Текст книги "Шоколадный папа"

Игры с Иреной

– Ну, что ты о ней думаешь?

Завтрак – единственная трапеза, не отравленная тоской и страхом. Ее нельзя портить.

– Ну да. Хочешь еще кофе?

– Что – «ну да»?

– Ну, она… немного странная.

Как хорошо, что бутерброды уже съедены, что остался только кофе, что уже можно убирать со стола.

– Немного странная?

– Что? Какая разница, она же твой друг.

– Но ты же понимаешь, что мне важно знать твое мнение?

– Хорошо. Я вообще не понимаю, что ты в ней нашел. Если бы она была симпатичной или хотя бы обаятельной, но она же просто… жуткая. Я действительно не понимаю, как она может тебе нравиться.

– Может быть, дело в том, что я ее знаю? И кстати, не очень-то приятно, что ты говоришь такие вещи… о моих друзьях.

– Остальные друзья меня вполне устраивают.

– Мне это очень неприятно, Андреа.

Он принимается листать утреннюю газету, отхлебывает кофе.

– Ты сам спросил.

– Но я думал, что ты взрослее. А ты говоришь – жуткая…

Каспер хмыкает и встает с места. Моет свою чашку. Сворачивает газету.

– Ну что я сделала не так? Может быть, объяснишь?

Каспер молчит. Убирает со стола. Не замечает Андреа.

– Что ты делаешь?

Вот он, холодный взгляд. Ледяной взгляд Каспера.

– А ты что делаешь?

– Я просто пытаюсь понять, что я сделала не так. Мне не нравится Ирена, вот и все. Мне плохо оттого, что вы так часто встречаетесь, а теперь я вдобавок не могу понять, почему она тебе так ужасно нравится!

– Значит, я ужасный человек, да? У которого отвратительные друзья. Ты это хочешь сказать?

– Нет, вовсе не это. Я просто хочу…

– А что ты тогда имеешь в виду?

– Прекрати меня перебивать!

Каспер замирает и останавливает на ней взгляд, который куда хуже ледяного, совершенно пустой.

– Слушай, я снова лягу спать. С тобой невозможно говорить, когда ты такая.

– КАКАЯ – ТАКАЯ?

Каспер уходит. Закрывает дверь в спальню.

Оставить, прежде чем оставили тебя. Андреа знает, что все должно быть именно так. Она сидит на кухне, дожидаясь, когда Каспер снова проснется. Она приняла утренние таблетки; когда-нибудь пойдет на поправку. Станет спокойнее, перестанет драматизировать, не будет такой злой и ревнивой. Ирена возникла как из-под земли. Если у тебя еще есть в запасе бомбы, Каспер, то бросай их! Зачем ждать? Они тикают, не дают уснуть, не дают проснуться – тик, тик, тик. Не совсем как шум в ушах, но все равно очень неприятно.

Нужно уходить первой. Андреа воображает, что это такая игра. Невеселая игра, в которую все-таки приходится играть. Вот бы узнать, как Ирена выглядит в мыслях у Каспера. То есть Андреа знает, как выглядит конкретная Ирена: серая мышь, да еще и безвкусно одетая, но ведь неизвестно, какой она отображается в голове у Каспера. Загадочная художница с таинственной улыбкой. Невротичная, но не так, как Андреа, а интереснее.

Андреа вынуждена думать, что это такая игра, из которой кто-то должен выйти, чтобы оставшиеся процветали в счастливом союзе.

Она на кухне с видом на детскую площадку и играющих детей: две девочки со светлыми косичками. Андреа видит, что они смеются, и ей хочется в больницу – комната для занятий, прогулки в лесу со всеми его запахами. Помнится, они с Эйрой однажды вышли и стали просто кричать – такое разрешалось… потому что были ненормальные, не по-настоящему взрослые. Сесть бы на качели и раскачиваться все сильнее, лечь на лужайку и плакать – громко!

