Текст книги "Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа"

 
«На то-то Добрынюшка не робок был,
Бросает шляпу земли греческой
С теми пески желтыми
Ко лютому Змею-Горынчищу:
Глаза запорошил и два хобота ушиб,
Упал Змей-Горынчище
Во ту во матушку во Израй-реку;
Когда ли Змей исправляется,
В то время и во тот же час
Схватил Добрыня дубину,
Тут убил до смерти;
А вытащил Змея на берег,
Его повесил на осину на горькую;
– Сушися ты, Змей-Горынчище…»
 

Алеше Поповичу выпало на долю побороться и с сыном Горыныча – Тугарином Змеевичем, представляющимся народному воображению наделенным всеми статьями богатырскими, а не только змеиными. По народному слову, это – богатырь огромного роста («в вышину трех сажен, промеж глаз – калена стрела»). Он выезжает на бой в полном богатырском вооружении, на вороном коне. При надобности – он быстро поднимается на сложенных под его богатырским убором «бумажных» крыльях. Он так же, как и отец его, Горынчище, устрашает своим шипом-свистом. Заревет-заголосит Змеевич – задрожит лес-дубровушка, зеленый лист уронит наземь от ужаса. Входя в города, он прикидывается удалым добрым молодцем – на погибель красным девицам.

Выехал в поездку богатырскую Алеша Попович, во товарищах с молодым Екимом Ивановичем – «ничего-то они в чистом поле не наезживали, не видали они птицы перелетныя, не видали они зверя прыскучаго, только в чистом поле наехали, лежат три дороги широкия; промежу тех дорог лежит горюч-камень». Посмотрели, увидали богатыри надпись о трех дорогах: третья – «ко городу ко Киеву, ко ласкову князю Владимиру». Решили ехать по ней, раскинули шатры, встали на отдых. Утром идет навстречу калика перехожая, говорит им, что видел он Тугарина Змеевича. Поменялся с каликой Алеша своим богатырским платьем, взял шелепугу подорожную да «чингарище булатное», пошел на Сафат-реку, где стоял станом Тугарин. Подошел, калика-каликой, а млад-Змеевич спрашивает про Алешу, похваляется убить его. Но похвальба на беду навела: «Сверстался (с ним) Алеша Попович млад, хлеснул его шелепугой по буйной голове, расшиб ему буйную голову – и упал Тугарин на сыру землю: вскочил ему Алеша на черну грудь. В те поры взмолился Тугарин Змеевич млад: «Гой еси ты, калика перехожая, не ты ли Алеша Попович млад? Только ты, Алеша Попович млад, сем побратуемся мы с тобой!» В те поры Алеша врагу не веровал, отрезал ему голову прочь… И пала глава на сыру землю, как пивной котел…» Привез потом Алеша в Киев на княжеский двор Тугаринову голову, бросил среди двора Володимерова. «Гой еси, Алеша Попович млад! Час ты мне свет дал, пожалуй, ты живи в Киеве, служи мне, князю Владимиру!» – было к нему радостное слово ласкового князя стольнокиевского. Радость княжая сказалась радостью по всему Киеву, разошлась от Киева по всей Руси.

Позднейшие сказания, разгуливающие и теперь по неоглядному простору светлорусскому, если и ведут речь об ухищрениях Змея Горыныча – девичьего да бабьего погубителя, слетающего в хаты через дымовую трубу, – то никогда не упоминают уже об его сыне Тугарине Змеевиче. А он-то для жаждущих света праведного пахарей Земли Русской был едва ли не опаснее своей скрытою под радующим русский глаз богатырским цветным платьицем силой темною-подземельною…

LVIII. Злые и добрые травы

В стародавнюю, дохристианскую, пору, когда Мать-Сыра-Земля представлялась мысленному взору народной Руси божественной супругою Неба-Сварога, одевавшие ее травы казались пышнокудрыми волосами великой праматери богов. Это представление – как в зеркальной зыби реки – отразилось во многих русских старинных сказаниях, звуча для пытливого слуха современных народоведов отголоском преданий нашего языческого прошлого, померкшего перед Тихим Светом, озарившим непроглядные дебри суеверия, обступавшего грозными призраками жизнь народа-пахаря. «Земля сотворена, яко человек… вместо власов былие имать», – гласит один из памятников самобытной древнерусской письменности – несомненно, церковно-проповеднического происхождения.

