Текст книги "Шоколадный папа"

К ночи воскреснув

Андреа быстро и бесцельно шагает в бирюзовых ботинках. Она в городе, который скоро станет ее городом. Новая квартира совершенно пуста, если не считать Марлона, но Андреа уже имеет право быть там, а Бородач к тому же одолжил ей матрас. У Андреа есть плошки и туалет для кота. Через месяц Карл и Лувиса привезут сюда ее вещи; старых воспоминаний осталось совсем мало – Андреа расчищает место для новых, незатасканных, пахнущих свежей краской. Чувствует себя старой. В квартире такое эхо, что приходится держаться от нее подальше. (Это, конечно, означает, что Марлону приходится оставаться в одиночестве. Правда, когда Андреа нет, он спит. По крайней мере так она думает – но, может быть, он устраивает свое кошачье веселье?) Мужчины в беседке окликают Андреа. Если бы она не плакала, обязательно отправилась бы туда. Заставила бы себя присоединиться к компании. Несколько таблеток, пара кружек пива, очаровательная улыбка – и все в порядке. Но сейчас она плачет, трезвая, а «Собрил» так незаметно растворяется в теле, что Андреа даже не знает, есть он там или нет. Бирюзовые ботинки топают по земле, заходят в ворота, оказываются на кладбище. Уединение в саду развеянного праха, все как на табличке: «Вспоминай и скорби». Здесь ей никто не запретит плакать. Никто не скажет: «Утри слезы!» или «Почему ты плачешь?» (Ты такая хорошенькая, зачем тебе плакать?)

Андреа погружается в красивые воспоминания: утренний кофе, обед на балконе, теплая рука Каспера возле тарелки. Лежать в постели, прижавшись друг к другу лбами, укрывшись подобранными по цвету одеялами с восточным рисунком, почти слышать мысли Каспера. Андреа вспоминает свадебные фотографии и Каспера со скрипкой на сцене, в глазах у него – Андреа. Его звуки, его любовь – ведь она была, ведь равнодушный не станет требовать развода у запутавшейся, сбитой с толку дурочки-Андреа?

Красивые воспоминания, а не те, которые ей навязывает Лувиса: воняющие рвотой, желтые от мочи. Воспоминания о липком обручальном кольце и «скорой помощи». О ссорах и дикой ревности. Мне нужны красивые воспоминания, Лувиса! Предаваться печали на кладбище. Словно Каспер умер! Это не горечь досады, это просто правда. Того, кто скрылся в молчании, можно оплакивать на кладбище. На скамейке среди скорбящих. Пожилая дама в трауре сочувственно улыбается Андреа. Оставляет букет красных роз среди прочих цветов. Меж опавших лепестков плавает свеча.

Андреа не может утешаться тем, что безвозвратно ушедший любил ее до самой смерти. Не может даже думать о нем как о мертвом. Может быть, разместить объявления о пропавшем без вести на упаковках молока? The missing person (человек, утративший что-то?). Был одет в куртку с капюшоном и рваные джинсы. Возможно, плевался и пинал булыжники, повторяя: «Проклятая Андреа!» Нашедшего просьба вернуть. Живым или мертвым. Очень живым или безнадежно мертвым. «Фу, не говори так!» – произносит София, гладя мятую занавеску Андреа, которая будет висеть в комнате Андреа. В МОЕЙ ЖИЗНИ! Пусть моя жизнь будет мятой, пожалуйста, ну почему мне нельзя жить так, как я хочу?

На кладбище никто не отнимет у тебя твой гнев. Андреа треплет зубами свадебный букет: герберы и плющ. Пережевывает. Вспоминает снова и снова. Никто не запретит! Никто не запретит ненавидеть чужие занавески с пионами. Случайно задевать их так, что остаются одни клочья. Как от фотографий.

Встать и уйти, но от воспоминаний не убежишь. Однако беспокойные бирюзовые ботинки несут Андреа дальше, на площадь, где люди.

Обычный ресторанчик у площади Меллевонгсторьет, вокруг незнакомые голоса и слова. Андреа садится, вдыхает запах свободы. Первый глоток свободы за несколько дней. Столики на террасе, пиво и снюс. Волосы в разные стороны. Щеки обвисли, но морщин пока нет. Здесь Андреа хорошо! Среди шведов с южным темпераментом и южан со шведским выговором: здесь она дома. Болтает, разговаривает, замечает, что жестикулирует – и чем дальше, тем больше. Что смех ее певуч. Официантка с гладкими черными волосами до пояса и огромным ярко-красным накрашенным ртом ставит перед Андреа новый бокал пива взамен пустого.

– Но… – Андреа печально смотрит в кошелек.

– Я угощаю! – улыбается официантка.

– Но… – повторяет Андреа.

– Там, где я родилась, так принято! – смеется официантка. «Вот бы и мне там родиться», – думает Андреа, и женщина, сидящая наискосок, окликает ее:

– Ты из Италии?

– Нет…

– А похоже, – добавляет незнакомка и снова смотрит в свой бокал, увлеченно вглядывается в золотую поверхность, словно пытаясь увидеть там что-то еще, словно этого золота мало.

Андреа из Италии? Может быть. Может быть, Маддалена оставила отпечаток на ее внешности. Отпечаток отсутствия. След тоски. Андреа хочется спросить, что же в ней итальянского. Волосы у итальянок бывают самых разных цветов. Маддалена вполне может быть седой. Жирной и безумной. Алкоголичкой, шатающейся по дому у моря, набив рот тирамису, бессвязно болтающей, с опухшим лицом, одинокой.

Мужчина за соседним столиком наклоняется к Андреа. Руки сплошь покрыты татуировками. Глаза добрые.

– Знаешь, – произносит он, – мне кажется, я собака.

Женщина напротив гладит его по руке.

– Гав, гав! – тявкает он и воет. Похоже на грустную собаку. Андреа говорит, что у нее тоже иногда бывает такое чувство. Гав, гав.

– Но я пишу, изгоняя из себя собаку, – добавляет она. Какая ложь! Тексты никогда ни от чего не освобождают. Однако парень принимает ее слова за чистую монету. Говорит, что тоже мог бы писать: ему есть что рассказать. Он улыбается, и Андреа верит. У него умные глаза с красными прожилками. Но если бы тексты и вправду дарили свободу, Андреа давным-давно избавилась бы от Каспера. Виляние хвостом осталось бы в далеком прошлом. Место, сидеть! Некоторые вещи – словно внутренний орган, который невозможно удалить – можно только обезболить.

Андреа думает о Марлоне, который остался в их общей квартире. Как он принюхивается, пытаясь показать Андреа, что такое на самом деле жизнь. Есть, спать, шипеть, мурлыкать. Запрыгивать на колени, не спрашивая разрешения, не извиняясь. Андреа пытается научиться этому.

Некоторые вещи вписаны в тебя шрифтом для слепых. Что-то становится чертами лица, свойством рук. Это хорошая отговорка. Можно идти по жизни со злобными, тяжкими вздохами: я такой, как есть, и не надо пытаться меня изменить. Андреа смотрит на закат. Тоскует ли Карл по Маддалене? По Маддалене, плавной походкой расхаживающей из комнаты в комнату, покачивая широкими бедрами, удерживая на весу две тарелки со спагетти (сливочный соус капает через край). У нее всегда наготове откупоренная бутылка красного вина. Плюс еще две в буфете. Она громко смеется, бьет посуду. Утюг не касался ее занавесок. Может быть, у нее и занавесок нет. И дверей.

– Послушай, – шепчет он, – не позволяй никому унижать тебя. Слышишь?

– Да, – шепчет она в ответ.

Они улыбаются друг другу, пожимают руки. Желают удачи. Он уходит, но возвращается на полпути, подбегает к ее столику.

– Послушай, – продолжает он, – если тебе нужна помощь, я всегда здесь.

