Текст книги "Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа"

XXXV. Спожинки

На переломе августа (15-го числа), в день Успения Пресвятой Богородицы, а в некоторых местностях в следующий за ним день перенесения образа Спаса Нерукотворенного, народ русский справляет третий, и последний, из своих предосенних земледельческих праздников – «Спожинки», именуемый иначе Успеньевым днем, а также слывущий и за «Третий Спас». До Успения полагается, по установившемуся в незапамятные годы обычаю, успеть дожать последний сноп в озимом поле. Потому-то, по объяснению одних знатоков простонародной старины, и называется этот день «Спожинками-дожинками»; другие же народоведы ведут его название от «Госпожи», т. е. «Владычицы» (Богородицы), и величают его иным, подслушанным в других местностях именем – «Госпожинки».

«Спожинать» – кончать жатву, дожинать хлеб. «У нас уже спожали!», «И у нас спожинают (дожинают последки)!» – говорят в народе, встречаясь на Успение Пресвятой Богородицы. В этот день кончается двухнедельный Успенский пост, во время которого деревня, живущая «на земле», должна «успеть» в поле. К Успеньеву дню «поспевает все слетье», после него начинаются «осенины», и дело не на шутку идет к зиме. Время с 15 по 29 августа слывет под названием «молодого бабьего лета» (настоящее – начинается с 1 сентября). По стародавнему народному изречению – «С Успенья солнце засыпается!», а потому и говорит деревенский опыт, что «До Успенья пахать – лишнюю копну нажать!», и добавляет при этом: «Озимь сей за три дня до Успенья да три дня после Успенья!» Народная примета, предостерегающая пахаря от запаздываний с полевыми работами, только в редких случаях не оправдывается и на деле.

«Хорошо, если Спас – на полотне (праздник Нерукотворенного Образа Иисуса Христа), а хлебушко – на гумне!» – говорят на деревенской Руси. Спожинки – «последний сноп дожинают» и у самых неторопливых хозяев. А у хороших хлеборобов – если у них самих засилье не берет – устраивается в этот день веселый сноповоз – «дружной помочью», за посильное-хлебосольное угощение по-праздничному.

Ф.М. Истоминым в 1893 года, в Костромской губернии (с. Холкино Новоуспенской волости Ветлужского уезда), записана довольно любопытная в бытовом отношении «помочанская» песня, помещенная в изданном на Высочайше дарованные средства сборнике «Песни русского народа, собранные в губерниях Вологодской, Вятской и Костромской»:

 
«Ты хозяин наш, ты хозяин,
Всему дому господин!
Наварил, сударь, хозяин.
Пива пья-пьянова про нас!
Накурил, сударь, хозяин,
Зеленова, братцы, вина!
Нам не дорого, хозяин,
Твое пиво и вино!
Дорога, сударь да хозяин,
Пир-беседа со гостьми!
Во беседушке, хозяин,
Люди добрые сидят,
Басни ба-бают, рассуждают,
Речь хорошу говорят»…
 

В таких трогательных словах величают гости-помочане, праздничные работнички, своего «хозяина», честь-честью, по заведенному дедами-прадедами обычаю, угощающего их за помочь-работу.

На Спожинки – там, где к этому времени заканчивается жатва, – по деревням устраивают «мирскую складчину», варят «братское пиво» и пекут праздничные пироги из новой муки. На пирушки созываются все родные и добрые соседи – «пировать Успенщину». В урожайные годы в этот день колют купленного на мирские деньги барана. В старину в этот день крестьяне собирались гурьбою на боярский двор, где и праздновалось окончание жатвы, сопровождаясь особыми, приуроченными к тому обрядами. Жницы обходили все дожатые поля и собирали оставшиеся несрезанные колосья. Из последних свивался венок, переплетавшийся полевыми цветами. Этот венок надевали на голову молодой красивой девушке и затем все шли, с песнями, к господской усадьбе. По дороге толпа увеличивалась встречными крестьянами. Впереди всех шел мальчик с последним сжатым снопом в руках. На крыльцо хором выходил боярин с боярынею и с боярышнями и приглашал жниц во двор, принимая венок и сноп, которые после этого и ставились в покоях под божницею. Угостившись на боярском дворе, толпа расходилась по домам. На старой Смоленщине до сих пор заметны пережитки этого обычая. На Успенье красные девушки рядят там «дожиночный» сноп в сарафан, приделывают к нему из палок подобие рук и надевают на него белую кичку, а затем несут «именинника» в помещичью усадьбу, где и напрашиваются песнями на угощение, во все продолжение которого сноп-именинник стоит на столе. В некоторых местностях и в наши дни существует обычай обвязывать последними колосьями серпы и класть их – на Третий Спас – под иконами. Среди белорусов справляется в этот день так называемая Талака (то же, что и Спожинки). Этим именем называют девушку, выбранную для перенесения праздничного снопа в деревню. «Талаку» убирают цветами: на голову ей накидывается большой белый платок, поверх которого надевается венок из колосьев. Веселая толпа жниц идет по улице с песнями:

 
«Добры вечер, Талака,
Да возьми ж ад нас, вазьми-но
Житный ты снапок;
Да надзеньжже, надзенъ-но
З красками прыгож венок!» —
 

голосят все идущие. В старину навстречу им выбегал кто-нибудь из работников с барского двора – с приглашением от господ зайти во двор. Здесь встречали гостей хлебом-солью и принимали от них дожиночный сноп. Гостям предлагалось угощение: «Талаку» сажали в почетный «красный» угол под образа. Пирушка кончалась тем, что чествуемая всеми девица-красавица снимала с себя венок и отдавала его хозяину – с пожеланием, чтобы у того народилось «жытца, жытца сто коробов»… Нечто напоминающее указанный обычай можно было наблюдать в этот день не только во многих других губерниях, но и в зарубежных славянских землях.

Во многих местностях, дожинаючи последний сноп накануне Успеньева дня, замаявшиеся-уморившиеся на летней страде жницы катаются по жнивью, голося-приговаривая:

 
«Жнивка, жнивка!
Отдай мою силку:
На пест, на колотило,
На молотило,
На кривое веретено!»
 

Этим надеются они набраться новой силы для дальнейших – осенних и зимних – бабьих работ. На возвращающихся с «дожинок» баб и девушек поджидающие их у деревенской околицы молодые парни выливают ведра воды. Иногда при этом поется какая-нибудь подобающая случаю песня – вроде, например, следующей:

 
«Пошел колос на ниву,
На белую пшеницу.
Уродися на лето,
Рожь с овсом,
Со дикушей,
Со пшеницею:
Из колосу – осьмина,
Из зерна – коврига,
Из полузерна – пирог.
Родися, родися,
Рожь с овсом!»
 

По народной примете, соблюдением этого старинного, завещанного отцами-дедами обычая обеспечиваются плодотворные дожди на будущую весну и лето.

После обедни на Успенье в селах поднимаются образа. Крестный ход направляется к полю. Здесь, на широкой меже, поется благодарственный молебен Божией Матери, Госпоже полевых злаков. Если нет во время этого молебна ни ветра, ни дождя, то предполагается, что вся осень будет ведреная и тихая, – что совсем не лишнее для «досевок», сноповоза и молотьбы – сыромолотом. «Хорошо, когда Спас на полотне (16 августа), а хлебушко – на гумне!» – гласит старая деревенская поговорка.

На «Большую Пречистую» – в праздник Успения Пресвятой Богородицы – посельская-деревенская Русь привыкла святить новый хлеб. Это происходит за обедней, когда каждый добрый хозяин приносит с собою в церковь свежеиспеченный каравай нового хлеба. До возвращения с ним из церкви дома никто не ест ни крохи: все дожидаются «свяченого куска». Разговляются на этот день прежде всего хлебом. Остаток каравая тщательно завертывается в чистую холстину и кладется под образа. Кусочками его «пользуют» болящих, твердо веря в целебную силу этого «Божьего благословения». Считается большим грехом уронить хотя бы малую крошку от такого каравая на пол, а тем более – растоптать ее ногами.

На Севере принято подавать за праздничный стол на Успеньев день «дежен» (толокно). Бабы едят его, похваливают и ведут беседу о прошедшем жнитве. Девушки поют в Успеньев вечер, за толокном-деженем, приличные случаю песни. А старые старики прикидывают-подсчитывают («по суслонам») собранный урожай. Детвора до поздней ночи шумит в этот день у заваленок, проводя время за веселыми играми, перемежающимися звонкими-дробными припевами. Заливаются-звенят, по всей деревне разносятся молодые голоса:

 
«Дожили, дожили,
О Спожинки встретили,
Коровая почали,
Толокна процведали,
Гостей угостили,
Богу помолили!
Хлебушко, расти!
Времячко, лети, лети —
До новой весны,
До нового лета,
До нового хлеба!..»
 

С Успеньева розговенья начинаются по деревням осенние «посиделки», «засидки», «беседы». Время не ждет: до Покрова только-только успеть молодежи досидеться до свадеб. Принято не засылать и сватов раньше как через две недели после Спожинок. А известно исстари, что «первый сват – другим дорогу кажет». Потому-то и начинают деревенские красавицы засматривать себе женихов после Успения. «С Успенщины не успеешь присмотреть – зиму тебе в девках просидеть!» – увещает красную девушку народная мудрость устами старой пословицы, взявшейся из крестьянского быта, тесно связанного с полевыми работами и твердо памятующего, что: «На белом Божьем свете всему – свой час».

На Третий Спас соблюдается до сих пор сохранившееся обыкновение загадывать о посеве. Из «дожиночного снопа» – о котором велась речь выше – берутся три колоса. Вылущенные из них зерна, из каждого наособицу, – зарываются в землю на примеченном укромном месте. Если раньше и лучше всех взойдут зерна первого колоса – значит, лучший урожай даст в будущем году ранний сев; если зерна второго – средний, третьего – поздний. В Тульской губернии перед Спожинками старые люди ходят на воду и наблюдают за течением. Если реки, озера и болота не волнуются ветром и лодки стоят спокойно, – то примета говорит, что осень будет тихая и зима пройдет без метелей.

От Спожинок, дожинающих последний сноп, рукой, что называется, подать и до «Досевок». Как уже упоминалось выше, народный опыт отводит на окончание озимого сева всего три дня после Успенья. К восемнадцатому августовскому дню хороший хозяин должен бросить последнюю горсть жита в землю. О запоздавших ленивцах, оправдывающихся своим недосугом, в народе говорят: «До Фролова дня (18 августа) сеют ретивые, после Фролова – ленивые!» и «Кто сеет рожь на Фролов день, у того родятся одни Фролки».

Калики перехожие разносят по Святой Руси переходящие из уст в уста старинные песни, былины и «стихи». Этих убогих странников кормит их пение – на усладу люду православному. Много стихов поют бедные носители народного песнотворчества, мало-помалу исчезающие с лица родной земли под шум и гул иных – новых, имеющих мало общего с творчеством, – песен. Недалеки те дни, когда от этих «птиц Божиих» останется в народе только одно предание о их странствиях. Есть несколько народных стихов духовных про Успение, записанных в разных местностях Святой Руси.

Один из этих «сказов» начинается следующим песенным воззванием к Богоматери:

 
«Госпоже Дево Царице,
Марие Богородице!
Поем Тя, хвалим Тя велегласно,
В песнех красно,
Чудес море пресвятое,
В Гепсиманской веси сокрытое!»
 

Затем, после приведенной вступительной запевки, безвестный стихослагатель переходит к повествовательной стороне стиха. «Ты, Гепсимани, столица, – с простодушным умилением поет он, – в тебе устнула Царица. Была весь малая зело красна, а днесь благодарно: се Девица, голубица, се Мата, всех царей Царица. Когда Ти, Дево, устнула, лик апостольский вжаснула, ангелов множество песнь спевали, где взимали душу чисту Иисус Христу, от земли к небеси провождали. Тогда апостоли не были, облаком с конец слетили, спешились на погреб, не медлячи, голосячи, на погрёб той Девы Святой, Марии устнувшой, Девы Пречистой. Фома в Индии провождал время, на погреб Девы спознился, а потом, приспевши, зело рыдал и припадал к гробу лицем, жалил сердцем, что Девы устнувшой не оглядал. Афоний (языческий жрец-волхвователь) одр хотел струтити, волшебством умел ходити, никтоже бо не виде от земна рода. Но воевода с мечом (архангел) власно предста вжасно, – Афоний без рук является; народ мног тогда здвигнуся, лик апостольский вжаснуся, Афоний Царицу всех прославлял и поведал, что Девица голубица, се Махи всех царей и Царица…» Повествование обрывается, и стихопевец снова преображается во вдохновенного молитвенника, взывая:

 
«Мы, я, Тя, Дево, взираем,
Лица зрения желаем,
Даждь и нам Тя, Панно, оглядати,
Божия Мати,
Непременно, благоговейно,
Сподоби в небеси царствовати!»
 

Стих заканчивается, как и начался, благоговейным прославлением Богоматери: «Ты есть царская одежда, во скорбех наших надежда, Ты – скиптро царская, Ты – корона, оборона, сохранят, свобождати, от врагов покрый нас, о, Божия Мати!..» Наименование Пресвятой Девы «Панною» (в предзаключительной молитвенной части) явно свидетельствует о западнорусском происхождении приведенного народного стиха духовного.

Другой стиховный сказ начинается такой запевкою:

 
«Апостоли с конца света
Собравшася вси для совета.
О, Девице, Твое Успение,
Пришли наше хваление
И подаждь нам радование!
Отец свыше призирает,
Сын Матери руце давает…»
 

Этот довольно неуклюжий «стих» можно и теперь еще слышать в сельской глуши у церковных папертей в день Успения Пресвятой Богородицы. После обедни калики перехожие идут своим путем-дорогою, останавливаясь под окнами справляющих «Спожинки» семьян. Умилительно звучит в их устах полународная, полукнижная, своеобразно размеренная, стихотворная речь:

 
«Раю небесный, отворися,
Марию прияти потщися,
В красно-светлыя своя вселяя дворе,
Юже радостно сретают Сил соборы,
Яко невесту
Божию чисту…
О, Марие, красота девства!»
 

Этот торжественный напев странников так подходит к праздничному настроению пахарей, справляющих благополучное окончание одного из главнейших своих земледельческих трудов.

XXXVI. Иван Постный

На двадцать девятый день августа-месяца («густаря-соберихи») выпадает чествование памяти усекновения честныя главы Иоанна Предтечи, Крестителя Господня. В народной Руси с этим днем, слывущим за «Ивана Постного», а в некоторых местностях прозывающимся «Иваном Полетком» (полетним) связаны любопытные обычаи, поговорки, поверья и сказания, ведущиеся с незапамятных дней старины стародавней, богатой не одними могучими богатырями, оберегавшими рубеж Земли Русской от вора-нахвальщины, но и метким, до самого «нутра» всякой вещи проникающим словом красным.

«Нужда и в Велик-День (на Светло-Христово-Воскресенье) постится!» – говорят в народе: «Попоститься да и воду спуститься!»… Но блюдет держащаяся святоотеческих преданий попольная-посельская Русь каждый день постный, положенный по уставу церковному. «Пост – к душеспасенью мост!» – убедительно заявляет она пред слухом маловерных, повторяющих, кивая с укоризненным взглядом на постников, старые поговорки: «Постное едим, да скоромное суесловье отрыгаем!», «Пост не мост – можно и объехать!», «Все посты блюдем-постимся, а никуда не годимся!» и т. д. «Успенский пост Спожинками разрешается!» – гласит седое народное слово. Чуть только успеют пройти с успенских розговен две недели – четырнадцать суток, как осенний мясоед переламывается уже днем строгого поста – нерушимого, по исконному вековому обычаю крепко державшихся за вековые устои старины, благочестивых-богомольных дедов-прадедов: «Иваном Постным».

Самое обиходное имя на Руси – Иван. На деревне «Иванов – что грибов поганых!» – говорит народ. – «Дядя Иван – и людям, и нам!»… «Шестьдесят два Ивана святыми живут», – подводит он счет одноименным угодникам Божиим, не расходясь ни на пядь с точным указанием святцев, и начинает перечислять: «Иван Богослов», «Иван Златоуст», «Иван Постный», «Иван Купала», «Иван Воин», заканчивающий Святки и начинающий свадьбы «Иван Бражник» (7 января), «Иван Долгий» (8 мая) и т. д. «Поститель Иван», – как говорится в деревенском быту, – «делил мясоед пополам», хотя это выражение, напоминающее о «Филипповках» (Рождественском посте), и погрешает в немалой степени против истины: до Филиппова заговенья (14 ноября) еще целых два с половиною месяца – засевающий поля дождями, окутанный туманом сентябрь-листопад-грудень, октябрь-назимник да две сыплющих снегом недели ноября-«листогноя-студеного». Не длинен пост «Иван Постный», всего в двадцать четыре часа он обходит весь светлорусский простор, а памятует о нем и обо всех приуроченных к нему благочестивых обычаях верный боголюбивой старине народ русский не менее, чем об Успенщине-Госпожинках или Филипповках. «Иван Постный обыденкой живет, да всеё матушку-Русь на посту держит!» – можно и теперь еще услышать в Среднем Поволжье, в этой кондовой-коренной Велико-Руси, старую молвь народную. «Поститель Иван – пост внукам и нам!», «Иван Постный не велик, а перед ним и Филиппов пост – кулик!», «Кто на Ивана, Крестителя Господня, скоромь жрет – тот в рай не попадет!» – добавляет она, приговаривая: «На Постного Ивана вся скоромь мертвым узлом затянута (запрещена)!», «Не соблюдешь Иван-пост, прищемишь в аду хвост!», «Кто Ивану Крестителю не постит – за того и сам набольший поп грехов не умолит!»

На Ивана Постного не ест деревенская Русь, по преданию, ничего круглого. Памятуя, что в этот, наособицу стоящий в православном месяцеслове день чествуется праведная-страдальческая кончина Предтечи Господня, не только не вкушает честной люд православный ничего круглого, но даже и щей не варит, так как капустный кочан напоминает ему своим видом отсеченную голову. На Предтечу не рубят капусты, не срезывают мака, не копают картофеля, не рвут яблок и даже не берут в руки ни косаря, ни топора, ни заступа, чтобы не оскорбить этим поступком священной памяти приявшего от меча мученическую кончину великого пророка Божия, принесшего грешному миру благую весть о грядущем на его спасение Христе – Свете Тихом, Учителе Благом.

«Пост – в рай мост!» – по мудрому изречению во всякой старине сведомых старых людей, хотя из их же умудренных опытом уст вещей птицею вылетели на Русь слова: «Послушание паче поста и молитвы!» или «Послушание – корень смирения!». Говоря о постах и о связанном с ними в его представлении «послушании-смирении», народ выводит заключение, что – «Кто все посты постится, за того все четыре Евангелиста!», но тут же спешит прибавить: «А кто и на Ивана Постного скороми не ест – тому сам Истинный Христос помога!» Этим изречением придается дню 29 августа особое значение, ставящее память Крестителя Господня на высоту, недосягаемую взору грешников, нарушающих постановления отцов Церкви и не соблюдающих святоотческих преданий.

От Ивана Постного осень считается на деревенской Руси вступившею во все свои неотъемлемые права. «Иван Постный – осени отец крестный!» – говорят в народе: «С Постного Ивана не выходит в поле мужик без кафтана!», «Иван Предтеча гонит птицу за море далече!», «Иван Поститель пришел, лето красное увел!». С «Иван-поста» мужик осень встречает, баба свое – бабье – лето начинает. Бабе – по деревенской поговорке приметливой – «с Ивана Постного последнее стлище на льны!». «Если журавли с Ивана Крестителя на Киев (на юг) пошли-потянули – будет короткая осень, придет нежданно-негаданно ранняя зима».

За двое суток до сентябрьского Семена-дня (память святого Симеона Летопроводца) идет Иван Постный – полетовщик. В старые-прежние годы подводились к этому дню все счета по наймам на Москве Белокаменной и во многих других городах русских. Высчитывалась к Иван-посту всякая полетняя плата, собирались полетние дани, сбивался оброк с каждого тягла, «полетным грамотам» (договорам) конец приходил. Если поднимались цены на рабочие руки, то можно было услышать среди трудового люда слова: «Нынешний Иван Постный – добрые полетки!» Когда же плата начинала падать, то рабочий народ сокрушенно повторял, призадумываясь над предстоящей зимою: «Прошлое слетье – не в пример скоромнее, полеток того гляди весь мужичий год на Велик-Пост сведет!» и т. п. С деньгой-копейкою трудовой, летним страдным потом заработанною, русский хлебороб – не только чужому горбу работник, но и вольный пахарь – в старину становился к полетнему дню, Ивану Постному. Сметливый глаз купца-торгаша, деньгороба расчетливого, не мог не заприметить этого – почему и устраивались 29 августа ярмарки-однодневки, «ивановские торги», по многим городам и пригородам, по селам-весям святорусским. Велся торг не только всякою обиходной снедью-рухлядью, но и различными приманчивыми товарами гостиными, про которые сложились к этому случаю поговорки: «На Ивана Постного в кармане скоромная копейка шевелится!», «На Иванов торг и мужик идет, и баба зарится!», «Красно лето работой, а Иван Полеток – красными товарами да бабьими приглядами!» Пережитком старины доживают свой век и в наши дни обычные в некоторых губерниях (преимущественно – поволжских) ивановские ярмарки. Но на них, по большей части, идет торг предметами домашнего крестьянского обихода да лошадьми, да огурцами («в засол»), да медом с вощиною, да щепным и скобяным товаром. И нет на этих постных торгах ни особого разгула веселого, ни угарного похмелья шумливого, как это всегда бывает об ярмарочную пору, когда, заодно с карманом, развязывается у мужика-простоты и язык – на крепкое словцо тороватый, распоясывается и душа широкая, удержу себе не знающая, с каждой чаркою зелена-вина шире дорогу своей воле-удали прокладывающая. «Пей, купец, на Иван-торгу квас да воду, закусывай пирогами ни с чем!» – говорит краснослов-народ по этому случаю, – говоря, приговаривает: «Никто с поста не умирает!», «С поста не мрут, с обжорства дохнут!», «Кто пьет-зашибается не в пору – распухнет с гору!», «На Постника Ивана не пригубь больше одного стакана!» Мелкого красного товара, к слову молвить, и теперь по-прежнему не искать-стать на постном ивановском торгу, – где они ведутся в день усекновения честныя главы Иоанна Предтечи, Крестителя Господня. Ситцы, плис, миткаль, платки – на каждом сельском базаре – тут как тут, а с ними – и ребячья радость: всякие заедки-гостинцы, пряники, орехи, маковники. Ходят, как и в старую старь, между наскоро сколоченными торговыми ларями-палатками крикливые квасники, тороватые пирожники, калачники-саечники, продавцы щедро сдабриваемых постным маслом гречушников, сбитенщики и всякая другая шевелящая мужицкую торговую копейку братия, оживляющая торг своими разноголосыми выкриками. Играют-шумят местами и балаганы, несмотря на то, что Иванов торг – постный: где же и зашибить грош скоморохам-потешникам («тоже пить-есть умеют!»), как не на скопище звенящего копейкой, нетребовательного на вкус, не скупящегося на смех деревенского люда… «Смех – не грех, – говорит русский народ-простодум – а коли и грех – так меньшой изо всех!», «Смехом слезу не перешибить, так весь свой век во кручине прожить, счастья-радости во век не нажить!»

«На Ивана Постного – хоть и пост, да разносол!» – оговаривается убравшаяся с полевыми работами деревня черноземной-хлеборобной полосы. И впрямь, есть чем угостить – даже строго придерживающемуся заветов старины – хлебосольному домохозяину гостей званых-прошеных в этот постный полетний праздник, приходящийся во многих селах престольным-храмовым днем. Вместо запретного круглого пирога – загибает в этот день «праздничная» хозяйка долгий. Начинка найдется знатная: грибы-грузди, грибы-масленики, грибы-рыжики, которых перед этим временем и в лесу, и в залесье хоть лопатой собирай да граблями огребай. Кроме грибов, идущих на похлебку и на закусь-заедку, – всякой ягоды в пироги можно завернуть: и костяники, и голубики, и черники, и брусники, и смородины. В огороде – свекла с морковью, редька-ломтиха найдутся хозяйке на подмогу, гостям на угощенье. Овсяный кисель – не говоря уже об ягодном, – тоже мимо стола не проносится, хоть бы и в праздник: особливо если к нему сусла-пива да сыты медовой поставить. Знают деревенские хозяйки, что и «кулагой» (пареное соложеное тесто с калиною – местами зовется «саламатою») – тоже не побрезгают гости. «Кулажка – не бражка! – приговаривают они, подавая эту лакомую стряпню с погреба после сытного постного обеда. – Упарена-уквашена, да не хмельна, ешь в волю!» Ждут не дождутся кулаги малые ребята: все ведь они – кулажники-сластены зазнамые. Сумеет деревня и постный праздник справить по заведенному, честь-честью, – в грязь лицом не ударить в те годы, когда Бог мужика урожаем благословит за труды праведные. «Не до праздника, не до гостей, когда не только в церкви, а и на гумнах – Иван Постный!» – оговаривается старая молвь крылатая. «Не бойся того поста, когда в закромах нет пуста! Страшен – мясоед, когда в амбаре жита нет!», «В год хлебородный – пост не голодный!», «Господь хлебца уродит – и с поста брюхо не подводит!» – повторяет деревня, в поте лица, по слову Господню, вкушающая хлеб свой, – для которой каждый урожайный год составлял истинное благословение Божие даже и в те далекие, затемненные язычеством времена, когда русский пахарь-народ молился не Троице единосущной и нераздельной, а Перуну, Велесу, Даждьбогу и всем другим обожествленным силам всемогущей матери-природы.

В старые времена, до двадцатых годов XIX столетия, соблюдался в народной, богатой обычаями Руси следующий праздничный обряд торжественный, приурочивавшийся непосредственно ко дню 29 августа. Собиралась-сходилась – по нарочитому зову – молодежь со всего села к околице. Приносилась туда – заранее кем-нибудь из старых людей накануне приготовленная – глиняная, одетая в холщовый саван, кукла: без малого в рост человеческий. Особенностью этой куклы было то, что она делалась без головы. Эту безголовую куклу поднимали две молодых девушки и бережно, в благоговейном молчании, несли на руках впереди толпы к реке, где на самом крутом берегу останавливались и клали свою ношу наземь. Вся толпа начинала причитать над куклою, как над дорогим и близким ей покойником. Причиталось – особыми причетами, не сохранившимися, к сожалению, ни в записях наших бытоведов, ни даже в памяти народной. По прошествии некоторого времени оплаканного глиняного покойника поднимали на руки двое молодых парней и при вопле толпы – с размаху бросали в воду. Этот обезглавленный человек в саване олицетворял – в глазах совершителей описанного обряда – св. Иоанна Крестителя, нераздельно сливавшегося в суеверном народном воображении с побежденным темными силами красным летом.

У покойного Вс. В. Крестовского в его известных очерках «Двадцать месяцев в действующей армии в 1877–1878 годах» есть, между прочим, краткое упоминание о справляющемся в Болгарии празднике «Пиперуда» (красная бабочка). Этот народный болгарский праздник совпадает по времени и некоторым частностям с нашим Иваном Купалою (24 июня). По свидетельству названного писателя, в этот день молодые сельские девушки наряжаются в листья болотных трав и выходят в поле искать мотыльков, распевая при том особую обрядовую песню, а к вечеру делают из глины куклу без головы и кидают ее в реку, в воспоминание обезглавления Иоанна Крестителя. Связь этого, соблюдаемого и теперь обычая с нашим – исчезнувшим без следа под всесокрушающей рукою седого Времени – несомненна и может служить явным доказательством того, что и балканским славянам сродни самобытный дух русского народа, явственным образом засвидетельствовавшего о братской любви к ним своей кровью, пролитой за освобождение болгарских и сербских братьев, устлавшего костьми своих доблестных воинов кровавый путь к Стамбулу.

На Ивана Постного в Тульской губернии наблюдают за полетом стай. Если журавли летят от Тулы на Киев, то, по приметам, вскоре после Семена-дня наступят холода. «Лебедь летит к снегу, – говорит туляк-погодовед, – а гусь к дождю!», «Лебедь несет на носу снег!», «Ласточка весну начинает, соловей лето кончает!», «Сколько раз бухало (филин) будет бухать, по столько кадей хлеба будешь молотить с овина!», «Чай, примечай – куда чайки летят!» Длинный ряд тульских примет-поговорок о птицах заканчивается остроумным замечанием: «Петух не человек, а свое все скажет и баб научит!»

Иван Постный – последний предосенний праздник – был в старые годы на Руси «полетним» не только потому, что окончательно завершал собою летние красные дни, открывая широкую дорогу торную ненастной осени, – но и оттого, что являлся последним, заключительным, праздником целого года. Через двое суток после этого дня (1 сентября), починая новый год, шел день Новолетия.