Текст книги "Шоколадный папа"

Другой мужчина

Андреа снится голубой «сааб», который останавливается у тротуара. Машина цвета «голубой металлик», а внутри – миниатюрный мужчина. Невысокий мужчина с лысиной и широкой улыбкой выходит из автомобиля.

В машину садится мама. Мама замужем, у нее двое детей. Мама садится в машину, одна из дочерей за ней. Мужчина с лысиной улыбается еще шире: ему нравится то, что он видит, и он садится в машину последним, закрывает дверцу.

Они теснятся в автомобиле. Машина большая, голубая, и все же они сидят, тесно прижавшись друг к другу. Дочь сидит на заднем сиденье наискосок от матери, прислонившись к спинке ее кресла. Мужчина сидит, повернувшись плечом к девочке, лицом к матери. Он все время улыбается, и девочке кажется, что его губы, должно быть, устроены таким образом. Врожденная улыбка. Девочка Андреа не слышит его слов, видит лишь губы: он улыбается, словно зная что-то, чего не знают они. И тогда девочка вспоминает: Карл!

Теснота автомобиля становится невыносимой. Не хватает Карла! На месте этого мужчины должен быть Карл. Девочка пытается расчистить себе место, вертится и елозит, но ничего не выходит, и дышать все тяжелее.

Мама Лувиса слегка улыбается в ответ. Андреа знает, что мужчина будет вести машину, пока они не окажутся на месте, и тогда он прикажет Андреа выйти, уйти и не возвращаться. Он кладет руку Лувисе на колено. «Вот что чувствуют предатели», – думает Андреа. Невозможность попросить прощения. То есть попросить можно, но этого мало. Даже если сказать «прости» сто миллионов раз. Этого мало. Раз уж ты забыл о существовании того, кого любишь.

Мужчина останавливает автомобиль у светящегося и крутящегося парка аттракционов, и Лувисы больше нет рядом. Он гладит Андреа по спине и ниже, наклоняется к ней слишком близко, лоб блестит. Лувиса снова рядом, словно и не исчезала, и пухлая рука мужчины удаляется от Андреа, как ни в чем не бывало, и то, чего не должно быть видно, совершенно незаметно. На земле рассыпан поп-корн. Они едут прочь.

Теперь в машине Карл. Он сидит на переднем сиденье, но Андреа не знает, кто ведет машину. Андреа принимается плакать, но Лувиса и мужчина по-прежнему улыбаются, улыбаются, как на фото, когда улыбаться не хочется, но надо – чтобы те, кто увидит фотографию, думали, что ты счастливый человек, а не печальный зануда (как будто печальными бывают только зануды). Кожа словно синтетическая, как у манекенов. Андреа пытается прикоснуться к Карлу, но не дотягивается, несмотря на тесноту.

Андреа кричит Лувисе со слезами в голосе: «Так нельзя! Как ты можешь? Как будто его нет!» Но Лувиса словно не слышит, она кладет руку мужчине на колено. Окна запотели, Карл не шевелится и смотрит вперед, на дорогу и улыбается, будто зная то, чего не знают остальные. Кажется, что он виден только Андреа. Он оборачивается.

– Ничего страшного, – улыбается он, – не бойся.

Андреа просыпается, у нее перед глазами голубой рисунок обоев в комнате для гостей Софии. Солнце пробирается сквозь жалюзи. Карл тоже спал здесь. Всматривался в узор. Может быть, и он видел зверюшек, дома и дороги?

Андреа спускается по скрипучей лестнице, проходит мимо кухни, где сидят все, кроме Арвида, и сообщает, что выйдет пройтись. Надевает ботинки, идет в лес. Никто не говорил о возможном разводе Карла и Лувисы. Никто ничего не говорил. ТЫ ЖЕ ТАКАЯ МАЛЕНЬКАЯ, АНДРЕА. МЫ НЕ ХОТИМ РАНИТЬ ТЕБЯ. Она вглядывается в деревья, думая лишь о том, как ей хотелось бы встретить большое животное. Она бы замерла, стараясь не шевелиться. Стояла бы и смотрела.

Солнце освещает верхушки деревьев. Кусты, зелень, крошечные живые существа, которых можно увидеть, лишь опустившись на землю с лупой в руках.

Андреа чувствует у себя внутри шаги Лувисы, ожидание Лувисы, ее судорожное беспокойство – без злобы.

