Текст книги "Шоколадный папа"

– Да, мне тоже надоело, – отвечает она – лжет? – Но… я не могу представить… как жить без «Имована».

Жалкий голос, внутри какой-то миксер перемешивает все в одну густую массу, так что неясно, где желтое, а где синее. Каспер совсем не знает, что такое «Имован», какие от него приходы, как легко быть собой. Нет, Каспер принимает его, как и полагается, перед сном: чтобы легко засыпать и с удовольствием просыпаться. Только Андреа и Каролина знают, какие бывают приходы. Невероятная уверенность в себе и смелость на целый час.

– Оставим это на потом. – Каспер улыбается, словно чем-то доволен. Марлон запрыгивает на диван и ложится между ними. «Потом – это хорошо», – думает Андреа, но она недовольна, неудовлетворена. Каспер откинулся назад и гладит Марлона, тот мурлычет. Острова осыпающейся краски над ними все больше, и Каспер еще не вполне здоров, но определенно идет на поправку. Как у него получилось? Андреа не знает, какова основа: что лежит в основе жизни – радость или печаль? Или у всех по-разному? Сколько всего… Хочется принять таблетку «Имована». Центрифуга остановилась, внутри только серая одежда. Андреа сосредоточивается на телевизоре: это ее телевизор, и видеомагнитофон тоже. И тостер. А кофеварка – Каспера. Ноги идут и идут, перебирают как неприкаянные – и серое вываливается наружу, заваливает Андреа: муж и жена, супруга… Муж – это что-то красивое и величественное, жена – старое и ворчливое, а супруга – просто скучное. Повседневность: супруг и супружница, дурацкая грызня из-за стирки и посуды, из-за телевизора, разумеется, и еще разварившаяся картошка и жирная пицца, и видеофильмы, и почти никакого секса. Андреа перемалывает одну и ту же фразу: «Мне кажется, мы отдаляемся друг от друга». Наверное, скоро придется прокричать эти слова во все горло, но она по-прежнему не знает, так ли это. Такое нужно кричать, когда кажется, что ты падаешь в пропасть и нужно что-то менять, но Андреа не под силу объяснить, и поэтому она молчит, ведь Касперу нужны готовые ответы, без колебаний и долгих раздумий. Если бы только Андреа могла заплакать, он крепко обнял бы ее, и она почувствовала бы себя маленькой девочкой, и все стало бы намного проще.

– Может быть, закажем пиццу? – Он целует ее в лоб.

– Я не хочу, мне хватит простокваши, но ты закажи, если хочешь.

Андреа встает с дивана, живот урчит и бормочет от голода. Она идет в полосатую ванную, смотрится в зеркало: вот она, Андреа, она есть – она здесь… Опускается на холодный пол и плачет, плачет, уткнувшись лицом в полотенце с Микки-Маусом.

Фартук превращается в мантию
(лето 1996)

Шведский флаг на самом верху: выпускной. Андреа в белом платье держит за руку Каспера. Каспер по-прежнему неохотно показывается на людях, старается спрятаться, а иногда хочет все и сразу, но потом в отчаянии понимает, что так не бывает. А как бывает?

Застолье с шампанским дома у гитариста из группы Каспера. Андреа берет бокал, Касперу наливают лимонада. Сидеть вместе приятно: его рука в ее руке или наоборот, неважно. Но покоя нет. Вечером Андреа едет в Столицу, к Лайле и ее молодому человеку, и еще там будет тот парень, группа которого играет тяжелый рок – он, кажется… что? Ты ни разу его не видела, Андреа, так что брось, подумай о другом. Слоеный пирог. Время отправления: как всегда, без десяти. Отрезать кусочек как можно тоньше, запить шампанским; кто-то играет на гармошке.

– К сожалению, нам пора, – говорит Каспер. Андреа благодарит за пирог и идет следом, повинуясь руке.

Они стоят возле голубого дома.

– Тебе и в самом деле нужно ехать?

Они больше не держатся за руки. Кто первым высвободил ладонь? Имеет ли это значение?

– Не то чтобы нужно – просто хочется.