Стих о «Голубиной Книге», вобравший в десятки своих ходящих по всем уголкам светлорусского простора разносказов чуть ли не всю сущность простодушной народной мудрости, ставит над произрастающими на земной груди травами одну – набольшей-старшею. «Кая трава всем травам мати?» – возглашается в числе других вопросов, предложенных Володумиром-царем Володумировичем перемудрому Давыду Евсеевичу. «Плакун-трава всем травам мати!» – следует в своем месте ответ на это слово вопросное. «Почему Плакун всем травам мати?» – продолжает свою речь стих-сказание: «Когда жидовья Христа роспяли, святую кровь его пролили, Мать Пречистая Богородица по Исусу Христу сильно плакала, по своем Сыну по возлюбленном; ронила слезы пречистая на матушку на сырую землю. От тех слез, от пречистыих, зарождалась Плакун-трава: потому Плакун-трава – травам мати!» По старинному поверью, это набольшее в царстве трав былие заставляет плакать бесов и ведьм. Народ русский советует искать-собирать ее на зорьке под Иванов день. В первом томе сахаровских «Сказаний русского народа» приводится любопытный заговор, шепотком произносившийся в старину в церкви над вырванной с корнем «Плакун-травою», для устрашения нечистой силы. «Плакун, Плакун! – гласит он. – Плакал ты долго и много, а выплакал мало. Не катись твои слезы по чисту полю, не разносись твой вой по синю морю! Будь ты страшен злым бесам, полубесам, старым ведьмам киевским! А не дадут тебе покорища, утопи их в слезах; а убегут от твоего позорища, замкни в ямы преисподния. Будь мое слово при тебе крепко и твердо. Век веков!» По словам опытных травоведов, в цветах и корне Плакун-травы – главная ее мощь. Корень этой «всем травам матери» таит в себе силу, охраняющую малодушных людей от всякого соблазна. Некоторые относят имя «Плакун» к Иван-чаю (epilobium angustifolium), другие – к луговому зверобою (hipericum ascyron), третьи – к диким василькам (lithrum salicaria), именующимся также и дубровником, подбережником, твердяком, кровавющею и вербой-травою. В первом случае «Плакун» является целебным в качестве «разбивающихся припарок». Это цветущее в июне – июле растение весьма часто встречается на лесных опушках, по горным склонам и в садах по лесистым местностям. Во втором случае простонародные лечейки приписывают ему разноцелительную силу, а также «разводящую и противоглистную». Им же лечат в деревенской глуши чахотку – болезнь, зачастую ставящую в тупик ученых врачей. Деревенские знахари собирают его по заливным лугам и лесным низинам, сушат и пользуют им – и в виде порошков, и в виде настойки (на вине или на воде) от самых разнородных болезней, – при благоприятном исходе лечения приписывая главную силу своим наговорам-нашептываниям, а при несчастном – ссылаясь на то, что болящий-де следовал врачебным указаниям без веры в их силу. В одном старинном лечебнике, изданном в начале XIX столетия и составленном по народным средствам в связи с научной оценкою их, подавались те или другие советы и в заключение – с простодушной откровенностью – говорилось: «Если не поможет, похорони с честию». Наши простонародные знахари могли бы сказать то же самое, если бы от них потребовали объяснения перенятой от прадедов словесной науки врачевания. Дикие васильки («Плакун») дают, по уверению не только знахарей, но и настоящих врачей, помощь при лечении желтухи. Настоянная на их цветах вода – одно из средств против глазных болезней вообще, а слезоточения – наособицу. Во всех случаях «трава всем травам мати» (за то или другое растение принимать ее) является доброю травой, подающею людям подмогу немалую, – недаром народная молвь крылатая и говорит, что зародилась она впервые на белом Божьем свете из пречистых слез Богоматери, пролитых Приснодевою по Ее возлюбленном сыне, принесшем темному миру Свет спасения.