Его окликает хозяйка. Он кладет лапу Андреа на плечо и исчезает.

Андреа сидела на кладбище и оплакивала того, кого не хочет забывать. Того, кто навсегда останется с ней, сколько бы она ни написала.

Андреа идет на вечеринку к Бородачу, там будет и Хельга. Приятно встречаться с теми, кому наплевать, шатается ли она, бессвязно болтая, или идет прямо, закрывшись на все засовы. Андреа достает записную книжку: «Жизнь может быть прекрасна, стоит только время от времени позволять себе плакать или смеяться, быть трезвым или пьяным СОВЕРШЕННО НЕ К МЕСТУ». Вырывает страницу, складывает пополам и кладет на стол под стекло.

* * *

Try to see the tragic

Turning into magic[45]45
  Постарайся увидеть, как из трагедии рождается волшебство (англ.).


[Закрыть]

Эти строчки вертятся в голове у Андреа, когда она выходит из La Couronne. Идет, пошатываясь, по безымянной улице, не представляя, как добраться до дома. Попытка увидеть, как трагическое превращается в магическое. Припев песни, звучавшей над маленьким танцполом. Андреа не танцевала. Она сидела с Бородачом и, как всегда, пила за будущие успехи. Когда он начал обниматься со своей невестой, словно только что сошедшей с подиума конкурса «Мисс Швеция», Андреа попыталась завести разговор с двумя молодыми людьми за тем же столиком. Они вежливо отвечали на ее вопросы о любви и изменах, а потом ушли.

Андреа перебралась к мужчинам за соседним столиком. Нашла одного, готового по крайней мере говорить о фильмах и жизни, но вскоре его подружка вернулась из туалета, и они удалились, хихикая и хватая друг друга за задницы.

В баре не нашлось никого одинокого и похожего на Каспера. Даже просто одинокого и скучающего не оказалось, хотя бы слегка похожего на Каспера. Бородач и Хельга куда-то исчезли. Не будь Андреа такой пьяной, она почувствовала бы, что ее бросили, но вместо этого она прокричала: «Удачной ночи вам всем!» – и, не дождавшись ответа, даже ничтожного «и тебе того же», ушла.

Внезапно – голос Каспера в телефонной трубке.

Совсем не сердитый. Даже не особо удивленный. Правда, немного сонный.

Андреа становится страшно при мысли о том, что время стояло на месте. Что год, прожитый в Сконе, ей приснился. Что она приехала сюда всего неделю назад и еще не знает ни Юнатана, ни Хельги, ни Господина в Белом. Может быть, Испанец ей привиделся, а Лейтенант был лишь деструктивным желанием. Может быть, в последний раз она звонила Касперу на прошлой неделе, отчаянно воя. Может быть, она вообще не звонила ему раньше. И теперь у нее есть единственный шанс расставить все на свои места.

Луна взошла, но Андреа не плачет. Она говорит «прости». «Прости, Каспер», – говорит она. Вот и все, что она успевает сказать. Он отвечает: «Ничего…» – и на этом разговор обрывается. Закончились деньги на карточке.

Каспер воскрес из мертвых. Его голос звучит в ушах у Андреа.

Может быть, в аптеке все же продают без рецепта средство для смывания людей. Если пойти туда в понедельник и сказать, что она перенаселена, что она полна незваных гостей, может быть, ей смогут помочь?

Андреа не в силах пошевелиться. Сидит на тротуаре, повторяя: «Прости, прости, прости». Перебирает четки. Вывеска «Макдоналдс» напротив превращается в пульсирующее распятие. На нем висит Иисус и машет Андреа рукой. Он окружен мерцающими рождественскими украшениями и гроздьями винограда. Неоновый свет слепит глаза, и Андреа приходится прикрывать их рукой, чтобы как следует разглядеть его. У нее на шее экзема, она горит, освещенная неоном, Андреа чешет пятна на шее и повторяет: «Прости, прости грехи мои», и Иисус спускается с распятия, вынимая гвозди из рук и ног, и подлетает к ней, заразительно смеясь. Андреа трет глаза. Ни распятия, ни «Макдоналдса». Вместо этого – полицейский патруль.