Она сидит-и-смотрит, не сводит взгляда с картин на стене. Гравюры Лины-Саги: тонкие узоры, простые черно-белые формы. Подарок на свадьбу двум сумасшедшим.

«Тянуть время – это тоже часть игры», – думает она. Постоянно наблюдать за партнером, следовать по пятам и копаться в его мыслях, словах. Будь готова. Вот сейчас: не намерен ли он уйти? Не кажется ли тебе, что ему хочется гладить чьи-то чужие волосы (например, сальные, бесцветные)?

Уходить можно по-разному. Необязательно уходить по-настоящему, необязательно даже изменять. Можно просто уйти в себя так глубоко, что второй человек окажется ни с чем. Можно сосредоточиться на одежде, теле, собственной недостаточности. Молчание производит впечатление. Еще можно сделать вид, что партнер тебя недостоин. Будь начеку, и ты не проиграешь.

Весь секрет в том, чтобы не привязываться, не открываться. Нужно быть таинственным и видеть в другом такую же таинственность, необъяснимость. Если ты считаешь партнера сложным и неуловимым, то сам оказываешься настойчивым и неотступным. Таким образом можно избежать угрызений совести. Чувство вины способно многое испортить, поэтому нужно уметь преувеличивать недостатки второго игрока. Придавать особое значение пустяковым словам. Преувеличивать стальные ноты в его голосе, холод его руки, гору грязной посуды. Таких приемов не меньше, чем способов уйти. Андреа вздрагивает, услышав звуки Каспера. В животе – злобные бабочки: почему он не идет обнять меня? Бабочки шипят: «Почему ты еще не здесь, почему до сих пор не попросил прощения, не обнял крепко-крепко?» Андреа слышит, как открывается дверь на балкон. Он курит на балконе и думает об Ирене из Ада. Думает о том, какая она потрясающая, как интересно она говорит, рисует, пишет. Думает о пропахших табаком губах и о животе, который не отказывается ни от какой еды. А потом вспоминает дурацкие капризы Андреа: «Не хочу этого!» Вот он стоит на балконе и сравнивает, черт бы его побрал, глубоко затягивается – крутой! – взвешивает «за» и «против». Просчитывает. Планирует вывод войск из Андреа.

Она делает глубокий вдох, дети на площадке плывут в глазах. Чистые, простые линии, нарисованные Линой-Сагой, – тоже. Слезы подступают. Как сделать, чтобы Каспер снова хотел только ее? Если попросить его перестать говорить с Иреной, прекратить отношения с ней, будет еще хуже. Андреа станет хуже. Она слышит, как закрывается дверь на балкон. Слышит, как приближается Каспер, чувствует запах табака, бабочки бьются в истерике: «Не обернусь, не взгляну на него, не верить ответам, даже если я решусь задать вопрос». Плач из горла в живот – снова к горлу, вверх, – Андреа заталкивает его обратно, прижимает. Может быть, он уже решил ее оставить – тогда она заплачет, тогда будет причина, а пока – нет.

– Привет, – голос Каспера. Андреа прячет лицо в ладонях, в коленях. Хорошо. Пусть улыбается у нее за спиной сколько влезет.

– Привет, – бурчит Андреа. Внутри – землетрясение, почти извержение вулкана. Каспер рядом. Он так близко, а ей не хочется. Дыхание в затылок. И приговор:

– Прости.

Нелегко понять, искренни ли слова. Она тоже говорит «прости». Глухой звук из-под ладоней.

– Мне же нужно остерегаться таких треугольников, Эва-Бритт говорила, – бормочет она после тяжкого минутного молчания: немного психологии не повредит.

– По-моему, Эва-Бритт иногда несет чушь, – голос холодный, а она-то думала, что лед растаял. Сильнее прижимает ладони к лицу, к губам.

