Текст книги "Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа"

За днем св. апостола Луки – день, посвященный памяти великомученика Георгия-Победоносца (23 апреля) – «Егорий (Юрий-теплый) весенний» – идет на Святую Русь православную. Как и о зимнем Юрьеве дне («холодном», приходящемся на 26 ноября), ходит о нем, что на подорожный посох – опираяся на память старых людей, многое множество сказаний, поверий и поговорок, неразрывными узами связанных с бытом русского пахаря (см. главы XXI и XLIX). Придет Егорий с теплом, выгонит в поле коров, отбудет свой черед на Руси; а за ним следом, по крылатому слову народному, «Савва (Стратилат) на Савву (Печерского) глядит – тяжелому май-месяцу последнее жито из закрома выгребать велит». Завзятые деревенские краснобаи, за словом в карман не лазящие, сыплют в этот день направо и налево поговорками-прибаутками, вроде: «Про нашего Савву распустили славу, не пьет-де, не ест, а зерном мышей кормит!», «Богат Савва, знай – по миру ходит да под окнами славит!», «Всего у меня вдоволь, чего хочешь – того и просишь! – А дай-ка, брат, хлебца! Ну, хлеб-то давно весь вышел, поди – возьми у Савки в лавке!» и т. д. С днем, посвященным Православной церковью памяти святого апостола и евангелиста Марка (25 апреля), связана особая сельскохозяйственная примета. Если в этот день утром, на восходе солнечном, летят птичьи стаи на конопляники, то следует, по уверению опытных хозяев, ожидать завидного урожая конопли. Увидав эту добрую примету, в старину, обыкновенно, рассыпали по задворкам несколько горстей конопляного семени – на угощение залетной птице. Было в обычае в некоторых местностях ходить в этот день ловить тенетами чижей. В Туле, придерживающейся и до сих пор многих забытых по другим городам обычаев, еще в сороковых годах хаживали на эту охоту-забаву чуть ли не все старики, располагавшие свободным временем.

28 апреля (память св. апостолов Иасона и Сосипатра) – день, страшный для белых березонек: во многих местах принято в это время пробуравливать их до самой сердцевины и нацеживать в кувшины бегущий из них сладковатый на вкус, расположенный к быстрому брожению весенний сок – «березовицу». Немало гибнет кудрявых красавиц лесного царства из-за легкой добычи этого напитка, до которого лаком деревенский люд. «Березовицы на грош, а лесу на рубль изведешь!» – замечает об этом слово седовласой народной мудрости. «Пьяную березовицу навеселяют хмелем!» – словно отвечает ей легкомысленная молодежь. Деревенские лекарки-знахарки собирают березовый сок и не для лакомства-питья, а на пользу болящему люду. Более всего они пользуют этим весенним снадобьем страждущих-маящихся неотвязной лихорадкою. Но перед этим необходимо, по уверению их, или выкупать больного в дождевой воде, или – еще того лучше – натереть мартовским (собранным в позимнем месяце) снегом, если где-нибудь сумели его сберечь-сохранить. Солнечный день 28 апреля служит верным предзнаменованием того, что «сестры-лихоманки отпустят болящего». Если же в этот день идет либо снег, либо дождик, или развесит над землею свои серые полога мглистый туман, то сведущие в «лечобе» люди не советуют пользовать больного по только что указанному способу знахарок. Последние же, в таком неблагоприятном для их работы случае, находят себе другое дело. Берут они «обетныя ладанки», выходят с ними на перекрестное распутье дорог и ждут-поджидают там: не повеет ли попутный теплый ветер со полудня. Этот ветер, в их представлении, тоже является целебным. Как только начинает тянуть южным ветерком, выставляют они ему навстречу свои ладанки и особыми нашептами загоняют в них ветер, чтобы после – положив ладанку на одержимого болестью – излечить его этим ниспосланным из-за теплых морей снадобьем.

