Текст книги "Шоколадный папа"

Рвение и бард

Быстро опадают листья, укрывая землю красно-оранжевым ковром. Приятный запах гнили.

Каролина присылает Андреа посылку: диск с несколькими песнями одного барда; Андреа слушает, и все, о чем он поет, – это ее жизнь. Андреа прибавляет громкость, откладывая в сторону музыку Каспера: пусть останется только один звук, пусть повторяется без конца. Пусть заглушает упрямые слова Каспера: «Ты не нужна мне». Неправдоподобная правда.

Андреа пишет Барду письмо, тщательно формулируя каждую мысль. Наклеивает марку, не ожидая ничего особенного.

Но вот приходит день, невыносимую серость которого можно скрасить лишь флиртом в столовой, который не удается и после которого кажется, что идти просто некуда. Вернуться домой, открыть дверь и обнаружить письмо, написанное красивым незнакомым почерком. Вскрыть с бешено колотящимся сердцем и – это он! Это Бард! Его так тронули ее слова. Он почувствовал себя счастливым – благодаря ей! «Обязательно напиши еще», и Андреа вспоминает Ханса Эскильсона, кудрявого футболиста, в которого была влюблена в четырнадцать лет. У нее была кассета с фрагментами «Спортивного обозрения», где показывали его. Она мечтала о будущих встречах, о кудрявых детишках, написала ему письмо, когда он играл в Португалии. Отправила нарисованный собственными руками его портрет, который показался ей удачным. Он ответил в самом любезном тоне, прислал свою фотографию с автографом, написал: «Буду рад новым письмам и рисункам», – и приписал «обнимаю». Она летала от радости, она писала письма и слала рисунки, один из которых был автопортретом. А он больше не отвечал.

Андреа читает чудесное письмо Барда за чашкой кофе и порцией снюса, потом читает в туалете (в животе бурлит от волнения – может быть, уже влюблена?), но ни на минуту не забывает, КАК ВАЖНО СОХРАНЯТЬ СПОКОЙСТВИЕ. Слушает его голос, самый красивый в мире, зажигает благовония, принимает таблетку «Имована», потом еще, пишет, тщательно обдумывая каждое слово, достаточно сдержанно, вкладывает в конверт два или три стихотворения. Этого достаточно.

Впрочем, ничего и никогда не бывает достаточно!

Он пишет, что хотел бы встретиться, и Андреа думает: «С ОГРОМНЫМ удовольствием». Но пишет не так. Она пишет: «Конечно, я как раз собираюсь приехать в Столицу. У меня там друзья и сестра Лина-Сага». Затем добавляет: «Но это здорово. Встретиться с тобой». Внутри тысячи бабочек: под кайфом, но довольно шустрые.

На поезде сквозь листву. На метро к подруге, живущей на Эстермальме[36]36
  Престижный район Стокгольма.


[Закрыть]. Пить вино, хихикать, стричь волосы. Оранжевые прядки в черных волосах. Зеленые брюки с блестками и короткий коричневый топ. Еще вина, подруга подбадривает, но с волнением не так легко справиться.

Свидание вслепую. Андреа смотрит на свое отражение в темном окне вагона, запивает полтаблетки «Имована» глотком пива. Она даже не знает, как он выглядит. Может быть, он некрасивый – ну и что? Поезд прибыл.

Звонок в дверь, на пороге высокий, рыжеволосый, взволнованный, очень широко улыбающийся Бард в потертой футболке.

– Проходи, пожалуйста, хочешь вина?

Конечно, хочет. Поскорее. И побольше. Да, он вполне симпатичный. Вкусы Андреа отличаются широтой. Он поет ей свои песни, и она узнает это чувство, на этот раз – по-настоящему. Теперь они ЗНАЮТ друг друга. Они успели так много узнать друг о друге в переписке.

Андреа на кожаном диване, поджав ноги, слушает, говорит и все больше пьянеет. Она знает (хотя и нервничает): все как надо. Правильная квартира, правильное направление, некрасивый диван, но все же правильный парень. Он говорит, что ДАВНО не встречал ничего подобного Андреа. «Давно – это, наверное, много», – думает она, и пьяные бабочки пляшут внутри.

Радостной, нетвердой походкой – в город, на столичные улицы. Он – черно-коричневый, она – зеленая и блестящая, они подходят друг другу. У Андреа с собой записная книжка, она пишет: «Я понимаю, что мы почти не знаем друг друга, но мне хотелось бы…» Он видит это, берет у нее из рук блокнот и пишет красивым крупным почерком: «…целоваться».

Наверное, пьяной лучше не трахаться, но ведь именно тогда легче всего быть хорошей любовницей, улыбаться и излучать сексуальность. Наверное, лучше не трахаться с тем, кого толком не знаешь, особенно когда хочется всего сразу, но не хочется спешить – а как же ЖЕЛАНИЯ? Может быть, все не так. Неважно. Как бы то ни было, они трахаются, и, протрезвев, Андреа с трудом припоминает, происходило ли это на самом деле.

Наутро в комнате пахнет похотью. Андреа смотрит на него: он бледный и худой. Ей нужны вода и свежий воздух, как можно больше. Он смотрит на нее почти без улыбки. Лишь слабый намек, словно по принуждению.

– Ну что ж, мне, наверное, пора, – говорит она, прикрывая грудь и глядя в сторону: Андреа здесь нет, Андреа далеко.

– Нет, не уходи… Боже мой, ты же останешься завтракать, ты ведь не спешишь?

Очень, очень спешу – туда, где нет взгляда, который, может быть, хочет меня, а может, и нет. У меня нет сил разгадывать тебя, я хочу, чтобы меня полюбили, и как можно скорее, но я не думаю, что ты меня полюбишь, и у меня нет сил улыбаться, а когда не можешь естественно улыбаться, лучше побыстрее исчезнуть.

– Нет, в общем-то нет… Да, я, кажется, проголодалась.

Завтракать, с огромным усилием стараясь проглотить хотя бы кусок. Потому что он сидит перед ней, такой реальный. Ставит свои пробные записи, а что она?

– Мне очень нравится то, что ты пишешь, правда, – говорит он, спокойно жуя бутерброд.

Комплимент – это хорошо. Это начало. Начало чего?

– Спасибо… мне так приятно… и такой вкусный завтрак.

Надо домой поскорее, не в силах улыбаться, не в силах быть той, которая ему нужна. Неумытая в безжалостном свете дня. Это никуда не годится! Чувствовать себя такой неприкрыто уродливой. С собой только какая-то сраная пудра. Ни помады, ни тонального крема, даже карандаша нет! Только таблетка «СОБРИЛА»!

– Хочешь прогуляться? Такая погода…

– Не знаю… мне надо…

– Было бы так приятно!

Да что же тут приятного?

Выйти на улицу и идти, не произнося ни слова. Прогуливаться по паркам и аллеям в блестящих брюках и с панковской прической. Лонгбру, старая больница для душевнобольных. Андреа не может сдержаться. Говорит, что лежала в психушке. БОЖЕ МОЙ, почему? Повисает тишина. Он откашливается. Ей хочется притянуть его к себе и целовать так, чтобы исчезла тишина, проклятое беззвучие. Но она чинно идет дальше, пока хватает сил. А потом начинается спешка. Вспомнить, куда надо спешить. Подруга!

– Ой, я же собиралась встретиться с подругой!

– Ой, тогда я провожу тебя до метро.

– О, не стоит!

– О, ну почему же, я хочу!

Да почему же ты этого хочешь?

Он заходит в магазин, чтобы купить снюса, а она тем временем выбирает оранжевую герберу. Оранжевый ближе к желтому, чем к красному, – это то, что нужно. Он радуется. Обнимает Андреа.

– Увидимся, – говорит он, закладывая порцию снюса под улыбающуюся губу.

– Спишемся, – отвечает она и тоже берет снюса. Машет рукой.

И пишет.

Отправляет письмо страниц на десять – обо всем на свете, но главным образом о том, как было здорово встретиться.

Ответа не следует.

Андреа совершенно забыла Эскильсона, она пишет письмо страниц на пятнадцать и спрашивает, почему он не отвечает, ведь он так много для нее значит. Пишет под «Имованом». И звонит под «Имованом», оставляя сообщения на автоответчике. Она знает, что так и надо, что она влюблена – конечно, влюблена!

И вот приходит открытка из-за границы, и Андреа вспоминает, как в дымке, его слова о чартерной поездке с другом. На открытке пальмы и пляж, и слова: «Есть в моей жизни!» А внизу пририсовано сердце.