– Не говори так! – невнятно раздается из укрытия. – Мне, наверное, лучше знать, стоящие вещи говорит Эва-Бритт или нет.

– Конечно, прости. Просто мне кажется, что она не верит в нашу любовь.

Звук капели, Андреа слегка раздвигает ладони.

– Это неправда, – произносит она как можно мягче.

– Я просто говорю, что чувствую. Мне не нравится, что из-за нее ты остерегаешься того, чего тебе остерегаться не нужно.

– Еще как нужно! Ведь видно же: что-то не так, не так!

– Но ты же веришь? Веришь в нас? В то, что у нас все получится?

Конечно, нет. Ничего у нас не получится. Не выйдет. Ты слишком хорош для меня или слишком плох, но что-то произойдет. Как бы мы ни любили друг друга.

– Конечно. Конечно, верю. – Выдох, вдох, дыхание замирает.

– Вот и хорошо. Я тоже верю.

Каспер обнимает Андреа. Обнимает так, что спинка стула оказывается между ними. Она встает, по-прежнему не желая, чтобы он на нее смотрел. Она такая дура. Прячет глаза и губы, уткнувшись ему в грудь. Он обнимает, он произносит:

– Послушай, если тебе так тяжело… то я больше не буду общаться с Иреной.

Андреа поднимает голову и смотрит в лицо Касперу: взгляд его бегает туда-сюда. Разве так бывает? Непохоже. Это невозможно.

– Но ведь… не из-за меня? Не потому, что я такая… ужасная?

– Мне тоже нелегко, когда…

– Значит, я виновата!

Она беспомощно опускается. Слезы как йо-йо. Возьми себя в руки, Андреа!

– Никто не виноват, Андреа.

Горечь в голосе, правда? Андреа – помеха. Разрушительница. Радость невозможна: тут же прилетает Андреа, размахивая обожженными крыльями: чему ты радуешься? Меня же не было рядом. А я хочу быть твоей единственной радостью, понял? Прилетает, чтобы отравить все вокруг: боже, как просто, до смешного просто бросить Андреа!

«Есть и другая игра», – думает она в наступившей тишине. Игра эта заключается в том, чтобы как можно дольше не уходить. Что бы ни делал второй игрок, нужно выстоять. Основное правило: нужно внушить себе, что любишь его больше жизни – и уж точно больше самого себя. Может быть, это и не игра вовсе. Если бы это была игра, то в ней можно было бы смеяться, не так ли?

– Послушай, милая, – голос раскалывает тишину, гладит Андреа по щеке, – я не хочу общаться с Иреной, видя, как ты страдаешь. Она не так важна для меня. Ты важнее, – говорит он и целует Андреа. Она потирает руки за спиной у Каспера, бабочки танцуют прекрасный танец. Она победила, Ирена выбыла из игры. Как легко порой одержать победу, но радостных воплей не слышно. Губы заняты губами Каспера.

Папа, вернись домой и скажи, что я красивая
(осень 1995)

Закрыв глаза руками, не достать ушей. Андреа хочется обхватить руками всю голову, скрыть то, чего не должно быть видно. Отныне руки будут стоять твердой и непоколебимой стеной вокруг Андреа, исторгающей слово за словом.

Закрыв глаза руками, ссутулив спину, Каспер, наверное, забрался с ногами на диван. А может быть, и вовсе не здесь. Не слышно дыхания – хотя он ведь не мог просто взять и уйти, когда Андреа плачет.

Она поднимает голову: он сидит на месте при свете телевизора. Звук приглушен, Каспер грызет ногти, которых нет.

Андреа говорит, что скучает по нему. Говорит, что ей не хватает Каспера, хотя в эту минуту он здесь, хотя он почти всегда с ней.

– Не понимаю тебя.

Оранжевый ковер, усыпанный хлебными крошками и кошачьей шерстью. Если бы не слезы, Андреа взялась бы за пылесос. Она ковыряет ворс.