29 апреля – день девяти мучеников – считался в старые годы тоже днем целений. «Девять святых мучеников, Феогнид, Руф, Антипатр, Феостих, Артем, Магн, Феодот, Фавмасий и Филимон, – причитали-нашептывали ведуны-книгочеи над болящим, – исцелите раба Божия (имярек) от девяти недуг, от девяти напастей: чтобы его не ломало, не томило, не жгло, не знобило, не трясло, не вязало, не слепило, с ног не валило и в Мать-Сырую-Землю не сводило. Слово мое крепко – крепче железа! Ржа ест железо, а мое слово и ржа не ест. Заперто мое слово на семь замков, замки запечатаны, ключи в окиян-море брошены. Кит-рыбой проглочены. Аминь». Этот заговор, произнесенный в урочное время, оказывал, по мнению суеверных людей, неминуемое облегчение больному; но только, добавляли они, и сказать-то наговорное слово надо неспроста, а «умеючи»… Последний день апреля – пролетнего месяца – отмечен в народной Руси наособицу. Если вечером с этого дня на 1 мая вспыхнет глубь небесная алмазной россыпью звездной да потянет на Святую Русь полуденным-теплым ветром, то – по примете подмосковной – должно ожидать не только богатого грозами и теплом лета, но и хорошего урожая. В других местах – между прочим, в Рязанской губернии – ведется обычай наблюдать в этот день поутру за восходом солнечным. Взойдет солнышко из-за горы-горы на чистом, безоблачном небе, – быть и всему лету ведреному; выглянет красное на белый свет сквозь облака – зальют лето-летенское дожди-сеногнои. Существует в Тульской губернии поверье, что 30 апреля нельзя выезжать в путь-дорогу, не умывшись водою, натаенной из мартовского снега, которому, как видно, и не в одном только этом случае придается целебная сила. Начинают бродить по чужой стороне, – гласит это поверье, – всякие лихие весенние болести; не обережешься от них мартовским снегом, так изведут тебя вконец! Сидят они всю зиму-зимскую в снеговых горах; вместе с первою вешней оттепелью положено им выходить на люди. Пригревает назябшуюся в зимние холода землю красно солнышко; тает-горит бел-пушистый снег; а они – проклятое племя – разбегаются во все стороны мира Божьего: где завидят подходящего человека – сейчас и шасть к нему! Одна всего и есть обережь от них – мартовский снег: боятся лихие болести его как соль – воды, как воск – огня… Канун тяжелого май-месяца с давних пор слывет-живет в народной Руси днем последних весенних свадеб. «В май жениться – век свой маяться!» Всем это ведомо, всеми добрыми людьми знаемо! В старину считалось даже за тяжкую обиду свататься в мае, а еще зазорнее – справлять в этом неурочном месяце раньше налаженную-сговоренную свадьбу. Держатся и посейчас этого старого обычая по многим местам.

В народном «Месяцеслове», распеваемом каликами перехожими, питающимися Христовым именем да песнями-стихами духовными, воспет каждый день апрель-месяца. «Всю землю цветы апрель одевает, весь собор людский в радость призывает, листвием древо зеленым венчает», – начинается этот стих. Затем поименно перечисляются все памятуемые в месяце святые – в сопровождении краткого хвалебного слова о каждом. Восхваление сонма чествуемых в апреле угодников Божиих заканчивается особой хвалой последнему святому месяца – св. Иакову, сыну Зеведееву:

 
«В тридесятый день славно восхваляем,
И к солнцу-месяцу светло просветляем,
Благодатию присно весь сияет,
Церковный венец, звезда солнечная,
С дванадесяти свыше явленная,
Ему же есть честь от Бога вечная!»
 

Осененная благословляющей десницею апостола Христова переступает народная Русь за порог пролетнего апрель-месяца, выходя навстречу зеленому «травню-цветеню» – со всем его весельем в природе, со всей его трудовою маятой для кормящихся от щедрот земли.

