Текст книги "Шоколадный папа"

Андреа – умница

Казалось бы, очевидно, что Андреа не должна затевать ссоры с тем, кто слабее ее. Кто-то лежит и не отпускает Андреа, а ей хочется, чтобы он встал и, может быть, отправился куда-нибудь вместе с ней. Но этот кто-то не хочет – и это можно понять, и не надо сердиться, но что поделать, если она все равно сердится?

* * *

Руки в глине, лепить лицо. Они делают головы. Скульптуры. Комок туда, комок сюда. Глина застывает, но надо продолжать, обмакнув руки в воду.

Интересно лепить, а не делать похоже. Почему все должно быть похоже, натурально, близко к оригиналу?

– Потому что это вводный курс, Андреа. – Преподавательница лепки – худая пожилая дама с самыми морщинистыми в мире руками. Они дрожат, но все равно умудряются вылепить черепу идеальные брови и глазные яблоки. – Если ты хочешь поступить в более престижную художественную школу, тебе нужно овладеть основами.

Почему?

Еще один комок станет носом, потом губы, и все такое невыносимо серое! Она с силой бросает ком глины на пол. ШМЯК. Отлично.

– Андреа, не трать глину попусту!

* * *

Андреа возвращается домой. Кто-то весь день пролежал без еды и говорит на каком-то детском языке. У Андреа незамедлительно отрастает грудь – естественный рефлекс, и бедра при ходьбе колышутся так, что ее едва не укачивает. Андреа, конечно же, жарит колбасу, раз у кого-то нет сил. И кому-то, разумеется, совершенно необязательно делать уборку, раз этот кто-то лежит при смерти.

Каспер! Если хочешь, Андреа купит журнал про Дональда Дака! Заварит чай, испечет хлебцы, возьмет напрокат фильм! Веселый фильм, Каспер, с яркими цветами и смешными трюками! Она чувствует, как отросла задница, как расширились сосуды на бедрах, колышущихся, как тесто в квашне.

Андреа перед зеркалом. Улыбка умерла, губы ссохлись. Она втягивает живот, но что толку? Брюки все равно не сидят как надо. Андреа смотрит в зеркало и видит Лувису. Лувиса гладит – жарит – моет – чистит – печет – вздыхает – натирает. Подходит к дочерям с сажей, мукой и пылью на лице (нет, слез не видно). Приносит им печенье и вафли. Дочери играют в гостиной, строят фантастические миры. Неподвижные животные и миниатюрные люди, пластмассовые деревья и крошечные цветы: так легко поскользнуться, разбиться до крови. Лувиса ходит осторожно. Она красиво накрывает стол, Карл открывает бутылку вина, а может быть, он снова лежит в виде открытки среди мисок с овощами и рисом, который так трудно глотать, и «строганоф» из колбасы с противным укропом. Карл в виде открытки, где сверху (или снизу?) Дональд Дак и Донна Дак. Донна стоит спиной к Дональду, а тот смущенно держит в руках букет. Донна скрестила руки на груди: Дональд наверняка снова что-то натворил.

«Когда Карл вернется домой?»

Лувиса не слышит: у нее над головой шумит кухонная вытяжка. Девочке Андреа не терпится получить подарки и шоколадную нугу.

«КОГДА КАРЛ ВЕРНЕТСЯ ДОМОЙ?»

* * *

Каспер на диване пьет слабоалкогольное пиво. Взгляд устремлен в телеэкран, а Андреа не может усидеть на месте, не может лежать рядом, слушать, как бьется его сердце, и думать, что скоро все повторится.

Печь хлеб, долго месить тесто (так приятно!), смотреть, как оно растет на дрожжах, протыкать набухшую массу вилкой и ставить в духовку: теперь будет вкусно пахнуть, пусть и недолго. Вернуться к Касперу, с улыбкой на подносе и подтаявшим маслом. Андреа-умница заставляет себя присесть. Рука пожимает ее руку, она пожимает в ответ. Мимолетное чувство «здесь» и «рядом», но вот доносится запах пива, и аппетит пропадает. Телеэкран озаряет Каспера нездоровым светом. Он жив, но он где-то далеко, и Андреа прижимается к нему, чтобы он прижался к ней – биение сердца наперегонки, в такт, – но он говорит, что ему тесно, улыбается и открывает новую банку пива.