– Мне кажется, что я – это не я. Даже когда ты рядом. Как будто я играю роль.

Внезапно она начинает сомневаться в собственной искренности. Язык заплетается, слова вываливаются изо рта, как огромные тянучки. Каспер не любит тянучки! Он качает головой:

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Мне кажется… – новая попытка: ОГРОМНАЯ тянучка, да еще и… ЖЕЛТАЯ! Касперу не нравится желтый. Он любит синий. Но синих тянучек не бывает, Каспер! – Мне кажется, что мне нужно притворяться, чтобы ты обратил на меня внимание. Как будто нужно быть в три раза больше Андреа, чтобы ты меня заметил…

Все не так – ясно же, что все не так. Совсем, совсем не так. Но нужных слов не подобрать. Они пихаются и бранятся у нее во рту, но если выговорить, то он снова покачает головой и скажет: «Отговорки, бред. Говори яснее». Ей хочется крикнуть: «Куда делось прекрасное?» Столько всего хочется крикнуть, сказать, прошептать – не так, Андреа, иначе. Прошептать, произнести, прокричать: «Куда делось прекрасное?»

– Мне все-таки кажется, что я слушаю тебя, какой бы ты ни была. – Он обиделся. Но она же вовсе не этого хотела.

– Конечно, слушаешь, – уверяет она, – ты единственный, кто почти всегда со мной. Но этого будто бы недостаточно. Я…

Ты все запутала, Андреа.

– Вот как. И что же нам делать, по-твоему? Раз я не могу дать тебе все, что тебе нужно.

Не то! Совсем не то!

– Я не это хотела сказать, Каспер…

– А ЧТО ТЫ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, ХОТЕЛА СКАЗАТЬ? Ох, как же мне все это надоело! Что бы я ни делал, тебе этого мало. Я думал… Нет уж, плевать мне на все.

– Я не могу… не могу объяснить…

– Это я уже слышал. Если бы ты… если бы ты хотя бы старалась! Но тебе все мало, и я сижу и пытаюсь понять, что ты имеешь в виду, и что же я делаю не так, и почему тебе всего мало!

– Я не о том… Пожалуйста. Я вовсе не это хотела сказать. Я не это имела в виду!

– А зачем тогда говорить? В словах должен быть смысл! Почему я должен сидеть и выслушивать оскорбления, а потом вдруг – ты не это имела в виду!

– Прости. Ох, знаю, я такая ужасная. Пожалуйста, прости меня, что же я делаю…

– Вот уж точно – что же ты делаешь? – Он удаляется от телевизора в тень – его не видно. Шагает мимо Андреа… к двери? Нет, не уходи! – Пойду прогуляюсь.

Андреа пытается подняться с пола. Безуспешно. Слезы стекают по ладоням и пахнут грозой, руки хватают ковер – прекратить безобразие!

– КАСПЕР! Не уходи. Нам нужно поговорить. Нам нужно…

– Не сейчас. Я же вернусь.

Голос у него добрый. Почему Каспер такой добрый? Он не должен быть добрым. Не должен говорить, что вернется. Не должен вообще ничего объяснять.

Дверь открывается, возвращается Каспер. Не говоря ни слова, проходит мимо гостиной, где сидит Андреа, идет в спальню – и слезы иссякают. Она выходит из оцепенения. Ничего не чувствуя, идет в холл по оранжевому ковру. Каспер лежит на кровати, вид у него вполне обычный. Он читает как ни в чем не бывало. Андреа не смеет задерживать взгляд: она не может улыбаться. А как она выглядит, когда не может улыбаться? Сердитой, грустной, разочарованной? Или никакой? Так нельзя! Андреа идет в полосатую ванную. Касперу явно несложно сосредоточиться: он переворачивает страницы. Одну за другой, ей все слышно. Стены в ванной как бумага.

Андреа в красно-полосатой ванной: ей слышно, как спокойно Каспер воспринимает ситуацию, он уже оставил ее позади – так почему же Андреа не может?

Прокладка в трусах пропиталась кровью, но Андреа ее не трогает. Девушка в зеркале некрасивая, но Андреа ничего не остается, кроме как оставить лицо в покое. «Все наладится, – думает она. – Я просто не готова».

Под душем она снова пытается полюбить свое тело. Левая рука отыскивает место отдохновения. Некоторое время Андреа удается ни о чем не думать. Вода обжигает. Неизвестно, что происходит за дверью ванной. Может быть, Каспер позвонит кому-нибудь попроще. Может быть, откроет банку пива и затоскует по иным местам. Может быть, прямо сейчас он говорит с Иреной, хоть и сказал, что больше с ней не общается? Зачем ты перестал общаться с ней, Каспер? Не выдержал накала страстей? Нырнул под подол рясы, обнаружил прекрасный неведомый мир и бросился наутек – кольцо стало жечь палец, так?

Андреа подмывается горячей водой. Пытается убедить себя, что это просто паранойя. Что это болезнь, которую можно победить. Что за дверью только свет и тени.

Андреа растирает себя досуха диснеевской картинкой. Это полотенце ей подарил Карл, когда она была маленькой. На самом верху написано: «LOVE IS…»[24]24
  Любовь – это… (англ.)


[Закрыть] Чуть ниже – Микки-Маус дарит Мимми цветок, похожий на герберу. Мимми краснеет. Полотенце выцвело: может быть, раньше цветок был красным. Может быть, у Микки были зрачки.

Она открывает дверь и слышит, как опускается телефонная трубка. Кто это был? Кто это был? Вечно, постоянно, все время. Кто это звонил, Каспер? Кому ты собираешься звонить? Не хватает только клетчатого кепи и трубки. И огромной лупы посередине.

– Я пойду в бар.

Андреа-не-спрашивай. Сделай вид, что доверяешь. Скажи что-нибудь… хорошее.

– Прости за то, что было сегодня.

– Ничего.

Он же не смотрит на тебя, Андреа! Попробуй еще раз!

– Я люблю тебя!

Ну! Смотри же! Разве не видишь – он рад!

Каспер обнимает. Называет ее дурочкой. «Дурочка моя маленькая», – говорит он. Андреа зажмуривается, чешет голову. Кто? Когда? Как долго? НЕ… СПРА… ШИ… ВАЙ. Спокойствие и благородство, Андреа, и пропылесосить не забудь. Навести порядок к его приходу.

Поцелуй в щеку. Во взгляде: «Ты-же-не-сердишься-правда?» Она пытается улыбнуться в ответ. Удачная ли попытка? Да, Андреа, сойдет.

– Ну ладно, я пошел. До встречи.

– Удачно повеселиться.

Он ушел. Андреа в недоумении. Неужели она сказала «удачно повеселиться», разве это не означает «позабудь меня»? Под кожей копошатся незаданные вопросы. Но больше всего в животе, в проклятом животе. Вечный голод. Язва желудка, понос, зловонные газы, рези у самого сердца, только с другой стороны. Это не аппендицит. Не больно поднимать правую ногу – или надо левую? Когда у Андреа впервые начались сильные боли в животе, Лувиса отвезла ее в больницу «скорой помощи». «Посмотрим, не аппендицит ли это», – пробормотал врач, натягивая резиновую перчатку, и попросил Андреа снять трусы. Андреа закричала и не прекращала кричать, пока врач не снял перчатку. «Похоже, это все-таки не аппендицит», – пробормотал он.

Нет, это не аппендицит! Аппендикс на месте, все такой же бестолковый. Занимает место и наверняка прибавляет ей лишние сто граммов.

Каспер тоже сидит у нее внутри и беспокоит кишечник. Выходят газы, зловоние, боли, из-за которых приходится лежать на животе не двигаясь, пока не пройдет.

Каспер. Я вовсе не имела в виду, что мне тебя недостаточно, я просто хотела сказать, что у меня внутри пустота. Ты не виноват – никто не виноват, – я просто хотела сказать, что мне так одиноко, мне хочется, чтобы мы были близки друг другу, как никто и никогда, чтобы между нами не оставалось ничего, кроме одежды и пота: кожа к коже.

Андреа рассматривает детские фотографии: они не имеют отношения к Касперу. Он говорит, что ему все равно, какой она была. Но ведь Андреа все та же! Маленькая девочка в меховой шапке, укрытая от всякого зла. Подкладка, брезент, несколько свитеров. Спиной к папе. Папа Карл – чуть согнутый столб. Черно-синий поникший стебель. Кажется, что он хочет подойти поближе, обнять, пошутить. У нее сердитый вид. Всего четыре года, а такая сердитая. Поворачивается к Лувисе, свет вспышки: немедленно в кадр!

Андреа помнит, как страшно ей было, когда она потерялась в универмаге «Вальбу». Ей было лет шесть, какой-то дяденька взял ее на руки, а она принялась злобно колотить его изо всех сил. Андреа плакала, ей казалось, что это конец: если она больше никогда не увидит Лувису, то умрет. А Лувиса была за соседним стеллажом. Андреа от Лувисы отделял один стеллаж, и она была до смерти перепугана. Отчаянно колотила мужчину по груди. Этот мужчина был Карл?

* * *

Девочка Андреа лежит лицом к стене. Плачет. За окном ночь, а может быть, и вечер. Она знает, что умирает. Ей восемь лет, рядом нет Лувисы, и потому Андреа умирает – точнее, должна умереть. Потому что не может без Лувисы, никак!

Через несколько дней ей станет на год больше, и Лувиса обещала вернуться как раз в этот день, в то утро. «Я вернусь, прежде чем тебе исполнится девять», – сказала Лувиса. Но Андреа не верит, она вообще ни во что не верит: вокруг слишком тихо, слишком пусто, тяжесть в груди, в горле. Уже темно, надо спать, но Андреа словно окаменела, застыла. Ее больше нет. «Веди себя хорошо, пока меня не будет», – сказала Лувиса. Они шли по улице вдоль озера, и Андреа рыдала, плакала без конца и обещала хорошо себя вести, но теперь у нее больше нет сил, не удержаться. Со слезами мир становится более настоящим, более близким, но Андреа стыдно. Слышит дыхание, чье-то присутствие – слышит, как к лицу приближается рука, ложится на волосы. Слышит голос. Узнает его. Но он чужой, неприятный. Сейчас. Здесь. Голос Карла.

– Не можешь уснуть?

Как будто дело в этом. Андреа уже не три года. Ей скоро исполнится девять. Как будто она стала бы плакать из-за какой-то бессонницы.

Она прячет слезы в подушку, обнимает Лукового Медвежонка. Нужно успокоиться, притвориться проще, сделать вид, что спишь. Только бы он ушел. Она высвобождает волосы из-под его руки, которая по-прежнему в комнате. Руку слышно. Неуклюжую, ненужную. Только бы перестать плакать! Проклятые слезы!

– Андреа, – рука на плече, – ничего страшного, что ты не можешь уснуть. Я могу посидеть с тобой. Могу почитать тебе. Хочешь? Хочешь, я почитаю?

Она высвобождает из-под руки плечо, двигается ближе к стене. Лицо глубоко в подушку. Всхлипывания.

– Я хочу, чтобы ты ушел! – Вдох, затем тишина. Она с головой укрывается одеялом и кричит: – Хочу, чтобы была Лувиса!

* * *

За окном черно. Каспер сидит где-то за кружкой пива: одна, две, четыре, шесть.