XVIII. Страстная неделя

Великие дни страданий Спасителя, воспоминаемые, по уставу Православной церкви, исключительно-торжественными и продолжительными богослужениями, на деревенской Руси отмечены особыми поверьями и обычаями. С каждым днем Страстной – или, как обыкновенно говорят в народе, «Страшной» – недели связана своя, только к нему одному относящаяся примета. Простоват русский мужик, – что и говорить, – да приметлив как никто, – недаром за «краснобая-острослова» на миру слывет с незапамятных времен стародавних. Да не только приметлив он, а и памятлив: каждый старинный обычай неписаный помнит-перенимает от дедов-прадедов.

С понедельника на Страстной неделе начинает вся Русь крещеная мыться-чиститься, ко встрече Светлого Праздника сряжаться-готовиться. «Страшной Понедельник на двор идет – всю дорогу вербой метет!», «С великого понедельника до Великого Дня (Пасхи) целая неделя, по горло бабам дела!» – говорит деревня, только встретившая с вербами (вайями) в руках Вербное Воскресенье, с которым у детворы связана память о словах: «Верба хлест – бей до слез!» Вторник является днем, в который, по старому обычаю, положено делать «соченое молоко». Для этого рано поутру, еще до рассвета, сметают по закромам конопляное и льняное семя, перемешивают, толкут в ступах и разводят водою. Для охраны домашней животины ото всяких болестей хорошо, по совету знающих людей, поить ее таким «молоком», – причем и это лечение должно производиться так же, как и приготовление лекарственного снадобья-пойла, на ранней зорьке. Кроме этого условия, лекарки советуют не показывать «соченого молока» мужикам. «Это-де бабье дело, а коли попадешься с ним на глаза мужику – никакого толку не будет от леченья!» По этому молоку старые люди распознают еще, будет ли прок из скота: не пьет животина его – быть худу, стало быть, каким-нибудь злым человеком на нее порча напущена, – и на нее, и на весь приплод даже! В Страшную Среду принято из предосторожности, на всякий случай, обливать водою всю скотину на дворе, – да не простой водою, а натаянной из снега, собранного по оврагам и посоленного прошлогодней «четверговою» солью. Эта вода предохраняет двор ото всякого «напуска» на целый год.

В Великий Четверг – новая забота старикам со старухами, соблюдающим старину: пережигать соль в печи. Соль и вообще-то, по народному поверью, является целебною, а четверговая – наособицу: ее тщательно сохраняют в божнице, за иконами. В Пошехонском уезде Ярославской губернии существует обычай в Великий Четверг поутру кормить петухов на печной заслонке, – чтобы отгоняли чужих петухов от корма, – а в курятник выносить золу и посыпать eю пол, чтобы куры хорошенько неслись. По некоторым пошехонским деревням ходят в этот день девки с бабами окачиваться водою под куриной насестью (для здоровья). В полночь на этот заветный день, – говорит предание, – «ворон, заботливый отец, купает детей своих». Стародавнее поверье советует прорубать на речке (где еще не сбежит до той поры вешняя-полая вода) прорубь для вороньей купальни. Это, если верить старикам на слово, должно принести счастье. А кроме того, и ворон – вещая птица – начинает, в благодарность за оказанную ему помощь, оберегать ниву и двор прорубившего прорубь от хищника-зверя, ото всякой хищной птицы.

В старину в эту полночь, «после первых петухов», выходили на реку парни с девушками красными и торопливо зачерпывали из проруби воды, «покуда ворон не обмакнул крыла». В это время приходит на землю, по сказаниям русского народа, весна красная и приносит с собою «красоту красную» и здоровье. «Ворон – завистник, не давай ему запастись здоровьем прежде тебя!» – подает совет суеверная деревня. Еще в тридцатых годах XIX столетия в Костромской губернии в Страстной Четверг собирались поутру девушки на берегу речки и – если вода вскрылась – входили в воду по пояс, становились в тесный кружок и начинали, держась за руки, заклинать весну, громко распеваючи:

 
«Весна, весна красная!
Приди, весна, с милостью,
С тою ли милостью,
С великою радостью —
С тою ли радостью,
С великою благостью!..
Весна, весна красная!..»
 

