Текст книги "Шоколадный папа"

Страх почти перед всем

Андреа выпроваживает боль из тела. Осыпает ее насмешками. Бросает в нее камни. Но легче не становится. И не должно становиться.

– Андреа, я хочу, чтобы ты мне больше не звонила.

Еще одна атака, совершенно неуместная сейчас, когда худой Юнатан каждый вечер приходит убивать одиночество Андреа. Но сегодня он не смог прийти, и она открыла бутылку вина, и ей не хотелось пить наедине с небом, ей хотелось пить с Каспером, ЕЙ НЕ ХВАТАЕТ ЕГО, Андреа просто необходимо сказать Касперу, что ей его не хватает! Вот как она рассуждает: «Если бы я хотела знать, скучает ли какой-то человек по мне, то обрадовалась бы, если бы этот человек позвонил мне и сказал: „Я скучаю по тебе, Андреа!“ Надо поступать по отношению к другим так, как хочешь, чтобы они поступали по отношению к тебе – все так просто, ведь она была бы счастлива, если бы этот человек засыпал ее письмами, телефонными звонками: „АНДРЕА, Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!“»

– Андреа, пора прекращать. Нам нечего сказать друг другу.

– Тебе, может быть, и нечего сказать, а МНЕ есть: мне нужно знать, что было не так, мне необходимо понять, почему ты не можешь…

– Но я же сказал, что не хочу говорить об этом, ты что, не понимаешь?

– А ты не понимаешь, что мне нужно понять. Все просто оборвалось. Мы ни разу не говорили об этом. Я хочу, чтобы мы…

– Но этого не будет!

– Можно мне договорить до конца?!

– Нет, я не собираюсь тебя слушать. Прекрати меня терроризировать.

«Терроризировать». Это слово довольно трудно выговорить. Но Каспер может. Андреа делает глубокий вдох, но слова не выходят, и несколько мгновений они молчат, а потом Каспер произносит – почти мягко:

– Нам больше нечего обсуждать, все кончено, ты предала меня, ты мне больше не нужна, вот и все.

Все?

Каспер кладет трубку, Андреа сжимается в комок рядом с бутылкой и плачет – такой нелепый, такой одинокий плач, и она знает, что Юнатан на репетиции, но ей не справиться самой с этим один-одиночеством. Каспер, вернись, мне тебя не хватает. Я не хочу быть террористкой, я всего лишь хочу, чтобы ты любил меня, но как это – ВСЕГО ЛИШЬ?

Над телевизором висит еще одна картина. Это портрет Каспера. У него голубое лицо и необычно желтые волосы, совсем как в действительности, но, конечно, менее натуральные. Глаза ярко-зеленые. Обратным концом кисточки Андреа провела в краске борозды, холст загрунтовала красным, и лицо словно в ранах. Страшный портрет. Отталкивающе безумный. Маленькая скрипка парит в нескольких сантиметрах от плеча. «Ему не дотянуться до нее, – думает Андреа. – Без меня ему недоступны огонь и краски».

Она видит, как шевелятся его лиловые губы, как они произносят (нелепо тонким голосом): «Андреа, я не собираюсь тебя слушать, прекрати ТЕРРОРИЗИРОВАТЬ меня! Ты понимаешь, почему ничего не вышло – ВО ВСЕМ ВИНОВАТА ТЫ, АНДРЕА, и ты не имеешь права делать мне еще хуже, оставь меня в покое».

Вот тогда и нужно сказать или крикнуть: «Сволочь!» Возненавидеть его (понарошку) и купить себе в утешение, в наказание коробку шоколадных конфет. Кричать: «Идиот!» И рыдать, лежа на постели. Ведь так все и делают, думая: «Он недостоин меня». Но ведь это Андреа допустила ошибку, которая расколола их любовь. И теперь она должна найти верный путь, который приведет ее обратно к Касперу. Как найти дорогу назад? Андреа пинает бутылку с вином, Марлон бросается к платяному шкафу. Конечно, больно, так и нужно думать: пусть болит – чтобы исцелиться, боль надо прожить. Раны глубокие, времени потребуется много. Так и нужно думать, утешаясь шоколадом, обзванивая друзей и иногда разрешая себе поплакать, но не слишком много (а сколько это – слишком много?), и все понемногу пройдет.