Народ наш до того привык видеть в своих знахарях опасных, знающихся с темной силою людей, что всякий собиратель трав еще недавно казался ему чародеем, злоумышляющим на жизнь человеческую. Даже в самом слове «отрава» слышится этот угрюмый взгляд его на травознаев. Лечение травами, мало-помалу заходящее в настоящее время из народной Руси в русскую врачебную науку, в стародавние годы считалось явным волхвованием и по временам преследовалось – как несогласное с христианским благочестием дело. Для него в древнерусском законе было даже свое имя – «зелейничество». Зелейщики (собиратели трав) действительно зачастую злоупотребляли своими знаниями и, пользуясь простодушным суеверием народа, прикидывались заправскими колдунами, перенявшими свою «науку» от «нездешней силы». Самая обстановка, в которой приходилось им встречаться с другими, не знающими «слов» людьми, придавала им в глазах последних такое обаяние, что те невольно поддавались чарам, основанным не на каком-либо особом знании, а просто на темноте народной. Изменялись условия жизни, одни понятия сменялись другими, но суеверие, отступая перед истинным знанием, не хотело окончательно сдаваться: оно уходило все глубже и дальше в народную среду, где живо и теперь.

В былые годы находились люди, которые считали возможным придавать – по желанию – травам ту или иную силу. Эта способность приписывалась колдунам-зелейщикам. Наговорное слово последних могло напускать через посредство совершенно безвредных трав даже моровые поветрия. Этому мнению придавалось столь важное значение, что с ним находили нужным считаться даже власти. Так, у Костомарова есть упоминание о том, что в 1632 г., во время войны с Литвою, запрещено было ввозить в пределы Московского государства хмель. Причина запрещения коренилась в том, что лазутчики донесли, что «какая-то баба-ведунья наговаривает на хмель, чтобы тем хмелем, когда он будет ввезен в Московию, произвести моровое поветрие». Народное суеверие приписывало колдунам-ведунам силу напускать всякие болезни – по большей части наговором над травами и, в особенности, над их кореньями. В старину существовали на Руси особые знатоки травяных зелий и «лютаго коренья»; ходил у них по рукам, в списках, «Травник», оберегавшийся пуще глаза и завещавшийся отцом сыну, дедом – внуку, если тот выказывал любознательность и склонность к наследованию знаний завещателя. И, действительно, ходил такой травознай по лугам, как в насаженном собственными руками саду: всякой траве мог указать он свое место, знал свойство каждой былинки. «Целебна трава, если собирать ее знаючи!» – и теперь еще можно услышать в народе. А в старые годы смотрели на собирателей трав, как на постигших всю глубину премудрости, имевших общение с нездешней силою. Отношение к ним властей было неодинаково: то подвергались они беспричинному суровому преследованию, то были в великом почете. Во дни царя Иоанна IV достаточно было подкинуть к кому-либо пучок неведомых трав, чтобы это служило против него уликою в злоумышлении, заслуживающем чуть ли не смертной казни. Одновременно с этим сам Грозный неоднократно призывал к себе заведомых колдунов-зелейщиков, желая изведать судьбы грядущего. В присяге царю Борису Феодоровичу Годунову встречается обещание: «В естве и в питье, и в платье, или в ином в чем (ему, государю) напасти не учиняти; людей своих с ведовством да и со всяким лихим кореньем не посылати». При царе Михаиле Феодоровиче никто не имел права собирать какие бы то ни было травы – под страхом заключения в темницу. Царь Алексей Михайлович в 1650 году сам приказывал высылать крестьян в Купальскую ночь на поиски за «серебряным цветом, мятной травою, дягилом и другими целебными травами». Есть свидетельства о том, что Тишайший царь двадцать пять лет спустя, перед самою своей кончиною, отдавал наказ сибирским воеводам разыскивать тамошних знахарей-травоведов, пытать их о свойствах трав и высылать самые травы на Москву. Этот наказ был приведен в исполнение: нашелся знахарь, сообщивший через воеводу целый список известных ему трав. Так, из его сообщений узнали на Руси: о траве «елкий» – пользительной при грыже, о траве «колун» – помогавшей при трудных родах, о «земной свечке» – исцелявшей запоры, и о траве «петушковы пальцы» – припарка, сделанная из нее, разгоняла желваки и всякие затвердения. «Знает он, – отписывал гораздо позднее один из чиновников начала нынешнего столетия, также допрашивавших сибирских знахарей, – около Якутскаго масло, ростом кругло, что яблоко большое, ходит живо, а живет в глухих и глубоких озерах. Будет какой человек болен нутряною красною грыжею или лом в костях, или мокрота будет нутряная, и сидети в бани и после того банного сиденья сделать состав: часть того масла, большую часть нефти, часть скипидару, часть деревяннаго масла, да добыта полевых кузнечиков зеленых, что по травам скачут, да наловить коростеликов красных, что летают по полям, и те статьи положить в горячее вино, и дать стоять ден одиннадцать или тринадцать; и после того банного сиденья, велеть того больнаго человека тем составом тереть по всему телу, и велеть быть в теплой хоромине, пока тот состав войдет; и делать так не по одно время; и то масло едят и пьют от многих нутряных болезней». Немало других, подобных приведенному рецептов можно было бы записать со слов и современных нам знахарей.