«Я смогу полюбить всякого, кто услышит мой крик». Стихи Маргарет Дюра не выходят из головы. Слышишь ли ты меня, Каспер? Что ты делаешь? Видишь ли ты меня, Каспер? Может быть, ты думаешь о таблетках или одиночестве, или свободе, или о тех девушках, что приветливее, чем я, – повторяешь эти слова, как мантру? А о чем думает Андреа?

Андреа в Столице, она идет в Витабергспаркен[30]30
  Парк на юге Стокгольма.


[Закрыть], пьет вино прямо из бутылки.

Рокер приезжает на роликовых коньках – как смешно! Андреа и Лайла смеются одна громче другой.

Рокер в коже и рваных джинсах. Лайла шепчет: «Господи, ты как раз в его вкусе», – впрочем, у него есть девушка, а Андреа замужем, но ей нравится, что она как раз в чьем-то вкусе. Быть совершенством в чьих-то глазах: идеальное совпадение, ни гнусного скрипа, ни трения до дыр и ран. Идти рука об руку с Лайлой, хихикать и быть одной из них – крутых.

Клетчатый плед, вино прямо из бутылки, кусты вместо туалета. Выпускники белыми стайками. Андреа накачивается вином, чтобы слова были красивыми и правильными. Лайла воркует со своим мальчиком, на ней кожаные брюки, черный топ, волосы выкрашены в черный цвет, в языке – пирсинг. Андреа – что-то вроде деревенской хозяюшки: белое платье, поверх него – нечто многослойное натуральных цветов. Платье, похожее на фартук, и свадебные ботинки. Почему-то почти не накрашена. Так уж вышло: в общежитии у Лины-Саги, с бутылкой в руке перед платяным шкафом, Андреа устала быть Андреа. А в шкафу белое, коричневое и темно-синее. Странно, но необходимо. Блеск для губ, глаза не подводить. Теперь уже это неважно, будь она даже одета в прозрачные кружева. Андреа наклоняется вперед, все ближе, заглядывает все глубже в глаза и думает, что красива, смывая с себя взгляд Каспера.

Вот это жизнь!

Брести, шатаясь, следом за чужим мужчиной, который накинул ее фартук себе на плечи, как мантию. Он делает вид, что летит, говоря, что ему холодно, и Андреа видит, как он отрывается от земли, но вовсе не мерзнет. Она догоняет его, слова одно за другим, как на конвейере, но все разные и интересные. Так бывает, когда ты пьян, пьян от загадок жизни, и все кажется простым и легким.

Так кажется.

Зачем думать о сложном?

Какой еще Каспер (что происходит?), какая еще запретная еда? Люди, которых невозможно понять? К чему все это?

Достаточно того, что есть сейчас.

– Продолжим, пожалуй, – говорит Лайла.

– Где? – спрашивает ее парень.

– В нашей студии, конечно, – отвечает рокер.

– Хорошо, – соглашается Андреа.

Минутное колебание. Нет, секундное. Просто продолжение вечеринки и ничего больше, ведь все так легко.

Ночная студия, новая партия пива, но Андреа больше не хочет. Мысленно заглядывает домой, к Касперу, который лежит в постели, а его сны – нет, их не видно, неизвестно, какая Андреа у него внутри. Она спешит прочь от него, мысленно двигается дальше, в общежитие – далеко и одиноко.

– Мы можем переночевать здесь, правда? – Лайла читает ее мысли, хотя мысли вовсе не для того, чтобы их читали. Следовало бы… Лайла толкает ее под локоть, зевает и добавляет: «ТОЛЬКО переночевать». Как будто Андреа не в себе. Может быть, Андреа и вправду не в себе?

Она ложится, не раздеваясь, между Лайлой и рокером. Лайла немедленно засыпает в объятиях возлюбленного, Андреа лежит и смотрит в потолок: сна ни в одном глазу.

Итак, Андреа лежит и смотрит в потолок. Потолок низкий, как в камере. Окон нет, душно. Надо бы выпить воды, чтобы потом не болела голова. Надо сходить в туалет. Надо уйти отсюда. Но она смотрит в потолок.

И что потом? Следующая сцена?

Она не знает. Она и в самом деле не знает.

Не знает, каким будет следующее мгновение, не знает, что происходит в эту самую минуту, когда она смотрит в потолок.

Рука – ее рука, и еще рука – его рука, и кто знает, чья рука была первой, легла на другую руку. Они поворачиваются друг к другу, и ТАК НЕЛЬЗЯ, но в мыслях другое, в животе другое – что?