Каспер, я была совсем пьяная, я ни о чем не думала.

Это правда. И все же это затасканные, уродливые слова.

Андреа сидит на полу перед телевизором, переключает каналы, не видит изображений – или видит слишком много (снова центрифуга, Эва-Бритт). С тех пор как пришли бракоразводные бумаги, подписанные знакомой рукой Каспера, прошло семь месяцев. Странные слова, ничего не понятно – пусть он и говорит, что все просто: она изменила, она знала, что тот, кто изменил, остается один, – так было написано в брачном контракте, а также там наверняка было написано и о стыде, и о том, что нужно жить дальше, и Андреа старательно стыдится, но больше ничего не происходит, и легче не становится…

Эва-Бритт в бархатном балахоне заглядывает в комнату, шепчет: «Все потому, что ты изгоняешь боль из тела, забрасываешь ее камнями».

Но как же мне впустить ее внутрь, чтобы она изжила себя?

Андреа выключает телевизор. Она помнит слова Каспера: «Я люблю тебя, Андреа».

Слышала ли она эти слова? Слышала ли она их по-настоящему, проникали ли они сквозь молоточек, стремя, улитку, через вены или что-то еще в самое сердце, в живот и дальше во влагалище, в бедра, в ступни? Слышала ли она их на самом деле, и как она могла…

Я тоже люблю тебя, Каспер.

Пирс на море в ста километрах отсюда. Каспер в сумерках рассказывает сказки. Жил однажды человек, соседи которого решили, что он вампир, вогнали ему в грудь осиновый кол и выбросили тело в воду, а он стал являться привидением и бродить среди домов. Хотел отомстить за свою невинную смерть. Пугал всех до смерти. Каспер говорил, что это быль, и Андреа мерзла, несмотря на его объятия, и вот он ускользнул – а может быть, ускользнула она. И стала думать о близости – что надо крепко держать и не упускать ее, а когда так думаешь, становится страшно упустить, страх берет верх и разрушает близость, увеличивая расстояние. Мгновение назад ты был внутри, но стоит лишь поднять голову – и ты снова один: в мыслях, в мире. Вне Каспера. А в его мысли проникнуть невозможно.

Андреа вздрагивает. Марлон вылезает из шкафа, и она пытается удержать его рядом, но сейчас ему не хочется ласк, не хочется лежать и греть ноги Андреа. Юнатан, приходи скорее, мне тебя не хватает, – но что будет, когда он окажется в тесноте ее постели? Еще одно расставание – сколько разлук можно перенести? Может быть, дело не в этом. Может быть, надо пытаться снова и снова и гнать прочь горечь разочарований? Лишь бы не было безмолвных исчезновений, когда все пропало, остались лишь вопросительные знаки, которые нужно самостоятельно превратить в восклицательные.

Андреа идет к музыкальному центру, выбирает Боуи: «The wall to wall’s calling, it lingers, then you forget, you’re a rock ’n’ roll suicide».

Утиный помет и воспоминания

Резкий запах утиного помета вперемешку со снюсом и свежим кофе. Плечи сгорели на солнце: Андреа никогда не удавалось так быстро загореть.

– Ты легко загораешь, да? – Юнатан легко касается ее руки – пожалуйста, не убирай руку; но рука двигается дальше, перебирает волосы, обвивает тело. Краткие прикосновения – самые яркие. Касание вскользь. Но Андреа всегда набрасывается сразу. Пытается набрасываться тайком, но такое почти невозможно скрыть.

Делает большой глоток остывшего кофе, старается не подавать виду.

Ведь они не вместе, они не по-настоящему вместе, не пара. Они уже говорили о том, что так нельзя, что они ведут себя глупо и, может быть, даже небезопасно. Но что делать? Им так хорошо. Прикосновения Юнатана.

Они смеются над боевой пляской уток. Селезни выщипывают друг у друга хвостовые перья. Одна из уток, хромая, вскакивает на горшок, затем пытается слезть и падает на землю. Поднимается, смотрит на Андреа – и говорит?! Говорит с Андреа! «Возьми его за руку, ты же хочешь этого – бери, пока он не ушел, пока ты не передумала!» Андреа берет Юнатана за руку. Он обнимает ее за шею. Они уходят со двора, идут в центр. Рука по-прежнему на затылке. Так легче сидеть, стоять, идти прямо. Все можно. Можно отправиться к киоску за первой весенней порцией мороженого.