– Фрекен, – произносит симпатичный полицейский, не подозревая, что «фрекен» Андреа в разводе, – не стоит сидеть в короткой юбке на тротуаре поздно ночью. Мало ли что может произойти.

Но я и хочу, чтобы что-нибудь произошло! Что-нибудь, после чего я проснусь счастливой или по крайней мере потрясенной, ведь скоро мне возвращаться домой. «Только не домой», – думает Андреа. Город Детства – это не дом. Это кладбище воспоминаний. Полиция предлагает отправиться с ними.

– А что я сделала?

– Ничего, насколько я знаю, – смеется он (может быть, он – прекрасный принц?). – Просто сегодня у нас довольно мало работы, можем подвезти вас домой!

Он помогает ей подняться, и вот она уже сидит на заднем сиденье автомобиля, прильнув к красавцу-полицейскому. Ничего не говорит ни о Иисусе, ни о Каспере. А иначе вдруг им вздумается включить мигалку?

– Любовь – это трудно, правда? – произносит она.

– Нет, с чего вы взяли? – Полицейский качает головой.

Затем он встает, протягивает ей руку. Через мгновение они танцуют медленный фокстрот в автомобиле, хотя Андреа вовсе не умеет танцевать фокстрот. И вот они уже у старого нового дома.

– Приятно было познакомиться, – произносит он, поглаживая ее по руке, словно утешая, и Андреа хочется остаться с ним. Полицейского у нее еще ни разу не было. Но дверца машины закрывается, и Андреа слишком пьяна, чтобы расстраиваться.

Привидения

Андреа сидит в поезде, проезжая мимо Университетского городка, города Каспера, на пути к Городу Детства. «Квартира, – думает она, – несколько комнат в доме, какое это имеет значение? Теперь там живут другие, другой жизнью. Но разве в этой квартире не осталось наших воспоминаний: в стенах, в потолке?» Разве они не окружают тех, кто теперь живет там, ничего не зная о свадебной кружке в руке Андреа, о скрипках Каспера, о его теле, которое приближалось к ней, о картинах на стенах – должны же были остаться следы краски, пятна кофе. Что-то должно быть заметно.

«После живых остаются привидения», – думает Андреа. Следят за новыми судьбами. Любовь Каспера и Андреа осталась на стенах в комнате, в квартире, в доме навсегда. Их любовь въелась в обои.

Через полтора часа поезд прибудет на место. Андреа надо в туалет по-большому Будет понос, не иначе. Все не так: живот, дыхание, жизнь. Может быть, все можно наладить. Но дело не в этом. Дело в доме у озера, который вцепился руками в дом на Бьеркгатан, 64. В тесном туалете воняет. Заглушить бы этот запах жжеными спичками, духами. Можно сделать вид, что виноват тот, кто был в туалете перед тобой. Андреа выходит и быстро закрывает за собой дверь. Открывает клетку и гладит Марлона. Кажется, что его шерсть потемнела. А вдруг Марлон меняет цвет, когда она меняет мужчин? Андреа гладит его и думает, что не обязана любить Марлона, но у Марлона выбора нет. Она может кормить его, гладить его и дарить ему игрушки, ничуть не любя. Его же любовь к ней – основа всей его жизни. Без этого доверия он, возможно… убил бы ее. Расцарапал бы ей ночью лицо. Морган в больнице рассказывал, что его кот так и сделал: напал на него, вырвав из руки кусок мяса до самой кости. Кота, разумеется, пришлось усыпить. Того, кому нельзя доверять, нужно умерщвлять.

* * *

В доме у озера праздник по поводу Возвращения. Жирные пиццы, за которые трудно благодарить с Улыбкой. Андреа смотрит на Карла и Лувису, не понимая, счастливы ли они вместе: если счастливы, то почему не говорят об этом? А Андреа – рассказывает ли она о том, что счастлива? Как будто семью можно удержать вместе цепкой хваткой больных рук, хранящих темные и глубокие тайны.

* * *

Дом на Бьеркгатан, 64. Каких только нет здесь воспоминаний: на стенах, в облупившейся штукатурке на потолке, в обоях, медленно отстающих от стен (клей стареет и приходит в негодность). Занавески дрожат, звуки кажутся громче; муха, которую ты, казалось, уже убил, воскресает, и ты ловишь, ловишь ее всю ночь, и звук все пронзительнее, и в голове лишь одна мысль: избавиться от этого жужжания, и все будет хорошо.

Некоторые звуки исчезают, если к ним прислушаться, но к другим привыкнуть невозможно.

Покашливание Карла.

Скрипка Каспера.

Удаляющиеся шаги.

Слова Арвида:

– Плевать мне на все, черт побери, я не вынесу такой жизни!

– Остановись, нам нужно поговорить об этом. – Голос Лувисы, каким Андреа его ни разу не слышала, и Арвид замирает на ступеньках. Скрип умолкает.

– Вы все равно не поймете.

– Но ты ничего не объясняешь. Ты просто уходишь…

Не уходи от нас, и скрип становится ближе. Андреа на верхнем этаже зажала уши руками. Она произносит слова, но ничего не слышно. Скоро Арвид пройдет мимо ее двери, не обращая внимания на оклики снизу. Скоро София сварит кофе, откроет коробки с печеньем и набьет всем полные рты.

Андреа знает, что ей следовало бы спуститься вниз и поговорить. Открыть дверь и позвать Арвида, но ведь она не может говорить, так зачем же притворяться: зачем открывать дверь и пытаться поймать взгляд, который прячется ото всех, а потом не находить нужных слов?

Трусливая Андреа. Ей тоже хочется плакать. «Есть ли у меня проблемы? – думает она. – Я принимаю лекарства против чего? Я тоже хочу говорить, плакать и думать, что никому нет до меня дела». Арвид по крайней мере говорит все, что чувствует, что ему кажется. Невозможно не-верить в то, что кому-то кажется. А что кажется, то и правда, как повторяет Эва-Бритт. «Но вдруг это не настоящая правда?» – добавляет Андреа.

Слышно, как Лувиса и София что-то обсуждают, слышатся слова «ванильный крем» и «при умеренной температуре». Слышно, как покашливает Карл, слышно, как останавливается такси, как машет рука, как дверь закрывается снова и снова. О, если бы Лина-Сага была здесь, они могли бы сделать вид, что держатся за руки, что никто не плачет, что никто и никогда не войдет в закрытую дверь. А затем Лина-Сага стала бы громко рассказывать сказку про Зверей в Лесу, и все остальные звуки утонули бы в ее голосе, и осталась бы лишь одна сказка, один мир.

Новые шаги на лестнице. Всегда есть лестница, всегда есть шаги, которые с каждой секундой слышны все отчетливее, и ты думаешь: останутся ли они за дверью, пройдут ли они мимо или войдут, доберутся ли они до тебя?

Шаги Лувисы на лестнице, и Андреа хочется услышать голос Каспера в телефонной трубке или просто рядом, чтобы, когда Лувиса подберется слишком близко, Андреа могла бы сделать вид, что у нее есть что-то свое, свое собственное.

Лувиса в дверях – как она красива. Как Андреа стать такой же красивой?

– Еда скоро будет готова. Как ты?

– Ничего страшного. Просто странно быть здесь.

– Почему?

– Много воспоминаний.

Хочется попросить Лувису войти и поплакать вместе с ней. Плакать не опасно, и бояться не опасно, не так ли, Лувиса?

– Каких воспоминаний?

– Ничего страшного, – отвечает Андреа, – ничего страшного. Я скоро приду.

Лувиса стоит и несколько секунд смотрит в лицо Андреа, которой приходится отвернуться и устремить взгляд в книгу, чтобы Лувиса не поняла, что Андреа врет, что здесь нет никаких воспоминаний о событиях, что есть только свет и звуки, атмосфера, что Андреа маленькая и чего-то боится, но не знает чего.

Если рассказать Лувисе, то та, наверное, покачает головой и скажет, что Андреа все выдумала, что, когда она была маленькой, ничего страшного в этом доме не происходило. Да, Карл дарил ей подарки – но что за Маддалена? Лувиса лишь по-доброму посмеялась бы над фантазиями Андреа.

Пятилетняя Андреа в бирюзовых «мартинсах». Ищет тайники. Таблетки. Уильям Фолкнер. Забраться в Каспера поглубже. Обои. Если бы только можно было спуститься вниз, обняться со всей семьей, закружить Арвида в диком танце среди блюд со струганой лосятиной и картошкой. Всего-то и надо, что спуститься по лестнице и улыбнуться, посмотреть кому-нибудь в глаза. Андреа может, но не смеет. Просто отговорка? Подходящий тайник? Страх.

После живых остаются привидения, Андреа лежит на кровати в комнате для гостей, и рисунок на обоях проступает сквозь темноту.

Лишь взрослой она поняла, что это розы.

В детстве рисунок всегда был слишком близко, превращался в дороги, дома и зверюшек. Палец путешествовал по дорогам. Розы, которых она не видела, были лабиринтами, через которые Андреа предстояло пробраться. Зверюшки были добрыми и глупыми.

Когда Андреа была маленькой, в доме на Бьеркгатан не было привидений. Единственное, что ее пугало, – это плач Лувисы, который слышала и Лина-Сага. Но Лина-Сага, наверное, видела настоящий рисунок на обоях и знала, что Карл вовсе не уехал – не так, как раньше, – и понимала, что скоро произойдет что-то ужасное. Или уже произошло. Андреа, слишком маленькая, чтобы сохранить воспоминания и запечатлеть истинные образы, лежала на кровати в комнате для гостей, водя пальцем и взглядом по рисунку стен. Не видела роз.

А теперь видит. И больше не может притворяться.

Карл в гостиной красного дома. Сидит в кресле – в том же, в котором сидел десяти-, пятнадцати-, двадцатилетним? О чем он думает, глядя на стены, на потолок, на Арвида, который бродит вокруг, громыхая банками лекарств, совсем как Андреа (хотя Андреа прячет свои таблетки, принимая их тайком, чтобы, выбравшись из тайника, разговаривать, не набивая рот булочками, печеньем, тортом – ведь рот уже набит пилюлями).

Андреа проходит мимо Карла: если бы она только могла с легкостью остановиться, сесть к нему на колени, попросить выпустить кольцо дыма. Как ей не хватает этих колец! Впрочем, Карл бросил курить из-за ее астмы. Андреа скучает по играм, которых не помнит, – веселым играм, о которых ей рассказывала Лина-Сага.

И вот она просто проходит мимо. Проходит мимо Карла, словно он мебель. Если бы она только могла сесть рядом и что-нибудь сказать – что угодно, что-нибудь важное. Но она не смеет. Просто отговорка? Хороший тайник? Страх.

После живых остаются привидения, и Андреа хотелось бы отдохнуть, уснуть, но она не может. Что-то не дает ей уснуть. Что-то держит ее настороже. Все вещи. Как могут вещи в доме оставаться на своих местах, когда люди передвигаются, изменяются и становятся едва ли не собственными антиподами? При ином, более разумном устройстве мира хотя бы несколько декоративных тарелок должно было бы упасть со стены в результате ошеломляющих перемен. Впрочем, внешне ничего не заметно. Все остаются на своих местах. Дедушка, бабушка, папа, мама, дети. Они по-прежнему вместе, как всегда. Андреа смотрит в потолок, а там Каспер! Он похож на ангела. В волосах запутались водоросли, с которых на лицо Андреа капает вода. Потом он исчезает. Андреа надевает наушники с Дэвидом Боуи внутри и выбирает семнад цатый номер на втором диске. Странно, когда Боуи и Каспер возникают в комнате для гостей на Бьеркгатан, 64. Но Андреа хватается за них, хватается за слова Боуи – это слова Каспера, обращенные к ней: «As long as you’re still smiling, there’s nothing more I need. But if my love is your love, we’re certain to succeed»[46]46
  Пока ты улыбаешься, мне довольно этого. Но если моя любовь – это твоя любовь, у нас все получится (англ.).