Потребность? Желание? Просто беспросветная глупость? Андреа не может ответить, она далеко – далеко от чего? Она лежит, повернувшись лицом к нему, это же она держит его руку. Хочет чего-то – но чего?

Губы находят друг друга, нет ничего проще. Губам совсем несложно найти другие губы, которые тоже ищут губы. Губы к губам, язык к языку, рука касается кожи, кожа льнет к руке – как долго это длится?

Она не знает. Все прекратилось. Это не пауза, это осознание – пробравшаяся внутрь мысль, указующий перст: это не игра, это всерьез, так нельзя. Андреа пьяна, комната вращается вокруг. Рокер уснул и храпит. Все прекратилось. Руки на месте – словно ничего и не было.

Проснуться, думая, что еще ночь – в студию не проникает свет. Андреа просыпается и смотрит налево, где лежит Лайла, потом направо…

Там чужой человек, он лежит, приоткрыв рот, он всю ночь дышал ей в ухо. Он, его руки, его губы, его девушка…

И Касп…

– Лайла, мне нужно идти, срочно! – Андреа трясет Лайлу, та с ворчанием просыпается.

– Что случилось?

– Мне нужно идти, СРОЧНО! Как отсюда выбраться?

Свет, день, ироничное солнце, знание, невыносимое осознание, любовь к Касперу, стыд и все то, чего не должно было происходить.

– Но вы же не переспали друг с другом?

– Нет, конечно!

– Ну и хорошо!

– Что хорошо?

– Ты же не собираешься ему рассказывать?

– Мы обещали друг другу… Я обещала ему, что никогда… О черт…

– Андреа! Не говори ему ничего. Ничего не произошло. Иначе он будет меня ненавидеть.

– Что ты сказала?

– Он будет меня ненавидеть – ведь это я… я могла бы и присмотреть за тобой…

Андреа уходит. Она идет как человек, который не имеет ни малейшего представления о том, куда держит путь. В метро, на пристань, в общежитие, в душ, в кафе за кофе, за таблетками – она идет, как в туннеле. Идти, не глядя по сторонам, не заглядывая в себя, не видя своего отражения в витрине, прижав руки к телу, защищаясь – спина ссутулена, живот болит. Мимо со свистом проносятся камни – ну попадите же в меня! Пригвоздите меня к земле, пусть течет кровь – пусть течет не переставая. Пусть меня переедет машина, пусть меня запрут на замок – я не справляюсь сама с собой, и если Касп… и не думай произносить это имя, не оскверняй. Андреа не встречала никого красивее.

Андреа бросает случайный взгляд на свое отражение в витрине: слез нет.

Тошнотворные объятия

Как она здесь оказалась?

В длинной джинсовой юбке Лины-Саги, застегнутой на множество пуговиц. Андреа долго лежала на кровати в общежитии, думая об окне и десяти этажах, что под ним. Броситься к открытому окну – это займет несколько секунд: три, четыре, пять. Дальше – пустота. Закрыть глаза и упасть. И ничего больше.

Андреа хочет большего.

Она потеряла все, как говорится, но еще не окончательно – ей же говорят: не рассказывай Касперу, ничего не случилось. Но если ничего не случилось – почему все так ужасно?

Опять на лужайке, в циничных лучах солнца, в одежде Лины-Саги, которая здесь совершенно не к месту. Ситуация такова: наступило Завтра, у вина отвратительный вкус. Рокер сидит в пяти метрах от Андреа, и ей хочется что-нибудь сказать ему, но рука омерзительна, и вино омерзительно, и их радость тоже. Он смеется, словно ничего не случилось. Хочется ткнуть его пальцем в глаз и спросить, как он мог, как он мог позволить ей. Еще хочется спросить его, не принц ли он, – так, на всякий случай. Но Лайла уже говорила, что не принц, и Андреа пора понять, но она НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТ. На ней свитер в коричнево-зелено-желтую полоску – слишком теплый, слишком цветной, ведь он все равно ее не видит. Крашеная блондинка в черном (здесь все одеты в черное) наклоняется к нему, хихикая над его шутками, и Андреа на все наплевать – поскорее бы напиться и все забыть.

Лайла-в-кожаных-штанах сидит рядом, ей скучно с Андреа. Здесь нужно улыбаться и шутить, здесь крутые парни пересчитывают татуировки, а в каком-то парке скоро будет концерт. Все напьются и забудут обо всем и поверят, что стали ближе к истине, – смотреть противно.

– Что с тобой? Не кисни!

Лайла толкает ее и смеется, Андреа проливает вино. Она проливает вино на юбку Лины-Саги, и это совсем не важно, но в горле все равно ком, и Андреа встает, чтобы пройтись – иначе можно взорваться.

Взорваться? Андреа, это просто смешно – ты не взорвешься, и кроме того, разве плакать так страшно?

Если я заплачу, то чувства станут в сто раз сильнее, а я не хочу ничего чувствовать.

Она позвонила Касперу утром (как он обрадовался, услышав ее голос!), она попросила его приехать в Столицу. Каспер, приезжай и полюби меня обратно, я ничего не расскажу или расскажу все сразу, и ты должен остаться со мной навсегда, в печали и в радости, пока смерть не…

– Лучше ты приезжай, – ответил он.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что я… вечером я должна встретиться с Линой-Сагой, мы договорились, но я ХОЧУ, я хочу к тебе, Каспер.

Завязать плач узлом, выстроить карточный домик из лжи – скоро все рухнет, Андреа знает.

– Мы уходим, Андреа, пойдешь с нами?

Да, пойдет. Допивает вино, но не чувствует прикосновений хмеля и искусственного дыма, скрывающего уродство, нет.

Ты мог умереть, Каспер. Ты могла его трахнуть, Андреа, признайся. Если бы там не было Лайлы. Если бы Лайла и ее парень не спали рядом. Признайся, Андреа, это могло произойти.

Метро. Вино не действует. Голос из динамиков: «Ко мне никто не смеет подойти», – Лайла смеется, и все смеются, кроме Андреа. Андреа не может ни смеяться, ни улыбаться, но идет вместе с ними, и кто-то говорит, что есть еще вино – берите. Андреа опускается на пол, и вот теперь – теперь она больше не может…

– Что с тобой все-таки? – Внезапные слова Лайлы, вопрос: что все-таки? Это «все-таки» можно наполнить любым содержанием, как дыру. Любыми оправданиями и бесполезными предположениями, но Андреа ничего, ничего не может сказать, во рту один плач. – Мы уходим, ты с нами? – Она мотает головой – это пока получается.

В общежитие к Лине-Саге. Впрочем, Лина-Сага там больше не живет, она только что переехала к своему новому парню. Андреа так завидует ее счастью, ее уверенной поступи. Андреа – жалкое отрепье, бредущее по склону, по аллее с высокими деревьями, и небо сегодня красивое. Она идет как человек, который знает, куда движется, но не очень хочет туда. Однако Андреа хочет. Позыв изнутри сильнее, чем прежде, и она пускается бежать, нажимает на кнопку с цифрой «десять» в лифте, вбегает в коридор, который так похож на больничный, и комната лишь немного больше палаты. Несессер, который ей когда-то подарил Каспер, с красными и оранжевыми сердечками, таблетки, все подряд, и вода, и в рот.

– Здравствуйте, меня зовут Андреа, кажется, я приняла слишком много таблеток. Сколько? Двенадцать или больше, может быть, четырнадцать или шестнадцать, я не знаю, мне приехать к вам?

Парень Лины-Саги отвозит Андреа в больницу «скорой помощи». Лина-Сага сидит рядом на заднем сиденье, держит руку у нее на лбу, говорит какие-то слова – приятные. Вспомнить цветущий шиповник и цветастые юбки, и рука об руку, и как нам было весело, Лина-Сага, но я не помню. Пухлощекая девочка Андреа улыбается, почти всегда улыбается в объектив. Игры с Карлом – их она помнит. Например, зеленые подушки, к которым нужно бежать наперегонки, и кто первый добежал до подушки… Карл щекотал Андреа и Лину-Сагу, чтобы обогнать их, но выигрывала все равно одна из сестер – чаще всего Андреа, потому что она была самая маленькая и обидчивая: чуть что – в слезы. А потом они вместе лежали на зеленой подушке и Карл читал про «резинового Тарзана».