– У вас есть соус со вкусом шоколадной нуги?

Продавщица удивленно смотрит на Андреа и качает головой.

Юнатан ушел на джазовый концерт. Сидеть, слегка барабаня ладонью по столу, по коленке, аплодировать после соло, восклицать: «Yeah!» Андреа это знакомо. Она тоже старалась барабанить по столу, одобрительно кивать и аплодировать сразу после окончания соло. Но отличить соло от всего остального так сложно, и она не раз ошибалась… никто не замечал, но Андреа чувствовала себя лишней.

Она достает пылесос, бутылки, которые нужно выбросить. Газеты, бумаги, пустые коробки из-под хлопьев и кошачьего корма. Жаль, что диетические хлопья такие дорогие. И зеленый чай дорогой, но он полезен для кожи и обмена веществ. Улучшает расположение духа. Как получше расположить дух? Банка зеленого чая за семьдесят крон. Дорогие вещи лучше. Дорогое платье почти всегда красивее. Недоступные мальчики и мужчины – привлекательнее. Мужчины-гурманы. Это, разумеется, касается и женщин. Но так не должно быть! Андреа дешевая, у нее стрелки на колготках, и на вечеринках она всегда напивается первой. Выставляет себя напоказ и ловит чужие взгляды. Напрашивается.

Только Юнатан смотрит на Андреа добровольно. Смотрит и смотрит, и… это невыносимо!

Андреа подбирает лепестки и крошки, перебирает стихи. Завтра – особенный день: свет рампы, сцена в крупном городе. Читать стихи под фортепианный аккомпанемент Мужчины в белом. Правда, потом ей негде будет ночевать, но стоит только позвонить Розмари, и все образуется.

– Я пригласила Лизу на ужин, – говорит Розмари по телефону, словно в этом нет ничего особенного. – И парень Лизы тоже здесь, – смеется она, как будто это так весело. Все собрались, а Андреа даже не пригласили. В дверь звонят, и Андреа просят подождать.

Андреа ждет. Пальцы, сжимающие телефонную трубку, белеют.

Снова голос Розмари. Скользкая лживая змея шипит:

– Что ты хотела, Андреа?

Андреа больше ничего не хочет, но все же спрашивает, можно ли переночевать после выступления.

– Ой нет, Андреа, не получится, – шипит фальшиво-мягкий голос, – у меня ночует подруга, так что места не хватит.

Подруга! Руку сводят судороги, Андреа вот-вот уронит, нет, бросит трубку на место, бросит изо всех сил. И не ответит, если раздастся звонок. Я умолкаю. Меня нет.

Нет, не так, Андреа. Этого больше не будет. Теперь все иначе.

– Ну, тогда я позвоню кому-нибудь еще.

Раздается далекий смех – насмешка? Знакомо до слез. Лиза и Розмари, но почему без нее? Они заключают пакты, чтобы выжить Андреа.

Все не так, Андреа. Ты же не можешь все время быть со всеми. Это не означает, что они тебя не любят.

Она не слушает, она уже в другом месте. Она там. Она не здесь.

Холодный кабинет, пятый класс. Андреа – изгой, за спиной и внутри шушуканье: «дура», «уродина», «ну ты и страшная». Андреа стоит и молчит, даже не плачет: все слишком нереально, она не понимает, что сделала, и не знает, что сказать.

Остальные сидят за партами, сидят близко-близко друг к дружке и смеются. Рядом с Андреа все умолкают – как только она приближается, становится тихо. Но никуда не деться от слов, которые ей вовсе не хочется слышать: «У меня дома в пятницу будет вечеринка. Для всего класса. Но вы никому не рассказывайте. Некоторым этого знать не положено». Хихиканье и фырканье, губы, рты: всюду смех, выстрелы смеха.

Теперь все не так. Или так?

Ужинать вместе. Нравиться друг другу. Лиза, Розмари, скоро, наверное, и Хельга придет. Андреа не пригласили.

Руку в буфет, в шляпную коробку, в аптечный пакет. Красивая белая, изящно оформленная коробочка с необходимой информацией: «Хранить в месте, недоступном детям!» Руку в коробку – таким детям, как Андреа. Конфетки никому не дам. «Никто не знает, кто я на самом деле», – это плохое оправдание, все слишком много знают и потому не хотят…Одна, две, три. Как быстро. Все или ничего. Четыре, пять, шесть. Каспер принял тридцать пять и все же выжил. Семь и восемь. Он почти не… Не засыпай! Андреа не помнит страха. Наверное, слишком испугалась, чтобы почувствовать его. Такое бывает, ничего страшного. Иногда боишься так, что не можешь любить, и еще всегда есть более простой путь. Выбор есть почти всегда. Выбирать то, что проще.

Она набирает самый простой номер. Мобильный Юнатана. Ничего не говорит о таблетках. Пусть он приятно проведет вечер, она и так достаточно всего испортила. Не хочет мешать Юнатану.

– Пожалуйста, зайди ко мне после. Когда закончится концерт.

– Конечно. Обязательно зайду. – Его спокойствие. Как можно быть таким спокойным, когда внутри у Андреа все бушует? Вспоминает: он не живет в ней, ее бури его не касаются. Приятно знать это. Его штиль и ее буря. Но с другой стороны, это трагично – не разделять чувства друг друга.

Впрочем, всегда есть выбор, не так ли?

Например: восемь таблеток. Семь эскимо «Магнум». Шесть вальсирующих на шоколадной обертке пар. Пять криков о помощи. Четыре стакана воды. Три пальца в глотку.

Юнатан придет, но не скоро. Как только таблетки начинают действовать, набирая обороты, ожидание перестает быть невыносимым. Внезапно – голос Лувисы в телефонной трубке:

– Андреа, зачем ты это делаешь?

– Не знаю. – Приятные, протяжные слова. Все медленнее выбираются изо рта.

– Сколько ты приняла?

– Не опасное количество.

– Что значит – не опасное?

– Я ведь принимаю не так много, чтобы рисковать…

– Откуда тебе знать? Я позвоню в «скорую»…

– Я сама позвоню.

– Обещаешь?

Андреа не может лгать и потому звонит в «скорую». Приветливый голос: «Засуньте пальцы в глотку… Справитесь?» О да, с этим Андреа справится. Она едва не смеется. «Обещайте, что попробуете», – произносит голос. Андреа обещает и пробует. Приятно видеть, как мороженое выходит наружу, а вот таблеток жалко! Успокоиться. Набраться терпения. Есть разные способы… Есть более приятные способы терпеть то происходящее, преходящее, – я знаю, Лувиса, все пройдет, и тепло Юнатана тоже.

Андреа лежит, распластавшись на линолеуме, смотрит в потолок. Марлон нюхает ее нос, ложится рядом.

«Хорошо, что меня обижали в школе, это многому меня научило». Кто это сказал? Какая-то звезда на телевидении. Всех звезд обижали в школе, и эта была ужасно рада, что ей тоже не давали спуску. «Я сошла с небес на землю. Это было полезно. Я поняла, что надо знать свое место, что я ничем не отличаюсь от других. Это важно знать. Иначе так легко потерять голову… Поэтому я рада, что меня обижали, что все встало на свои места…»

Андреа лежит, прижавшись к полу, в потрясении. Собственноручно причинив себе вред. Оранжевая с головы до ног. На полу спокойно – в неудобной позе, рядом с телефоном, музыкальным центром, телевизором. Слезы совсем рядом, она вспоминает сцену в актовом зале. Андреа танцевала под песню Fame. Ей было девять лет. Она пела – что она пела? «You beautiful dreamer…» Садилась на шпагат. Импровизировала. Публика ликовала.

Всю следующую неделю она пролежала дома с высокой температурой.

Когда она вернулась в школу, ее встретили молчанием, к ней повернулись спиной. Хихиканье, шепот – разговоры вполголоса, как только приближается Андреа. Все выбирают соседей по парте: жеребьевку освистали. Андреа подходит к одной, другой: «Можно сесть с тобой?» Вздохи: «Я уже обещала Тине, Фриде, Ки. Или: „Здесь занято. Будет тесно!“ Во всех словах – молчание.

Андреа лавирует между парт. Взгляд случайно падает на страницу в открытой тетради. Тщательно спланированная кем-то случайность. Заголовок: „Лучшие в классе“. Далее список, где последней значится Андреа.