[Закрыть].

Андреа снится, как что-то падает ей на лицо, другое лицо, незнакомое. Она просыпается от собственного крика. Рядом тут же возникает Лувиса, как будто вокруг и в самом деле видимо-невидимо привидений.

– Андреа, как ты?

– Мне снился сон.

– Что тебе снилось?

Как будто все ответы – это входы, которые помогут Лувисе исцелить Андреа. Но вдруг Андреа и вовсе не больна? Может быть, она даже не несчастна – как узнать, как измерить? Может быть, она просто до краев наполнена воспоминаниями, которых у нее нет? Андреа на кровати у стены, где розы, и ребра не выпирают, и нет в ней ничего очевидно ненормального. Неважно, как сильна боль, как мало в тебе настоящей ЖИЗНИ – никто ничего не видит! Никто не может заглянуть внутрь и понять, каково там. Это жутко, но Андреа все же заделывает любой намек на брешь, в которую можно заглянуть. А вдруг кто-нибудь и в самом деле заглянет внутрь и скажет, что там – сплошное обещание счастья, что стоит Андреа отбросить в сторону Каспера и Маддалену и прочих призраков, размозжить их головы о стену, как она станет абсолютно счастливым человеком. Ты просто трусишь, Андреа. Это единственное препятствие на твоем пути. И что это за отговорка? Прекрасный тайник, Андреа. Страх.

Она снова затыкает уши музыкой. Боуи, сочинивший для Андреа слова Каспера. «If our song could fly over mountains, could sail over heartaches, just like the films»[47]47
  Если бы песня нашей любви могла взлететь над горами, над душевной болью, как в кино (англ.).


[Закрыть].

«Я люблю тебя я люблю тебя я люблю тебя я люблю тебя я люблю тебя», – пишет Андреа в записной книжке, а на книжку капает вода; Арвид однажды, увидев ее ботинки, сказал, что они словно окрашены морской волной, и Андреа засмеялась в ответ, но он погрустнел, и только она собралась обнять его, как он ушел. А Карл, словно мебель, сидит в гостиной и покашливает, и Андреа пишет «я люблю тебя я люблю тебя я люблю тебя», и не хватает только скрипок.

– Вам не понять, как мне плохо.

Арвид поворачивается к ним спиной, выходит из-за стола, едва притронувшись к еде. София вздыхает. Карл смотрит в пустую тарелку.

– Ты просто говоришь, что тебе плохо, – начинает Лувиса, – расскажи подробнее.

– Вам все равно не понять. – Арвид громыхает банкой с лекарствами, принимает таблетку или две, говорит «спокойной ночи». Произносит эти слова, не оборачиваясь, и Андреа хочется схватить его за руку и крикнуть: «Прекрати, это просто смешно!» И замереть в наступившей тишине, чтобы все уставились на нее и все стало бы неважно. Может быть, она заплакала бы, убежала бы наверх, бросилась на постель, и розы на стене были бы просто розами.

Андреа делает погромче любовь Каспера (к которой Боуи написал музыку) и плачет, и то, над чем она плачет, совершенно реально: «As long as we’re together the rest can go to hell. I absolutely love you, but we’re absolute beginners».[48]48
  Пока мы вместе, остальное пусть катится к черту. Я люблю тебя безоглядно, но мы только начинаем путь (англ.).


[Закрыть]