Там же, где лед еще не вскрылся и стоял, девушки встречали весну у проруби, умывались из нее и с веселыми, столь не подходившими к Страстной неделе песнями о весне, возвращались по домам. В некоторых местностях, – например, в Солигаличском уезде Костромской губ., – встречавшие весну-красавицу три раза погружались в прорубь или в освобожденную ото льда воду и катались «на восточную и западную стороны» по земле; затем шли домой и влезали по углам избы на крышу, где пели до полудня, несмотря на воркотню стариков, по заведенному обычаю благочестиво пережигавших соль в это самое время.

В Великий Четверг советуют старые люди подстригать в первый раз волосы годовалому ребенку («до году – грех!»). Красны девушки подрезают в этот день кончики своих кос, чтобы росли длиннее да гуще.

Всюду в обычае приходить домой от четверговой всенощной с горящими свечами. Крестьяне еще и теперь выжигают принесенною «от двенадцати Евангелий» свечою кресты на дверях и потолках, думая отогнать этим злую-нечистую силу от своего крова. Если такую свечу зажечь в грозу, то можно не бояться громовых ударов: все они отгремят, не причинив богобоязненному дому никакого вреда. Зачастую деревенские лекарки-знахарки зажигают «страстную» свечу и дают ее в руки труднобольным, а также и мучающимся родильницам. Такова ее целебная сила, по словам умудренных опытом людей. С этого дня – из опасения «засорить глаза лежащему во гробе Христу» – не принято мести хаты вплоть до Светлого Праздника.

Завзятые погодоведы народной Руси приметили, что если на Великий Четверг холодно, то и весна не будет особенно жаловать теплом; если на Великий Четверг дождь идет, то надо ожидать мокрой весны. «Какова погода в Страшной Четверг, таково и Вознесенье!» – замыкается цепь связанных с этим днем примет.

В «Стоглаве» записано предание о том, что в Великий Четверг в старину палили утром солому и кликали при этом мертвых. Обычай этот был признан книжными людьми за «прелесть эллинскую и еретическую». «Мнози же от человек!» – говорится о подобном этому обычае в другом памятнике старинной русской письменности, – «се творят по злоумию своему. В свитый Великий четверток поведают мертвым мяса и млека и яйца, и мыльница (баня) топят и на печь льют и пепел посреде сыплют следа ради и глаголют: «мыйся», и чехлы вешают, и убрусы и велят се терти. Беси же смеются злоумию их и, влезши, мыются и в пепеле том яко и куры след свой показуют на пепеле на прельщение им и трутся чехлы и убрусы теми. И приходят топивший мовницы и глядают на пепел следа и егда видят на пепеле след и глаголют: приходили к нам навья (покойники) мыться. Егда то слышат беси и смеются им…»

Страстная Пятница – одна из особо чтимых в народе пятниц, хотя и меньше Благовещенской и «десятой». В Великую Субботу, перед сумерками, заклинаются утренники-морозы, – просят их не губить яровых хлебов, льна-конопли. А там – наступает и Святая, «великоденская», «славная» и «красная» неделя, на которую умильными голосами выводят, у церковных папертей сидючи, свой стих воскресный сохранившиеся исчезающим пережитком песенной народной старины калики перехожие:

 
«Се ныне радость,
Духовная сладость,
Веселятся небеса,
И радуется земля
Вкупе с человеки,
С бесплотными лики.
Взыграй днесь, Адаме,
И радуйся, Евва…»
 