Не плакать до самого дома. Затем всплакнуть немного, пока Лувиса варит какао, намазывает бутерброды, нарезает сыр. Дает Андреа денег на шоколадку.

Андреа не хочется шоколада. Ничего не нужно. Рука поднимается, меняет диск, берет ручку, находит открытку с черно-белыми подсолнухами. Ручка касается белой поверхности: „Дисней Уорлд“. Кольца дыма. Скучаю». Тоска превыше всего. Андреа не может жить без нее.

Без тоски я никто.

Ничто.

Она думает о том, что Карл однажды, показывая ей кинопленки из «Дисней Уорлд», пообещал: «Мы поедем туда, только ты и я, Андреа», и она стала ждать этого дня, и до сих пор ждет. Слова Стефана Сундстрема опускаются на живот, забираются внутрь. «Не можешь любить – будь из камня». Шаги на лестнице, звонок в дверь. Плевать на отражение, она не станет приводить себя в порядок, скрывать дефекты. Она впускает Юнатана, его непривычное тепло. Внезапно все как прежде, он берет ее за руку. Она чувствует! Прикосновение. Она прикасаемая. Андреа есть, она существует.

Одинокая девушка, сцена и постель

Казалось бы, неважно, где стоять. Казалось бы, тебя везде видно. Но если стоишь на сцене, а перед тобой множество людей, которые молчат и слушают тебя, а ты экспериментируешь со своим голосом, читаешь с листа, на котором именно те слова, которые тебе нужны, – не требуется подыскивать и выбирать. Если ты стоишь и говоришь именно то, что хочется сказать, говоришь о том, каким видишь себя изнутри (в красивой и интересной форме), то хочется остановить мгновение, но это невозможно, и вот ты снова теряешь слова, тонешь в бессловесности, в пространстве, где тебя вряд ли видно.

Андреа не хочется туда. Не хочется быть в центре, под взглядами. Не хочется, чтобы чужие уши ловили ее слова. Андреа в помещении вроде кладовой, в углу. Юнатан не смог прийти, Хельга отправилась в магазин за чем-нибудь, чтобы разводить спирт, и потеряла Андреа из виду. В комнате Розмари и Лиза со своим парнем. Они сидят рядом друг с другом, их губы смеются и болтают. У Андреа на коленях бутылка вина. Она делает глоток за глотком, вызывая себя на поверхность. Если ей не удастся… удовлетворить Мужчину в белом, она напьется до жалкого состояния. Будь она одной из обитателей Сто шестого отделения (она тоже там обитала, но была иной: чуть нормальнее остальных и потому в стороне от всех), то можно было бы крикнуть Розмари и Лизе: «Почему вы меня не замечаете?!»

И вдруг, делая очередной глоток посреди своей мнимой репетиции, Андреа слышит голос Розмари:

– Можете ночевать у меня! Зачем вам ехать домой, место есть!

Невозможно дальше – подавленное, утрамбованное взрывается во рту, льется ручьями из носа, вырывается безудержными рыданиями. Черт! Нельзя портить макияж! Может быть, в масштабах Вселенной это мелочь, может быть, это ничего не значит в сравнении с остальными пациентами, со школьными коридорами, с чем угодно. Лувиса, пожалуй, погладила бы ее по лбу: «Но сейчас ты, по крайней мере, не больна». А что значит «больна»? Здоровой Андреа тоже не назовешь, здоровые не рыдают в углу с капающим из носа вином.

Они сразу же приходят, Лиза и Розмари. Это повтор.

Последний класс гимназии, Андреа рыдает в туалете, потому что все повторяется, а она больше не может так жить, она больше не в силах выносить шепот и насмешки, бьющиеся в ушах, когда все время тошнит и хочется резать запястья: смотрите, как мне плохо! И кто-то стучит в дверь, и Андреа открывает, и они обнимают ее.

– Что случилось, дорогая?

Голос Розмари. Она произносит «дорогая» вовсе не как Каспер, у нее не выходит, а как же иначе, ведь она не Каспер, просто ей нравится обнимать рыдающих и не пускать кого попало на ночлег. Ничего не сходится – а разве что-то должно сходиться?

– Мне плохо.

– Что ты чувствуешь? – слова Розмари.

Что она чувствует, что же она все-таки чувствует? Андреа, признайся, что ты чувствуешь в глубине души? Ответа нет, но они стоят так близко, а она в слезах, поэтому надо… что-нибудь…

– Я чувствую… Мне кажется, что вы больше меня не любите.

Андреа, сжавшись в комок, бутылка между колен.

– Ну что ты, конечно, любим! Мы очень тебя любим! – голос Лизы.

И Андреа приходится рассказать о таблетках, которые она приняла накануне, чтобы стать ярче. Она пытается улыбнуться, делает большой глоток, и Розмари гладит ее по голове: «Андреа, маленькая ты наша, что же ты с собой делаешь?»

Ерунда! Еще глоток. И вот Мужчина в белом распахивает объятия. «Андреа! – восклицает он (словно готовясь спеть ей серенаду). – Какая ты красивая!». И заплаканная, измученная Андреа исцеляется, расцветает. На ней голубое облегающее платье, она падает в его объятия. Мужские руки утешают лучше.

* * *

Тайком вскрыть алюминиевую упаковку с таблетками. Читать стихи под аккомпанемент Мужчины в белом. На нем был элегантный костюм, но как он играл, Андреа не помнит. Не помнит, как читала. Слабые воспоминания об аплодисментах, похлопываниях по плечу. Андреа пуста, несмотря на выпитое вино. Мужчина в белом исчезает, прежде чем она успевает обнять его, опереться на его белое плечо. Она помнит, как он похвалил ее выступление. Помнит, как ответила, что его выступление было лучше. Больше ничего не помнит. Идет по городу, держа под руку печальную Хельгу.

– Я так ужасно читала.

– Вовсе нет, ты отлично выступила! – отвечает Андреа, которая ничего не помнит.

Андреа вместе с Хельгой и Бородачом в «Пэддис», поднимает бокал за будущие успехи. У Бородача есть девушка, которую он не любит, но, по его выражению, «хотя бы что-то». В ожидании большой любви он довольствуется малой. «Как жестоко притворяться влюбленным», – думает Андреа, залпом допивает пиво и тащит Хельгу на танцпол.

Внезапно перед Андреа возникает он, и все вокруг стихает. Она слышит венчальные колокола, на зеркальной стене мельком отражается широкая улыбка под свадебной фатой. Мужчина, Брюнет, – прямо перед ней.

– Привет, я слышал, как ты читала, мне очень понравилось.

– Я ничего не помню, – отвечает она и тут же жалеет о сказанном. Господи, надо изобразить сосредоточенность, самообладание, самопонимание. Он очень красивый, темноволосый, ему не меньше тридцати.

– Но ведь так и бывает, когда тебе что-то удается, не так ли? Когда ты полностью отдаешься делу?

Андреа не помнит, отдавалась ли она делу. Скорее оставалась в стороне. Но она кивает и ослепительно улыбается.

– Можно угостить тебя пивом?

Андреа всегда можно угощать пивом, сколько угодно пива. Особенно если вам нравятся ее тексты, если вам, кроме того, это по карману и если вы к тому же обладатель темных локонов. Короче говоря, если вы не Каспер и не маленький мальчик, который притворяется, что он большой и знает, что делает. С Андреа. Со словом «любовь».

Угостить пивом и пригласить на танец. Он хорошо танцует, она не хуже. Не чувствует под собой ног. Не чувствует, что двигается. Видит это лишь в зеркальном отражении, в его глазах. Видит, что они подходят друг другу. Он рассказывает, что родился в Испании. Не хватает только кастаньет и красного плаща. Обещаю укрыться плащом и хранить тебе верность. Только забери меня отсюда, когда погасят свет: я не хочу возвращаться домой.

Она забывает о Розмари и Лизе. У нее есть ночлег – гораздо более приятный, чем жесткий матрас, окруженный хихиканьем, перерастающим в презрительный смех, в сугробы смеха, где замерзает заплутавшая Андреа.

– Пойдем отсюда? – спрашивает испанский принц. Андреа не чувствует под собой ног, но замечает, что может стоять (значит, может и идти), и кивает в ответ.

Если бы это было зимой, они наверняка остановились бы в каком-нибудь парке и легли на снег, чтобы оставить отпечаток и обвести его сердцем. Он набросил свою куртку ей на плечи.