Лечение травами, с незапамятных пор входившее во врачебный обиход всех народов, велось в крестьянской Руси всегда рука об руку с волхвованием, пережитки которого сохранились до наших дней во многом-множестве заговоров, нашептываний, причетов и заклинаний, принимаемых на веру всеми прибегающими к помощи знахарей – прямых (хотя и отдаленных) потомков древнерусских волхитов-зелейщиков.

По старинному простонародному сказанию, происхождение которого бесследно затерялось в неизведанных безднах прошлого, жил-был на свете первый знахарь. С малолетства прислушивался он к шелесту травы и говору листьев; был он наделен способностью слышать даже шепот Матери-Сырой-Земли, которая, по народному слову, «ради нас, своих детей, зелий всяких породила и злак всякой напоила». Выстроил он себе на лесной полянке келью, уединился от людей, всего себя отдав изученью целебных свойств растений. Целые дни бродил он по полям, лугам и лесам, внимая голосам матери-природы. Общение с нею сделало для него явными все ее тайны, и стал он всеведущим волшебником. Весть об его силе быстрее ветра буйного пролетела по всему светлорусскому простору. Начали съезжаться к его бедной хижине князи-бояре и богатые гости; шел к нему и нищий-убогий. Никому не было отказа, всех провожал он от себя с добрым советом, каждому давал помогу, пускаючи в дело только одни добрые травы, созданные на пользу страждущему люду. Дошла молва-слава о нем и до палат царских. Нередкими гостями стали у беседовавшего с природою знахаря и царские гонцы. Врачевал он всех и каждого, но не брал ни с кого никакой платы. Не дремал, однако, и диавол – враг рода человеческого, ходящего по праведным путям Божиим: взяла его зависть, стал он пускать по ветру злые слова, нашептывать черные желания, напевать лихие мысли доброму знахарю. «В твоих руках такое могущество, как ни у кого на свете! – повел он к нему обольстительные речи. – Стоит тебе захотеть, и все люди, со всем богатством, будут у тебя в полной власти!» Нет, не прельщают знахаря-отшельника ни богатство, ни власть – по-прежнему трудится он на пользу человеческому люду, не внимая злым наветам. А диавол – стоит на своем: то он кустом цветущим обернется, приманит у себе пытливый взор доброго целителя, то змеей ползучею переползет ему дорогу (и опять – со своим нашептом), то вещим вороном закаркает над кровлею знахаревой хаты; бывало, что и красною девицей-раскрасавицею обертывался лихой ворог всего доброго. А все не находилось такого соблазна, чтобы совратить отшельника со стези добра! Годы шли за годами; седеть начал, стал стариться добрый знахарь. Подкралась к нему самому, общему целителю, и беспомощная дряхлость. А диавол по-прежнему нет-нет да и примется за свою работу: «Хочешь, я научу тебя, как воротить молодость? Только покорись мне – и ты узнаешь, как сделаться вечно молодым и не страшиться смерти!» Сделали свое злое дело слова-речи диавольские: не внимал им молодой-сильный отшельник, внял – согбенный старец. Продал он свою светлую-голубиную душу черному духу, низвергнутому Творцом с небес за алчную-ненасытную гордыню. Воротил ему диавол прежнюю молодость, научил – кроме добрых, насеянных Богом трав – распознавать и злые, возросшие из семян, разбросанных по ветру рукою врага рода человеческого. Велик соблазн для однажды поддавшихся ему: стал знахарь плодить своим знанием не только добро, как в былые времена, а и зло, – не одну помогу оказывать людям, но и пагубу. Поселилась, свила гнездо в его сердце лихая