Текст книги "Шоколадный папа"

Столица

Ехать в новый город, в город, где есть мужчины, где скоро будет концерт ДЭВИДА БОУИ, где Андреа оставят в покое. Как прекрасно в большом городе: ходи куда хочешь, смотри на кого хочешь. Сидеть в кафе и подписывать открытку Касперу. Мужчина с искаженной внешностью, внутренние органы на поверхности – а может быть, это чувства или одежда. Лиловые волосы, зеленый лоб. Он держится рукой за щеку, подтягивая глаз вверх. Другая рука на животе. Художник Шиль. Андреа пишет, что она в Столице, что у нее все хорошо, но она скучает по нему. Что было бы… здорово… нет… было бы… приятно… увидеться. Нет, не «приятно» – какое скучное слово. «Привет, Каспер, я сижу в столичном кафе, здесь красные стены, у меня все хорошо, я скучаю по тебе, может быть, встретимся за чашкой кофе?» И номер телефона. Да, вот так. Не больше и не меньше. Кофе вкусный. Андреа живет в квартире своей подруги на Эстермальме. Высокие потолки, четырнадцать квадратных метров – достаточно. Белые шторы и светло-зеленые стены. Маленький холодильник, маленькая ванная – отлично. Широкая кровать с покрывалом пастельных тонов. Медвежонок, похожий на ее Лукового Медвежонка, только чистый и целый. У Лукового Медвежонка нет глаз и рта. Раньше, конечно, были. Прозрачные стеклянные глаза, черный ротик. Сначала Андреа оторвала рот, потом глаза. Теперь у него только два больших уха.

Андреа идет в город. Покупает осветлитель для волос и что-нибудь заморить червячка. Зеленые оливки и сыр, семнадцать процентов жирности, и еще багет, два помидора, три банки пива, нет, лучше целую упаковку – шесть.

Вчера она приехала из Города Детства. Марлон на поводке: до смерти боится поездов, но хочет быть с хозяйкой до самой последней минуты. Марлон, Лувиса и Карл провожали Андреа. Лувиса и Карл рядом – новый образ, прекрасная картина: Карл и Лувиса, красивые и вместе. Он вернулся ради нее, он так сильно любил – любит! – ее… он понял это в Италии, задыхаясь от вожделений Маддалены, вытеснивших его прочь, – или все было иначе? Может быть, она была худой, молчаливой и просто хотела его – бессловесно хотела таким, какой он есть. Но он смотрел на нее и стремился к чему-то другому – стремился ДОМОЙ.

Марлон на руках у Лувисы прошептал: «Ты вернешься, правда?» И Андреа подмигнула в ответ: «Конечно, вернусь, не сомневайся!»

Она идет через Хумлегорден и вспоминает: ее отпустили домой из больницы, Лувиса и Карл приехали в гости. Они сидят на кровати в комнате Андреа в Фольхагене, смотрят фильм, который Андреа взяла напрокат: когда ее отпускают из больницы, она всегда берет напрокат множество фильмов – сложные картины, образы, которые нужно истолковывать, чаще всего итальянские. Но сейчас они смотрят «Зелиг», комедию, и Карл смеется. Лувиса смеется, когда смеется Карл. Андреа больше смотрит на них, чем на экран. Они держатся за руки – Андреа не доводилось видеть этого раньше. Она сидит, удивленная и худая, как скелет, и думает, что все складывается удачно. Карл и Лувиса выпили вина и смотрят друг на друга едва ли не смущенно. «К любви невозможно привыкнуть», – думает Андреа, останавливаясь у почтового ящика. Любовь не может стать похожей на завтрак, мытье посуды, стирку. Впрочем, если зав трак прекрасен, если вы целуетесь и обнимаетесь в прачечной, если любимый обнимает сзади, когда ты моешь посуду… Андреа целует странного человека на открытке и бросает ее в щель желтого ящика. Позвони мне, Каспер, позвони!

* * *

Lying in my bed, watching my mistakes[52]52
  Лежа на кровати, глядя на свои ошибки (англ.).