Чувствует девочку Андреа, которой не дотянуться до зеркала в туалете рядом с комнатой для гостей. На обоях мелкие сердечки, Андреа не дотянуться до своего отражения, а стул не проходит в узкий дверной проем. Андреа всего четыре, она не видит перемен, не замечает их – она лишь чувствует настроения. Ей знакомы звуки, свет, темнота. Она не слышит телефонного звонка Карла: «Я хочу попробовать снова жить с вами…» – так ли все было? Нет ощущения злобы, а если нет ощущения, есть ли злоба? Что скажешь, Эва-Бритт? «Пожалуйста, Каспер, давай попробуем снова. Давай попробуем? Каспер, пожалуйста!» На повторе, репризой, во веки веков. Пока смерть не разлучит нас. Любить тебя в печали, Каспер, – теперь я знаю, что это такое! Неужели, черт возьми, так сложно решиться любить меня, как прежде? Нет, только не чертыхаться. Просить и умолять до боли в коленях, но тихо.

Каспер, царь и бог. Светлая память ее любимому. Маддалена в свете прожектора. Погаси лампу, Андреа! Промотай вперед.

В ожидании Маддалены – 3

Андреа кладет на стол ноги в сапогах из крокодиловой кожи. Сдвигает на лоб ковбойскую шляпу. В газете написали, что какой-то злодей хочет причислить «Имован» к классу наркотических веществ! Изъять его из свободной продажи. Всегда считалось, что «Имован» не вызывает зависимости, а когда Андреа сказала одному из врачей, что она чувствует привыкание, он снисходительно улыбнулся и покачал головой, открыв перед Андреа фармакологический справочник.

– Да, возможно, вам так кажется, – ответил он, – но это неправда.

«Придется уйти в подполье», – думает Андреа, допивая коктейль и заказывая еще один.

– Signorina, you look pale![49]49
  Синьорина, у вас бледный вид! (ит., англ.)


[Закрыть]

Андреа знаком отгоняет портье, соблазнительно-марципаново улыбаясь. Сегодня у нее розовые губы. Андреа считает, что пить «Маргариту» можно лишь с розовой помадой на губах. Вкус становится лучше, если на бокале остаются отпечатки губ. Андреа читает дальше, быстро пробегая текст глазами, пьет маленькими глотками. Предупредительный знак на упаковке «Имована» разрастается до невероятных размеров. Пульсирует сквозь зеленый полиэтилен аптечного пакета, и Все Видят. Андреа-Наркоманка. Огромный предупреждающий знак, и аптекари сочувственно улыбаются или просто отрезают: «Не смешивать с алкоголем!» – и в их здоровых взглядах читается обвинение.

И вот появляется она! Грозная Маддалена! Распахивает дверь, как герой вестерна. Андреа пытается нашарить пистолет. Маддалена разводит руки в стороны, будто едва спустившись с распятия. Волосы и наряд, словно у героини исторической драмы. Формы, как у раздавшейся Риты Хейворт. Синий плащ с капюшоном поверх вычурно позолоченного платья. Туфельки, как у Золушки, – разумеется, золотые. Андреа встает, ослепленная, оправляет ярко-розовое платье. Стоит, чуть расставив ноги: колени дрожат. Все в фойе замерли, словно на фото. Бокалы на столе покрылись инеем. Андреа бросает взгляд на свой пустой. Если бы она только успела выпить еще пару-тройку!

– Дорогая Андреа! Как хорошо, что ты еще здесь! Дай-ка я тебя поцелую! Выглядишь потрясающе! Подумать только, у Карла такая красивая дочь!

Маддалена говорит громко, ее сверкающие слова разбивают чары, и люди в фойе снова принимаются разговаривать, позвякивая бокалами. Маддалена отбирает у Андреа нож, а Андреа даже не замечает.

– Не надо бояться меня, дорогая! Мы же почти родственники!

– Родственники? Ну да, тебе, наверное, так кажется…

– У нас, так сказать, есть некий общий знаменатель, и потому нам стоит узнать друг друга получше, не так ли?

– Тебя все равно не существует! Ты моя фантазия!

– Что ты болтаешь, милая моя! Я стою перед тобой. В высшей степени реальная. Ты даже запах мой чувствуешь, не так ли?

– Как не чувствовать! Ты пахнешь… сильно.

– Женщины должны сильно пахнуть. У женщины должны быть большой рот и влажная промежность, не правда ли? «Пизда» – красивое слово в отличие от «промежности», «вульвы»… «киски»… киска – это жалкий маленький зверек, не так ли?

– Киска… миска… – скромно добавляет Андреа.

– Вот именно! Какое отношение драгоценная часть нашего тела имеет к мискам и прочей утвари?

Маддалена громко смеется, усаживаясь в серо-голубое бархатное кресло.

– Присядь же, дорогуша. Сидеть приятнее, чем стоять. К тому же можно пить коктейли, раздвинув ноги, и в то же время читать книгу Стуре Дальстрема[50]50
  Шведский писатель-битник.


[Закрыть], кокетничая с мужчиной. Это чисто женская способность – делать несколько дел!

Андреа стоит, ошарашенная этим ураганом.

– Ты… все еще любишь… Карла? – заикаясь, спрашивает она.

– Живая любовь длится до самой смерти, но уменьшается и разрастается в такт менструальным циклам и смене времен года. Тебе кажется, что я говорю, как Ирена, не правда ли? Но я вовсе не столь загадочна. Мне нравятся слова, как и тебе, но я не люблю мудрить.

– Я понимаю, что ты говоришь.

– ПРЕКРАСНО! А теперь давай закажем еще по «Маргарите», а? Scusi! Pe r favore! Sei Margueritas![51]51
  Извините! Пожалуйста, шесть «Маргарит»! (ит.)


[Закрыть] И меню десертов! Я хочу кое-что рассказать тебе. Карл не переставал любить Лувису. У любви несколько утроб, понимаешь? Иногда они голодны, иногда сыты. Мы с тобой ненасытны, так? У Карла же хороший аппетит, но… слишком чуткая совесть. Угрызения совести – словно загуститель в диетическом препарате. Насыщение наступает быстрее. Но не удовлетворение.

Маддалена глубоко вздыхает.

– Я видела Лувису не такой, какой ее видел Карл. Фотографии в альбомах выглядят по-разному в зависимости от того, кто на них смотрит. Кто-то смотрит на лица, кто-то на одежду, кого-то интересует задний план, кого-то мелкие безделушки. Карл видел в Лувисе изысканную смесь силы и скорби. Какой видела ее я – неважно. Я не знала ее. Карл жаждал ее более, чем отваживался. Меня он любил за то, что я – неиссякаемый источник. Потому что я была непохожа на Лувису. Когда ты находишь человека – полную противоположность того, кто, возможно, предал тебя, то кажется: это и есть то, что тебе нужно. Ты перестаешь верить в комбинации и забываешь цельное, благое зерно в том, кого любил. Ведь с Каспером все именно так?

– Мне кажется, я слишком сильно люблю его.

– Нет, Андреа… какие глупости! Слишком сильно! ХА! О, вот их и принесли! Grazie! Тебе четыре, мне два. Все по справедливости.

– Но…

– Андреа. Мне не нужно развязывать язык алкоголем. Это тебе нужно говорить. Мы обе пьем потому, что это вкусно. Разве я не права? За тебя, Андреа! О чем я говорила? Ах да. Слишком сильно любить – что за чепуха? Как ты думаешь, Гленн Клоуз в «Роковом влечении» любила слишком сильно? Нет! Она была ужасно одинока, ужасно! Кроликов варят не от чрезмерной любви. Кролика своего бывшего возлюбленного может сварить та, что НЕ ТЕРПИТ измены, предательства. Это не имеет ничего общего с ЛЮБОВЬЮ – разве ты не согласна, Андреа? Любить многих и много не опасно, а прекрасно. Ты любишь Каспера. Ладно, верю. Почему – глупый, ничтожный вопрос. Ты любишь его и ненавидишь его безмолвие, не так ли? И что же тебе делать? Вот это более интересный вопрос, причем вопросы часто бывают интереснее ответов. Существует множество бессмысленных ответов, нередко продиктованных страхом. Так о чем я?

– Что мне делать…

– Точно. Так что же тебе делать?

– Не знаю.

– Вот именно! Ты не знаешь! Разве этого недостаточно? Для начала?

– Ты чокнутая.

– Вот именно. ИМЕННО! Выпьем за мудрость безумия!

Они поднимают бокалы. Маддалена откидывает голову назад и фыркает так, что пряди волос разлетаются в разные стороны.

В темно-коричневой подвальной комнате

Андреа в прохладном подвале с коричневыми стенами. Спальня переделана в кабинет, большой стеллаж отделяет компьютер от уголка с телевизором, перед которым располагаются диваны с колючей розовой обивкой, раньше стоявшие наверху.

Воспоминание: Лувиса в этой комнате. Весенний день, с крыши капает, и девочка Андреа хочет, чтобы Лувиса отправилась с ней на улицу – смотреть, как тает снег, загорать на ступеньках крыльца. Обычно они так и делают. Ставят на поднос кофе, морс и печенье «Балерина», усаживаются, повернувшись лицом к теплу. Андреа зовет и зовет, но ответа не следует. Зовет Лувису – пусть и не очень громко, но в доме ни звука. Лувиса услышала бы даже во сне: у нее очень чуткий сон. Андреа спускается по лестнице, с сомнением переступая по темно-зеленому паласу: темнота сгущается с каждым шагом. Но вот спустившись по лестнице, в самом низу Андреа слышит… Это Лувиса: похоже, она плачет.

Андреа стоит в большой коричневой комнате и смотрит на Лувису, которая лежит на животе и плачет. Андреа стоит в непромокаемых штанах; по дороге к озеру она видела мать-и-мачеху, а теперь она смотрит на Карла, лежащего на кровати спиной к Лувисе. Андреа знает, что не должна стоять там, но не может сдвинуться с места. Карл спрятал лицо в ладонях, и Андреа хочется ударить его, крикнуть ему, что Лувису надо утешить! Карл поворачивается к ней. Смотрит в лицо Андреа. У него тоже заплаканные глаза, губы пытаются произнести ее имя: «Андреа». Она стоит еще мгновение, не отводя взгляда, затем отворачивается и топает вверх по лестнице. К солнцу, к капели. Пинает гравий. Андреа долго стоит на месте и пинает гравий, затем идет за угол собирать мать-и-мачеху. Ставит цветы в чашку с водой, берет бумагу и ручку: складывать буквы непросто, она не помнит точно – «е» или «и», но ей очень хочется, чтобы вышло красиво. «Маме».

* * *

В прохладе подвала Андреа пишет длинные письма Юнатану. Описывает свою жизнь: что она делает, чего не делает, но хотела бы сделать. Вспоминает, как она переехала в Университетский городок, как бросалась к телефону, едва вернувшись домой откуда бы то ни было: «Привет, Лувиса, я проснулась, скоро буду печь блины с творогом и брусничным вареньем, мне немного грустно, я плачу, но скоро лягу спать, и все будет хорошо».

Ни слова о том, как она засовывает два пальца в рот, чтобы позавтракать еще раз. Ни слова о ночевках дома то у одного, то у другого парня. Рассказывать об удачно сданных экзаменах, о жестоких мальчиках, которые не перезванивают, обо всем интересном, что ее окружает – стоит лишь как следует оглядеться. Рассказывать об одиночестве, но ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО, а потом еще немного поплакать.

С Лувисой так легко плакать. Будто нажимаешь на play – такой у Лувисы голос: «Как ты, Андреа?» И печаль изливается водопадом, руки Лувисы ощупывают и очищают бездонное дно Андреа – ничего страшного, и трубка ложится на место, и слезы льются рекой, ведь кажется, что страшно. Может быть, снова позвонить Лувисе и рассказать, что она регулярно переедает? Андреа так и делает, и Лувиса внезапно становится ближе. Слезы вполне конкретны и вовсе не нелепы. Плач из-за ничего и из-за всего сразу. Плакать только потому, что тебе грустно, – этого недостаточно!

Андреа вспоминает руки Юнатана. Крупным планом. Пальцы, прикосновения которых делают ее взрослой, ласкают волосы, губы. Андреа щекотно, она смеется и отгоняет его руки. Она не помнит, каково лежать, чувствуя прикосновение пальцев Каспера. Видит их перед объективом, пытаясь снять его на пленку. Изображение получается темным, Андреа слышит усталый голос:

– Прекрати, Андреа.