На стене висят скрипки. Андреа скучает по его игре, по этим красивым звукам. Идет на кухню, закрывает дверь. Андреа-умница садится на стул, раскачивается вперед и назад, плачет.

Поцелуй

Стоять в классе, но необычном: мольберты, испачканные краской халаты. Новый бедолага-натурщик, которому приходится менять позу каждые десять минут, пять минут, минуту. На этот раз – темнокожий мужчина. У него красивое тело, в меру мускулистое – не гора мускулов, а сплетение сухожилий. И иссиня-фиолетовый член.

Лайла – как всегда, в кожаных брюках – наклоняется к Андреа:

– Жалко, что эскизы черно-белые.

Андреа хихикает, хотя знает, что на занятиях с натурщиком смеяться строго запрещено, иначе натурщик или натурщица может подумать, что смеются над ним или над ней, и больше не придет. А желающих позировать обнаженными найти нелегко.

Андреа возится с ногами. Она всегда рисует лицо слишком большим и слишком низко, так что ноги не умещаются на листе. Преподавательница ходит с костылем, то и дело используя его вместо указки.

– Прежде всего нужно применять глазомер и измерять пространство карандашом, – сурово произносит она, обращаясь к Андреа. – Что это ты нарисовала? Одна нога намного длиннее другой, а половому члену ты уделила слишком много внимания.

Андреа краснеет, а Лайла смеется так громко, что ей приходится выйти, чтобы обладатель лилового сокровища не оделся и не ушел. Андреа следует за ней, они сидят в комнате отдыха и, как говорится, пытаются взять себя в руки.

– Послушай, – произносит Лайла, не прекращая смеяться, – может быть, сходим куда-нибудь вечером?

– Конечно, – отвечает Андреа, тотчас же чувствуя прилив энергии, возвращается в класс, в котором слышно лишь поскрипывание мелков. Нарочно рисует крошечную голову, ноги без ступней и огромный, заштрихованный черным член. Комкает лист, прежде чем преподавательница успела заметить.

* * *

Как избежать хаоса, как научиться балансировать между глубинным и поверхностным? Чтобы не становилось скучно, нужно менять язык и образ.

«Разумеется, невозможно каждый день носить одно и то же лицо», – думает Андреа, стоя перед платяным шкафом, раскрасневшись от непонятного ей напряжения. Лицо – по крайней мере по ощущениям – от частой носки пачкается и мнется так же, как и платье из тонкой материи. Всем видно, что нужно надеть новое, что платье пропахло потом и затхлостью. Андреа меняет одежду каждый день и при первой же возможности покупает другую. Одежда вбирает в себя воспоминания. Иногда, надев любимую футболку, она вдруг чувствует: нельзя, эта из больничных времен, а эта – любимая футболка Лувисы, а эта не нравится Касперу или даже слишком нравится, но не так, как надо.

Что ты имеешь в виду, Андреа?

НЕ ЗНАЮ, Я ЧТО, ВСЕГДА ДОЛЖНА ЗНАТЬ? Я НЕ ОБЯЗАНА ВСЕГДА ВСЕ ЗНАТЬ!

Надо переодеться.

Надо щекотать Каспера по утрам, чтобы он злился, потому что он жутко устал! «Потому что надоело», – раздается эхом. Потому что он подавлен. Какое неутешительное слово! Надо найти другое. Сердитый, безрадостный, больной на голову! Андреа знает, что это несправедливо. Знает, как глубоко в себя можно уйти, но ей кажется, что Каспер просто лежит и ждет, а ожидание безжизненно. Он выбирается из постели и плетется на кухню, а взгляд его где-то – как говорится, вдали. Вдали – красивое и необычное слово.

Он словно не видит ее. Будто не осознает, что она рядом, абсолютно реальная, что он любим. Неужели он не понимает, что она его любит? А если понимает, почему не придает этому значения? Неужели любовь Андреа – просто пшик в сравнении с его огромной болью? Каспер откупоривает пиво, и еще пиво, и еще пиво, а Андреа кудахчет, как мамаша: «Хочешь бутерброд?»

– Я не голоден.

Может быть, она виновата, может, в ее взгляде читается отвращение? Каспер лежит и действительно пахнет гнилью. Андреа становится сверхактивной, бегает вокруг и хватается за все одновременно. Хочется столько всего сразу, что начинает болеть живот. Хочется, чтобы вокруг бурлила жизнь! Хочется ярких цветов и стремительных движений. Совсем не хочется лежать рядом, обнимать и шептать: «Ну ничего, ничего», как бы ни сближал их этот жест. И она носится вокруг с кисточками в руках, говорит и нарочито громко смеется над тем, что показывают по телевизору, который Каспер не хочет смотреть, а в ванной фальшиво поет.

– Андреа, пожалуйста, потише. – Измученный голос: ну конечно, у Каспера абсолютный слух, он не выносит фальшивых звуков, он же говорил. Андреа следовало бы помнить об этом, но она больше не в силах красться на цыпочках, она устала намазывать маслом куски хлеба, черствеющие при свете телевизора.

Андреа выбрала одежду, обвела глаза черным, на губы – фиолетовый, волосы несгибаемо торчат вверх, ОНА НЕ БУДЕТ ПЛАКАТЬ.

– Я пойду гулять с Лайлой.

«Да с кем угодно я пойду гулять, прочь, Каспер, прочь, подальше отсюда», – говорит она своему отражению, корча гримасы. В ней есть какая-то сила, которая поможет ей пережить что угодно – любую смерть, любое расставание. Она принимает таблетку «Имована», чтобы усилить это чувство. Андреа не собирается сидеть рядом, держать полумертвую руку, съеживаясь до тех же жалких размеров. Она приготовит коктейль, будет громко петь в ванной, добавит еще черного и фиолетового.

* * *

Андреа с Лайлой в «Упландс», она достаточно пьяна, стоит у бара и думает о кольцах дыма, о Диснее, а не о Каспере. Он всего в километре отсюда и, конечно же, считает ее предательницей. Кто я? Ты сказал – предательница? Кто бы говорил! Нет, Андреа ЖИВЕТ. Она живет в ожидании несбыточного, она упивается им, она поправляет макияж, улыбается всем несчастьям и вовсе НЕ ПЛАЧЕТ. Лайла танцует с парнем в черной одежде, которого заранее присмотрела. Андреа одета в желтое, ей нельзя никого присматривать, таково неписаное правило, но она все равно украдкой бросает взгляды и улыбается. Каспер где-то далеко, он не возражает, он словно слепоглухонемой.

Еще один коктейль, как в плохом ресторанном романе, где главный герой сидит, лежит, философствует, но так и не приступает к действию. Но ведь Андреа действует? Она уже не чувствует под собой ног. Коктейль за коктейлем наполняет себя жизнью, думая о Лувисе, которая железной рукой вернула Карла домой, принудив к семейной психотерапии, – нельзя опускать руки! Обо всем нужно говорить или по крайней мере пытаться. Нельзя просто так легкомысленно исчезнуть. У них же дочери! И была любовь, не так ли? Взять и бросить все – так не делают, но так ли все было? Андреа ни черта не знает. Не знает Карла. Знает ли она Лувису? Железная рука, несгибаемая воля. Андреа смотрит на свои руки, которые держат бокал, они хотят удержать Каспера. Хотят прижать его к себе, чтобы стать единым телом. Хотят оттолкнуть его от себя как можно дальше.

Как отличить любовь от страха одиночества? Какое хлипкое слово – «любовь». Нереальное, почти смешное. Уничтожить что-то, будто ради любви вечно надо чем-то жертвовать, – разве это так?

Еще коктейль, здесь ее знают. Парни в баре улыбаются. Флиртуют? Андреа кажется себе такой красивой в желтом – как СОЛНЦЕ. Она тоже может сиять! Может двигаться как угодно, и никто ничего не скажет, никто не будет диктовать условия. Громкая музыка: «Just Like Heaven»[26]26
  «Совсем как в раю» (англ.) – песня группы The Cure.


[Закрыть], танцующие, смеющиеся люди… наверное, счастливые. Или просто пьяные: никаких проблем.

Карл. Если бы он поднялся по винтовой лестнице сюда, в бар, она угостила бы его кофе «Нельсон» с двойной порцией сливок. Можно смеяться в сгущающейся темноте, которая клокочет внутри, как вулкан, – скоро покажется горячее, красное, Карл. Рано или поздно жар настигает. Был ли ты счастлив с Маддаленой? Счастлив ли ты со мной? Бармен угощает Андреа орешками. Он не понимает, что она боится жира. А чего ты боишься, Карл? Разоблачения тайн, после которого ты окажешься еще большим подонком. Но ведь это не так? Если тайны перестанут быть тайнами, если они превратятся в слова, в разговор, может быть, тогда все станет мельче и вовсе исчезнет. ПШИК! А ты, Андреа, чего ты боишься? Рядом возникает Эва-Бритт, бархатный костюм наряднее обычного.

Я боюсь, что Каспер умрет. Я хочу дарить ему радость. Хочу стащить его с засиженного голубого дивана, но я же не воскреситель, я даже не умею оказывать первую помощь. Стеснялась приседать на корточки перед резиновой куклой в школе, прижимать губы к резиновому рту. Целовать куклу. Нет, не целовать – вдыхать в него воздух, творить его своим дыханием. Я всего лишь Андреа, у меня неловкие руки.

– Еще коктейль?

Кокетливый бармен. Как легко заигрывать с людьми, когда никто не видит, что там, внутри. Она кивает. Улыбается. Наклоняется и ловит его запах, биение его сердца. Она просто хочет жить!!!

Лайла вытаскивает ее на танцпол. Свет рампы и сбивающие с ног звуки. Андреа пьяна, это заметно: она раскованно улыбается, на танцполе и Карл, и Лувиса, и Маддалена, и Арвид, и София – только в чужом обличье, расслабленные, счастливые, в танцующих телах блуждает не один бокал вина. «Я всех вас люблю!» – хочется ей крикнуть, хочется обнять их, обнять всех сразу одним движением. Какой-то мужчина (мальчик) ловит ее улыбку, улыбается в ответ и подходит к ней:

– Давай выйдем на минуту?

Андреа следует за ним. «Мне идти, мне бежать, мне на месте не стоять». Они выходят глотнуть свежего воздуха, и у него блестят глаза, он смеется и говорит то, что ей уже известно, но все равно не до конца ясно, – что она красива. Она говорит «спасибо», объясняет, как трудно принимать такие слова.

– Их не пропустишь мимо ушей, – говорит она нарочито небрежно, – если тебя всю жизнь называли уродиной.

– Тебя? Трудно поверить.

Слегка раскрыться перед посторонним, принимать комплименты. Обнажить немного черноты, одновременно улыбаясь. Это так интересно.

Он берет ее за руку, уводит обратно на танцпол. Нет, не уводит – Андреа идет сама. Они танцуют медленный танец, прижимаясь друг к другу, – ведь так и танцуют медленные танцы. Она чувствует удары его сердца, быстрые, радостные, и поцелуй – но ничего больше, абсолютно ничего! То есть да, несколько поцелуев, держась за руку, и еще поцелуй, но больше ничего. Он хочет, чтобы она пошла с ним домой.

– Я замужем.

Он отпускает ее, будто обжегшись.

– Почему ты ничего не сказала?

– Не знаю.

Он все равно протягивает Андреа листок с номером телефона – если она вдруг захочет… Ну, просто встретиться, выпить кофе, познакомиться поближе. Она берет листок, сгибает и кладет в карман.

– Мне надо домой.

Улицы пусты. Темно. Сначала Андреа идет медленно, потом пускается бегом. Несется перебежками, задыхаясь, и Каспер возникает лишь тогда, когда Андреа, переступив порог, падает рядом с ним. Его лицо наполовину скрыто одеялом. Он крепко спит. Андреа и большая, и маленькая одновременно.

– Люби меня, несмотря ни на что, что бы ни случилось, вечно. – Она шепчет это ему на ухо, целует его в лоб, ложится на спину (она никогда не засыпает лежа на спине), смотрит в потолок: там все те же лица – теперь они осуждают ее. Лувиса, Лина-Сага, София и Арвид. Карл. Она должна понять, какую ошибку совершила, как больно бывает от таких ошибок.

Андреа на спине, на потолке вертятся лица, голоса, рядом с ней – Каспер, который не хочет жить, а она даже не может его утешить. Не может даже быть рядом, когда нужно. Нужна ли она? Предательская тяга к непостижимому иному.

Из голубой телефонной трубки

На этом все не заканчивается. Нет, разумеется, все продолжается.

Каспер снова в больнице, в Сто шестом отделении. Андреа тяжело, Андреа все равно, Андреа вздыхает с облегчением. У Андреа краска на руках, она вытирает их о белый холст. Сегодня им можно рисовать что угодно. Есть натюрморт с овощами и осколками горшка, привлекший к себе внимание большинства. Преподаватель работает с освещением, чтобы тень падала на клетчатую ткань наиболее интересным образом, почесывает бороду, меняет местами морковь и брюкву.

Андреа взяла зеркало. Она поворачивается к нему, смотрит на себя. Сейчас она будет рисовать это лицо. Она делает набросок углем – большие глаза, большой нос, кривые губы. Тонкая шея и волосы, торчащие прямо вверх. Затем она рисует желтым лицо – сияющим желтым, зеленые тени, голубые глаза, как есть. Она рисует, смотрит в зеркало, на холст. Преподаватель стоит у нее за спиной – пусть говорит что хочет, он не может сказать, что она делает не так. Он ничего не говорит. Она смотрит на саму себя на холсте. Глаза испуганные.

* * *

У Андреа внутри пять таблеток, она на кухне. Телефон, она набирает рабочий номер Карла.

– Привет, это Андреа, нам нужно поговорить. Все рушится, и, по-моему, ты можешь мне помочь.

Карл откашливается.

– Что случилось? – Голос встревоженный, он сидит в своем офисе за рабочим столом. Она знает, как он выглядит, он так непохож на себя: у него важная работа, встречи и коллеги, значимая должность. Она не вписывается туда. Набирает воздуха в легкие: – Мне просто нужно знать, мне нужно узнать больше, может быть, тогда я лучше пойму саму себя – почему я делаю то, что делаю, почему все так, как есть. – Она говорит быстро, чтобы успеть, снова набирает воздуха: – Я просто хочу узнать… когда ты уезжал, когда я была маленькая, что тогда произошло?

– Почему ты думаешь, что я могу помочь?

Ей слышно, как он крутится на стуле, у него обкусанные ногти – такие обкусанные, что ей всегда кажется, что ему больно.

– Не знаю! – голос срывается. – Расскажи что-нибудь, что угодно, я же знаю только, как ее зовут. – Эти слова она произносит шепотом, и что же говорит Карл? Он говорит:

– Не думаю, что те события имеют какое-то отношение к твоей нынешней жизни.

Он снова откашливается. У него нет времени на этот разговор.

– Но я думала… что это бегство… что я убегаю от Каспера… как ты бежал от Лувисы, и поэтому… я хочу узнать больше, понять, что произошло… тогда.

– Мне очень жаль, но я не могу помочь тебе. – Покашливания перерастают в кашель. – Это было так давно. Не понимаю, каким образом это может тебе пригодиться.

– Но Я ЖЕ ГОВОРЮ, что пригодится! – Не надо отчаяния, Андреа. Не надо сердиться, иначе он замолчит. И он умолкает. Она слышит, как вращается стул.

– Послушай, у меня встреча… Мне очень жаль, но мне нужно идти…

Когда ты вернешься?

Она смотрит на засушенный свадебный букет, который висит на полке около раковины. Если к нему притронуться, осыпаются лепестки. И каждый раз, когда они осыпаются, Андреа чертыхается. Ей не хочется, чтобы букет становился меньше. Не хочется слышать хруст, который раздается всякий раз, когда она касается букета.