[Закрыть]. Она всегда плачет под эту песню, но только не сейчас. Андреа не плачет: она ждет, когда посветлеют волосы – блондинкой она еще не была. Ждет, кладет под губу снюс, пьет пиво. Ни слезинки из глаз; она достает записную книжку, находит адрес Испанца. Он сказал: «Можешь позвонить». Ну конечно, может. Небо затянуто тяжелыми тучами. Андреа нащупывает в сумке таблетку «Имована», набирает номер. Бретт Андерсон поет: «I listen to the band. They said that it could be the two of us»[53]53
  Я слушал музыку: она говорила мне, что мы можем быть вдвоем (англ.).


[Закрыть]. О нет, Андреа не плачет.

Тональный крем

Лицо в зеркале – это Андреа. Становится настоящей Андреа с тональным кремом и карандашом для глаз (жизненно необходимыми), иногда с помадой, но только не с румянами. Румяна делают ее лицо здоровым и бодрым.

Андреа слушает Боуи в чужой квартире: вот бы уметь менять внешность, как он. Изо дня в день становиться другой.

Но ведь у нее новая внешность! Светлые, почти белые блестящие волосы – и сама Андреа будто просветлела. Полный надежд, легкий человек. Еще немного тонального крема поверх красных пятен и расширенных пор. Старается накраситься в меру. Кто-то спит под лиловым покрывалом, и когда он проснется, она будет лежать рядом, и, господи боже, пусть «Собрил» поскорее начнет действовать, и она сделает вид, что только что проснулась, потягиваясь и зевая. Повернется к нему улыбаясь. Привет, красотка! Так она и сделает; он вполне может оказаться тем самым, не исключено. Андреа нравится его голос, его темные волосы, слегка вьющиеся на затылке. Она ложится рядом. Есть что-то особенное в мужской руке, которая тебя обнимает. Не просто приятно – скорее наоборот. Андреа потягивается, зевает, поворачивается к нему.

– Привет… соня!

– Привет.

Он улыбается ей. В этом есть нечто обнадеживающее и безнадежное. Она наверняка прекрасно выглядит, но это неважно. Он тянется, но не к ней, а к хозяйским часам. «Черт побери, я уже полчаса как должен быть на репетиции!» Он смотрит на нее так, словно она виновата, быстро одевается и убегает.

Она лежит в постели. Слушает тишину, которая медленно проникает внутрь. Открывает жалюзи. На небе все те же тучи: вот-вот лопнут, это же видно! День НЕВЫНОСИМО пуст. День тоски по Касперу, день ожидания его звонка – как бы не так! Андреа набирает номер Лейтенанта, отвечает приветливый голос его жены: «Аннет». Затем трубку берет он, и тон у него скорее нервный, чем радостный. «Я перезвоню через пять минут», – почти шипит он в ответ, перезванивает через восемь, и Андреа успевает сменить Боуи на Nine Inch Nails. Он называет гостиницу, время, и она кивает. Он больше не зовет «трахаться», он говорит тоном бизнесмена. Трент Резнор поет: «Well shut up what does it matter now?»[54]54
  Заткнись, какая теперь разница? (англ.)


[Закрыть].

* * *

С лицом все хуже. Андреа забыла тональный крем в квартире, у нее осталась только помада, но ведь он все равно только и талдычит о том, какая она КРАСИВАЯ, достойная САМОГО ЛУЧШЕГО. Он выходит из душа, и Андреа возвращается в постель. Он голый – воображает, что невероятно привлекателен, бесконечно мужественен.

– Твоя жена знает, что ты здесь со мной?

Он смеется: громко, долго и противно. Протягивает Андреа маленькую бутылку вина из мини-бара. Она откупоривает ее, пьет, не предлагая ему. У него самый маленький в мире член. Андреа не смогла поднять его, ему пришлось заняться этим самому. На этот раз он был не таким омерзительным, как тогда, у моря. Не отдавал приказы. А может быть, ею теперь не так легко помыкать. Не так легко вертеть. Он оделся, она лежит в постели. Картина так банальна, что Андреа не может удержаться от смеха.

– Что тут смешного?

– Ты! – лжет она, а может быть, и не лжет.

– Почему?

– Точнее, это не смешно, а грустно.

– Вот как, грустно?

– Зачем ты это делаешь? Почему ты здесь, со мной, если у тебя есть твоя… Аннет?

