётся максимум одна возможность. Что выбрать? Да ещё угадать его настроение. Наверное, местное самоуправление.

– И норму об органах местного самоуправления необходимо дополнить: не входят в систему органов государственной власти.

Было сильнее: отделено от государственной власти и действует независимо и самостоятельно. Но академики намудрили. Признали на арбитражной комиссии, будто слово «отделено» неудачно, поскольку через статью тот же термин употреблён в отношении к религиозным объединениям. Негоже, мол, городам и весям отделяться от государства, как конфессиям.

Это звучит лучше, – снова соглашается седовласый. – Отделено, – рот опять скривлён, – понимаешь, не годилось. А так может пройти.

На сегодня программа выполнена. С четвёртым предложением не согласится принципиально. Эти бы закрепить.

– Вот с такими поправками можно и на второе чтение выходить. А перед третьим кое-какие мелочи подправим.

– Хорошо. Поправки – за вами. И ещё. Вспомните важное событие из нашей истории, похожее на сегодняшнее Совещание. А то в Белом доме его по-прежнему считают каким-то сомнительным, партизанским.

«Второе чтение» состоялось в хмурый июльский понедельник. Речей решили не произносить. Выступит один седовласый. А потом – голосование и подписание проекта. Всеми участниками, кто с ним согласен. Чтоб не примазались потом оппозиционеры.

Ради вящей торжественности церемонию перенесли из Мраморного зала в самый большой из кремлёвских дворцов. Там же наверху накрыли столы для последующего банкета, скупо упаковав каждую порцию в прозрачную плёнку.

Приехали даже министры. Все как один. Некоторым досталось от рядовых участников, смешавшихся с ними в общей массе. Четыре активные дамы: поэтесса, сценаристка, модельерша и мать погибшего солдата в компании с известным офицером-диссидентом, отстоявшим свою честь на настоящей дуэли, взяли в плотное кольцо самого главного генерала. Ох, и наслушался он о дедовщине и диких порядках во вверенных ему войсках!

Ровно два года назад седовласый на этой самой сцене клялся в верности действующей конституции. И вот он её тут же хоронит.

Речь на сей раз хорошая, энергичная, упругая. Единственным нерешённым вопросом назван статус республик. Значит, будет идти до конца.

– Конституция федеративного государства должна создаваться федеративными методами.

Эту часть писал он. И, похоже, вся она вошла. Конечно, было «дискутировались», а не «дискуссировались», но после недавних предшественников старик – просто златоуст, ошибается редко.

Главное – сохранилось упоминание Земского собора 1649 года. Исторический кусок выписывался им особенно тщательно. Пусть не говорят, что мы – партизаны. Мы собрались по совещательному праву. Издревле было такое на Руси. И нынешнее Совещание наследует этой традиции, знаменует современный шаг к соборности. И будет оно отныне постоянно действующим.

Все его поправки в итоговый вариант вошли. Ключевой вопрос решили смягчить дополнительными нормами, что все субъекты равноправны, что граждане России пользуются правами граждан республики, в которой проживают, что предмет совместного ведения центра и регионов для всех одинаков, что любая область и любой округ так же могут издавать свои законы, как и республики, что «большой» президент может приостановить любой акт президентов «маленьких», если те нарушат конституцию, законы или международные обязательства страны. Удалось даже вернуть территориальные единицы, образованные с учётом национальных особенностей населения.

Но кое-чего добились и жирондисты. По их наущению включили формулировку: Россия – социальное государство. Слышали звон да не знают, где он. Социальное – значит общественное. Это размывает властную вертикаль, усиливает местное самоуправление. Так, во всяком случае, в Европе. Ладно, от этого мы не умрём. Как и от переназначения премьера после каждых думских выборов (ещё одна поправка жирондистов).

Добавились два органа, подконтрольных парламенту. Счётная палата (следить за расходованием бюджета) и Уполномоченный по правам человека. На первый лучше было не соглашаться, а омбудсмена иметь, конечно, надо. Тут уж его упущение, что не включил сразу.

Протащили они ещё одну вредную новеллу: «Государство не вправе предоставлять кому-либо исключительные или преимущественные права для занятий любой экономической деятельностью». Так и норовят побольше антилиберального воткнуть! Впрочем, в таком виде это больше смахивает на декларацию. Обойти можно будет всегда. Но лучше изменить сразу.

Зато в ответ удалось усилить полномочия президента. Теперь он определяет основные направления внутренней и внешней политики. Единолично. А! Каково!