Андреа дают рвотную слизь – так, кажется, она называется? Или рвотную смесь, или рвотный коктейль – какая разница? Главное – выпить, чтобы рвало всю ночь с перерывами на сон. Какая разница? Она должна понести наказание, и когда желудок наконец пуст, в голове остается одна мысль: «Как прекрасно, теперь я так мало вешу, теперь я могу начать сначала – есть как можно меньше и в конце концов исчезнуть».

– Зачем ты приняла так много таблеток?

Врач сидит рядом с ней на кровати и задает вопросы.

– Потому что я такая ужасная, – отвечает Андреа. – Потому что я такая ужасная, что недостойна жизни.

– То есть ты не хочешь жить?

– Хочу.

Но с Каспером. Когда рядом Каспер, она всегда хочет жить. Когда рядом его волосы, его руки, его тепло.

– Ты можешь и не рассказывать ему, – говорит Лина-Сага. – Ничего страшного не случилось. Но больше так не делай. Если ты и вправду любишь его так сильно… Нельзя так издеваться над собой.

Андреа на диване в квартире нового парня Лины-Саги: ослепительно белые трехкомнатные апартаменты в центре. Она смотрит на гравюры, висящие на стене. Красивые, но непонятного содержания. Во всяком случае, если смотреть издалека. Андреа чувствует невероятное спокойствие, почти мертвенное. Лина-Сага приносит чай, булки и кольца сладкого перца. Ее молодой человек заглядывает в комнату и приятно улыбается. Андреа улыбается в ответ – выходит ненатурально, наверное, похоже на гримасу. Она спрашивает Лину-Сагу, можно ли позвонить, и та приносит белый телефон, а затем выходит из комнаты. Андреа набирает самый знакомый номер.

– Каспер и Андреа.

– Привет, Каспер. Это я.

– Привет, любимая! Как дела?

– Не очень. Я приняла слишком много таблеток.

– Господи, почему? Что случилось? – Настоящее беспокойство в голосе.

– Не знаю, мне было так плохо, но сейчас мне лучше, я еду домой.

Вернуться домой, Каспер встречает на пороге: услышал ее шаги на лестнице. Крепкие объятия, радость в глазах, руки блуждают по ее телу, а ей хочется плакать.

– Милая, что случилось?

– Не знаю, я…

– Пойдем приляжем, – перебивает ее Каспер и берет за руку. – Я хочу обнять тебя. – Он едва ли не тащит ее за собой. – Такое чувство, словно тебя не было ужасно долго.

Андреа плачет и плачет. Каспер обнимает и обнимает.

– Хочешь поговорить?

Андреа – из постели на кухню, к буфету, к коробке. Дело не в «хочешь», Каспер, дело в «смеешь» и «можешь». Шесть таблеток, кухонный пол, лицо и руки: руками не укрыть всего, что нужно укрыть, что нужно скрыть, чтобы не осталось даже самой маленькой щелки, чтобы все было как раньше. Но «как раньше» уже не существует.

Каспер пытается отвести ее руки от лица, чтобы поцелуями высушить слезы.

– Андреа, что я могу сделать?

Она мотает головой, звонит в приемный покой, вызывает такси.

– Хочешь, я поеду с тобой?

– Нет, я сама. Каспер, я очень сильно тебя люблю.

Вот оно: беспокойство во взгляде. Да, так и должно быть.

Такси в обитель ангелов – Уллерокер. Ее вызывают, врач-мужчина. У Андреа в руках платок за платком: рассказать ПРАВДУ, что же делать.

– Что мне делать?

– А что ты хочешь сделать?

– Я хочу рассказать все как есть, но я не хочу терять его, боже мой, я не хочу…

– Но если ты расскажешь, ты рискуешь потерять его – это надо понимать.

– А если я солгу, если я буду лгать год за годом – как мне тогда жить, что со мной будет? С любовью, с нами? Я буду рыдать всякий раз, услышав «я люблю тебя», и все может выйти наружу, а в прошлый раз он сказал, что надо было рассказать сразу, а не ждать. Боже мой, я должна рассказать. Наши отношения должны быть искренними.

– А если отношения вообще прекратятся?

– Они не должны прекращаться.

Мужчина предлагает пригласить Каспера («Чтобы я был рядом, когда ты будешь рассказывать»). Андреа набирает номер – их общий номер, – набирает как можно медленнее, и вот голос Каспера, и она говорит: «Приезжай, я должна тебе что-то рассказать».