корысть. Радовался диавол, победивший злом добро. А на небесах, «в пресветлом рае», плакал перед престолом Божиим ангел-хранитель соблазнившегося отшельника, прося-моля взять у знахаря жизнь, покуда чаша созданного им зла еще не успела перетянуть почти полную чашу добра содеянного. Не внимал светлому ангелу Господь во гневе Своем, но умолила Его Заступница рода человеческого – Пречистая Дева: послал Он ангела смерти по душу к совращенному праведнику. Проведал об этом диавол, перебежал дорогу посланцу Господнему, напустил по его пути туманы мглистые, – опоздал прибыть к знахарю ангел: переступил он порог жилища его, как раз когда перетянула чаша зла на весах небесного правосудия. Пахнуло дуновением смерти на грешника, купившего у диавола бессмертие; отошла жизнь от тела его, как ни заклинал он ее. И вот – на пути между раем небесным и бездонною преисподней – преградил ангелу смерти дорогу диавол, предъявивший свои права на душу знахаря. Отлетел от него ангел, и принял соблазнитель в свои черные объятия жертву лихих козней против светлой Истины. До сих пор клокочет в аду котел смолы кипучей, вплоть до наших дней кипит в этой насыщенной злыми травами смоле первый знахарь, продавший душу диаволу. Сдержал обещание отец лжи: не стареется кипящий в котле грешник, и нет ему покоя смерти, хотя нет его и среди живых. Только раз в году – на Светло-Христово-Воскресение, когда разрешаются узы ада и двери райские отворяются, невидимкою пробирается он на белый свет. Вплоть до свята-Вознесеньева дня ходит он по лесам, по степям, посреди знакомых трав. Злые и добрые – узнают они его, приветствуют по-старому, шепчут ему каждая о своей силе. Горькой укоризною отзывается ему их вещий шепот. В это же время выходят на его стезю и многие другие, одаренные прозорливо-чутким слухом люди: прислушиваются к голосам трав. Не видят они первого знахаря, но сила его знаний передается по частям то одному, то другому из них: иной внимает злым, иной – добрым травам, – что кому дано. Так будет до последнего дня мира – гласит стародавнее сказание. В этот «последний день» простятся-отпустятся прегрешения первому знахарю на Святой Руси, если только не перетянет чаша нового зла, содеянного всеми его последователями. «Как обглядишься вокруг да около жизни, так и увидишь, что не бывать прощенным великому грешнику: столько всякаго зла расплодилось на свете!» – выводят свое заключение сказатели, но тут же не один из них оговаривается: – Всякое бывает! Нет границ милосердию Господню, неисповедимы судьбы правосудия Божия! Уготовано место в райских садах пресветлых и для грешников, искупивших первородный грех мукой геенскою!» На том и сказу про первого знахаря – конец. А от этого знахаря пошла по белому свету, прижилась в народной Руси вся их, знахарская, порода. От поколения к поколению передаются вещие «слова». Знающие их пользуются и до сих пор немалой славою в суеверной посельщине-деревенщине, с великим трудом открещивающейся от знахарского лихого наваждения. До сих пор не может она – в своей простоте – зачураться от «порчи», напускаемой на беспомощную во многих случаях, мятущуюся в своей темноте душу жаждущего света пахаря. Оттого-то с невольным чувством страха и сторонится серый мужик-простота, ломая шапку перед всяким ведуном-знахарем. «Есть из их братьи и добрые, да и злых не оберешься! Не распознать их нрава-обычая! – думается ему. – Траву от травы отличишь, а в человечью душу не влезешь! Нет на ней никакой такой отметины: злая она или добрая!»

Рукописные памятники русского народного чернокнижия, дошедшие до наших дней на страницах печатных трудов пытливых народоведов-собирателей, сохранили от забвения любопытный «Чародейный травник». Кроме прославленной каликами перехожими «всем травам матери», особенным вниманием русских чернокнижников – если можно так наименовать наших ведунов-зелейщиков – пользовались, судя по свидетельству названного сборника, следующие восемь трав: трава-колюка, Адамова голова, трава-прикрыш, сон-трава, кочедыжник, трава-тирлич, разрыв-трава и нечуй-ветер. Каждой из них приписываются только ей одной присущие качества. Так, первая обладает силою придавать необычайную меткость ружью. Если его окурить этой травою, – ни одной птице не улететь из-под выстрела, не заговорить после того ружье никакому чародею-кудеснику. Потому-то «колюка» и живет в великом почете у стрелков-охотников. Собирать эту траву советует «Травник» в Петровки (и не иначе как – по вечерней росе), а хранить-беречь ее – в коровьих пузырях; не то потеряется добрая половина ее чародейной силы. «Адамова голова» – тоже зелье стрелков-ловцов; время сбора ее – Иванов день, окуривания снарядов охотничьих – Великий Четверг. Беречь ее надо в укромном уголке, скрытно ото всех. Лучше всего действует она при охоте на диких уток. «Прикрыш», по вещему слову седой старины, пользителен против наговоров на свадьбы. Когда невесту приведут от венца в женихов дом, знахарь, приглашенный заботливыми большаками, забегает вперед и кладет эту траву под порог. Если же все обойдется честь-честью, по положению, – то жизнь молодухи будет идти в мужниной семье мирно-счастливо, а если на чью голову и обрушится злое лихо, так это – на тех, кто умышлял против счастья молодоженов. Собирают прикрыш-траву в осеннее время – с Успеньева дня до Покрова-зазимья, покрывающего землю снегом, а девичью красоту брачным венцом. Действие «сон-травы», как показывает и самое название ее, приурочивается к сновидениям. Она обладает силою предсказывать спящим как доброе, так и злое. Красные девушки кладут на Святки эту траву под изголовье. Счастье представляется во сне либо молодой девушкою, либо добрым молодчиком, беда – дряхлой старухою с горбом за спиною, с клюкой в руке, с развевающимися по ветру космами седых волос, точь-в-точь – Бабой-ягою. Цветет сон-трава в тяжелом да веселом май-месяце – желтыми да голубыми-бирюзовыми цветочками; собирать ее положено не простыми руками, а с особыми причетами-наговорами. Узнают ее, опускаючи в холодную воду ключевую: вынут в полнолунье – зашевелится. «Кочедыжник» – то же, что и папоротник, цветущий только в одну ночь – под Ивана-Купалу. Не знающему особых «слов» человеку – не увидеть его цвета. Чудодейную силу приписывают в народе этому последнему, зовут-величают его «златоогненным цветом» («жар-цветом»), посвящают древнеязыческому Светлояру, окружают место его цветения целым сонмом нежити: лешими, ведьмами, оборотнями разными. Кому выпадет счастье сорвать да унести из лесной трущобы хоть один цветик такой, – золото в карманы само посыплется, полезет в хату всякая удача. Да что-то не слышно о таких счастливцах. «Кто и сорвет жар-цвет, так из лесу не выйдет, – закружит его, заводит нечистая сила!» – говорят старые люди, придерживающиеся дедовских поверий. В «Чародейном травнике» приводится целый сказ об этой дивной траве. «В глухую ночь из куста широколистнаго папоротника показывается цветочная почка, – гласит он, – она то движется вперед и взад, то заколышется как речная волна, то запрыгает как живая птичка». Это старается оберечь свою дорогую траву лесная нежить от взора людского прозорливого. Что ни миг – то выше поднимается чудодейный цвет, расцветет – уголь-углем пылает-светится. В самую полночь лопается цветочная почка, лопнет – свет из себя такой разольет вокруг да около, что – ровно белый день загорится красной зарею. И в то же мгновение обрывает златоогненный цвет нечистая сила. Старинное русское чернокнижие гласит, что, кто хочет добыть жар-цвет, тому нужно с вечера, сейчас же после зорьки, прийти в лесную чащу, найти заросшее кочедыжником-папоротником место, обвести круг, зачураться и ждать в нем – на самой средине – полуночи. Ни оглядываться, ни откликаться не должен он, хотя бы и слышались бок о бок знакомые голоса: обернется-оглянется невзначай – тут ему и смертный час придет от наваждения лукавого, от козней силы нездешней, или же останется он жив, да дурак-дураком на всю жизнь будет, – навеки одурманит неосторожного пододонная нежить, собирающаяся в лесной глуши под Ивана-Купалу. Велик соблазн! Только одни чародеи и ухитряются овладеть цветком кочедыжника; дает он им силу-власть даже над нечистью-нежитью, отводящей глаза людям; взору их придает он способность видеть и под землей, и под водою; в руках с ним – могут они делаться невидимыми без шапки-невидимки; клады сокровенные открываются перед их словом властным – стоит только подбросить им цветок кверху: если есть где клад, засверкает цвет звездою и упадет как раз на сокровища.