Голосовать за проект предложили открыто. Поднялся лес рук. Все подсчитали. Четыреста тридцать три человека. Семьдесят четыре процента. Практически, три из четырёх.

– Кто против?

Шестьдесят два. Интересно их запомнить. В основном, незнакомые. Ага, и депутат-балагур среди них. Двух лет не прошло после Фороса.

– Кто воздержался?

Почти столько же. На одного больше. И там и тут – десять процентов.

Когда объявляется, что каждый, собственноручно подписавший проект, получит на память «Паркер», которым он поставил автограф, воздержавшихся становится меньше. Да и среди голосовавших против находятся такие, кому дармовой сувенир важнее политического принципа. В проходах выстраиваются очереди на сцену, где лежит изготовленный в единственном экземпляре текст.

У Вадима хранятся для потомков две авторучки. Одной он подписал, а другой – писал.

Будет ли кто-нибудь это помнить после его смерти?

3

Разговор друзей затянулся за полночь. Они и встретились не слишком рано. Александра груз тяжёлых раздумий, навалившихся днём, уложил в постель, и он смог подняться только к ужину. Леонид с трудом вырвался из дома, где в каждом углу нависло тягостное ожидание: утром должна решиться судьба сына.

И тот и другой поначалу хотели отказаться от визита, но в последний момент оба пришли к выводу, что оставаться наедине со своими сомнениями – ещё хуже.

Когда пробил первый час нового дня, Вадим решил подвести предварительные итоги дискуссии, протекавшей на сей раз более мирно и менее нервозно:

– Значит, по двум вопросам консенсус достигнут. Во-первых, все мы считаем, что нахождение у власти пресловутой «семьи» вечно продолжаться не может, и на нашем веку смена караула неизбежна. Во-вторых, одинаково оцениваем ситуацию с Чечнёй: пока существуют центростремительные тенденции, сепаратистам нельзя уступать ни пяди земли. Вопрос о самоопределении вправе ставить только весь народ, а не его часть. Так?

Молчание – безусловный знак согласия – нарушил Крутилин:

– Есть ещё третий вопрос – гимн.

– Это мелочь, – сморщился Никольский. – Любой интеллигентный человек понимает, что возврат к символам сталинизма опасен. Раз. Музыка гениального Глинки намного лучше бездарного опуса хормейстера-плагиатора – два. Кстати, никто не помнит, откуда он её украл?

– Кажется, из какой-то оперы, – отозвался Ланской. – Там есть песенка нищих: «Мы по миру ходим с пустою сумою…» Исполняется под шарманку.

– Ладно, – оборвал его Вадим, – тут много купонов не настрижёшь. И вообще критиковать надо именно музыку, а не гимн в целом. Слова-то вполне приличные, хотя их и слишком много. Тогда никто не сможет привлечь к ответственности. Мы же синтетическое произведение не трогаем, говорим лишь о музыкальной составляющей.

– Напрасно ты не придаёшь серьёзного значения символам, – не согласился Александр, – хотя верно определяешь их истоки. Если уж искать линию фронта подспудно продолжающейся гражданской войны, то она как раз тут и проходит. Я давно заметил, ещё в юности: все у нас делятся на сталинистов и их антиподов. К первым я отношу любого, ностальгирующего по временам и методам усатого. Когда мне кто-то говорит, что в стране нужно навести порядок, а чеченцев сослать за Полярный круг, я сразу узнаю своего идейного оппонента. Создалась опасная мифология: при нём была дисциплина (но большинство-то работало из-под палки), при нём всего хватало (но мужчина имел в лучшем случае два костюма, а женщина – два платья), тогда люди лучше относились друг другу (но беспрестанно стучали даже на родственников), по улицам не было страшно ходить (но вовсю орудовали всякие «чёрные кошки», и случайных прохожих проигрывали в карты), все народы жили дружно (но некоторых поголовно высылали из родных мест). Сталинизм – идеология холопов, а их, увы, меньше не становится. Просто сменился хозяин. Раньше служили партии, теперь послужим браткам, раз они хорошо платят, – вот их девиз. Этим людям свойственно приписывать усатому мнимые победы. Даже в войне, которую он же и развязал по своей глупости, невежеству и слепой вере, что диктатор диктатору друг, товарищ и брат. Нынешний гимн – их гимн. Величественная музыка Глинки и не должна символизировать торжество низменных начал. Мы же относимся к тем, для кого он всего лишь недоучка и бандит. Помните наши детские шалости?