Андреа с ужасом вспоминает о трех письмах в его почтовом ящике. Последнее было написано после нескольких таблеток «Имована», и Андреа не помнит ни слова. Что-то вроде «нужен мне», «не хочу потерять».

Он не отвечает. Она снова проявила чрезмерное рвение, но бабочек внутри можно убить новыми бабочками, ведь они появятся. Новые бабочки будут порхать красивее. «Мне идти, мне бежать, мне на месте не стоять». Она больше не пишет ему, с трудом сдерживая себя: хочется объясниться, хочется, чтобы он понял. Но она и сама не совсем понимает, Андреа со своей гордостью.

Красная роза меняет владельца

Рождество в Городе Детства предполагает Традиции. Бьеркгатан, 64, где самый большой в мире рождественский стол и слова Софии: «Ну что вы, ничего особенного…», и Арвид лежит в постели, сжимая в руке банку с лекарствами, – нет, пожалуй, все не так, как раньше. Лина-Сага на острове Маврикий со своим (новым!) женихом. И искусственная елка.

Андреа на бежевом диване, Карл в коричневом кресле не отрываясь смотрит телевизор. «Леди и Бродяга», ее любимый мультфильм: котлетка, сердце на снегу. От «Золушки» тоже слезы наворачиваются на глаза. В конце концов она все-таки умудряется заполучить этого принца. Наверное, она этого достойна. Ведь дело не только в ее красоте и прекрасном платье, не только в волшебстве? Но почему он сразу понял, что она – та единственная? И почему она поняла? Только потому, что он принц, а она – самая красивая из всех, кого он встречал?

Лувиса снует из кухни в столовую с подносами в руках и улыбкой на лице. Звонит телефон. «Я отвечу», – кричит Лувиса, пока София палочкой проверяет картошку на готовность, чтобы она, не дай бог, не перекипела.

– Андреа, – удивленно окликает Лувиса, – это тебя.

– Я возьму трубку наверху. – Бегом на второй этаж, запыхавшись: – Алло!

– Привет, это я. – Это бывший парень Лины-Саги! – Я подумал, что сейчас вы должны быть там…

– Да, смотрим телевизор, скоро сядем за стол, the same procedure, – отвечает Андреа, не успев перевести дух. Жаль, что в кармане нет таблеток.

– Я хотел спросить… У меня завтра в девять концерт – может быть, у тебя будет время зайти?

– Здорово! Постараюсь заглянуть. – Он объясняет, где и когда, голос у него веселый, а Андреа хочется положить трубку и глубоко дышать, уставившись в обои гостевой комнаты с косым потолком. Он смеется, она тоже – неизвестно над чем, говорит «счастливого Рождества» и «увидимся завтра». Господи, ну почему?

Все идет своим чередом. Сидеть за столом, переваривая еду, в неуместно отчаянном желании сделать следующий шаг: сорвать оберточную бумагу, набить рот шоколадом, опрокинуть елку, чтобы осколки красных шаров кровью блестели на полу. Нет, переваривать еду, хлопать себя по животу, сокрушаться по поводу лишних килограммов, но молча, ведь рядом Андреа, у которой были пищевые нарушения, а может быть, и по-прежнему есть (непохоже, конечно, но все же), поэтому говорить о еде и килограммах нельзя, и коробку с конфетами передают по кругу, и каждый берет по одной. Сливочная нуга лидирует, «тройной орешек» наступает ей на пятки. Шоколадная нуга вне конкурса.

Осторожно разворачивать подарки, долго возиться с клейкой лентой, аккуратно снимая бумагу. Не бросать на пол, как бы ни хотелось. И наконец, когда все подарки открыты, идти спать, испытывая странное чувство неудовлетворенности.

Город Детства: вечное преследование. Андреа идет за пивом. Кажется, кто-то следует по пятам? Может быть, через мгновение она окажется на земле, уткнувшись носом в лед, и кто-то, грубо хохоча, будет запихивать снег за шиворот и в рукава? Она оборачивается. Город Детства пуст, это прекрасно, и Андреа хочется пить пиво, прихорашиваясь перед зеркалом. Она идет в магазин. Сколько раз она ходила этой дорогой!

Вот телефонная будка, откуда совершались все звонки в «Службу знакомств», где вечно стояли Мия и Пия, то и дело взмахивая космами. Андреа возвращается из магазина с шоколадкой в кармане. Знает, что придется пройти мимо них, что она обязательно попадется им на глаза. Она идет мимо – быстро, но не слишком быстро: нельзя показывать, что боишься, а ей страшно до смерти, она идет, и вот Мия следует за ней, и Андреа хочется припустить со всех ног, но она не смеет. Мия хватает ее и злобно смеется прямо в лицо: «Гляди, Пия, какая уродина – гляди, боится!» А потом, обращаясь к Андреа: «Не такая уж ты и крутая, а?» Как будто Андреа когда-нибудь была крутой! Она вырывается, прибавляет шагу. «Ох, Пия, посмотри, как она идет! Виляет жирной жопой – видала? Думает, что с ума сойти какая красивая!» Пия и Мия ржут во весь голос. В один голос. Андреа, не смея вздохнуть, открывает дверь дома. Надежный крепкий дом у озера, а в нем – самая красивая, самая безупречная Лувиса, которая любит свою Андреа, ведь правда? Андреа вынимает из кармана шоколадку и выбрасывает.

Воспоминания Города Детства невыносимо теснятся, подпрыгивая, как зерна поп-корна, которого тебе совершенно не хочется. Хочется звуков сирены «скорой», хочется чужого беспокойства. Девочка Андреа видит, как она с посиневшим лицом лежит на носилках, а вокруг все ее обидчики и Хельга, и все, все! Обезумевшие от страха и безутешные. Окружив носилки, они говорят о ней только хорошее, они раскаиваются, но ведь она не слышит! Поэтому наступает пробуждение, иссиня-бледные щеки розовеют, слышится сдержанное ликование толпы, и вот их руки, вот их тепло – вокруг, внутри. Прости, Андреа. Прости!

Все идет своим чередом, который нужно нарушить.

Ожидание вечера. Не подавать виду! Андреа в очень коротком блестящем платье, в волосах – красные пряди: Рождество! Она крадется из ванной в спальню, чтобы не наткнуться на взгляд Лувисы: что-то смутное, но вместе с тем очевидное. Очевидное: «Ты же никуда не собираешься вечером?» (хотя она прекрасно знает). Смутное просто смутно.

– Будь осторожна. – Лувиса стоит в холле – все тот же холл, вот уже тысячу лет, и сердце колотится, словно на месте преступления.

– Конечно, – отрезает Андреа и, разумеется, краснеет. Прости!

* * *

Для разогрева – в «Сэр Уильямс», потом – в тот самый, очень зеленый паб в Доме культуры. Сидеть в баре с записной книжкой, делать спонтанные записи, время от времени отпивая из бокала. К ней, пошатываясь, подходит молодой парень. Она узнает его: когда-то она играла с ним, младшим братом Хельги.

– Послушай, – говорит он.

– Слушаю.

– Ты такая красивая. Не местная, да?

– Местная.

– Да ну!

– Но спасибо за комплимент.

– Погоди! – Он идет к столику, за которым сидят его друзья, и возвращается с розой. – Вот, бери, возьми – ты красивее, чем эта… Памела Андерсон.

Андреа бежит туда, где скоро начнется его концерт. Бежит по городу – Городу Детства, где все так знакомо, пусть вывески не те, магазины закрыты и люди стали старше; Андреа бежит, запыхавшись, чувствуя себя красивой и почти счастливой. Вниз по лестнице, в новый зал – нет, просто обустроенный заново, она и здесь когда-то была, на вечеринке, в седьмом классе, и ей так хотелось танцевать медляк с парнем, которого она ЛЮБИЛА. Однажды она попросила друзей тайком сфотографировать его, увеличила фотографию, подписала стихами: «Буду всегда тебя любить, пусть мне с тобой не быть!» И как-то раз, набравшись храбрости, подошла к нему сзади и положила руку на плечо. Он едва взглянул на нее и покачал головой – прежде чем она успела спросить.

Все меняется.

Алкоголь и красота меняют все. В первую очередь – алкоголь. Страх непривлекателен. Заикание, красные щеки (краска заливает лицо не румянцем, а пятнами), дрожь.

Андреа ни капельки не дрожит, оставляя куртку в гардеробе и заходя в зал, где собралась куча народу – в основном немногим старше ее; Андреа не краснеет, когда ее окликает знакомый голос, когда она оборачивается и видит, как приближается его радость; она протягивает ему розу и без малейшей запинки произносит:

– Это тебе.

– Спасибо. – Он целует ее в губы. – Прости, не стоило, наверное, этого делать?

– Стоило, – улыбается она.

Его радость становится еще радостнее, красивая и спокойная Андреа блистает. Он держит ее розу в зубах. Он обнажен до пояса и лет на семь старше Андреа. Она танцует перед сценой – красивее всех и ближе всех к нему. Иногда их взгляды встречаются, и он подмигивает ей во время пения.

СНОВА старая квартира Лины-Саги, Андреа остается ночевать. Спит рядом с бывшим парнем Лины-Саги, спит плохо и просыпается в панике. ТАК НЕЛЬЗЯ. Осторожно высвобождается из его объятий, одевается, вырывает лист из записной книжки, пишет: «Доброе утро! Мне очень жаль, но мне кажется, я не…»

– Ты куда?

Рука на ее руке.

– Мне нужно домой.

– Почему? Который час?

– Не знаю, мне надо… домой.

Он пытается уложить ее в постель, пытается смеяться – над ней, над происходящим, хочет прикоснуться к ее груди, просит:

– Прекрати…

Он старше, и она краснеет и словно становится меньше.

– Ты из-за Лины-Саги?

– Не знаю, из-за всего…

– Из-за чего?

– Не знаю, мне жаль, но я не могу…

– Послушай, – он устало смотрит на нее, пытаясь улыбнуться, – я не собираюсь в срочном порядке заводить новые отношения, но я хочу жить дальше, а ты? – Он сжимает ее руку. – Ты дрожишь, – говорит он. Ну зачем говорить такое? Как глупо. Она хочет вырваться, но он крепко держит ее – пусть сдавит ее руку так, чтобы ей пришлось закричать. – Я не хочу торопить тебя, я просто хочу – и я уже говорил это летом – узнать тебя поближе.

А я хочу, чтобы ты окунулся в меня с головой, не думая, не зная. Я хочу, чтобы ты схватил меня и не отпускал, никогда не отпускал, чтобы ты любил меня больше всех в мире, что бы я ни делала.

– Но я не могу, – повторяет она. Нелепые и скучные слова.

И он переворачивается на спину.

– Понятно. Ну, тогда уходи.

И Андреа уходит.

Танец Каспера

Зима продолжается.

Андреа быстро переворачивает страницу с номером Каспера, листая записную книжку. Он лишь один из многих, а у Андреа жизнь бьет ключом. Новый год, новые обещания (забыть Каспера); стоять на улице большого города посреди фейерверков и целовать ВСЕХ в губы. Потом трахаться с Бородачом на ковре в комнате Розмари, пока остальные за стенкой водят хоровод. Андреа снова знает, что счастлива. Не с Бородачом, конечно, – подумаешь, перепихнулись, – просто счастлива жить, пить, целовать ВСЕХ в губы.

Через пару дней звонит Лайла.

Она была на безумной вечеринке.

– Вот как, – отвечает Андреа. Свободной рукой чешет Марлона за ухом.

– Ее устраивали Building Burst, было ужасно много народу.

Андреа отпускает Марлона, который издает жалкий звук. Рука сжимает трубку. Она не хочет этого. Не сейчас. Лайла в телефонной трубке. Лайла была на вечеринке вместо Андреа, которую даже не пригласили. Лайла видела всех тех, кого должна была видеть Андреа, с кем она должна была говорить, кого она должна была обнимать, смеясь: «С НОВЫМ ГОДОМ!» Какая четкая картинка. Лайла была рядом с Каспером.

– Вот как, – повторяет Андреа, у нее сводит горло. – Весело было?

– Очень! Так жаль, что тебя там не было.

– Меня не приглашали.

– Ну да, но все-таки… То есть не то чтоб там было так уж весело…

– Ты говорила с Каспером?

Андреа слушает затаив дыхание. Внутри стужа.

– Да, немного. Он, кажется, был рад меня видеть, и, похоже, у него все хорошо…

Холод растекается в груди, перетекает в руки.

– А ты видела его с кем-нибудь? Ну, с девушкой?

Она мгновенно жалеет о сказанном, но ей нужно это знать. Просто нужно. Раз уж Лайла была там и видела своими глазами.

– Он довольно часто танцевал с одной, но она совсем некрасивая, я бы даже сказала, крупная такая девушка, и они, наверное, просто танцевали, не думаю, что… а как у тебя?

– Что?

– Новый год.

Холод пробрался в рот, губы не сложить правильно, не вытолкнуть слова, губы ничего не могут, Андреа не чувствует, как держит трубку, не чувствует себя, за окном льет дождь, а должен идти снег.

– Все было… хорошо. Послушай, я больше не могу говорить.

Андреа кладет трубку. Сидит на стуле в комнате в доме и слушает, как дождь барабанит по стеклу. Должен идти снег, все должно быть иначе. Андреа пытается увидеть Каспера глазами Лайлы, но ничего не выходит, она не знает, какой он теперь. Но ей видно, как он смеется в танце, его желтые волосы щекочут чье-то лицо. Андреа плачет и ничего не может поделать. Держится за край стола и плачет.

Зима продолжается, потом уходит, и наступает весна.

Юнатан

Андреа моет пол в своей школьной комнате. Большая площадь пустынна. В этих краях весна наступает быстро, и Андреа широко улыбается, думая об одном человеке. Которого зовут Юнатан. Который учится в этой школе и играет на саксофоне, кларнете и блок-флейте. У которого обычного цвета волосы до плеч и большие умные глаза: он немного похож на сказочное существо – на альва, на эльфа (это комплимент). Она читала свои стихи под его аккомпанемент, а о том, кто так хорошо понимает твои тексты, сложно не думать. О таком маленьком (то есть щуплом) и все же таком большом (то есть важном).

Сегодня вечером снова будет вечеринка. В комнате у Андреа, поэтому она и моет пол, наводит порядок и старается, чтобы все вокруг было не в тон. На подбородке большой прыщ, черт бы его побрал; она не решается выдавить – вдруг кровь не остановится. Но у Андреа есть тональный корректор, а на стенах пылают картины.

В состоянии наверное-влюбленности Андреа почти не нужны ни таблетки, ни шоколад. Хотя она почти не знает того, в кого наверное-влюблена. Мурашки могут быть от чего угодно, могут быть на пустом месте: просто от волнения, от предчувствия. Но эти мурашки принадлежат Юнатану, это определенно, несомненно мурашки Юнатана.

Он напротив, в двух шагах от нее, он окружен звуком. Она на кровати хихикает, уткнувшись в цветастое плечо Розмари.

– Он смотрит на тебя, – говорит Розмари, – он то и дело смотрит на тебя.

Андреа никак не может перестать хихикать. Ей хочется, чтобы лицо застыло, стало непроницаемым. Ей так хочется успокоиться и встретиться взглядом с Юнатаном, словно в этом нет ничего особенного, но всякий раз, как она поднимает взгляд, ее разбирает смех – нелепый, несдержанный смех. Девочка Андреа в алом платье. Юнатан в смешных сине-зеленых брюках и желто-оранжевой рубашке. У него такой безумный красивый вид, он пытается поймать ее взгляд. Андреа, зажав этот проклятый смех рукой, идет в ванную, где за унитазом спрятался Марлон. Она чешет его за ухом, умывается холодной водой. Пару раз глубоко вздыхает и видит в зеркале большую (телесно) Андреа и ее взрослое лицо. Взрослые руки, которые еще не научились держать вещи – по крайней мере так, чтобы хихиканье не вырвалось наружу, чтобы вещи не валились из рук, чтобы не приходилось удивленно ойкать. Или держать их в руках и думать, что все понарошку, и смеяться. А потом плакать, понимая, что эти вещи надо было сохранить.

Андреа видит Лувису в холле дома у озера. Видит ее спокойное лицо, рядом Карл. Андреа видит нервное подергивание его губ. Он пытается приблизиться к Лувисе, но движения остаются внутри, не могут выбраться наружу, не достигают рук, а слова не достигают губ. Они стоят. Сначала смотрят друг на друга. Потом смотрят в сторону. «Ну что ж, я поехал», – говорит Карл. «Ну что ж, поезжай», – отвечает Лувиса. Нервное подергивание прекращается. Наверное, слова перестают рваться наружу, и он берет чемодан, сплошь покрытый наклейками разных авиакомпаний и стран. Лувиса остается на месте, не двигается несколько минут, но слышит, как отъезжает такси. Возвращается в кричаще разноцветную кухню и садится за стол, прижав ладони к лицу.

Смех утих, Андреа внезапно протрезвела. Умылась, подкрасила расплывшиеся губы. Зеркало в ванной слишком маленькое, а то, что побольше – в прихожей, слишком близко к гостям. Ей хочется увидеть себя целиком. От ступней до самой высокой точки. Андреа возвращается, Розмари улыбается, сидя на кровати. Тяжело осознавать, что взгляд Юнатана следует за ней, когда она направляется к Розмари. Надо идти по-особенному – а точнее, Андреа боится, что у нее нелепая походка, что взгляд Юнатана может ускользнуть к кому-нибудь другому.

Гости уходят один за другим, но Юнатан остается. Он смотрит на Андреа. Она смотрит на Карла. На Карла, который вышел из комнаты. Он помахал рукой, стоя на пороге, и снова ушел. Его ждали такси, самолет и дальние страны. Пачка открыток, подписанных неровным почерком. Папа, вернись, я по тебе скучаю.

– Ну что ж, – произносит Андреа, – вот вечеринка и закончилась.

Она стоит на пороге гостиной, не представляя, куда себя деть. Юнатан на кровати.

– Хочешь, чтобы я ушел? – спрашивает он и просто светится, ничего не ожидая. Сидит на ее кровати – и что? Ждет ее?

Она подходит к музыкальному центру. Отворачивается, широко раскрывает рот и сморщивается в гримасе. Перебирает кассеты и диски. Находит нужное и нажимает на play. Это музыка Каспера. Под звуки его музыки она садится рядом с Юнатаном.

* * *

Вечеринки чаще всего бывают дома у Андреа, потому что в школе запрещено спиртное. Конечно, там все равно устраиваются посиделки, но дома у Андреа всем уютнее – Андреа непонятна эта странная всеобщая любовь к ее маленькой комнате. Она сидит на лестнице возле квартиры. Рядом – Вера и Хельга, и еще кое-кто, но только девушки.

– Не знаю, что мне делать, – вздыхает Андреа, у нее сиреневые от вина губы. – Начать встречаться с ним? Мне кажется, я влюблена, но не уверена.

– Тебе не найти парня лучше Юнатана! – отвечает хор голосов. Это голоса людей, которые знакомы с Юнатаном не дольше, чем Андреа, но которые, возможно, видели его с другой стороны.

Спрашивать совета, чтобы принять решение, рискованно. А эти слова… «Начать встречаться», «кажется, влюблена», «не найти лучше». Невыносимо скучные слова. Неочевидные, не рвущиеся наружу. Но именно это она, пожалуй, и хотела услышать. Что ей не найти парня лучше, чем Юнатан. Не сейчас. И не здесь. А она здесь и сейчас.

* * *

Но Андреа не успокаивается на достигнутом – как успокоиться, если Каспер без устали порхает у нее внутри? Его крылья застилают ей лицо. Руки Юнатана – им нельзя подбираться ближе, чем положено.

– Ты по-прежнему любишь его?

Какое длинное слово – «по-прежнему».

– Любить можно по-разному, – начинает она и краснеет: боже мой, ведь его рука в ее руке – или наоборот. – И я всегда буду любить Каспера, но я… не влюблена в него.

Любовь превыше всего, но Андреа странно использует ее. Если, конечно, любовь не использует Андреа. Так что же, она влюблена в Юнатана? Хорошо, что они не спрашивают друг друга об этом. Это слишком сложно. Но время от времени она спрашивает его, а иногда – он ее: что же происходит между нами? Почти каждое утро он просыпается в ее постели с чуть оскорбленным, но в целом вполне довольным видом. С Юнатаном все просто и приятно, кроме самого определения любви.

– Иногда становится так досадно, – говорит он, – так обидно…

– Почему?

– Потому что все есть, как есть, и никто не может объяснить, что именно есть.

– Просто нас тянет друг к другу.

– Да, но почему не любовь?

– Не знаю, Юнатан.

Потому что внутри сидит и дразнится Каспер: «Ты не сможешь полюбить другого, Андреа. Ты никогда не сможешь полюбить никого, кроме меня».

Андреа целует Юнатана, Юнатан целует ее. Они могут забыть о трудностях. Ни слова, ни вопросы не могут помешать им целовать друг друга.