Андреа всегда ждет Каспера. Ждет, но не смотрит на часы. Часы всегда показывают слишком много или слишком мало. Она ждет, когда он окажется с другой, в другой. Ждет, когда в нем будет чье-то лицо. Чужое, не Андреа. Ведь ты же не Андреа хотел, да? Ты искал женщину, а нашел Андреа. Ты разочарован.

– Не говори так. Не «разочарован». Найди другое слово.

И она ищет. «Рассержен». «Удивлен». «Утомлен». Что же тебя так утомило, Каспер? Андреа не хочет быть утомительной. Найдешь другую – я уступлю место. Я не стану отравлять тебе жизнь, ни за что.

Лувисе и Карлу было сложнее: у них были Андреа и Лина-Сага. Они лежали в своих постелях на верхнем этаже, ждали, когда Карл вернется домой. Звук подъехавшего такси, дрожащий ключ в поисках замка. Лувиса в холле: «Неужели ты снова…»

Неужели ты, снова…

Андреа четырнадцать лет, она не спит, пишет в дневнике, записывает с колотящимся сердцем. Впервые догадывается о том, что прежде не было высказано. Расстояние. Что Карл что-то сделал. А потом это повторилось. Розовые буквы пылают: «А вдруг он изменял?» Но образы размыты: нечетко увеличенное изображение можно восстановить только с помощью фантазии и размышлений. Пририсовываешь что-нибудь подходящее и называешь правдой. Вспоминаешь, как билось сердце, вспоминаешь голос Лувисы – голос, который в то время был единственным истинным голосом, единственным проводником. Сейчас Андреа жалеет, что не слышала голос Карла, не видела того, что увело его прочь от них, но чувствовал ли он сам, что уходит прочь? Что ты чувствовал, Карл? Какой ты видел Андреа?

Она возвращается к шкафчику в полосатой ванной. Смотрит на себя в профиль справа, потом слева. Воображает, что волосы снова длинные. Воображает, что нос тоньше, а рот меньше. «Папа, а я красивая?» Показывает своему отражению язык. Дергает себя за волосы. Достает пудру и тональный крем, карандаш и помаду, принимается колдовать. Вспоминает ящик с нарядами в коттедже. Они с Линой-Сагой обожали наряжаться, и когда Лувиса помогала Андреа сделать макияж, та чувствовала себя настоящей красавицей. Серость исчезала, оставалась только разноцветная красота. Андреа вдруг поняла, почему Лувиса зовет ее «хорошенькой»: надо было только подрисовать, выманить красоту на поверхность, приодеть. Золотая ткань, платье с вышивкой, бусы в несколько рядов, высокие каблуки. Вспоминает, как Лувиса заставляла ее выйти в гостиную, к телевизору, перед которым сидел Карл. Андреа-подросток в новых юбках, обтягивающих джемперах, вовсе не наряженная, а настоящая – и покашливания Карла, и сердитое, раскрасневшееся лицо Андреа, и слишком громкое: «Я не хочу! Не хочу!» Он все равно меня не видит.

Откуда этот взгляд, которому я кажусь такой некрасивой?

Андреа берет крем для умывания и размазывает черноту по лицу, а потом смывает водой. Берет с кровати одеяло, опускается на диван. Он вернется не скоро. Может быть, он никогда не станет ближе. Укрывшись одеялом, Андреа прислушивается: ждет ключа в замке, шагов, ботинок на коврике. Утыкается носом в мокрую ткань. Запах дивана, и больше ничего. Застыть и лежать, и ждать, не мочь заснуть, не сметь заснуть, пока не…

Ключ, шаги украдкой. Андреа лежит не шелохнувшись, закрыв глаза, притворяется спящей. Чувствует запах пива у затылка. Ледяная рука.

– Андреа, почему ты лежишь здесь?

Губы и зубы касаются уха. Она отворачивается к стене.

– Я хочу спать, – бормочет она.

Вздохи удаляются на цыпочках.