В Симбирске записана Д.Н. Садовниковым любопытная сказка про «Иванов цвет» (цвет папоротника). Один парень пошел его искать на Ивана на Купалу, ведет свою речь эта сказка. Скрал (он) где-то Евангелие, взял простыню и пришел в лес на поляну. Три круга очертил, разостлал простыню, прочел молитвы, и ровно в полночь расцвел папоротник, как звездочки, и стали эти цветки на простыню падать. Он поднял их и завязал в узел, а сам читает молитвы. Только – «откуда ни возьмись медведь, начальство, буря поднялась»… Парень все не выпускает, читает себе, знай. Потом видит: рассветало, и солнце взошло, он встал и пошел. Шел-шел, а узелок в руке держит. Вдруг слышит – позади кто-то едет; оглянулся, катит в красной рубахе, прямо на него; налетел, да как ударит со всего маху – он и выронил узелок. Смотрит – опять ночь, как была, и нет у него ничего… на этом сказка и кончается.

В ту же, Иванову, ночь предписывалось чернокнижием выходить на Лысую гору для сбора «тирлич-травы». Это – зелье оборотней, пуще глаза оберегаемое дотошными ведунами-знахарями. Существовавшее в старину поверье гласило, что, если соком тирлич-травы натереть подмышки, можно обернуться во всякого зверя. Ни одной ведьме, по словам старых людей, не обойтись без этого снадобья. «Разрыв-травы» никак не добудешь, если загодя перед тем не запасешься либо цветом кочедыжника, либо корнем Плакун-травы, выкопанным голыми руками. У кого есть разрыв-трава, – нипочем тому все замки-запоры: разрываются на мелкие кусочки от одного ее прикосновения и железо, и сталь, и золото, и серебро, и медь. По тюрьмам по острогам то и дело ведется речь об этой травe, неразгаданная сила которой может разбивать оковы-кандалы железные, без пилы пилить решетки чугунные. Приложить ее к замку – сам отомкнется. Кладоискатели обивают пороги у ведунов, прося добыть-дать им этой травки: разрывает-разрушает-де она те двери железные, за которыми хоронятся клады, спрятанные в старину разбойничьими атаманами. Трава «нечуй-ветер» – невиданное простыми добрыми людьми зелье. Растет она, по словам «Чародейного травника», в зимнюю пору, по озерным да речным берегам. Ночь-полночь под Новый год – урочное время сбора этой травы. Нечисть-нежить, разгуливающая-бродящая об эту пору по свету белому, разбрасывает нечуй-ветер по своей дороге. Кому попадется она в руки – может останавливать ветры буйные, может и рыбу ловить без неводов. Да вся беда в том, что дается-то эта чудодейная трава одним слепцам. Они только и могут зачуять близость ее: наступят на нее – как иголками начнет колоть глаза незрячие. многое множество других зелий-трав ведомо было знахарям. Не последнее место занимали среди них приворотные зелья – порошки да корни травяные. Чудодейные коренья до наших дней не вывелись из суеверного обихода народной Руси, непоколебимо верящей в их силу. Стародавние сказания упоминают про корень «обратим», дававшийся колдунами молодым молодушкам да девицам-красавицам – для приворота любовного. Этот корень надо класть на зеркало и пристально, не сводя глаз, смотреть на него, приговариваючи: «Как смотрю я раба (имярек), не насмотрюсь, так и раб божий (имярек) на меня бы да не насматривался!» Травы «кукоос» и «одоен» были наделены в сказаньях той же силою. Про первую в таковых словах говорит седая старина: «В ней корень надвое – один мужичок, а другая – женочка, мужичок беленек, а женочка смугла… Когда муж жены не любит, дай ему женской испить в вине, и с этой травы любить станет!» Об одоен-траве говорится на иной лад: «Кто тебя не любит, то дай пить, – не может от тебя до смерти отстать; а когда пастух хочет стадо пасти, и чтобы у него скот не расходился – держать при себе, то не будет расходиться; похочешь зверей приучить, – дай есть, то скоро приучишь!» В исследовании Ф.И. Буслаева о народной поэзии приводится поверье о траве «симтарин», также являвшейся одним из приворотных зелий. Симтарин – четверолистник: «первый синь, другой червлен, третий желт, а четвертый багров»… Урочное время для сбора и этой невиданной травы – все та же Иванова ночь, с ее сборищами-шабашами нечистой силы. «А под корнем той травы человек, – гласит предание, – и трава та выросла у него из ребр». Далее следует указание, как быть и что делать с этою находкой: «Возьми человека того, разрежь ему перси, вынь сердце. Если кому дать сердце того человека, изгаснет по тебе… Если которая жена мужу неверна или муж жене – стерши мизинным перстом, дай пить…» В исследовании того же знаменитого ученого записаны такие слова о траве «полотая-нива»: «Надо кинуть золотую или серебряную деньгу, а чтоб железнаго у тебя ничего не было; а как будешь рвать ее, и ты пади на колено да читай молитвы, да, стоя на колене, хватать траву ту, обвертев ее в тафту, в червчатую, или белую, и беречь ту траву от мерзкаго часа…» Об этой траве существует поверье, гласящее, что она помогает на суде и в бою. Немалая слава шла про «девясил» (девятисил, дивосил) – траву, таившую в себе средство от болезней сердца, а потому в иных местностях прямо и прозывавшуюся «сердечною». Помогала она, по словам старых людей, и от ран. Но еще больше возвеличивала суеверная молва «излюдин-траву», растущую по старым росчистям. «Кто тое траву ест, и тот человек живущ, никая скорби не узрит телу и сердцу», – гласит о ней с обветшалых страниц памятников кудесничества вещее слово. «Кудрявый купырь» считался лучшим противоядием и даже мог предохранять от будущей отравы, если съесть этой травы натощак. Была в употреблении у знахарей-зелейщиков и трава «Петров-крест», которую брали в дорогу – в предохранение «от всякия напасти». Трава «осот» была в большом ходу у торговых людей. «Хочешь богато быть, носи на себе; где ни поедешь, и во всяких промыслах Бог поможет, а в людях честно вознесешися!» – замечали о ней старинные травоведы-корнезнаи. «Попутник» (подорожник) вывешивался пучками во дворе – для отгона всяких гадов. «Прострел-трава», «перенос-трава» и «укрой-трава» дополняли список ведомых колдунам травяных зелий. О второй из названных трав существовало такое поверье, что – если положить в рот вынутое из нее «сердечко» да пойти в воду, – «вода расступится, и пройдешь ты по морю – как посуху». Первая и третья считались наособицу добрыми травами: ими пользовали деревенские лечейки – «от порчи» (кликушества), насылаемой на человека лихими людьми, – то вынимающими его след, то подкидывающими ему на дорогу заговоренные-заклятые «на болесть» вещи. «Одолень-трава» считалась отгоняющей от путника всякое зло. Выезжая-выходя в путь-дорогу, отчитывались суеверные люди особым заговором, зашивая эту траву в ладанку и вешая ее на крест-тельник. «Еду я из поля в поле, в зеленые луга, в дальние места, по утренним и вечерним зорям; умываюсь медвяной росою, утираюсь солнцем, облекаюсь облаками, опоясываюсь чистыми звездами!» – начинается это заговорное слово. «Еду я во чистом поле, а в чистом поле растет одолень-трава…» – продолжает оно свой вещий причет: «Одолень-трава! Не я тебя поливал, не я тебя породил, породила тебя Мать-Сыра-Земля, поливали тебя девки простоволосыя, бабы-самокрутки. Одолень-трава! Одолей ты злых людей: лихо бы на нас не думали, сквернаго не мыслили. Отгони ты чародея, ябедника. Одолень-трава! Одолей мне горы высокия, долы низкие, озеры синия, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды. Иду я с тобою, одолень-трава, к окиян-морю, к реке Иордану, а в окиян-море, в реке Иордане, лежит бел-горюч камень алатырь. Как он крепко лежит предо мною, – так бы у злых людей язык не поворотился, руки не подымались, а лежать бы им крепко, как лежит бел-горюч камень алатырь! Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретивого сердца, во всем пути и во всей дороженьке!»