– Расскажи сейчас.

– Каспер, пожалуйста, приезжай. Это так важно…

– Я хочу, чтобы ты все рассказала СЕЙЧАС.

И Андреа рассказывает, что она поцеловала другого мужчину. Что она спала в студии, что Лайла была там и ее парень тоже, что было поздно, она была пьяна, что больше ничего не было.

– Каспер, пожалуйста, выслушай меня, больше ничего не было – я такая ужасная, Каспер, прости, прости, Каспер, я люблю тебя…

– Я требую развода.

Трубка на рычаг.

– …так сильно.

Наверное, это был сон. Самый страшный кошмар. Проснуться. Позвонить домой. Добрая медсестра сказала, что все будет хорошо, почти обещала. Утро вечера мудренее – и вот утро наступило, Андреа все поняла.

– Да, это Каспер.

– Привет… это я. Слушай, мне так страшно. Я так обидела тебя, я знаю, что тебе нужно время, чтобы простить меня, я понимаю, но прошу тебя, не отпускай меня, я люблю тебя…

– Андреа, выслушай меня. Я требую развода. Точка. И я больше не хочу говорить с тобой.

…так сильно.

Развод. Точка.

Андреа едет на автобусе домой, где есть голодный Марлон и нет Каспера. Только разрезанные фотографии, расчлененные тела любви. Андреа поскальзывается на обрезках, падает на пол.

Руки художника

Андреа не умеет лгать.

Она видит Карла в доме у озера: он грызет ногти до самого мяса, до крови. Андреа видит тебя, Карл. Ты жалеешь, что все рассказал, потому что это ужасно и легче не стало, даже на душе не полегчало. Потому что ты предал семью, ты сделал больно всем, кого любишь, – а это самое страшное. Ведь это самое страшное, правда, Карл?

Андреа натянула огромный холст в полстены, постелила на пол газеты. Главное – активность, нужно думать о чем-нибудь другом, чаще принимать лекарства (и побольше) и не стыдиться этого. И без конца смотреть телевизор можно, и идти по улице с угрюмым видом тоже, и не отвечать на телефонные звонки. А вот есть время от времени нужно, но можно и не есть, потому что ты в трауре и о еде думать некогда, хотя питательные вещества и калории – это, конечно, очень важно.

Красная краска капает на газеты; Андреа окунает самую большую кисточку и размашисто водит ею по белой поверхности. «Может быть, ничего и не выйдет», – думает она. Лишь бы чем-нибудь заняться.

Звонит телефон, отвечать необязательно – все равно это не Каспер. Он переехал отсюда неделю назад в пустующую квартиру какой-то знакомой. До этого он жил у родителей, и Андреа позвонила туда, но ответил папа Каспера и сказал, что Каспер не хочет с ней разговаривать. Голос у него был мрачный – возможно, он очень злится на Андреа. На полу по-прежнему лежат обрывки фотографий. Но Андреа пропылесосит пол, сделает уборку – если сможет, если хватит сил. Она поднимает трубку после четвертого звонка. Это Лувиса.

– Андреа, ты не должна была рассказывать, иногда лучше промолчать, не правда ли? Иногда правда может только навредить. Тебе не кажется, что это бесчеловечно – взять и обрушить на другого то, что ты сделала? Может быть, нужно заставить себя сдержаться, подавить порыв и постараться овладеть ситуацией?

Говори, Лувиса, говори – Андреа ничего не понимает, она рисует широко распахнутые глаза, разинутые рты, темные тени на листке бумаги у телефона. Видит Карла, который ненавидит себя за то, что рассказал. Слова, говорить – это одно, а поступки, делать – совсем другое, и ненавидеть себя можно лишь до определенной степени, не так ли? Пока не надоест, правда? Андреа глотает таблетки одну за другой, но ведь этот препарат принимают по необходимости, а ей он сейчас крайне необходим, каждый миллиграмм! Необходимо каждый вечер идти куда-то в поисках ласк, которые помогут забыться, укрыться от этого бесконечного пережевывания «не надо было говорить».

Это сказал Каспер, когда ей удалось выловить его на минуту: «Лучше бы ты ничего не говорила». Затем он положил трубку, а она повисла, запутавшись в собственных сетях. Андреа не знает, как выпутаться, если ты вовсе не хочешь выпутываться, если знаешь, что получил по заслугам – виси, болтайся, без еды и без сна (если только выпив несколько бутылок вина, но об этом Лувиса знать не должна).

– Но теперь уже поздно что-то менять, правда? – говорит она Лувисе. – Что сделано, то сделано. Я поступила честно. Разве это плохо – быть честным?

Видит, как Карл неприкаянно бродит в доме у озера, спускается в коричневый подвал, идет к двуспальной кровати. Андреа видит, как он плачет: думает о дочерях, о семье, которую он, как ему кажется, разрушил. Возможно, думает и о Маддалене. И может быть, она звонит и спрашивает, где он и что с ним происходит, может быть, беспокоится, а может быть, и нет – хочет, чтобы Карл немедленно приехал («Будем любить друг друга»), а может быть, ей все равно. Возможно, она говорит: «Тебе решать. Я пойму, если ты выберешь семью». А может быть, выбора и нет, или она вовсе не звонит и все оказывается очень просто. Он понимает, что не нужен ей и что ему нужен кто-то, кто нуждается в нем больше, чем он сам нуждается в настоящей любви, не так ли?

Андреа видит себя в доме у озера: она с Карлом. Лувиса в больнице с Линой-Сагой. Карл заботится о девочке Андреа: готовит еду, печет хлеб – во всем доме вкусно пахнет, масло и сыр тают. Карл и Андреа молча едят. Он читает ей «Отто-носорог», и Андреа смеется до того, что едва не засыпает. Все так ново для него: раньше этим занималась Лувиса, и Карл смотрит на свою дочь – ей пять лет, и она не знает, что произошло, что происходит. Он гладит ее по голове, пока она спит, и думает: «Однажды она узнает и будет презирать меня».

Я не презираю тебя, Карл.

Я люблю тебя. Цветные разводы, белого уже почти не осталось. Получилось лицо. Опять ее лицо. Очень большие глаза искоса смотрят на дверь, но все остальное тянется в квартиру, внутрь – может быть, к кладовой, куда Каспер сложил ненужные ему вещи. А именно:

1) голубого медвежонка, которого Андреа купила ему на блошином рынке;

2) черно-белую фотографию Андреа с только что выбритой головой и сверкающим обручальным кольцом на пальце;

3) картину, которую она нарисовала и подарила ему, когда они впервые вместе праздновали Рождество: женщина и мужчина (желтоволосый) с переплетающимися руками и волосами.

Андреа звонит Янне. Но у Янны появился молодой человек, и ей не хочется никуда идти. Они будут смотреть фильм, и Андреа может посмотреть вместе с ними, если захочет. Андреа делает вид, что подумает, и звонит Каролине, но та не берет трубку. Затем – Лайле. С ней вполне можно общаться, если выпить, а Андреа хочет именно этого. Но Лайлы тоже нет дома. Ну и пусть. «Можно веселиться и без друзей», – решает Андреа, достает бутылку джина и добавляет «Спрайт» без сахара.

Сидеть-смотреть в студенческом клубе: разноцветные коктейли, высокие пивные стаканы. Улле Юнгстрем поет: «Распахни мое окно!» Андреа ищет спасения. Входят молодые люди, садятся спиной к ней у стойки бара. Они весело смеются, Андреа трогает одного из них за плечо и спрашивает, можно ли присоединиться, – конечно, можно.

Они садятся на веранде под большими зонтиками. Парни заказали еду и спрашивают, не хочет ли она чего-нибудь. Но Андреа ничего не хочет: так лучше. Кажется, она изрядно похудела. Но ничего – ведь так обычно и бывает, когда тебе плохо? Андреа улыбается ребятам. Солнце пригревает спину, медленно опускаясь. Приносят блюда, полные картофеля фри, жирных соусов, мяса. В животе урчит.

– Ты точно ничего не хочешь? – спрашивает самый обаятельный.

– Я не ем мяса, – улыбается она в ответ.

– Тогда, может быть, картошки? – предлагает самый веселый и протягивает ей немного. Андреа съедает. Могла бы съесть все, но нет уж – ей слишком плохо, и точка. Андреа где-то читала, что во время разводов люди страшно худеют.