Воспоминание: она сидит на лестнице и слушает скрипку Каспера. Медленно приближается к двери с непонятным ощущением внутри – возможно, это счастье, но тогда это слово было недопустимо. Произносить слово «счастье» было опасно, равно как и «радость», «желание». Вещи, опасные для хрупкого, болезненного организма. Лучше верить в то, что темнота удерживает его в равновесии.

Андреа помнит, что первое время с Каспером счастье все же невозможно было игнорировать. Поцелуи как в кино. Видеть себя со стороны, чтобы хватило смелости остаться. И все же неизбежно ощущать реальность происходящего. Рука Каспера на ее волосах. Рука Андреа у него на колене. Все было сложно, но не было ничего невозможного. Тогда. А что сейчас?

«Андреа, отношения невозможно окружить панцирем». Голос Эвы-Бритт в голове, в холоде коричневых стен. Как будто Андреа не может думать сама! Как будто она не знает, что такое любовь и что нужно делать, чтобы все было хорошо. Это еще не конец, еще не слишком поздно. Андреа видит, как Каспер убирает руку от объектива и изображение светлеет. Она слышит покашливание. Она слышит слова Эвы-Бритт: «Это похоже на ребенка, которого чрезмерно опекают. Что, по-твоему, выйдет из такого дитяти?»

Андреа – глупый ученик, который думает о своем, но пытается научиться, а в голове лишь мысль о том, как ей хочется, чтобы все ее любили.

«Из него выйдет что-то вроде меня», – отвечает она. Кажется себе болезнью. За окном пылает солнце. Андреа садится на пол и зовет Марлона, который тут же бросается к ней. Они сидят на зеленом паласе, там, куда не проникает голос Лувисы: слова о том, что Андреа забывает о трудностях. Но Андреа ничего не забывает! Она вспоминает! Она хочет вспом нить все, ибо только тогда она сможет понять, что произошло на самом деле, в чем был изъян, в чем ее изъян. Лишь вспомнив все, она сможет начать собирать новые воспоминания. Жить дальше, как говорится. «Забыть и жить дальше» – это ложь. Забытое будет подстерегать на каждом шагу, словно змеи или торчащие из земли корни. Валить с ног всякий раз, когда тебе будет казаться, что ты наконец-то встал на ноги.

Каспер в белой больничной палате.

Ирена, уткнувшаяся лицом в волосы Каспера перед расставанием, когда его скрипка рубинами сияет на солнце.

Андреа кричит ему, что он должен оставить Ирену, пока все не зашло слишком далеко. Каспер кричит в ответ, что он не в силах жить с ней, что он не в силах жить.

Шланги, пивные банки, лекарства, таблетки, рвота на дне унитаза.

Нет, она видит не только прекрасное. Но прекрасное пронизывает все воспоминания, окружая их золотой рамкой. Прекрасное – не обман, а любовь, которая и в самом деле была! И есть?

Об этом она не пишет Юнатану. Не пишет о Каспере, пусть он и обрамляет собой каждый день ее жизни. Она просыпается и засыпает с именем Каспера на губах, внутри. Судя по письмам, Андреа чаще думает о Юнатане. Андреа пишет, делая вид, что так и есть. Она пишет с улыбкой, потому что знает, что он обрадуется. Что он станет еще больше скучать по ней. Не скомкает ее, как Каспер, злобно нацарапав в ответ: «Я не хочу больше слушать тебя!» Юнатан хочет слушать, вот так-то! Андреа пишет, что хотела бы, чтобы он был рядом. Пишет, как хорошо знать, что он всегда есть у нее. Пририсовывает сердечко и пишет «обнимаю». Поднимается с пола, надевает солнечные очки и быстро идет кратчайшей дорогой к почтовому ящику. Пытается насвистывать, и у нее словно бы получается, но что-то все же не так. Она знает, но это не имеет значения. Андреа берет порцию снюса: пусть мир закружится.

* * *

– Придется мне набраться сил и взять себя в руки, чтобы ты не думала… что я прибегу по первому зову. – Необычайно холодный тон Юнатана замораживает слух. – Я должен жертвовать собой, чтобы всегда быть к твоим услугам… ты словно пожираешь меня. Теперь с этим покончено.

Сосулька прямо в мозг. Андреа просит прощения, не зная, за что. Разве это так страшно – думать, что кто-то неизменно с тобой?

– Если ты думаешь, что я буду рядом во что бы то ни стало, то ты глубоко заблуждаешься.

– Я так не думаю! Я вовсе не это имела в виду! Я хотела сказать, что мне хорошо от мысли, что ты есть…

– Но мое существование не ограничивается ролью в ТВОЕЙ жизни!

– Я понимаю…

– Я хочу быть частью твоей жизни, но не могу быть единственным, что у тебя есть, и не хочу…

Молчание. Андреа стыдно, она судорожно сжимает трубку, и ей хочется закричать на него, вспомнить какой-нибудь отвратительный поступок, который он совершил, но вспоминать нечего! Она не знает, не помнит. Он вовсе не единственное, что у нее есть. Каспер – да. А Юнатан нужен ей… нужен ей… она откашливается, совсем как Карл.

– Понимаешь? – спрашивает он. – Нельзя всегда рассчитывать на меня.

Андреа кивает – «да», ей снова хочется попросить прощения, но она не знает, за что. Она не знает, почему она кивает и шепчет «да», ничего на самом деле не понимая.

– Я не имела в виду ничего плохого, – выдавливает она из себя. Она понимает, что ни на кого и ни на что нельзя рассчитывать. Никто не может быть единственным в ее жизни, и Каспер не был, иначе бы он не отправился во враждебный мрак не-жизни. А Юнатан – это всего-навсего пара рук, которые иногда обнимают ее, но не проникают в глубину.

Разговор окончен, и какое-то время кажется, что ничего не осталось. Будто все, что теперь есть, – это солнце за окном и шарканье Карла прямо над головой Андреа. Вот и все. Это есть. Но этого недостаточно. Андреа проматывает видеопленки. Нажимает на паузу именно в тот момент, когда Каспер прикрывает объектив рукой. Прижимает к ней свою ладонь.

* * *

– Андреа, тебе письмо!

Лувиса спускается к ней со странным видом и словно нехотя отдает Андреа открытку. Андреа приходится едва ли не вырвать послание из ее рук. Андреа переворачивает: извещение о переезде от Каспера! Она падает на пол, смотрит на открытку, и Марлон смотрит – может быть, узнает запах, хотя открытка ничем не пахнет (впрочем, кошки чувствуют запах даже там, где не пахнет ничем). Сердце отбивает дробь. Зеленый палас кажется свежепостриженной травой, а в одно из окошек под потолком пробивается луч света и щекочет лицо. Андреа трогает почерк Каспера – такой же, как обычно. Поворачивает так и этак. Синие чернила, неровные буквы. Мог бы написать что-нибудь, кроме нового адреса, – хотя, пожалуй, нелегко подобрать слова, когда нужно столько всего сказать. В таких случаях достаточно адреса. В Столице.

Странные голоса нашептывают странные вещи: а вдруг, а вдруг… А вдруг он все еще… Мысли, додумать которые не хватает смелости, превращаются в многоточие. Что-то жуткое есть в этих трех мыслях-точках на бумаге. Или в миллионе точек, или в их отсутствии: пустота там, где должно было быть самое важное. Почему самое важное всегда труднее всего выразить? Иногда не решаешься написать, даже точно зная, что важнее всего, – не говоря уже о том, чтобы произнести – даже подумать не смеешь. Все тайком, украдкой. Почему так, а не иначе? Почему не гром, не грохот фейерверка, почему не выкрикнуть вслух и не избавиться от этого? Это, как говорится, разряжает атмосферу – так оно и есть! Щеки горят: а вдруг Каспер все еще – Андреа не смеет думать дальше, но внутри со скоростью гоночного авто взвивается стайка бабочек. Надеяться опасно. Многое опасно. Есть, говорить, любить, не спать, решаться, додумывать до конца.

И не успевает Андреа отсечь одну мысль, как на смену ей рождается новая: Андреа надо отправиться туда! В новый город Каспера! Само собой! Новая ступень жизни, новая сцена. Новый город. Новый Каспер, не говоря уже об Андреа. Щеки дрожат, губы тоже. Надо улыбнуться – и она улыбается. У нее много знакомых в Столице, она может отправиться к любому. Юнатан, например, живет там у своей сестры (но он ей, пожалуй, больше не нужен). Испанец и Военный. У меня будут толпы поклонников, Каспер. Я буду купаться в их вожделении. Я красивая и уверенная в себе, Каспер. Красивая и уверенная, без тебя.