У Безсонова записано, между прочим, в целом ряде разносказов сказание «Свиток Иерусалимский» – о том, как «из седьмого неба выпадете камень», как к этому камню съезжались цари и патриархи, священники и всякие православные люди, «служили над камнем три дня и три нощи», и он распался на две половины, обнаружив сокрытый в нем «Иерусалимский свиток». Этот свиток гласит о Страстной неделе следующее (от имени Иисуса Христа): «Чады вы Мои! Поимейте вы Мою Страшную неделю: как Я, Господи, воскорбил Своею душою, от смертнаго часу до Христова Воскресения, такожды и вы попоститеся верою и любовию, кротостям и смирением, своими благими делами; а вы жда попоститеся хоть и малую часть, от Великаго Четверга до Христова Воскресения, лишитеся хмельнаго пития, скверности из уст изобраннаго слова, не бранитеся: Мать Пресвятая Богородица не престоли встрепенулася, уста кровию запекаются. Аще которыя человек на Великую Пятницу хмельнаго требует, не подобает тому человеку в тот день ни пить, ни есть, ни ко кресту иттить, ни к Явангелью, ни устами своими Дары принять, хотя ж яво конец идет…» В приведенном отрывке «Свитка» высказался суровый взгляд простодушного народа-стихослагателя на отношение его к требованиям церковного устава, предписывающего полное воздержание на эти дни строжайшего поста и смиренного во всех грехах и прегрешениях своих покаяния.

В седые годы язычества на Руси Страстная неделя посвящалась богу громов небесных. Перуна чествовали на нее разжигавшимися по холмам кострами. Этим последним как бы высказывалось желание помочь жизнедеятельной творческой силе воскрешавшей весны. Небесный костер – солнце – начинало в эти дни играть-плясать на небе, радуясь победе над темными силами зимы. Отогретая его знойными взглядами Мать-Сыра-Земля все глубже и свободнее вздыхала после ледяных оков почти полугодового плена. Все это не проходило без следа и для духовного миросозерцания простолюдина-язычника, ревниво подмечавшего каждый вздох обступавшей его отовсюду, одушевляемой его творческим воображением природы.

На Страстной неделе совершалось в стародавние годы ограждение полей от злых духов. Следы древнего обычая-обряда уцелели до сих пор среди вотяков и черемисов, отгоняющих в это время от своих дворов «шайтана». По заслуживающим всякого доверия рассказам очевидцев, в черемисских и вотяцких деревнях парни и девки с зажженными лучинами в руках (а некоторые – с метлами и кнутами), сев верхом на лошадей, с диким криком начинают скакать по улице из одного конца в другой. Поднимается невообразимый шум. Изгоняющие шайтана стучат палками в ворота дворов, колотят об углы изб, хлевов и конюшен. Потом все мчатся в поле – к яровым посевам, где ставят две палки и строят вокруг них тесную изгородь. Это служит знаком того, что шайтан отогнан от поля и устрашен настолько, что едва ли уже осмелится показаться возле него «на людях».

Приблизительно в то же время происходит в деревнях, стоящих на рыбных реках, угощение Водяного, сидящего в каждой реке на бессменном воеводстве. Для угощения «дедушки» покупается целой рыболовной артелью на общий счет старая, отслужившая свои службы кляча, – покупается «без торгу», за первую спрошенную цену. Это делается для того, чтобы доказать, что для угощения такой важной особы не жаль ничего. Трое суток откармливают обреченную на подарок Водяному лошадь конопляными жмыхами и хлебом. Затем, в последний вечер, намазывают ей голову соленым медом и убирают гриву мелкими красными ленточками. Перед самым «угощением» спутывают лошади ноги веревками и навязывают ей на шею жернов. Наступает час всевозможных заклинаний – полночь. Лошадь ведут к реке. Если последняя освободится к этому времени ото льда, то садятся на лодки и тащут за собой лошадь на середину реки; если же лед еще лежит, прорубают прорубь и сталкивают в нее «подарок дедушке». Большое несчастие, – говорится в «народном дневнике», – если речной воевода не жалует угощения (т. е. лошадь долго не тонет). Водяной всю зиму лежит на речном дне и спит глубоким сном. К весне он – изрядно наголодавшийся за зимнюю спячку – просыпается, начинает ломать лед и до смерти мучит рыбу: назло рыболовам. Вот потому-то они и стараются умилостивить угощением гневливого речного воеводу. После этого он делается покладистей-сговорчивее и сам начинает стеречь рыбу, переманивать «на княжеский хлеб» крупных рыб из других рек, спасает рыбаков на водах во время бурь и распутывает им невода. А не надумай кормящийся у реки люд расположить в свою пользу старика, – так беды всякой не оберется от такой оплошности! Три дня и три ночи поджидает речной воевода угощения: нет-нет да и выглянет из своих подводных хором – не едут ли рыболовы с заветным «приносом»… Все угрюмей, все недовольнее делается старый. Если же на четвертые сутки не приведут рыбаки обреченную в гостинец лошадь, то Водяной начинает душить всю рыбу в реке, а затем – покидает пределы местности, где так непочтительно отнеслись к его исконным правам на подарок. А не услышит он и в новой своей усадьбе на Страстной неделе слов: «Вот тебе, дедушка, гостинец на новоселье. Люби да жалуй нашу семью!» – то и там долго не уживется: и там, по словам старых рыбаков, ведавших на своем многоопытном веку всякие виды, «вся рыба вверх брюхом станет плавать».

Седмице Страстей Христовых предшествовал в старину на Москве Белокаменной торжественный обряд «шествия на ослята», знаменовавший воспоминание о евангельском событии – Входе Господнем во Иерусалим. День, посвященный празднованию этого великого события, как и в настоящее время, носил на Руси название Вербного Воскресенья. Начало сведений о совершении названного обряда должно отнести к XVI столетию, времени, когда, под властной рукою царей, только что начала слагаться в стройный уклад самобытная жизнь московской Руси. Умилительное для русского сердца и поразительное для иноземных гостей зрелище представлял этот крестный ход во главе с патриархом, восседавшим на «осляти» (коне в белом суконном уборе), ведомом рукою венценосного богомольца – царя-государя всея Руси, возлагавшего на рамена свои – вместе с бармами – истинно христианский подвиг смирения. Летописные сказания современников оставили нам яркую картину того, как совершался в XVII веке этот беспримерно торжественный благочестивый обряд стародавних дней, отмененный в 1700 году – одновременно с упразднением на Святой Руси патриаршества. Раным-рано начинал стекаться в Вербное Воскресенье к стенам Кремля златоглавого царелюбивый и богобоязненный московский люд: всякому хотелось протесниться поближе к Успенскому собору, дабы удостоиться «пресветлаго царскаго лицезрения». Отстояв у себя на Верху (в своих палатах) раннюю обедню, шел царь-государь в этот храм Божий в своем праздничном выходном наряде. Державного хозяина Земли Русской окружал многочисленный сонм бояр; шли обок с ними окольничие и прочие чины. Из соборных дверей, спустя малое время, показывались хоругви, кресты, рипиды и иконы; шли между ними, по двое и по трое в ряд, чернецы, диаконы и священники. Следом за соборными иконами выступали успенский с благовещенским протопопы, а за ними – певчие, поддьяки, ключари и, наконец, патриарх в малом облачении. Обок с владыкою-святителем шли диаконы, неся – справа от него Святое Евангелие, слева – «на мисе крест золотой, жемчужный, большой да малое Евангелие». Вся священнослужительствующая Москва шла в патриаршем крестном ходу, – да не только Москва, а духовенство иных городов русских. Шествие царя-государя было не менее блестяще. Открывалось оно нижними чинами, за которыми выступали дьяки, дворяне, стряпчие, ближние и думные люди и окольничие. За последними шествовал сам венценосный богомолец. Замыкали ход бояре в богатых шубах и высоких горлатных шапках, ближайшие из ближних людей, гости, приказные, иных чинов люди и народ. Весь путь – с обоих боков – оберегали полковники стрелецкие в бархатных и объяринных ферезеях и в турецких кафтанах. Возле них – также по обе стороны – шли стрельцы стремянного полку, «в один человек»: сотня с золочеными пищалями да полусотня с батожками и прутьями. За стеною стрельцов были расставлены пестрые кадки с пучками вербы, предназначавшейся для раздачи народу московскому. Оба шествия останавливались пред Покровским собором – «лицом к восходу солнечному». Царь со святителем вступали во Входо-Иерусалимский придел в сопровождении высших чинов государевых и духовенства. По обе стороны лобного места становилась вся остальная свита государева со стольниками во главе. В соборном приделе между тем начиналось молебствие. Во время него облачался патриарх; государь же возлагал на себя большой наряд царский еще на паперти. Во храм Божий вступал царь в «платне» из золотной ткани, отороченном жемчужным узорочьем, усыпанным каменьем самоцветным. Над челом самодержца сверкал драгоценной осыпью – алмазами, изумрудами да яхонтами – венец царский, соболем опушенный. Рамена государевы были покрыты бармами, именуемыми «диадимою»; на груди сиял Крест Животворящего Древа. Царский посох сменялся на златокованый жезл, изукрашенный богато, каменьями осыпанный. Лобное Место к этому времени устилалось-убиралось бархатами, да сукнами, да камкою. На возвышавшемся на нем аналое, укрытом пеленою впразелень, возлагалось Святое Евангелие, окружавшееся иконами. Путь отсюда к Спасским воротам кремлевским ограждался обитыми красным сукном надолбами-решетками. Вся Кремлевская площадь представлялась морем голов и пестрела войском «стрелецкого и солдатского строю» и народом московским.

Взоры всех собравшихся на площади были устремлены на лобное место, неподалеку от которого стоял долженствовавший изображать «осля» конь, окруженный пятью дьяками в золотых кафтанах под началом патриаршего боярина. Поблизости помещалась на обитой красным сукном и огороженной пестро расписанной решеткою колеснице праздничная нарядная «верба».

Ее представляло большое дерево, изукрашенное искусно сделанной зеленью, расцвеченное бархатными и шелковыми цветами и увешанное яблоками, грушами, изюмом, финиками, винными ягодами, цареградскими стручками-рожками, орехами. Во время шествия под нею стояли в белых одеждах мальчики – «певчие поддьяки меньших станиц» из патриаршего хора, которые пели «стихеры цветоносию». Выходили царь со святителем из Покровского собора; благословлял патриарх возвратиться всем крестам и образам в святыню святынь московских – собор Успения Богоматери. После раздачи пальмовых ветвей и вербовых лоз государю, духовным и светским властям, а затем – одной вербы младшим государевым чинам и народу приступали и к самому действу. Начиналось оно тем, что архидиакон, став лицом к закату солнечному, читал подобающие празднику страницы Евангелия. В то время, как он произносил слова – «И посла два от ученик», соборный протопоп подходил с ключарем к патриарху под благословение: вместо двух учеников Христа «по осля идти». В ХI книге «Древней Российской Вивлиофики» Н.И. Новикова так рассказывается об этом: «…Приняв благословение, пойдут по осля ко уготованному месту, идеже привязана, и, пришед, отрешают е; причем боярин патриарший глаголет: что отрешаете осля сие? И ученицы глаголют: Господь требует. И поведут ученицы в обе стороны под устца, и приведут к патриарху к Лобному Месту, а патриарши дьяки за ослятем несут сукна, красное да зеленое, и ковер…»