Хочу позвонить тебе, Каспер, и рассказать, что я снова голодаю, что мне так плохо, – может быть, тогда ты вернешься? Хочу позвонить тебе, Каспер, и рассказать, что чувствую себя отменно, ем много вкусной еды, набралась сил, – может быть, тогда ты возьмешь меня обратно?

Андреа в солнечных лучах, коктейли так приятно опьяняют, обостряют восприятие. Губы словно порхают. Она – единственная девушка в компании приятных, симпатичных парней. Видел бы ты меня, Каспер. Видел бы ты, как за мной… увиваются?

Ногам неспокойно в новых джинсах с низкой талией. Первые джинсы за долгое время. Андреа помнит ту пару, что треснула на ней незадолго до того, как она впервые села на диету. Помнит и те, что так приятно трепетали на ветру во время лесных прогулок в Уллерокере. Погрузившись в мысли о джинсах, Андреа вдруг чувствует на себе взгляд. Она поднимает глаза – как она могла не заметить? Он же улыбается! Самый молчаливый. Вот теперь она видит: он самый красивый. Взгляд из-под битловской челки – как у Каспера, но не странного, почти неестественно-желтого цвета, а каштанового.

Он тезка ужасно известного, давным-давно покойного художника, говорит на даларнском диалекте и, наверное, слишком юный. Но ведь между ними все равно ничего не будет? Они идут в другое заведение, танцуют и разговаривают, стараясь перекричать музыку – «техно» и мелодии из «Криминального чтива». Андреа не хочет первой приближаться к тезке художника, ей хочется, чтобы он сам красиво прильнул к ней. Хочется, чтобы у обоих внутри стайками порхали бабочки. Но он только улыбается, и вот уже слишком поздно – пора идти. Андреа не желает терять из виду эту черную футболку, хотя она даже не прикасалась к нему. Он идет за велосипедом, Андреа растерянно стоит на месте. Самое тяжелое мгновение. Она знает, где живет Каспер, в какой квартире. Андреа никогда не была там, но представляет себе, где это. Они с художником даже не обнимались, им просто было… хорошо. Но этого недостаточно! Впереди одинокая ночь, в лучшем случае – мурлыканье Марлона. А вдруг они так и расстанутся и ничего больше не будет? Ночь светла, и Андреа, наверное, совсем не красива.

Он стоит с велосипедом, она стоит одна. Они молчат.

– Кстати, – вдруг произносит он, – у нас в общежитии завтра вечеринка с текилой. Если хочешь, приходи в семь.

– Конечно, с удовольствием, – отвечает она. Ну разумеется, надо прийти, надо убить время! Может быть, это и есть принц, новый принц – но не Каспер. Каспер утонул в разноцветных коктейлях, погребен под телами других мужчин, с которыми проще и лучше. Андреа идет домой. Идет медленно и даже не смотрит туда, где дорога поворачивает к Касперу.

* * *

Что хорошего в текиле?

Андреа едет на велосипеде в район Флогста и вспоминает, как однажды пообещала себе никогда больше не пить текилы. Текила на вечеринке в Городе Детства, одноклассники и школьная дискотека. Андреа всегда с нетерпением ждала школьных дискотек: напиться, стать смелее, весело болтать и красиво двигаться. Она быстро напилась – и ЧЕРНОТА! Шестичасовой провал в памяти. Андреа проснулась в общежитии, в постели у какого-то парня из команды банди[31]31
  Вид спорта, популярный в Швеции.


[Закрыть], но полностью одетая. Он уверял ее, что ничего не было: он просто решил, что дома ей в таком виде лучше не появляться, – вот и сделал доброе дело. Шесть часов в полной отключке! С ней что угодно могло случиться! Домой, к родителям, врать. Ночевала у подруги, расстройство желудка – сразу видно. Лувиса покупает йогурт и взбалтывает кока-колу, чтобы вышел газ.

Сейчас взбирается по склону на велосипеде (как бы не вспотеть), намереваясь без зазрения совести нарушить обещание. Одета в джемпер разных оттенков синего и черные брюки в обтяжку. Волосы тоже синие. Андреа по меньшей мере неплохо выглядит, а в сумке у нее упаковка таблеток (алюминиевая – почти серебряная!).