Он поворачивается к ней. Он совсем не красив. Глаза добрые, а сам он – нет. У него должны быть другие глаза. У всех изменников должен быть особый взгляд – по крайней мере двадцать четыре часа после измены. Чтобы увидев, можно было выбрать между ненавистью (расставанием или ссорой), примирением или еще чем-то – чем угодно. Он повязывает галстук, уродливый бежевый галстук, и улыбается:

– Ты, кажется, рассказывала, что тоже изменяла мужу?

Андреа пытается улыбнуться столь же надменно, как и он. Это похоже на состязание. Но у нее ничего не выходит. Она закрывает лицо подушкой, потом снова открывает. Ей хочется заплакать вместо слов.

– Я не спала с ним!

– И ты считаешь, что это имеет значение?

Он снова отворачивается, словно его не волнует ее ответ. Андреа изо всех сил бросает подушку ему в спину.

– Ты не ответил на мой вопрос! – раздается рык пантеры.

– Какой вопрос?

Он говорит с ней, как папа, которому надоели наивные и бестолковые вопросы дочери.

– Почему, почему, ПОЧЕМУ?

– Андреа, у меня нет времени.

Он надевает свои уродливые кроссовки, говорит, что она может полежать еще немного, если хочет. «Запомни: ты достойна истинного мужчины», – добавляет он.

Андреа бежит в душ. Моется под большим напором воды. Юбка из искусственной кожи и бирюзовые ботинки. Прочь, прочь, прочь. Чувствует на себе взгляды, быстро проходя через фойе. На улице наконец-то идет дождь. Теплый сердитый дождь обрушивается на новые волосы Андреа, смывает макияж. Это сцена из фильма, и Андреа застывает в потоке воды.

И все же что-то вроде сказки

Лето проливается дождем над Столицей. Бог плачет. Иисус мочится. Мужчины в конце концов сбегают.

Андреа не спит ночами и зовет Каспера. Последние три ночи она провела одна, не сомкнув глаз, несмотря на пригоршни таблеток, которые не заглушают боль. Ну почему ты не можешь позвонить и сказать, что простил меня – что угодно, необязательно сидеть и тужиться над черным кофе в поисках слов, – просто позвони, отправь открытку, скажи, что ты есть, что я есть, что мы есть, пусть и не такие, как прежде, – что угодно, Каспер!

Дни окутаны дымкой. Ночью ее никто не видит. Днем же приходится выходить из чужой квартиры и смотреть в глаза людям. Ночью хочется вызвать такси и отправиться по адресу, указанному в том самом извещении о переезде, но этого делать нельзя – даже приняв миллион таблеток. В какой-то момент таблетки закончатся. И наступит этот момент довольно скоро. Андреа, конечно же, будет звонить в соответствующие инстанции, просить и умолять, и они будут до скрипа качать головой, повторяя ледяным тоном: «Нет, Андреа, мы больше не можем давать тебе лекарства».

Она лежит, кричит и трясется, она звонит Юнатану и почти все рассказывает. Говорит, что у нее приступы паники – и это правда, а на часах нет еще и двенадцати: метро еще работает, и он отвечает, что все равно не спит, что он приедет.

– Ты дождешься? – спрашивает он.

Словно у нее есть выбор. Есть ли у Андреа выбор?

* * *

Дневной свет, дождь барабанит в окно. Жалюзи опущены. Похоже, день будет печальным; Андреа кладет немного тонального крема под глаза, подводит верхние веки карандашом. Идет в комнату, Юнатан уже проснулся. Андреа охватывает неприятное ощущение. Будто бы он далеко-далеко. Будто бы до него идти и идти, и никак не добраться. Андреа закрывает глаза и проглатывает несколько таблеток; пусть он видит – он все знает и ничего не скажет. Она чувствует внезапный прилив гнева. Он так отчетливо видит ее и все же ничего не говорит! Пусть он крикнет ей: «Прекрати, иначе я уйду! Брось эту дрянь, Андреа, ты прекрасно справляешься и без нее!» Но он просто лежит… с довольным видом. Спокойный сон, хороший секс, а скоро будет вкусный поздний завтрак. Злоба кипит в горле. Андреа достает хлеб и хозяйское масло. Дождь барабанит все громче. Как тысячи злобных кулачков.

– Как ты?

Он всегда спрашивает одно и то же, хотя Андреа знает, что все и так видно – зачем же спрашивать, если и без того ясно?

– Хорошо!

Она не собирается смотреть в его сторону. Он думает, что между ними нечто особенное. Что с ним ей лучше, чем с Каспером. Что он себе вообразил? Что она забыла Каспера?!

– Ты уверена? Может быть, обернешься?

Она постоянно что-то должна для него делать. Быть послушной, настоящей и предельно видимой. Обернуться? Пожалуйста! Андреа оборачивается с притворной улыбкой.

– Да, Юнатан, уверена, у меня все отлично, – произносит она, – мне просто хочется побыть одной, поэтому я собираюсь пойти куда-нибудь, сесть и дышать полной грудью.

А правда, Андреа, заключается в том, что у тебя больше нет сил. Это была последняя капля. Откуда она взялась снова, эта последняя капля? Когда пришел Юнатан, слезы едва капали; чистые трусы плохо сидят; чужая квартира – Андреа использует ее не по назначению. Она больше не хочет; она почти уверена, что больше не хочет.

Он жадно поедает завтрак, омерзительно пережевывая, роняя крошки на пол – вовсе не их пол. И не пол Андреа. Юнатан сорит на чужой пол. Утреннее раздражение до того, как подействовали таблетки. Ей нужно все больше и больше: они уже не помогают! Чужая квартира – Андреа должно быть все равно, но ей не все равно, а о презервативах они, наверное, и не слышали – все эти мужчины, которые изображают из себя принцев, Каспера, – но ничего не выходит.

Розовая простыня дурно пахнет. Андреа помнит, что существуют такие вещи, как отказ и приказ, но ей они не под силу – а значит, нечего и жаловаться.

Сидя напротив Юнатана, Андреа видит солнце сквозь жалюзи. Приносят почту. Открытка от Лувисы: «Надеюсь, у тебя все хорошо. Марлон скучает по тебе. Целую. Привет от папы. Лувиса». Целую, привет от папы. Восклицательный знак и нежные объятия. Андреа смотрит на открытку. Клубника в плетеной корзине. Она роется в мыслях и достает письмо, которое Карл написал на компьютере и отправил ей в больницу. Андреа написала по письму ему и Лувисе, спрашивая: «Мое детство! Маддалена! Что произошло на самом деле?» Обстановка, окружавшая ее в детстве, предопределила ее характер. Андреа – обитатель палаты с обитыми войлоком стенами и потолком. Она живет в окружении прекрасных неподдельных психов: это заразно, границы размываются. Андреа вспоминает, как Каспер носился по коридору с наэлектризованными волосами и кричал: «Брутальная честность! Отныне я буду брутально честен!» Так он кричал в телефонную трубку за стеной ее комнаты. Эти слова проникали в ее комнату, и она содрогалась от их неистовства, вдохновляясь, завидуя, пугаясь.

Андреа вспоминает письмо Карла. Он ответил, что ему не хватило сил проникнуть в семью, что он чувствовал себя отверженным, что он в конце концов воспользовался ситуацией, позволившей ему выбрать нечто другое, в тот момент казавшееся лучшим.

Ситуация. Нечто, казавшееся лучшим.

Маддалена, вот что это было!

Юнатан хрустит и роняет крошки, и одно не связано с другим, и все связано со всем. Юнатан прихлебывает чай, Андреа листает модный журнал: глянцевые картинки; она проводит рукой по улыбкам фотомоделей, не ведающих «Собрила». Прикосновение Юнатана, не ведающего «Имована».

– О чем ты думаешь?

– О нас, – отвечает она, пусть это и неправда. У нее нет мыслей «о них». Есть множество важных мыслей о Каспере, которые можно до бесконечности прокручивать в голове, увеличивать резкость, снимать крупным планом. Как прекрасно прикасаться к Касперу и смеяться с Каспером, и заниматься любовью с Каспером, и…

– А что именно ты думаешь о нас?

Что-то вроде игры. Разгадывание загадок. С Каспером ничего подобного не было, правда?

– Я хочу, чтобы все было легким и прекрасным.

– А какое все сейчас?

Модель высокомерно смотрит на Андреа, хотя Андреа смотрит на нее сверху вниз.

– О-о, мы, кажется, говорили об этом миллион раз? – стонет она в ответ. – И мы никогда не найдем ответа на вопрос, почему мы не можем быть вместе по-настоящему, не можем пожениться, жить долго и счастливо и умереть в один день – просто потому, что этого не будет, не так ли?

– Откуда нам знать, – спокойно произносит он, – что будет потом.

– Но все это не легко и не красиво. Я чувствую себя омерзительной.

– Почему?

– Потому что чувствую! – Андреа вырывает страницу, на которой надменно красуется фотомодель. – Видишь, я даже на вопросы отвечать толком не умею.

– Ты не омерзительная. Ты очень хорошая и…

– Что значит «очень хорошая»? Что это означает?

– Что ты мне очень дорога.

– Разве это возможно?

– Возможно, потому что ты такая, какая есть, и…

– Вот видишь! Круг замкнулся, и все равно ничего не понятно!

– Я не договорил. Ты красивая…

– Всего лишь оболочка, как у этой девахи – она тоже с ума сойти какая красивая, но ей не приходится жрать по сто таблеток «Собрила» в день, чтобы прожить этот самый день…

– Андреа! – Он сжимает ее руку. Он на пять лет моложе, и именно он из них двоих умнее и старается… что? Спасти ее? От чего спасти? – Ты красива внутри…

– Но ты не видишь этого! Ты не видишь, черт побери, что у меня внутри, Юнатан!

Она встает. Больше нет сил терпеть эту ложь.

– Я вижу тебя, – продолжает Юнатан, он не сдается, пол под ним усыпан крошками – слишком много крошек. – Я вижу, что ты красивый и сильный, веселый и в первую очередь искренний человек.

– Ты не знаешь, – бормочет она, снова садясь на место.

– Чего я не знаю?

– Ты не знаешь… кто я такая.

– Но я хочу быть с тобой и узнать тебя получше, если можно.

Ты не знаешь, что я лежу и зову Каспера пустыми темными ночами, и у меня нет рисунка на обоях, по которому можно водить пальцем, делая вид, что… Что? Что он любит меня? Какая разница, любит он меня или нет, если он больше не желает меня видеть?

Андреа наливает выдохшегося вина в чашку из-под чая. Скажи мне, Юнатан! Скажи, что только дура может с утра пить выдохшееся вино, скажи что угодно, скажи, что я все-таки омерзительна. Надо купить трусы и зубную пасту! Надо сделать это сегодня! Она быстро пьет. Он тянется через стол, чтобы поцеловать ее – как будто ей нельзя допить вино, как будто нельзя отправиться по своим делам, купить трусы, зубную пасту и еще вина.

Но он тянет ее за собой в постель, и она хочет, да, она хочет, но ничего не чувствует. Она чувствует только одно: что она любит Каспера, что он любил ее, а она так по-настоящему и не поняла, как это прекрасно и удивительно, и вот наказание: она не может полюбить Юнатана, даже удовольствия больше не испытывает… Андреа бежит в душ. Капли стекают между ног. Слезы текут по лицу. Запах яблока и персика – по крайней мере так написано на этикетке. Андреа выходит из ванной и видит, как спящий Юнатан отворачивается от прикосновения солнечных лучей. Нельзя думать, что он будет рядом во что бы то ни стало, что он прибежит по первому зову.

– Юнатан!

– М-м-м.

Он уже коснулся сновидений. Андреа не собирается сказать ничего важного. Она ложится рядом; в хозяйской постели тесно. Ей хочется сменить простыню, сменить Юнатана на одиночество, одиночество на Каспера, но Юнатан безмятежно спит. Словно ему нравится лежать на розовой простыне, пропахшей траханьем. Андреа тошнит. Она принимает две таблетки, а может быть, три или четыре. Возможно, пять или шесть, или семь. Не исключено, что восемь и еще парочку. Скорее всего, двенадцать. Предположительно четырнадцать. Она ложится рядом с его сном.

– Юнатан.

Он не просыпается. Улыбается, словно все прекрасно. Скоро он проснется и увидит, что ошибается.

– Каспер, – говорит она. Ждет. Ждать она может недолго, пока страх не начнет разрастаться, а ведь таблетки скоро опустятся в желудок. Скоро, скоро – она берет хозяйский телефон и находит в справочнике номер больницы «скорой помощи». Звонить туда всякий раз нелегко, но постепенно становится легче – таблетки медленно, медленно захватывают губы и язык, и вот уже можно произносить какие угодно слова, можно плакать, можно чувствовать, как тебе плохо, пока не наступает освобождение: язык тяжелеет или становится легче, заплетается, еле выговаривая слова. И ты не стыдишься своей бессвязной речи.

Ей говорят, чтобы она срочно ехала в больницу. Андреа в точности следует указаниям. Вызывает такси и только потом будит Юнатана.

– Я еду в «скорую», – сообщает она мягким голосом. Юнатан хватает ее за руку. Почти до боли, но лишь «почти». Спрашивает, что она сделала, и Андреа замечает, что улыбается.

– Мне нужно одеться, – отвечает она. Тошнота прошла. Сейчас она могла бы любить Юнатана, если бы он не так крепко держал ее за руку.

– Зачем ты так поступаешь?!

Не сердитый ли у него голос? Он отпустил руку. Андреа чувствует, как смех приближается, не в силах вырваться наружу.

Все спокойнее и спокойнее. Пульс. Это пульсирует Каспер, он – ее жизнь. А Юнатан… чужой. Она не может полюбить его. Андреа одевается и направляется к выходу.

– Не ходи со мной, – говорит она, заметив, что он собирается встать.

– Но я хочу, – отвечает он.

– А я – нет! – Она открывает дверь. – Ты все равно не успеешь. Я спешу.

Все вокруг озарено загадочным светом. Словно во сне или в поэтичном польском фильме. Ничто ни с чем не связано, все наполнено смыслом. Дорога до такси. Ее медленная реплика, обращенная к водителю. Взгляд в окно, который видит гораздо более обычного, и все, что он видит, – важно, все нужно запомнить, но каждая картинка, каждая мысль мгновенно исчезает.

Все труднее сидеть с открытыми глазами, но Андреа не сомкнет век. Она держит голову руками все время, пока машина не останавливается у входа в больницу.

* * *

Как легко бродить по Столице, фиксируя взгляд. Андреа покупает шоколадный батончик, ест его, как любой другой человек. В такие дни, после передозировки, обычно светит солнце. Голова тяжелая, в горле ссадины от шланга, но Андреа знает, что двигается красиво. Она по-прежнему в фильме. Она медленно и бесцельно идет, ноги никуда не спешат. На спине защитного цвета рюкзак, в котором сидит Каспер. Сегодня он весит не особо много. Теплый, как грелка. На хозяйском автоответчике голос Юнатана: «Хотел узнать, как ты. Позвони, как только вернешься домой». Андреа чувствует, как от этих приветливых слов веет холодом, но ей все нипочем.

Андреа идет по Хумлегорден, вокруг кипит лето, озаренное солнцем. Андреа воображает Италию. Воображает, что она итальянка. Бурные жесты, громкий смех, с шумом рвущийся изнутри к горлу, всегда готовый сорваться с губ. Она воображает, как смело переговаривается с незнакомыми людьми, не соблюдая приличий, и заказывает пирожное к кофе. Кто-то спрашивает, что у нее в рюкзаке.

– Каспер, – отвечает она.

– Что за Каспер?

– Маленький и красный, – говорит она, – что-то вроде игрушки.

– Это загадка? – спрашивает незнакомец, похожий на Иисуса, только в костюме, с мобильным телефоном и в начищенных ботинках.

– Да, что-то вроде загадки, – отвечает Андреа, – но сколько ни играй с Каспером, ответа не получишь.

– Каспер тяжелый?

– Только не сегодня, – отвечает она, замечая следы крови на руках незнакомца. Теперь он похож на Карла.

– Почему?

– Потому что сегодня мне грустно. Потому что сегодня мне есть о чем подумать. Например, о шланге в горле и о том, что жизнь продолжается. Пусть она и трудна.

– Да, пожалуй, трудна, – соглашается незнакомец с красивой, как у Карла, бородой. – Но все же недурна?

– Ну да, другой, как говорится, не дано, – отвечает Андреа.

– Приходится стараться, – произносит незнакомец и исчезает. Каспер липнет к спине, постепенно тяжелея. Сгущаются сумерки, Андреа идет в чужую квартиру. Открывает дверь хозяйским ключом, смотрит на хозяйский телефон. Ложится на спину в хозяйскую постель. Ветер слегка треплет занавески, приятно касаясь лица. Каспер бледен и даже не сверкает в свете рампы. Андреа смотрит в потолок.

Мы собирались поехать в «Дисней Уорлд» – помнишь, Карл? Ты обещал. Когда ты отвезешь меня в «Дисней Уорлд»?