Грязной посуды все больше, Андреа смотрит на полку. Вот розовый камень – розовый кварц? Свадебный подарок, который что-то означает – что? Наверное, любовь. Романтику и верность до гроба. Фотографии в деревянных рамках. Каспер и Андреа танцуют. На это фото не наглядеться вдоволь. Лицо Каспера, ее лицо, они вот-вот поцелуются. Стройная пара, счастье во плоти, а что теперь? Поцелуи юноши и листок с номером телефона. Мы вечно будем искренни друг с другом. Пять таблеток открывают путь. Путь к чему? Это не путь наружу, туда ей не нужно. Андреа хочет внутрь. Она грызет ногти. Что сейчас делает Маддалена? Счастлива ли она, красива ли? Сильно ли они любили друг друга – Маддалена и Карл? Была ли она, как тот парень в «Упландс», возможностью вырваться, освободиться – от чего?

Каспер в больнице. Как она может?

Андреа наклоняется вперед, нарочно касаясь свадебного букета, и он с хрустом осыпается. Цвета почти полностью поблекли. Каспер лежит на казенной простыне и хочет не-жить, а она делает только хуже. Ее рука с обручальным кольцом – в чужой руке. А Каспер лежит в тщательно заправленной постели, и его запах смешивается с казенным больничным, и Андреа любит Каспера.

Как можно делать больно тому, кого любишь? Это невозможно понять. Карл, любил ли ты Лувису? Можно ли любить слишком сильно и потому бежать прочь, из страха задохнуться? Как – задохнуться близостью? Но ведь так не бывает. А может быть, не вынеся расставания?

Вечер. Она включила музыку. «Time takes a cigarette, puts it in your mouth»[27]27
  «Время берет сигарету, кладет ее тебе в рот» (англ.) – строчка из песни Дэвида Боуи «Rock ‘n’ Roll Suicide».


[Закрыть]. Звонит телефон, она берет голубую трубку.

– Каспер и Андреа. – Но сейчас здесь нет Каспера, только Андреа и кот цвета Каспера.

– Это Каспер.

– Привет, как у тебя дела, как ты?

– Я скучаю по тебе.

Мы должны говорить друг другу правду, мы не должны лгать. Только любить и уважать, быть друг для друга тем или той единственной. Не предавать, не делать больно, не изменять. Мы должны быть друг для друга самыми важными людьми, и потому правда превыше всего. Мы должны любить друг друга в беде и в радости, пока смерть (ты чуть не умер, Каспер!) не разлучит нас.

– Каспер, мне нужно кое-что тебе рассказать.

– Ага… – слышен страх. Понятно, ведь если представить себе, что эти слова произнес он… Жестокая мысль: лучше двадцать таблеток, Каспер, чем один поцелуй. Будто близость со смертью надежнее близости с другой, не с Андреа. Но обниматься со смертью… этого не увидишь! И все-таки. Она дрожит, это видно по рукам. Она уже не помнит лицо того парня.

– Тем вечером, когда я ушла с Лайлой… – сказать ВСЕ или часть всего? Быть честной до конца или остаться эгоисткой, которая боится его потерять? – Мне… мне понравился один человек…

– Как? Что ты хочешь сказать?

– Я танцевала с ним, и он мне понравился, вот и все.

– Что значит – все?

– Больше ничего не было.

– Ты только что сказала, что он тебе понравился.

– Но мы ничего не делали. То есть мы танцевали, да, но больше ничего.

– Почему ты ничего не сказала?

– Я подумала, что… не стоит…

– Но мы же обещали друг другу, разве не так? Как только что-нибудь, что угодно – мы сразу же расскажем друг другу, разве ты не помнишь?

– Я знаю, мне очень жаль. Но я так боюсь потерять тебя. Поэтому я ничего и не рассказала…

– Но ты же только что говорила, что не сказала потому, что ничего не было?

– И поэтому тоже. Но больше – потому что боялась.

– И правильно делала.

– Что?

– Что боялась.

– То есть…

– Похоже, ты меня потеряла.

Андреа мчится в больницу, минуя все неважное, прямиком к Касперу. Он спит. На стене карикатура, которую Андреа вырезала для него: мужичок сумасшедшего вида лежит на диване у психолога, которого видно со спины, и психолог пишет в блокноте: «Совсем чокнутый». Андреа написала письмо. Она не решается разбудить Каспера и столкнуться с его злобой. Она хорошо пишет письма, она умеет выражать мысли на бумаге. Раньше она мечтала онеметь, чтобы избавиться от слов на языке: нелегко правильно выразить мысль без подготовки, особенно если дрожишь всем телом, а уши пылают от напряжения. Андреа попыталась объяснить свой страх и свою любовь. Они идут рука об руку. Каспер, не бросай меня.

У кровати, на которой спит Каспер. Хочется лечь рядом, разбудить его поцелуями. Уходит с колотящимся сердцем, быстро, прочь, подальше оттуда.

Снова звонок телефона, Андреа на полпути между сном и явью.

– Какого черта ты оставляешь записки, что это за манеры? Какая трусость!

Может быть, и к лучшему, что все получается так. Она недостойна его. Разумеется, она плачет. Это нелепо (все нелепее с каждой слезинкой), но Андреа не в силах остановиться. Плачет до опустошения, на кухне, вытаскивая из буфета, из шляпной картонки упаковку «Имована» – он не сделает жизнь лучше, но поможет сию минуту. Справиться с собой. Найти в себе силы еще немного прожить. Жить во всем этом.

– Я не знаю, как мне быть, Каспер. Что сделано, то сделано. Я хочу, чтобы всего этого не произошло, чтобы меня не было, чтобы у тебя была другая, лучше…

– Андреа, послушай меня. Я люблю тебя. Но пообещай, что ничего подобного больше никогда не произойдет.

Как можно обещать такое? Но обещания – хорошая вещь, они связывают, и ведь если решить для себя, то ничего подобного больше и вправду не произойдет, разве не так? На ошибках учатся, правда? Если подумать: «Я подошла слишком близко, в следующий раз так близко не подойду».

– Да, обещаю, конечно же, ничего такого больше не будет. Я тоже очень сильно тебя люблю. Ты скоро вернешься домой?

* * *

Голубой диван и любовь. Андреа зажгла свечи, на улице светит солнце.

– Может быть, пройдемся?

Каспер кивает. Они выходят на солнце.

– Сходим в город?

Каспер кивает. Они идут по магазинам, она покупает ему вещи: цветок, джемпер – Касперу он очень к лицу. Его взгляд становится немного другим. Она хочет угостить его в кафе.

– Заказывай что угодно!

Он берет черный кофе и шоколадное пирожное со взбитыми сливками.

– А ты? Ты что-нибудь будешь?

– Я возьму кофе.

– И больше ничего?

– Ну… какое-нибудь маленькое пирожное, с орехами.

Они сидят на мягком, потертом красном диване в кафе «Сторкен». Каспер благодарит за кофе и за джемпер (небесно-голубого цвета), и за цветок (оранжевую герберу). Он берет кусочек шоколадного пирожного со сливками, хочет угостить Андреа. Она смотрит на сливки и качает головой. Такой красивый день. Его нельзя портить.

– Наверное, я должен сердиться, – говорит он, – но не могу.

– Ты имеешь полное право сердиться. – Она сжимает его руку – сильно, ей хочется, чтобы он слегка вскрикнул.

– Но я тоже не ангел.

– Просто тебе плохо.

– Но тебе тоже.

– Ну ладно, произошла ошибка, но теперь все снова будет правильно.

– Не может все быть правильно. – Каспер улыбается и берет кусок пирожного, щедро украшенного сливками.

– Но мы можем быть внимательнее друг к другу с этой самой минуты.

Андреа улыбается и вдруг замечает, что съела свое пирожное, съела бездумно, без наслаждения.

– И все-таки мне следовало бы посердиться подольше, но ты же знаешь, какой я. – Знаю ли я, Каспер? – Я не умею. Не смею. У тебя лучше получается выражать чувства.

– Но я вовсе не хотела тебя ранить.

– Знаю, – он все еще улыбается, уголок рта подергивается, – но посердиться стоило бы.

Он вертит свое пирожное так и этак, берет еще кусок, откладывает ложечку в сторону. Андреа позвякивает кофейной чашкой. Красивая чашка: миниатюрные лошади и женщины в позолоченных платьях. Каспер ковыряет пирожное, но больше не ест. Солнце светит в окно у них за спиной.