Затем патриарх благословлял царя-государя и – с Евангелием в одной и крестом в другой руке – садился на подведенного к нему «осля», одетого красным сукном с головы, зеленым позади. Начиналось шествие, открывавшееся, по обычному чину, дьяками, дворянами, стряпчими и стольниками, за которыми везли на описанной выше колеснице вербу. «Осанна Сыну Давидову! Благословен грядый во имя Господне!» – раздавалось из-под ее ветвей и звенело, переливаясь тонкими голосами, умилительное пение малых певчих патриаршего хора. Следом шли чины духовные, неся иконы; за духовенством – ближние люди государевы, думные дьяки с окольничими – все с вайями-вербами в руках. Наконец, шествовал, поддерживаемый двумя стольниками, государь, ведший «осля» за повод. Вместе с венценосным хозяином Земли Русской держали повод еще четверо: первостепенный боярин, государев да патриарший дьяк и патриарший же конюший старец. Пред государем несли его царский жезл златокованый, его, государеву, вербу, государеву свечу и царский плат. Обок выступал сонм бояр, окольничих и думных дворян с вербами в руках. Святитель осенял народ крестом во все время шествия. За патриархом следовало духовенство в богатейшем праздничном облачении. Медленно-медленно подвигалось шествие на осляти от лобного места через Спасские ворота – к собору Успенскому. Весь путь государев и патриарший устилали стрелецкие дети красным да зеленым сукном; по сукну другие мальчики раскладывали однорядки цветные, пестревшиеся всеми цветами радуги.

Как только шествие вступало в Спасские (святые) ворота, над Кремлем раздавался с Ивана Великого гулкий благовест, подхватываемый кремлевскими храмами, а затем – расплывавшийся по всем сорока сорокам церквей московских. Плавными, стройными волнами гудел-разливался над Белокаменною могучий медный звон, усугубляя торжественность шествия. Затихали голоса колоколен только в ту минуту, когда государь со святителем входили под сень Успенского собора. Здесь соборный протодьякон дочитывал евангельскую повесть о великом празднуемом Православною церковью событии, патриарх принимал из царских рук вербу-вайю и, благословив государя, целовал его в правую руку. Царь возвращал целование и шествовал к себе во дворец, где – в одной из церквей на Верху – совершалась в это время Божественная литургия. Действо заканчивалось. Патриарх служил литургию в Успенском соборе, а затем шел к поставленной у южных дверей храма колеснице с нарядной вербою, молитвословил пред нею и благословлял «праздничное древо». Соборные ключари между тем отрубали большой изукрашенный сук от вербы и несли его в алтарь, где обрезывали ветви, чтобы после отправить их на серебряных блюдах в государевы покои. Часть ветвей раздавалась духовенству и боярам. Стрельцы и народ получали остатки «древа» со всеми украшениями и привесками.

Во дворец государев подавались в этот день особые, нарочито изукрашенные вербы: для самого царя-государя, для царицы, царевичей и царевен. Эти вербы были роскошно убраны и ставились на маленькие санки, обитые червчатым атласом с галуном золотным. Бумажные листья, бархатные и шелковые цветы, разные плоды, ягоды, овощи и пряники в пестром изобилии вешались на них. У патриарха, в его Крестовой палате, были на Вербное Воскресенье праздничные столы для многочисленного духовенства всякого чина, а также для особо приглашавшихся бояр, окольничих, думного дьяка, ведшего «осля», голов и полуголов стрелецких, принимавших участие в шествии, и других чинов. Столы завершались государевой да патриаршею заздравными чашами. Святитель одаривал бояр и дьяка, лицедействовавших на шествии и, благословив их святыми иконами, отпускал с миром. Полное звено яств и питий, бывших за столами, посылалось еще с самого начала к государю и всему семейству царскому: несли их владычные сокольники в сопровождении патриаршего боярина и разрядного дьяка. Принимал царь присланные «столы», жаловал патриаршего боярина двумя подачами от этих «столов» с кубками; получал из рук царских и разрядный дьякон одну подачу и «достакан романеи».

А у папертей многих храмов Божиих на Москве раздавался в это время протяжный, проникавший до чуткого сердца благочестивых слушателей напев странников – калик перехожих, слепцов убогих, и до наших дней разносящих по народной Руси свои неведомо когда и где сложившиеся живучие песенные сказания: