Текст книги "Шоколадный папа"

В ожидании Маддалены – 2

Андреа, облаченная в платье с высокой талией, лежит в шезлонге. Рядом – секретер со створкой, опущенной, как разводной мост. Складной нож. На створке лежит складной нож, которым можно вскрывать конверты. Но Андреа никто не пишет, и складным ножом она чистит ногти. Хотя и ногтей у Андреа нет, и нож ей нужен, чтобы заколоть Маддалену.

Андреа ждет ее.

Андреа лежит, прижав тыльную сторону ладони ко лбу. Подумать только, даже у ладони есть тыл. Занавески шуршат от дуновения ветра. Из окна доносятся городские звуки. Шлюхи окликают повозки. Андреа держит в руках зеркало и любуется своим лицом. Высокие скулы – почти такие же высокие, как у Лувисы. Лувиса и Андреа могут состязаться в блеске, могут подносить друг другу зеркала, отражения в которых заранее подретушированы.

Супруг Андреа в море – эй, корабль! Какое ей дело? Его не будет год, а то и больше. Эй, корабль – ну и что? Может быть, он уже утонул. Андреа никто не нужен, кроме нее самой и ее красоты. Вот так.

Она встает и идет к окну. Шелк скользит по полу, но пол чист. Андреа думает о своем супруге-мореходе. Гонит прочь мысли о его бесспорно прекрасном члене… и еще более прекрасном, если это возможно, лице. Супруг должен уяснить одну вещь: если он привезет домой гонорею или чужой запах, если тайна каким-то образом откроется (а разоблачение не заставит себя долго ждать), то она… Андреа не может придумать, что сделает, если… ее взгляд падает на нож. Таким ножом многое можно сделать, кроме как вонзить в Маддалену.

Ибо теперь Андреа отомстит за свою мать – и отца, который, разумеется, стал жертвой жестоких и оскорбительных посягательств Маддалены.

Можно ли убить из пневматического пистолета?

Лицо Маддалены трепещет в прихожей. Если бы у нее были глаза, Андреа могла бы уставиться на нее и смотреть.

Почему ты забрала у меня Карла?

Голубой диван затерт до тоски. Хорошо бы сменить обивку. Но голубой – любимый цвет Каспера. А любимый цвет Андреа – оранжевый. Такая у них и квартира: оранжево-голубая. Андреа смотрит на Каспера, который сидит в кресле. Ей хочется сказать, промурлыкать что-нибудь, но вместо этого она идет на кухню и включает кофеварку.

– Хочешь кофе?

– Конечно.

Так много табу. Так много запретных тем. Вопросы, на которые не будет ответов, – вопросы, которые никогда не прозвучат. По всей квартире – минные поля. То, что объединяет Каспера и Андреа, громыхает в шкафах. Что-то должно произойти! Андреа берет в руки розовый кварц и думает, не бросить ли его об пол – БАХ! Но не бросает – зачем? На днях она кинула на пол одну из свадебных чашек, и та, конечно же, разбилась. «Я не нарочно», – думала Андреа, глядя на четыре голубых осколка. Каспер прибежал на кухню:

– Что случилось?

– Уронила чашку.

– Как жаль, она такая красивая…

– Была красивая.

Так что Андреа просто слегка раскачивает полку: фотография танцующих Каспера и Андреа падает, свадебный букет теряет лепестки. Каспер ничего не замечает, звук телевизора заглушает все остальные. ДАВАЙ, РИКИ, ДАВАЙ! Потрясающий набор ножей всего за 399,99 кроны! Присцилла Пресли демонстрирует накладные локоны. Каждый может добиться идеально рельефного живота и упругих бедер, это совсем не трудно! Нужны только время, силы и деньги.

За окном солнце.

За окном весна, переходящая в лето, летнее тепло. Андреа идет к зеркалу в прихожей. Кажется, она располнела? Задирает рубашку, трогает живот – НЕТ! С этим покончено! Тело не главное. Кофе готов. Андреа знает, что Касперу нравится ее внешность, но дело не в этом. Она хочет, чтобы Каспер смотрел вглубь нее, видел весь ее образ. Она наливает кофе в оставшуюся одинокую свадебную чашку и в подаренную Лувисой чашку с цветами. Может быть, нужно быть более открытой – вдруг он последует ее примеру? И все станет хорошо. Они по-настоящему заговорят о своих чувствах, у него откроются глаза, он не будет лежать на диване, заливая тоску пивом, перестанет быть таким отстраненным. И Андреа будет не просто руководить процессом – сама она может, например, начать есть более жирную пищу: двадцативосьмипроцентный сыр, больше масла…

Но это же нереально!

Эва-Бритт говорила, что нельзя загонять себя в новые условия. Нужно прислушиваться к своим ощущениям, действовать не торопясь. Не стоит пытаться бежать, едва научившись ползать. Четырехпроцентный сыр подходит Андреа больше: ее не мучают угрызения совести. Но с другой стороны, Эва-Бритт говорила, что нужно стараться и пробовать новое, что иногда надо брать быка за рога, что новые начинания и направления – это важно. Например, съесть целиком большую шоколадку и посмотреть, что из этого выйдет. Не дать панике овладеть собой.

Она несет голубую чашку к дивану.

– Спасибо, – говорит Каспер. Они мгновенно обмениваются взглядами, и Андреа уносит свой взгляд вместе с чашкой в цветочек в кабинет.

Открыта еще одна банка пива: устрашающий звук. Бодрые голоса девиц в «Телемагазине». Переключение с канала на канал. Будничное шипение колбасы на сковородке. Затем обратно на диван, над которым висит оранжевая картина с темно-синими печальными островами облупившейся краски.

Андреа весь день писала портреты, один из них – портрет Каспера, который она ему не покажет. У него мертвый вид: бледное лицо, впалые щеки. Андреа берет фотоальбом, который нашла в кладовой, разыскивая фотографии Карла в молодости, и садится рядом с Каспером. На одной из фотографий Карл сидит на берегу, щурится на солнце и улыбается фотографу – Лувисе? Андреа хотела бы знать, что он чувствовал в то мгновение. Любил ли он Лувису так же, как она любит Каспера?

Щелчок: открыта еще одна банка. Бульканье, глоток за глотком.

– Хочешь посмотреть фотографии?

– Нет, лучше не надо.

Андреа все-таки кладет альбом Касперу на колени. Переворачивает страницы. Каспер одним глазом смотрит в телевизор, другим – на фотографии.

– Это мой первый мальчик, – говорит Андреа.

Каспер выбивает альбом у нее из рук.

– Я же сказал, что не хочу слышать о твоих проклятых бывших! Ты хочешь, чтобы я ревновал, или что тебе нужно, черт побери?

– А разве ты не ревнуешь? Иначе почему бы…

– Хватит меня провоцировать, меня тошнит от этого! – Он делает звук погромче.

– Черт, как же ты мне надоел, – бормочет Андреа и берет в руки альбом, поглаживая обложку. Там, внутри, ее жизнь, которую он не хочет видеть.

– Так проваливай, – шипит Каспер, свернувшись змеей на диване, – иди к тому парню, который тебе тогда так понравился. На кой я тебе сдался?

– Вот уж действительно.

– НУ ТАК ПРОВАЛИВАЙ!

Андреа закрывает за собой дверь кабинета. Вечера такие странные. Иногда он приходит к ней потрепаться после нескольких банок пива и говорит не своим голосом, не своими словами – Андреа едва смеет взглянуть на него. Огрызается, чувствуя холод внутри.

«Я тебя не узнаю», – произносит холод. Непонятно, почему эти слова обладают такой убийственной силой, но они действительно сражают наповал. Каспер немедленно уходит: Андреа убила браваду. Она вспоминает, как Карл иногда приходил домой с какого-нибудь делового ужина в легком подпитии. Случалось это редко – может быть, всего пару раз, – но казалось, что часто. Лувиса не могла уснуть до его прихода, лежала на колючем розовом диване, и перед глазами у нее наверняка были самые неприятные картины. А Андреа в те времена обитала внутри Лувисы, видела все ее глазами. Видела, каким непохожим на себя был Карл, когда от него пахло спиртным. Чужой в доме. Лувиса шла ему навстречу, скрестив на груди руки, приближалась, но не подходила слишком близко. Андреа не пом нит, какого цвета были стены в прихожей. Коричневые или оранжевые? Позже прихожую оклеили обоями – зелеными с желтым. Андреа лежала в своей болотно-зеленой комнате и прислушивалась, пытаясь понять: почему Карл так плохо обходится с Лувисой? Снова и снова. Слезы Лувисы и гневный голос Карла – а может быть, все было не так? Лувиса сопротивляется, а Карл пытается… Карл не сдается.

– Послушай. Прости меня.

Он догнал ее. Глаза его блестят, но не от слез – если бы только они блестели от слез! Он кладет руку ей на плечо – если бы только Андреа могла что-нибудь почувствовать, если бы от его прикосновения, как раньше, порхали бабочки!

– За что?

– За то, что я выбил у тебя из рук альбом. – Он улыбается, склонив набок голову. – Просто мне неприятно. Мне плевать на твоих бывших. Я люблю тебя.

– Вот как, – отзывается Андреа. Я ТОЖЕ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ – ХВАТИТ КИСНУТЬ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! – Я буду рисовать.

– Удачи, – говорит он – непонятно, с иронией или серьезно. Произносит эти слова, улыбаясь, бодро. Андреа идет в кабинет, и рука Каспера соскальзывает с ее плеча.

Иногда Андреа так счастлива с Каспером – вот о чем она думает, глядя на карикатурный портрет. Она прячет его за другими картинами, достает новый холст. Порой она настолько счастлива, что не знает, кого благодарить за то, что все так получилось. Может быть, никого и не надо благодарить. Андреа делает фон красным. Смотрит на фотографию Карла. Слышит, как Каспер выходит на балкон. Он курит, глубоко затягиваясь, и в голове его вертятся образы и мысли, интересно – какие? Что он видит, кроме стоянки и саженцев Андреа, которые медленно тянутся вверх, туда, где должно быть солнце? Андреа берет в руки фотографию Карла. Он курит. Взгляд – мимо фотоаппарата, за которым скрывается Лувиса. Андреа кажется, что он в своем собственном мире. Возможно, его раздражает, что Лувиса фотографирует: щелк, щелк, улыбнись! А может быть, он и вовсе не замечает ее. Андреа берет желтую и белую краску и выводит контур лица. Ей не нравится, что Каспер курит, но нравится его запах после сигареты. Она без конца повторяет, что ему пора бросать. «Я хочу жить с тобой долго», – говорит она ему и сердится, что его это не волнует, что для него это не так важно, как для нее… ведь иначе бы он бросил курить?

Андреа рисует контуры глаз, и вдруг – БАХ! Выстрел?

Она несется к балкону. Каспер хромает.

– Я просто попробовал, – говорит он, – пневматический пистолет.

– Что ты попробовал?!

– Прострелит ли насквозь. – Он показывает голень, ухватив складку кожи. – Вот здесь.

– Да ты ненормальный!

– Зато ты слишком нормальная! Только и делаешь, что злишься! Мне что, нельзя повеселиться? – Он хромает за очередной банкой пива.

Андреа опускается на диван перед телевизором. Каспер садится рядом, кладет голову ей на плечо.

– Прости.

– За что?

– За то, что я сказал. Я ведь люблю тебя. – Он гладит ее грудь поверх рубашки.

– Мне не нравится, что ты так много пьешь. – Она отодвигается в сторону, его голова оказывается у нее на коленях. Его красивые глаза смотрят на нее – впрочем, они уже вовсе не такие красивые. Андреа отводит взгляд.

– Но ведь у меня нет собственной жизни! У тебя картины, слова, у тебя внутри все время что-то происходит, а у меня… мне кажется, что у меня ничего нет. Даже тебя.

– Не говори так, ты знаешь, что это неправда.

– Но мне так КАЖЕТСЯ. Будто я тебе скоро… надоем. – Он отводит взгляд, делает еще глоток пива. – И я тебя понимаю.

– Прекрати, ты мне вовсе не надоешь, и вообще у тебя столько всего – твоя группа, музыка…

– Мне уже неинтересно…

– Но ведь потом снова станет интересно!

Андреа слышит, как неискренне-ободряюще звучат эти слова. Внутри клокочет злоба.

– А что если не станет? – Он умолкает. Она переключает канал. Восемь часов, начинается сериал, который они обычно смотрят вместе. Вдруг Каспер выпрямляется:

– Знаешь что…

– Что? – Тот же притворно-бодрый, раздраженный тон. Упрямая жена – ненавистный образ.

– Может быть, обратиться к врачу?

– Зачем? Ты о чем?

– Просто… когда свинец начнет распространяться – ну, в ноге, – можно умереть.

Каспер звонит в больницу «скорой помощи» и отправляется туда на такси. Андреа сидит рядом с ним и держит за руку.

– Почему ты ничего не сказал? Я же не знаю, как действует такое оружие. Почему ты не сказал, что это опасно? – Она гладит его по руке, пожимает ее, держит в ладонях.

– Я не подумал. Мне казалось, что это не имеет значения.

Пулю – если это пуля – удаляют, Каспер остается на ночь в больнице. Снова под присмотром. А Андреа совсем ничего не видит.

Она возвращается домой и складывает пустые банки из-под пива в пакет: на вырученные деньги можно купить что-нибудь для Каспера.

Снова у холста. Контуры папы. Она не может нарисовать его глаза. Пытается снова и снова, но ничего не выходит. Получаются щелки – ни зрачка, ни радужки, только узкие черные полоски.

Каспер даже сливки не забыл

– Я понял, – говорит Каспер, вернувшись из больницы. У него почти белое лицо, Андреа обнимает его – он дрожит. Делает глубокий вдох. – Я понял, надо завязывать, да?

Андреа кивает.

– Йеппе сказал мне на днях, то есть он просто спросил, не слишком ли много я пью. Я тогда подумал: «Как он может, он же мой лучший друг», но теперь… – Андреа видит слезы на глазах у Каспера, она обнимает его еще крепче. – Теперь я думаю – как я мог!

– Не надо так думать.

– Я чувствую себя предателем. Я не понимаю, что делаю. Но я брошу, точно, это трудно, но у меня получится, правда?

– Конечно, получится! Я буду помогать тебе.

– Как же мне надоела моя жизнь.

Резкая боль в животе, в груди, но Андреа держит себя в руках. Ей хочется крикнуть: НЕ ГОВОРИ ТАК! – но Каспер такой ранимый, и Андреа просто гладит его по лбу. Он плачет, слезы капают ей на лицо.

– Все будет хорошо. – Она утирает его слезы, стараясь не оставить ни капли.

* * *

Когда есть на чем сосредоточиться, жить становится легче, не так ли?

Всякая одержимость – это божий дар. Впрочем, Андреа не верит в бога. Да и кто в него сейчас по-настоящему верит, кроме священников, монахинь и пары-тройки прочих христиан? Андреа вытирает пыль, размышляя над словом «христианин». Какой у него все же мерзкий оттенок: первая ассоциация – «скучный», и это ужасно несправедливо! Если бы Андреа знала, что бог есть, ей было бы лучше. Вот о чем думает Андреа, смахивая пыль с книг Каспера о королях и войнах, с его письменного стола, с фотографии Андреа, которая там стоит: бритая голова и обручальное кольцо, сверкающее в лучах солнца.

Скоро ее волосы можно будет собрать в маленький хвостик.

А завтра у нее день рождения.

Андреа с метелкой для пыли в руках перемещается в кабинет. Коробка с фотографиями. Она снова принимается их перебирать. Девочке Андреа исполняется три года, она сидит в пижаме с кошками и собаками на двуспальной кровати и ест торт, широко улыбаясь фотографу – Лувисе. Лина-Сага сидит рядом и смотрит на сестру, в ее взгляде – гордость, непонятная Андреа. Стены темные, как и вся фотография. В уголке виднеется рубашка, белая, с красно-черным узором. Андреа узнает эту рубашку – она принадлежит Карлу.

Таких снимков с «фрагментами» Карла у них много.

Фотография из «Леголэнда»: руки Карла помогают Андреа отмывать золото. Длинные ноги в джинсах на снимке, где они вместе едут на поезде «Лего». А вот Лувиса в вертолете «Лего», с Андреа на руках и в темных очках, видна целиком. Она похожа на Грету Гарбо, только с овечьей завивкой.

Дверь открывается и снова закрывается. Порыв свежего ветра из полураскрытого окна. Теплый ветер и лицо Каспера. Два пакета в прихожей.

– А свечи для торта есть?

– Ну разумеется, любимая.

Каспер проскальзывает к ней, чтобы поцеловать. Андреа кажется странным, что ему не становится хуже: вот уже три недели, как он бросил пить. Вчера он сказал, что когда не пьет, чувствует себя прекрасно. Так и сказал. Каспер принимает «Антабус», Андреа спрашивает, не страшно ли ему. Да, вначале было страшновато – непонятно, куда себя девать, как убивать время, но Каспер чувствует в себе новые силы. Он снова уходит на репетиции и возвращается домой.

И вот сейчас – два пакета и Каспер в прихожей. Что-то в нем непонятно веселит Андреа.

– Хорошая погода, – говорит он.

– Ага, – отвечает она.

Как бы она ни смотрела на Каспера, он не перестает быть чужим. У него подергивается веко, и Андреа сосредоточивает все внимание на этом знакомом подергивании, но и оно исчезает. Андреа переводит взгляд на пакеты:

– А ванильный соус ты купил?

– Да, и еще обычные сливки! Ты же можешь позволить себе немного в день рождения? – Он улыбается, как ему кажется, улыбкой искусителя (ох уж эти улыбки!).

Андреа помнит свой прошлый день рождения: все было по-другому. Каспер купил малиновый рулет и украсил его капелькой взбитых сливок. Мармеладный торт со свечой посередине. Она помнит, что он произнес те же слова, сказал, что она может себе позволить, но произнес их по-другому. Андреа не может объяснить, в чем разница, но в тот раз это прозвучало как-то естественно: ну конечно же, она будет есть взбитые сливки, чтобы порадовать Каспера. А сейчас ей не хочется, и она скрещивает руки на груди.

– Дело не в этом, – говорит она, – просто мне больше нравится ванильный соус.

– Но это же не по-настоящему – настоящий торт должен быть со сливками!

Откуда ему знать? Откуда Касперу знать, какими должны быть Настоящие Торты? Андреа хватает пакет и принимается разбирать его, вынимая одно за другим, ну хотя бы что-то он должен был забыть! Затем второй пакет: серпантин, фруктовый салат, консервированные мандарины, полуспелые бананы, киви, коржи для торта – хотя бы какую-нибудь мелочь! Но увы – он купил все.

Сцены из жизни так называемых супругов

День рождения. Проснуться под звуки прекрасного пения Каспера и получить чудесные подарки, завернутые в коричневую бумагу. Ежедневник из бумаги, изготовленный вручную. Цукаты. Компакт-диск с музыкой Баха. Маленький портрет Каспера в деревянной рамке: у него загадочный вид – озорной, Андреа такое должно понравиться. Ну и, конечно же, кофе и пирожное сердечком. Торт они приготовят к приходу гостей, ближе к вечеру.

Каспер носом придвигает пирожное к Андреа, она улыбается и качает головой:

– Потом съем.

Каспер тявкает, как обиженная собачонка. Смотрит на нее, широко раскрыв глаза – такого взгляда Андреа еще не видела. Она берет пирожное и целиком запихивает его в рот, изображая неземное наслаждение. Похоже, на Каспера это производит должное впечатление: он целует ее в лоб.

* * *

Андреа пьяна, Каспер – нет. Она угощает гостей тортом и украдкой бегает на кухню, чтобы подлить себе в рюмку (ради пущего красноречия). Андреа чувствует, что не может сидеть спокойно с гостями: все такие трезвые, что ей становится стыдно. Может быть, им симпатичнее Каспер, а она – его антипод, но, боже мой, это же ее день рождения! И все-таки похоже, что Каспер – в центре внимания. «Каспер-паинька», – думает Андреа. Хороший трезвый Каспер и плохая пьяная Андреа. Пошатываясь, она добредает до кровати и ложится, не раздевшись. Голова идет кругом. Андреа лежит, не закрывая дверь в спальню, и слышит, как Каспер смеется с гостями. У Андреа кружится голова, ей нравится смех Каспера, но почему-то хочется плакать. Ей приходится пить, а Касперу больше не нужно. У Каспера один концерт за другим, работы Андреа будут на выставке студентов художественного отделения – и что потом?

* * *

– Не думай о «потом», Андреа, думай о «сейчас» – чего ты хочешь, что тебе нужно сейчас? – спрашивает Эва-Бритт на следующий день, во время беседы в кабинете.

– Не знаю, – отвечает Андреа, едва не задыхаясь от благовоний. Сидеть и не знать, что ответить, все больше раздражаясь, – это невыносимо. Клише Эвы-Бритт: длинные юбки, безумные шали, не говоря уже о морковном цвете волос, который ей совершенно не идет, а Каспер сидит дома – Дома! Андреа больше не хочется лежать на бархатной обивке дивана, неловко откашливаясь. Ей хочется в коттедж к Лувисе, чтобы они вдвоем сидели за круглым кухонным столом. Карл присылает открытки из дальних стран. Лувиса их выбрасывает, Андреа хранит. Его непослушный почерк, колючее «обнимаю» и подпись.

– О чем ты думаешь? – спрашивает Эва-Бритт, пальцы которой унизаны большими невыносимыми перстнями. Андреа знает, что она хочет услышать.

– О Карле.

– Вот как? И что ты о нем думаешь?

– Что он по-прежнему иногда уезжает, а Лувиса остается дома. Что она сидит одна в доме у озера и ничего не меняется.

– Ты боишься, что ничего не изменится? – В голосе Эвы-Бритт слышно разочарование. Она надеялась услышать о ДЕТСТВЕ.

– Не знаю, – повторяет Андреа, – наверное, мне надо радоваться, быть довольной: Каспер больше не пьет и чувствует себя, может быть, и не отлично, но ведь он на верном пути… я так думаю. А я сама… не знаю.

– Может быть, ты все-таки боишься, что все изменится?

– Мне кажется, что мы двигаемся в разных направлениях. Что он рано иди поздно бросит меня, что это должно произойти.

– Тебе кажется, что так будет, или ты боишься этого?

– Не знаю.

* * *

В спальне Каспера и Андреа звонит телефон. В каждой комнате по телефону. Синий кнопочный на кухне, старомодный оранжевый в гостиной и белый кнопочный в спальне. Каспер и Андреа дремлют в постели. Почти вечер. Никто не хочет брать трубку. Никто из них не любит говорить по телефону. Неприятно вести диалог, когда не видишь лица собеседника, не знаешь, слушает он или нет. Поэтому Андреа использует простые предложения и не ведет долгих телефонных бесед – разве только с Лувисой.

– Наверное, это тебя, – зевает Каспер. – Скорее всего Лувиса.

– Нет, тебя, – зевает Андреа. – Хотят позвать на репетицию.

– Можешь взять трубку?

– Нет, ты.

– Андреа, будь так добра, возьми трубку.

Андреа берет трубку. Да, она добра. На том конце провода Лина-Сага: она плачет!

– Что случилось?

– Все кончено!

– Что кончено?

– Между нами все кончено, я его бросила! Господи, я такая ужасная…

– Ой… – У Андреа в голове самое страшное слово – «бросить». Худшее в мире слово. – Послушай… – Лина-Сага рыдает. Андреа ничего не понимает. Они же были так счастливы вместе! Они даже были похожи! Лина-Сага и ее рокер. – Не вини себя, ты же не сделала ничего плохого…

Или сделала? Слово «бросила» раздается эхом в трубке и в голове.

– Но что произошло? Лина-Сага, что произошло?

– Я влюбилась в другого – что поделаешь? Господи, я такое чудовище, он с ума сходит…

– Но ты же не могла поступить по-другому, – произносит Андреа, чувствуя, что тело застыло и окаменело, несмотря на солнечные лучи, пробирающиеся сквозь жалюзи, несмотря на объятия. – Если ты и вправду влюбилась… то по-другому нельзя.

– Я знаю, но мне все равно ужасно больно.

Рыдания понемногу утихают. Так странно слышать, как Лина-Сага плачет. Она как Лувиса: ее слезы – редкость. Если она плачет, значит, на самом деле больно. Андреа же как пастух из сказки, который должен был заиграть на свирели, если появится волк. Но он играл все время, поэтому, когда волк и в самом деле появился и пастух в ужасе схватил свирель, никто не пришел.

– Понимаю, – говорит она. Хотя на самом деле понять, что происходит внутри у других, невозможно. Понять, что думает Каспер, каким он видит слово «бросить». – Послушай, все образуется, ведь во всем есть какой-то смысл, правда? – Андреа говорит словами Лины-Саги: нужно помнить, что во всем есть смысл, а иначе ничего страшного не происходило бы. Зло, которое люди причиняют друг другу, утраты – потом становится ясно, зачем они нужны… Ты оглядываешься назад и понимаешь. – Правда? – повторяет она, кажется, каким-то натужным голосом. Надо потом спросить Каспера, какой у нее был тон. Так странно утешать сестру, Лину-Сагу.

– Да, правда. Для меня – правда! А у него сейчас никого нет. Я бросаю его одного.

Их двуспальная кровать мягкая, широкая, с деревянным каркасом. Между матрасами – рейка, чтобы они не разъезжались в разные стороны. Андреа смотрит прямо перед собой. На стене увеличенная фотография в рамке: Каспер и Андреа впервые празднуют вместе Новый год. Видно, что они подходят друг другу. Глаза так светятся счастьем, что становится жутко.

– Так жутко, – говорит Андреа Касперу. – Я думала, они всегда будут вместе.

– Бывает и так, – отвечает он. – Никогда не знаешь, что ждет тебя завтра или послезавтра… – Вдруг Каспер испуганно смотрит на нее и обнимает крепко, изо всех сил. Потом улыбается, отгоняя страх, и слегка ослабляет объятия, а затем произносит бодрым тоном: – Только мы всегда будем вместе, это точно.

– Да, пока не состаримся и не станем седыми и морщинистыми, – отзывается она, дрожа внутри.

– Только не седыми… Седыми мы никогда не станем.

Андреа чувствует, как слезы коварно поднимаются с самого низа, пробираются через вены к глазам. Она утыкается лицом ему в грудь – туда, где стучит сердце.

– Я не хочу терять тебя, Каспер.

– И не потеряешь! Я же сказал, мы всегда будем вместе.

* * *

Расстояние между ними не поддается объяснению – впрочем, существует ли оно?

Открытие выставки. Андреа волнуется, на светло-розовом (!) платье выступают пятна пота. Она обнимает маму Каспера.

– Давайте я все вам покажу. – Андреа идет на шаг впереди, держа руки по швам, чтобы не было видно пятен.

– А со мной не поздороваешься? – У Каспера в руках красная гербера. Он стоит прямо перед ней! Он держит в руках ее любимый цветок, а она его даже не заметила. Андреа смеется – выходит ненатурально. Говорит: «Привет, любимый», – звучит странно. Она обнимает Каспера – довольно холодно.

Андреа показывает свои автопортреты. Андреа в шести экземплярах на стене прямо перед ними.

– Какая тебе больше нравится? – спрашивает она Каспера.

Он тотчас же выбирает самую красивую и, как ей кажется, менее всего похожую на нее. На этой картине не Андреа, то есть Андреа, но более красивая, чем в жизни. Мама Каспера смотрит на нее и улыбается:

– Я хочу купить этот портрет. Если можно.

Андреа впору радоваться – первая проданная картина. Улыбка застыла на лице, словно чужая. Да еще и розовое платье! Только пятна пота свои, родные.

– Конечно, – отвечает она. – Я так рада.

Андреа смотрит на свой любимый портрет: широкая улыбка, которая многим показалась радостной, но Андреа-то видит, что она ненастоящая, фальшивая. И глаза: если приглядеться, то видно, что взгляд растерянный, как будто кто-то нажал «паузу».

* * *

Потертый красный бархатный диван в любимом кафе. Каспер пьет чай!

– Почему ты пьешь чай? – Андреа слышит натянутые нотки в собственном голосе.

– Просто захотелось. Иногда кофе надоедает, правда? – Она слышит спокойствие в голосе Каспера и не отвечает. Смотрит на черное содержимое своей чашки – точнее, коричневое, если добавить молока, черное становится серым. Но Андреа пьет кофе без молока.

– Очень вкусный чай, – говорит Каспер. Они сидят друг против друга. Он откашливается и продолжает: – Я хотел бы кое о чем поговорить.

Его покашливание словно бы отзывается гулким эхом между ними. Андреа хочется быть мягкой и восприимчивой, но она чувствует, как каменеет.

– Давай поговорим.

Он отпивает из чашки, делает глубокий вдох.

– Я так расстраиваюсь каждый раз, когда мы встречаемся в городе. Я жду и скучаю, а ты даже не смотришь на меня. Просто говоришь «пойдем куда-нибудь» и даже прикоснуться ко мне не хочешь. – Он переводит дух. – Иногда мне кажется, что ты вообще не хочешь меня видеть.

Андреа ничего не понимает. Она слышит слова Каспера, видит его губы. Но почему он раньше ничего не сказал? Они встречались под часами на площади тысячу раз, но он не прикасался к ней, не искал ее взгляда.

– Мог бы и раньше сказать…

– Я не решался.

Андреа хочется крикнуть: «Не притворяйся, можно подумать, я такая важная персона, которую можно бояться! Да я вообще никто».

– Я не знала, что тебе так кажется.

– Потому я тебе об этом и рассказываю.

Его чай пахнет… цветами. Андреа вспоминает, как однажды сидела на этом самом месте с другим человеком: он оставлял подарки в ее почтовом ящике, украшал ее дверь цветами – слишком сильно хотел ее. И в то же время Андреа встречалась с другим парнем – точнее, с мужчиной, писателем, который только что развелся. Интересная история, но не для Каспера. Он – тот, что домогался ее, – заказал пирог, сказав, что голоден, но потом едва притронулся к еде. Андреа запомнила его жалким, а себя сильной: она сидела и смотрела, как он грустно ковыряет в тарелке.

Она, пожалуй, даже была влюблена в него поначалу. Он много ездил, и ей нравилось слушать рассказы о путешествиях. Но стоило ему влюбиться в нее, как все переменилось. Он сидел на том самом месте, где теперь сидит Каспер, раскрошив пирог и расплескав кофе, Андреа нервничала, а он говорил: «Рядом с тобой я как слон в посудной лавке: не знаю, как и повернуться, чтобы ничего не разбить».

– Прости, – начинает Андреа, – я…

– Ничего, – прерывает ее Каспер. Они долго молчат. Каспер барабанит пальцами по столу.

За окном лето.

Лето везде.

Андреа смотрит на Каспера, ей хочется найти новые слова, сказать то, чего он еще не слышал. Но вместе этого сжимает его руку – все крепче, до тех пор, пока Каспер не говорит «ай!». Потом отпускает. Он смотрит на нее словно издалека, словно ему приходится напрягаться, чтобы разглядеть Андреа, и она вспоминает, что между людьми всегда есть расстояние, как бы близки они ни были. Нет, она не вспоминает – она впервые понимает это. Понимает, что Каспер – это одно, а Андреа – другое.

Каспер наклоняется к ней. Интересно, давно ли он знает о расстоянии? Изо рта у него пахнет непривычно – наверное, из-за чая.

* * *

Что-то произошло, что-то продолжает происходить.

Как можно желать кого-то слишком сильно? Так сильно, что человек пугается и убегает?

Андреа вечно тянет куда-то бежать: это и противно, и приятно. НЕТ! На самом деле ей хочется сидеть на голубом диване вместе с Каспером и смотреть комедии. Им так хорошо смеяться вдвоем. Андреа хочет в ресторан, а Каспер – нет. Впрочем, это естественно. Приглашать друзей к себе – это одно, а идти куда-то – совсем другое, Каспер нервничает. Он сидит дома и наконец-то пытается навести порядок в своей жизни. Это правильные слова: «естественно», «наконец-то». Каспер собирается даже уменьшить дозу «Стесолида».

– Может быть, не стоит торопиться? – шепчет Андреа. Хорошо бы говорить, лежа под одеялом, чтобы Каспер ее не видел.

Каспер смотрит на Андреа. Она делает вид, что лежит под одеялом, и потому не отвечает на его взгляд. Наверное, она… недоброжелательна. Так, кажется, это называется? Спросить бы Каспера – но не сейчас же.

– Пожалуй, ты права, – отвечает он, – но мне так надоела эта канитель – и тебе, наверное, тоже. Разве тебе не хочется жить, как все нормальные люди – без этих проклятых «Собрила» и «Имована»?

НЕТ! РУКИ ПРОЧЬ ОТ «ИМОВАНА»! Андреа чувствует, как под мышками струится пот – такого раньше не бывало, если рядом Каспер. С ним и с Лувисой Андреа никогда не волнуется до пота. Она смотрит на Каспера: желтые волосы, как обычно, свисают прядями, их приятно трогать. Сердце тикает. Что он сказал? Андреа снова смотрит ему в глаза. Хочется взлохматить ему волосы, хочется кричать и смеяться, драться и кидаться подушками, как в детстве, когда Карл ловил ее, а она визжала, притворяясь, что боится. «Сейчас схвачу тебя!» – «Хватай!» И все-таки бежать прочь, пока он не догонит, потому что так надо. Каспер ждет ответа. Он сказал: без этих проклятых «Собрила» и «Имована». Проклятых? А что бы она без них делала? Да, под мышками струится пот, в горле астматические спазмы, а он все ждет. «Жить, как все нормальные люди». Это вопрос. Не надоело ли?