У него красивая квартира. Хорошая музыка. В меру волосатые руки и в меру мускулистый торс. Они сидят на сиреневом диване, пьют портвейн, он что-то говорит. Она не понимает его слов, но видит, что он улыбается, и потому улыбается в ответ, пока не отключается.

* * *

Андреа вновь зацепило. Он хотел секса, но она отклонила притязания. Если бы не месячные, она не стала бы сопротивляться: он хорошо целуется. Почти так же хорошо, как Юнатан. Впрочем, чуть более отстраненно. Но он мужчина. Мужчина: Керуак на тумбочке у кровати, Том Уэйтс в проигрывателе. Он играет на контрабасе в консерватории, на полке виднеются кисточки.

(Голос Лувисы: «Тебе нужен взрослый мужчина, Андреа, способный позаботиться о тебе».)

Он обнял ее на пороге, не особенно крепко и не особенно долго, но все же. На нем были тесные трусы и заляпанная краской футболка. Ничем не пах. Сказал: «Созвонимся». Андреа почувствовала себя неопрятной. Сложно улыбаться без макияжа и с жуткой прической, но при мысли о доме сразу становится легче.

Она знает, что он позвонит. Чувствует это. Пусть не сразу, через несколько дней. Она не будет сгорать от нетерпения. И в его голосе нет рвения. Одна честность.

Андреа и не думает, что он прекрасный принц. Руки у него, как у Яна Гийу[37]37
  Популярный шведский писатель и телеведущий.


[Закрыть], и, кроме того, он настойчиво пытался ее трахнуть. Ей неловко, что она не дала. Ему наверняка доводилось видеть менструальную кровь. Стреляный воробей. Родом из Испании. Это рядом с Италией. Похожие языки.

В постели она крепко жмурилась, сжав ноги и скрестив на груди руки. Делала вид, что спит, и ждала, когда пройдет достаточно много времени, чтобы можно было встать и решительно направиться к выходу. В какой-то момент Андреа показалось, что она достаточно долго пролежала, притворяясь спящей, скрестив ноги и уворачиваясь от его рук. Как только его пальцы проникли в ее трусы, она увернулась элегантным маневром, чуть не упав на пол. Затем отправилась в туалет, делая вид, что ей нужно пописать.

Мгновения после – всегда что-то вроде награды. Стоять на улице, вдыхать свежий воздух и улыбаться. Кто-то хотел ее и довел до самого дома, угощал портвейном (а это дорого!), спрашивал о жизни, оставил ночевать. Чувство непостижимой красоты этого мира, небезнадежности человечества. Андреа, гордо подняв голову, идет через Дворцовый парк. Расправляет крылья, как петух, – нет, словно лебедь. Плывущий на рассвете, родившемся из вечернего солнца. Счастливая наедине с собой. Как в «Lucky Luke»[38]38
  Серия популярных комиксов.


[Закрыть].

Весна! Птицы и пенсионеры рассаживаются парами на деревьях и скамейках. Андреа идет, прямая как палка, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Думает о том, как он смотрит на нее с балкона, которого у него нет. Смотрит на нее со второго этажа и думает: как статно (или, может быть, лучше «сексуально»?) она движется по залитому вечерним светом парку! Гадкий утенок, выпорхнувший из его постели, превратился в лебедя. Она свободно двигает головой, с любопытством оглядываясь по сторонам. Смотрит налево и направо, ни на чем не останавливая взгляда. Наблюдает за собой со стороны. Внезапно осознает: «Он больше не видит меня! Никто не видит меня!» Но все же в такой день гораздо проще купить бутерброд, не просматривая надпись на упаковке («Маргарин, майонез…»). Покупает у вокзала. В ожидании поезда до Школьного поселка.

Сидеть в поезде. Андреа тронута – он трогал ее, но видел ли? Несомненно, видел шикарное платье, сидевшее на ней как влитое. Ну а когда она сняла платье? Когда осыпался макияж, растрепалась прическа? Видел ли он что-нибудь? Или руки его продолжали ласкать ее в предрассветном забытьи? Или ему просто хотелось секса?

Дома пустой мольберт. Рисовать Юнатана невозможно, она пыталась. Поэтому она звонит ему и, слушая сигналы в трубке, беспрерывно чешет Марлона под подбородком. Он мурлычет, словно ничего не произошло. А что произошло?

Юнатан не отвечает. Женский голос в трубке рекомендует оставить сообщение, но у нее нет ни малейшего желания слушаться. Андреа ходит кругами по восемнадцатиметровой комнате. Листает книги. На улице легкий туман. Ох, эти полутона… Нет чтобы как следует! Знойное солнце. Гром и молнии. Ливень. Невыносимая жара. Сидеть на солнце до ожогов, до солнечного удара, до семи потов.

ЮНАТАН, ВЕРНИСЬ ДОМОЙ!

* * *

Юнатан всегда возвращается домой. В этом вся проблема. Андреа зажигает благовония, он лежит в ее постели, а она бродит вокруг, гремит банкой с таблетками и говорит, говорит.

– Однажды, – рассказывает она, – за мной гналось стадо коров в лесу – я была маленькой, помню как во сне. Помню, как вскарабкалась на камень – мы отдыхали на природе, и я собиралась пописать, и вдруг эти коровы – не то чтобы они за мной погнались, но я испугалась… ты спишь?

– Нет, рассказывай, – отвечает он таким тоном, словно ему и вправду интересно, и Андреа вспоминает Каспера: «Ближе к делу, в чем суть?» Она помнит его, она продолжает:

– Я сидела на камне, не знаю сколько. Вокруг стояли коровы – они наверняка были добрые, но большие, а я была маленькая и думала, что останусь здесь навечно, и, несмотря на страх, эта мысль была приятна: навсегда, навечно в одном и том же месте, не надо двигаться. Но потом я забеспокоилась, захотела к Лувисе, испугалась, что они и в самом деле забудут меня и я останусь на этом камне, и… – «Ближе к делу, в чем суть?» – И вот пришел Карл! Он шел через лес, такой большой, прошел сквозь стадо пасущихся коров, подошел ко мне, взял на руки и отнес обратно к машине.

Последний эпизод – ложь. Она не помнит Карла. Она не помнит, как выбралась, но ведь надо добраться до сути. А вдруг слушатель уснет или станет думать о другом? Истории должны быть интересными, а не правдивыми.

– Какой герой, – говорит Юнатан. Говорит серьезно, без иронии. Он всегда говорит серьезно, отвечая за каждое слово. Андреа не знает, что ответить; ей надо ходить и говорить, чтобы не ложиться рядом с ним, в его объятия, не успокаиваться. Спасительный звонок телефона. Андреа берет трубку.

– Привет, это я, помнишь меня? – Смех и южношведский выговор – Испанец! Она знала, что он позвонит, но почему сейчас? В животе снова порхают бабочки – пусть у него некрасивые руки, пусть он не принц, просто кто-то должен забрать ее отсюда. Юнатан лежит в постели с закрытыми глазами, Андреа шифрует разговор: отвечает коротко, но мягко. Конечно, встретимся, когда? Он предлагает – сегодня же, он может приехать к ней, посмотреть, как она живет. Нет, завтра Андреа собирается в город за покупками – может быть, встретимся там? Конечно, замечательно – он взрослый мужчина, а не мальчик, он обещает угостить ее вином.

– Ну, тогда увидимся, – смеется она и кладет трубку, пряча пылающее лицо от Юнатана. – Я поеду в город, пройдусь по магазинам с подругой.

Она произносит эти слова, не оборачиваясь.

– Здорово.

– Да.

Она пятится к кровати, и все заканчивается поцелуями, надписью THE END – дальше не показывают.

* * *

Андреа снова возвращается домой. Вечер. Она переспала с Испанцем. В поезде ОМЕРЗИТЕЛЬНАЯ обстановка: все лиловое – не сиреневое и не фиолетовое, а нечто среднее СО ВСЕХ СТОРОН. Было не слишком приятно, никакого удовольствия. Все казалось нелепым, и в самом разгаре страстей Андреа чуть не расхохоталась. Но две бутылки вина облегчают процесс, несомненно. У него был большой, эгоцентричный член, он входил сзади и давил до упора.

Лиловое ощущение замызганных сидений. Андреа улыбается хорошо одетой даме напротив, которая скорее всего сильно невзлюбила бы ее, познакомься они поближе.

Андреа быстро шагает по Большой площади, отпирает, здоровается с Марлоном, принимает душ, звонит Юнатану: