Текст книги "Шоколадный папа"

Ужасные женщины толпятся в голове Андреа

Таких дней много. Одинаковых. Полных ужасного ожидания и камней, которые ворочаются в голове. КАК ЭТО НАДОЕДАЕТ! С другой стороны, чем больше рефлексируешь, тем быстрее надоест, тем быстрее захочется оставить это позади. Проблема в том, что Андреа и в самом деле хочется чего-то нового, совершенно нового, но она словно застряла в прошлом.

Прошлое виновато лишь до какой-то степени, а потом надо признать себя взрослым. ОСОЗНАТЬ, что нет ни предопределения, ни доброго бога, ни продолжения, которое приведет тебя к счастливому концу без малейших усилий с твоей стороны.

Андреа поступила в художественную школу и пытается понять, для чего существуют натюрморты. Рисовать натурщика немного интереснее, но попытки достичь наибольшего сходства неизменно заканчиваются неудачей: хочется вырваться, освободиться, и она рисует ярко-зеленое лицо, ноги разной длины. Она делает это нарочно, чтобы никто не обвинил ее в некомпетентности. Учитель все равно стоит у нее за спиной и хмыкает себе под нос, больше ничего. Или рекомендует развивать глазомер. Не спешить, а прежде всего измерять реальность. Андреа пытается, но не понимает, как это, – и уходит домой, измученная усилиями, которых требуют общение и творчество. Каспер лежит дома на синем диване. Он снова на больничном. «Нет сил», – отвечает он, когда ему звонят ребята из Building Burst и говорят, что он им нужен. Скрипки печально висят на стене. Марлон прижался к животу Каспера. Андреа весь день хотела домой, но вернувшись, принимается вздыхать, а не бросается целоваться. Сама не знает почему. Но так бывает не всегда! Иногда романтика витает в воздухе, и бабочки порхают как безумные. Иногда все именно так!

* * *

Выходной. Андреа просыпается не от осеннего солнца, которое светит прямо в лицо, а от мелодичного насвистывания: Каспер укладывает свою огненную скрипку в футляр. Он едет с группой на гастроли в другой город. Для Андреа это не сюрприз, и ей бы радоваться его бодрым объятиям:

– Доброе утро, моя красавица!

Его руки касаются ее, а потом вносят поднос с кофейными чашками и бутербродами. Каспер быстро отправляет в рот один за другим, а Андреа еще не успела стряхнуть с себя сон.

Она знает, что может поехать вместе с ними, но дело в том – важное обстоятельство! – что Каспер довольно часто, ну, по крайней мере иногда, спрашивает об этом, однако Андреа нужно убедить в том, что он спрашивает искренне. Вообще-то в глубине души она не верит, что он этого хочет. Например, по его манере напевать в ванной она понимает, что ему хочется быть только со своей группой, со своей музыкой, с фанатками, толпящимися у сцены, жить своей собственной жизнью. («Прекрати, Андреа, это же смешно! Фанатки!») Если он не спросит, то не надо. То есть если он не спросит как следует. Каспер в ванной, все делает в спешке: одевается, выпивает кофе, улыбается жене.

– Если хочешь, можешь поехать с нами.

Даже не вопрос.

– А как ты хочешь?

– Тебе решать.

– А когда ты вернешься?

– Я же говорил.

– Скажи еще раз, пожалуйста.

– Завтра, любимая.

Гудок автомобиля под окном: более удачливые друзья Каспера приехали его забрать. Он берет футляр, почти страстно целует Андреа, машет рукой и улыбается. Улыбки бывают разные: эта улыбка была обращена не к ней, а к самому себе, к мыслям о предстоящем концерте. К другому городу. К другому миру. Что для тебя важнее, Каспер: я или музыка? Все равно что спросить, где веселее: при свете телевизора или в свете рампы? Что лучше: быть звездой или пререкаться за завтраком?

Андреа на балконе, платок залит соплями.

– В машине есть место! – кричит Йеппе. Он добрый, но что ей там делать? Это мир Каспера, а она не может быть сразу везде: она хочет быть везде, где есть он, но там, где он сейчас, его не узнать. Она смотрит вслед микроавтобусу, пока тот не исчезает вдали.

Андреа очень нравится видеть Каспера на сцене: сияющий, самый прекрасный в мире скрипач. Как быстро двигаются его пальцы! От звука, который они извлекают, по телу пробегает приятная дрожь. Можно сидеть возле сцены и думать: «Это мой муж!» Он улыбается ей, и она вспыхивает от радости. Но перед тем и после она пытается проникнуть куда-то, куда ей ни за что не пробраться. Перед концертом он так сосредоточен, что не видит ее. Она прикасается к нему, дергает за рукав пиджака, а он шипит и фыркает:

– Не сейчас, Андреа, ПОТОМ!

И она превращается в нечто плоское: наступишь и раздавишь, – и говорит себе, что никакого «потом» не существует, и мысли становятся как кинжалы. Глупый самовлюбленный Каспер, да что он о себе возомнил? Затем Андреа пишет красивым почерком: «Удачи, любимый!» или «Ты лучше всех, любимый!» – и кладет листок на пюпитр.

Андреа не может провести целые сутки в ожидании, она едет в столицу, в общежитие к Лине-Саге, чтобы показать, что и она умеет веселиться. Но после двух бокалов вина, выпитых в ресторане в полном одиночестве, губы начинают подрагивать: ни один мужчина даже искоса не посмотрел на нее (печальное ожидание – это не очень-то привлекательно). Лина-Сага на вечеринке с однокурсниками, но Андреа даже не напивается. Она ложится спать еще до полуночи, вокруг ни одного знакомого звука. Звонит домой, чтобы услышать их с Каспером голоса, записанные на автоответчик (они радостно произносят слова по очереди). Звонит Карлу.

Лувиса на заднем плане.

Лувиса… на заднем плане.

Ей хочется спросить Карла, ей всегда хочется спросить Карла о ней, о другой. Но вместо этого выходит: «Привет, как дела?» Дела у него хорошо. «А как у тебя?» – «Все в порядке, просто немного страшно». И осторожный вопрос Карла: «Почему?» И ее быстрое, нервное: «Каспер… концерт… ревность…» – но ни слова о происхождении ревности. Ни слова о прообразе ужасной женщины. Ужасные женщины как одно большое невидимое лицо. Красивое. Загадочное. Загадочная Маддалена рисует сердца на стенах своей квартиры. Если звонят в дверь, не открывает. Любит только тех, кто уже любит кого-то. Перебегает дорогу другим.

Лувиса берет трубку, голос у нее беспокойный. Андреа хочется вернуть Карла. Карл, я звоню не за советом, я хочу во всем разобраться. Андреа – взрослая девочка. Ей больше не нужно указывать дорогу.

Андреа – взрослая. Девочка.

– Все будет хорошо, Лувиса, – говорит взрослая Андреа и отмечает раздражение в своем голосе.

– Точно?

Нет, не точно, что вообще можно знать точно?

Лина-Сага и Андреа снова спят в одной комнате. Лина-Сага тоже занимается изобразительным искусством, но на значительно более высоком уровне, чем Андреа. Почти священный трепет: лежать так близко. Андреа ждет, когда Лина-Сага станет рассказывать о «зверях в лесу»: в те времена, когда они спали в зеленой комнате в коттедже, а потом в гостевой на Бьеркгатан, 64, это была любимая сказка. Звери помогали друг другу, попадали в переделки и веселились: убивали темноту, вызывали смех – нет, сегодня этой сказки не будет. Не будет вообще никакой сказки.

– Я становлюсь такой ужасной, когда влюбляюсь, – говорит чуть пьяная Лина-Сага. – Если бы я только могла, заперла бы его в клетку. – Она смеется. – Но тогда он возненавидит меня – и это, конечно, лучше, чем равнодушие, но я же хочу, чтобы мы любили друг друга, чтобы все было легко и просто.

– Ты думаешь, бывает легко и просто?

– Пожалуй, да, если не относиться к себе слишком серьезно. Если стараться не требовать слишком многого от себя самого и того, кого любишь. От любви. Я стараюсь чувствовать так: я люблю, разве этого недостаточно? Стоит ли становиться стражником? Ужасно несправедливо все время подозревать в чем-то человека, который говорит тебе:

«Можешь мне верить».

– Каспер всегда так говорит, но вдруг он лжет?

– Приходится рисковать, ничего не поделаешь. Просто жутко, до чего много вокруг других женщин! – Лина-Сага зевает, подавляя смех.

Андреа очень мало говорит в присутствии Лины-Саги. Сестра такая умная, такая большая. У Лины-Саги всегда были только серьезные отношения (вот уже пять лет она вместе с рок-певцом из Города детства), она никогда не принимала таблеток, которые Андреа глотает каждый день. Лина-Сага взрослая, рядом с ней Андреа становится меньше.

– Лина-Сага, – нерешительно произносит Андреа, – ты… когда-нибудь изменяла?

Лина-Сага молчит, молчание длится довольно долго. Андреа кажется, что сестра пытается придумать, как получше рассказать, а может быть, она рассердилась и не хочет отвечать. Как ты можешь спрашивать, Андреа? Но вот слышится ровное, спокойное дыхание – Лина-Сага заснула.

Наверное, когда утро плавно перетекает в день, когда поезд отправляется и день вступает в свои права, должно становиться лучше. Но Андреа примерзла, ей не сдвинуться с места. Такие вот дни.

И снова начинается ожидание. На часах половина первого, на автоответчике – голос Каспера: он вернется около трех. Она стирает сообщение, день продолжается, Андреа займется хорошими делами, испечет хлеб.

The same procedure. Андреа не берут играть! Она сидит у холодильника, компьютера, телевизора и принюхивается к ароматам жизни. Ждет и прокручивает в голове образы: руки Каспера там, где их не должно быть. Груди, бедра и прочие секреты фигуристых женщин. Андреа держит ухо востро: вот-вот услышит, что происходит у Каспера в гостинице, если он еще не уехал. Два с лишним часа в пути – и он снова дома.

Шаги на лестнице. Плач в стенах. Автомобили трогаются с места и тормозят. Шаги за дверью. В голове. Не отключиться. Не шелохнуться. Андреа знает: что-то произошло.

Этой ночью скрипка Каспера звучала в другом городе. Андреа слышала во сне: красиво. Видела лица женщин у сцены: прекрасные, цветущие. Чужие тела, улыбки, пухлые губы: жадные, мягкие, расслабленные. Не то что у Андреа: мерзлые, сухие, нервно-посиневшие.

В их взглядах читалось желание. Они пытались скрыть его густыми блестящими челками, а Андреа их обрезала: меня не проведете! Кольцо на пальце у Каспера им не преграда. Кольцо Каспера сверкает в свете рампы.

Андреа бредет на кухню, беспрерывно кашляя. Спрей от астмы и болеутоляющее. Опускает жалюзи. Шаги на лестнице.

Ой, а времени-то уже! Подумать только, как быстро бежит время, когда тебе весело! «Привет, любимый, все хорошо?»

Эти ужасные женщины. Девушки. Фанатки. Потаскушки.

Приветливых вопросов не дождаться. Улыбку не выманить на поверхность.

«Привет, любимый, а вечеринка после концерта была? Как здорово!»

Вместо этого – невнятное ворчание. Мрачный взгляд и локти в разные стороны. Кто-нибудь всегда найдется: ну хотя бы чуточку влечения, а? Тайна нового тела. Хриплый смех – или переливчатый. Чувство весны. Не то что промерзшее тело Андреа. Бледная кожа, астматическое горло, урчащие кишки.

Шаги на лестнице. Шаги за дверью.

«Привет, любимый! Какие у тебя красивые красные глаза! И зацелованные губы!»

Образ Маддалены. Пыхтит кофеварка. Снюс под губу и черный кофе. Нет, Андреа вообще не представляет, как выглядит Маддалена. Но Карлу сегодня ночью она звонила с правильными намерениями. Чтобы спросить. Эва-Бритт сказала бы, что это шаг в верном направлении, а потом добавила бы, что в возрасте трех лет папа занимает самое важное место, и еще пальцем потрясла бы, подчеркивая важность сказанного. Она не раз это повторяла, неизменно ссылаясь на труды по психологии. Чтобы Андреа наконец поняла, какое тяжелое у нее было детство. В возрасте трех лет кроха покидает стесняющие мамины объятия и попадает в папины руки, которые должны показать отпрыску мир, поднять девочку высоко-высоко, чтобы она парила над землей и щебетала, как птенец, широко раскинув руки; чтобы боялась, но была в надежных руках, а не жалась с воем к сухой маминой груди; чтобы мамин вопрос «В какой стране сейчас папа?» не касался девочки. Эти вопросы, это беспокойство тело впитывает с пищей. Возьми меня на руки, мама! Но у мамы нет сил, она измотана ожиданием и беспокойством, невысказанными вопросами. Мама ничего не говорит, но девочка, которой больше некого слушать в своем маленьком мире, все равно слышит: слышит все, что происходит внутри у мамы. Эва-Бритт вновь потрясает перстом: «Другая женщина – остерегайся другой женщины».

Андреа наливает кофе в голубую свадебную чашку, кладет под губу снюс, пьет кофе короткими спокойными глотками – да, Эва-Бритт, Андреа внимательно следит за Каспером и всеми женщинами мира. Да, Эва-Бритт, она всех обезоружит. Или еще лучше: прежде чем Касперу вздумается ее бросить… а вдруг ему уже вздумалось? Андреа допивает кофе, достает миску для теста, шумовку, поварешку, молоко, дрожжи, муку, льняное семя, дробленую пшеницу, пряности, растительное масло (оно все же лучше маргарина).

На часах двадцать минут третьего, и хлеб, похоже, испекся. Прежде чем отправиться в спальню, Андреа вынимает его и, накрыв полотенцем, оставляет остывать и благоухать – скоро Каспер снова будет с ней. Андреа закрывает глаза и засыпает.

Просыпается.

На часах четыре! Каспера нет дома! С Каспером случилось несчастье! Он встретил другую и не хочет возвращаться! Стены плачут. Шаги за дверью.

«Привет, любимый, какой у тебя усталый вид».

«Я встретил другую!»

Я ЖЕ СКАЗАЛА, ЧТО СТЕНЫ ПЛАЧУТ. Грохот и стук, но Андреа не смеет шевелиться, не смеет включать телевизор, мыть посуду, стирать. На часах половина пятого. Пусто, немо, внутри все иссохло. Не включает музыку: что если Каспер позовет, а Андреа не услышит? В голове картины одна страшнее другой. Шведский автобус – а может быть, автобус со шведами – то ли столкнулся с другим, то ли перевернулся где-то в Италии. А вдруг он там?! Лежит и беспомощно истекает кровью? В Италии? Андреа, умоляю тебя, где логика?

Шаги на лестнице, за дверью.

«Привет, любимый, ты с кем-то трахался – ну и как, приятно?»

Может быть, он сказал не в три, а в пять? Андреа принимает таблетку, чтобы заглушить суматоху в голове, избавиться от затхлого запаха прошлого.

Желтая рубашка с отпечатками чужих рук, сколько ни стирай. Андреа вспоминает фотографию, на которой Карл словно собирается подняться из кресла, а вокруг все семейство. Рубашка горчичного цвета. Запах того, кто, возможно, не вернется домой, свербит в носу. Андреа поливает себя духами и лаком для волос, размазывает тональный крем и пудру. Обводит глаза, колдует над собой, чтобы стать достойной его, мужа, Каспера. Но даже Лувиса, самая красивая женщина мира, не смогла удержать своего мужа. Ужасные женщины толпятся в голове, шепчут: «Берегись! И не думай, что ты чего-то стоишь».

Вокруг царит жуткая тишина, Марлон трется о ноги Андреа. Бросает призывные взгляды, но не издает ни звука. Андреа далеко, она застыла. Перед глазами – ярко-желтый «пассат», проезжающий мимо вырубок, мимо хвойного леса. Твои руки держат руль, Карл, суставы побелели. Зима, стужа, Лувиса кричит: «Выпусти меня!»

Автомобили тормозят, оставляя на земле белые следы. Дверь закрывается, открывается. Шаги: вверх по лестнице, вниз.

Привет, любимый, ничего ведь не было, правда?

пожалуйста, не бросай меня

пожалуйста, отпусти меня

выпусти меня сейчас же!

Андреа слышит, как открывается дверь, и в то же мгновение начинает действовать таблетка.

Каспер стоит перед ней, скрипка под мышкой. Улыбается: похоже, искренне. Беспокойство Андреа прячется от его уверенного взгляда.

– Прости, мы немного задержались: долго упаковывали вещи, искали дорогу… – Он улыбается и гладит ее по щеке. – У тебя такой усталый вид!

– Да и у тебя не цветущий… Как все прошло?

– Просто отлично! Жаль, что тебя там не было. – Он берет ее за руку, ведет на кухню. – Ох, как вкусно пахнет, можно отрезать кусок?

– Ну конечно. – Ей не хочется отпускать его; он густо намазывает хлеб маслом, она – легким сыром. Гостиная, он плюхается на диван рядом с Андреа, откусывает пару кусков («Как вкусно!»), целует ее, нежится. Таблетка смягчает и очищает. Так просто целовать в ответ. Никаких сомнений.

Каспер и Андреа веселятся

Андреа встает первой, приносит болеутоляющее на двоих. Тело сотрясается от страха и тоски: нечеткие воспоминания о ссоре, о событиях, которых не должно было происходить. Но их можно изгнать из тела, если направить мысли в будущее: что сделано, то сделано, вчера – это вчера. Вырваться трудно, но без этого нельзя. А Каспер – Каспер не встает. Она сидит рядом, на краешке кровати, чтобы он понял: все не так страшно. Ну, поссорились. Ну, поругался с охранником, ну, выставили за дверь. Ну, повздорил с тем здоровяком в баре, но ведь она, как всегда, выталкивала других девушек с танцпола, ей всегда мало места, хочется больше. Она тоже хороша!

– Послушай, – говорит она, вдыхает поглубже, – мы оба перебрали, но это вовсе не страшно. Сегодня будем отдыхать, заботиться друг о друге, будем смотреть телевизор, пить лимонад. Ты не сделал ничего плохого!

Но Каспер укутывается в одеяло, прячет всего себя внутрь.

– Да я просто урод, – доносится из-под одеяла, – я недостоин жизни.

Андреа замирает, ей хочется сорвать с него одеяло, ударить подушкой, но Касперу не станет веселее от этого.

В такие дни Каспер не хочет завтракать с Андреа. «Я ужасный человек», – повторяет он. «Вовсе нет, – отвечает она. – Я люблю тебя». В такие дни совершенно не важно, любит она его или нет. Слова не проникают под одеяло, им не пробраться в мир Каспера. Этот мир жесткий и черный, ей туда не попасть.

– Я хочу спать.

Внутри все морщится от неприятия, ей хочется крикнуть: «Прекрати, не будь таким!» Но он именно такой, и может пройти несколько дней, прежде чем он снова захочет выбраться наружу, быть с Андреа и делить с ней трапезу. Тогда он тысячу миллионов раз будет просить прощения: «Прости, я такой ужасный человек, не понимаю, почему ты хочешь жить со мной».

Произносит такие слова. Говорит, что он недостоин Андреа и не хочет даже прикасаться к ней в такие дни: разве можно ему трогать такую красоту?

– Но я же очень люблю тебя, – отвечает она, и иногда слова более или менее достигают его, но чаще кажется, что он не совсем или вовсе не слышит.

– Это правда? Правда любишь? – Улыбка зарождается, но тут же гаснет в сомнениях: – Но почему?

– Потому что ты такой чудесный человек, – снова пробует Андреа.

– Эх…

– Да, ты красивый и умный, и веселый, и…

– Эх, не надо притворяться.

Ничего ему не нужно в такие дни. Но потом он внезапно снова взмывает ввысь. Чуть неуверенно, не сразу покидает гнездо, а разминает крылья в квартире. Робко прикасается к Андреа, которая так истосковалась, что набросилась бы на Каспера, если бы не знала, как он хрупок в эту минуту.

Такие дни проходят, наступает пора снова отправляться в путь, прочь от дома. Вода превратится в вино. Хлеб – в орешки с приправой «чили». Начало ноября, а магазины уже украшают к Рождеству: звон колокольчиков и гномы, красно-зеленая мишура, соломенные козлы и прочие безделушки. Каспер и Андреа шли в магазин за выпивкой, но застряли в толчее. Мороз трещит, но Андреа щеголяет без шапки. Каспера шапка превращает в маленького мальчика. Он плетется за Андреа, ссутулившись, и никакие лекарства мира не расправят его до прежних размеров. Андреа хватает одежду, одно за другим: хочет, как обычно, найти что-нибудь броское. Она меряет одно, другое, третье, а Каспер в дурацкой шапке стоит у примерочной, потеет, смотрит на нее, и ему все равно.

Она выбирает черное платье, потому что черное – это всегда красиво, как однажды сказал Каспер, и Андреа надеется, что он по-прежнему так считает. Сам же Каспер только молчит и вздыхает, и ждет не дождется, когда они пойдут домой.

– Ну что ж, пошли домой, – говорит Андреа деланно бодрым голосом: ей нравятся блеск и суета, нравится, что вокруг не только кровать, диван, мерный стаканчик и дополнительная баночка лекарств для Андреа (в случае если). Иногда они меняются таблетками. Касперу больше нравится «Собрил», чем «Имован», а Андреа – наоборот, и еще ей нравится «Стезолид», который есть у Каспера, а у нее только «Собрил». «Имован» и «Золофт» есть у обоих, но у Каспера еще и «Дистальгетик», а у Андреа только «Альведон».

На полке в квартире в доме у озера есть видеозапись с первой совместной вечеринки Каспера и Андреа. Дело было в Фольхагене, Марлон сидел в шкафу, горели свечи, играли Depeche Mode, песня «Photographic». На полосатом столе Андреа стояли герберы, и Янна говорила, что Каспер и Андреа похожи на Леди и Бродягу. Они обнимались, а Янна снимала на пленку: Каспер, уткнувшись Андреа в шею, Андреа выглядывает из-за его шевелюры – взгляд у нее пьяный и влюбленный. Она прижимает к себе Каспера, глядя прямо в объектив: в глазах гордость и что-то еще – почти жестокое, непонятно что. Может быть, просто алкоголь. Потом она снимала Каспера в одиночку, хотя он сопротивлялся и говорил: «Не надо, перестань», – и смущенно отворачивался. А после он снимал Андреа: она позировала, подходя слишком близко к камере и растворяясь.

Андреа хочется, чтобы они сидели, смотрели, как все было. Чтобы вспомнили, как было красиво, и прослезились, нежно обняв друг друга.

Воспоминания – это волшебная вещь. Действительность – это… действительность. Она же помнит глаза Каспера, как он не мог отвести от нее взгляда, как непостижимо счастливы они были тогда, а теперь…

– Каспер, ты счастлив со мной?

У них в руках по бокалу, Андреа в новом платье. Длинное и довольно облегающее – простое. Касперу нравится простое. Она сидит так близко к нему, что его запах перебивает запах алкоголя, и ей хочется притянуть его к себе. Не хочется допивать, но она все же одним махом выпивает все, что осталось в бокале. Одним махом – красивое и необычное выражение.

– Не стоит и спрашивать! – Каспер улыбается и тоже допивает коктейль одним махом. Ставит бокал на массивный, покрытый голубоватым лаком стол. Заключает Андреа в объятия – так это называется, как в кино; Андреа хихикает. – Конечно, глупая, – говорит он и покрывает ее поцелуями. Тяжесть улетучивается, они взмывают в воздух и парят под розовыми облаками.

* * *

Они поднимают бокал за бокалом: ЗА ЛЮБОВЬ, КАСПЕР. ЗА НАС, АНДРЕА. Волшебное «мы» сплелось в объятиях у стойки бара, Андреа пытается утонуть во взгляде Каспера, но, поскользнувшись, теряет равновесие, а девушка напротив похожа на Пи-Джей Харви, которая так нравится Касперу. Мгновение, он бросает взгляд в ее сторону, и Андреа вырывается на свободу.

– Ты куда?

– А что? – спрашивает она. – Какая тебе разница? – Она пробует смягчить грубость улыбкой, но все равно уходит. Надо выветрить мрак, чтобы снова стало светло. Удариться головой о стенку. Но сегодня ей везет.

– Привет, Андреа! – Она оборачивается и видит Бывшего. Точнее, они не были вместе всерьез: просто флиртовали и пару раз переспали, а потом созванивались, но на трезвую голову им совершенно не о чем было говорить. – Давненько не виделись! – смеется он, обнимая Андреа.

– Да уж, давно.

– Как дела?

– Хорошо. Замужем.

– Да ну, брось! – Он внимательно смотрит на нее. – Что, правда?

– Ага.

– И счастлива?

– Как никогда. Погоди, я вас познакомлю. – Она берет его под руку, он угощает ее своим коктейлем. Каспер стоит у туалета. Она выпускает руку Бывшего, представляет их друг другу: сначала Каспер улыбается, затем его взгляд темнеет. Он смотрит на Бывшего сверху вниз, потом на Андреа. Заглядывает ей в глаза так глубоко, будто хочет проникнуть в череп, резко оттаскивает ее в сторону и шипит:

– Ты была с этим парнем, да?

– Да, то есть вообще-то нет, он просто мой друг.

– Черт, Андреа, ну и тухлятина. – Светло-зеленые глаза совсем почернели.

– Что ты хочешь сказать? – Бывший ретировался. Это не его дело. Ей тоже хочется исчезнуть, но Каспер крепко держит ее за руку.

– Ты хотела, чтобы я приревновал, да?

– Нет! Я просто хотела вас познакомить, вот и все.

– Черт. Ты еще и врешь.

– Но так и было!

Он отпускает ее так резко и быстро, что Андреа отлетает на полметра в сторону.

Он кричит. Кричит прямо ей на ухо, так что она не может разобрать слов, кроме «шлюха» и «я ухожу».

И он уходит по-настоящему, и через некоторое время она обнаруживает, что стоит на месте. Просто стоит посреди танцпола, музыка громыхает, Андреа замечает руки и ноги, но не чувствует голосовых связок: знает, что голос есть, но нет сил. Она садится возле танцпола, чувствуя, как из глаз бежит вода, смывая макияж. Тушь разъедает глаза, как желчь, Каспера нет.

Будь она чуть трезвее, она побежала бы за ним. Будь она чуть трезвее, она ни за что не стала бы их знакомить. Но она же не трезва. Андреа сидит в стороне от танцующих ног, чуть поодаль пара красных туфель, остальные черные – нет, вот мимо протанцовывает пара коричневых и еще, вот напротив блестящих голубых – белые кроссовки.

– Ревнивый у тебя муж! – Бывший присаживается рядом с ней. Красная лампа светит в лицо, Каспер никогда в жизни не ревновал! Он же говорил. Разве это не так? Бывший обнимает ее плечи, сотрясающиеся от рыданий. – Все будет хорошо, – говорит он. Голос у него дружелюбный, он желает ей добра, это заметно. Его губы совсем близко. Он сидит рядом, хотя уже совсем тихо и она больше не плачет. Андреа могла бы полюбить его. Если бы она не любила Каспера, она могла бы полюбить кого-нибудь другого.

– Да, все будет хорошо, – отвечает она и знает, что звук ее голоса потонул в других, гораздо более громких звуках и что ей надо идти домой.

Андреа на подходе к дому-коробке, ей хочется в туалет, ей страшно. Ключи у Каспера, дверь подъезда заперта. Она зовет его, но в окнах нет света. В спальне темно, она обходит дом кругом – везде темно, она зовет снова и снова. Показывается молодой человек, что-то дружелюбно говорит и отпирает дверь. Андреа благодарит и вызывает лифт – раньше никогда не вызывала. Звонит в дверь и кричит в щелку для писем. Приходит только Марлон. Нюхает ее через щель. Андреа страшно хочется в туалет, она мочится в лифте, ложится на коврик у двери и засыпает.

Шаги на лестнице: она знает, что это Каспер. Притворяется спящей.

– Господи, Андреа, прости, я совсем забыл.

Он хочет прикоснуться к ней, но ему нельзя ее трогать. Андреа хочет, чтобы все было хорошо, она скучала по нему, но в лифте моча. Каспер отпирает дверь: прости – прости – прости.

– Идиот!

– Я же говорю, прости.

– Может быть, сегодня этого недостаточно. Где ты был?

– Я пошел в студию, лежал и думал. Я очень разозлился, хотел даже расстаться с тобой…

– Почему?!

Они сидят на стульях в кухне. Какой-то кошмар – сидеть на стульях в кухне. Андреа видит, как Каспер исчезает: он наклоняется к ней, но исчезает все дальше.

– Потому что я испугался. Испугался, что нам в этом не разобраться.

– И решил сдаться?

– Потом я проснулся и не мог понять, где нахожусь, что делаю, и вызвал такси. Я хотел к тебе.

– Может быть, этого мало.

– То есть как?

– Может быть, нам это и вправду не под силу. Мне пришлось писать в лифте.

– Что? – Каспер не сводит с нее глаз.

– Мне так хотелось в туалет… так унизительно.

– Господи, бедная, прости, – говорит Каспер. И хихикает. Андреа плачет.

– Ничего смешного.

– Прости… но ведь немножко смешно?

– Тетенькам, которые рано встанут и отправятся на утреннюю прогулку, смешно не будет, – говорит Андреа и тоже хихикает сквозь слезы. Боль отпускает, надо успеть поймать руку, которая сейчас перед ней, пока не поздно.

– Я помогу тебе завтра, – говорит Каспер.

– Но это же я натворила.

– Но виноват я.

Взяться за руки. Сделать по бутерброду на ночь. Согреть молоко.

– Я вовсе не хотела, чтобы ты ревновал.

– Знаю, но больше так не делай.

– То есть?

– Я не хочу встречаться с твоими бывшими и слышать о них не хочу, договорились?

Она не знает, что ответить. Молоко закипает, она снимает кастрюлю с плиты.

– Договорились, – шепчет она, наливая молоко в свадебные чашки. Они молча пьют. Потом сон, затем наступает утро, а с ним тысяча извинений Каспера, завернувшегося в одеяло, как мумия. Андреа сама отмывает лифт.