Текст книги "Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа"

Поздние потомки песнотворцев сказателей, воспевавших богатырского добра коня, современные краснословы деревенские именуют лошадь «крыльями человека». Другие же, не залетающие воображением за грань отошедших в былое веков, величают коня на особую стать. «Не пахарь, не столяр, не кузнец, не плотник, а первый на селе работник!» – говорят они про него. Этот первый на селе работник кормит держащийся за землю сельский люд, – по его же собственному крылатому слову: «Наш Богдан не богат, да тороват: трех себе дружков нажил – один его поит (корова), другой (лошадь) кормит, третий (собака) добро охраняет!» Псковичи – из сметливых краснобаев: заприметили они, что у коня – «четыре четырки (ноги), две растопырки (уши), один вилюн (хвост), один фыркун (морда) и два стеклышка (глаза) в нем». На симбирском Поволжье про лошадь загадывают загадку: «Родится – в две дудки играет: вырастет – горами шатает; а умрет – пляшет!» В Ставропольском уезде Самарской губернии записана Д.Н. Садовниковым такая загадка в лицах: «Шел я дорогой: стоит добро, и в добре ходит добро. Я это добро взял и приколол, да из добра добро взял!» (лошадь с жеребенком в пшенице). Конские ноги с мохнатыми пучками на щиколотках представляются любящему загадать загадку словоохотливому люду четырьмя дедами, и все четыре – «назад бородами». Записано собирателями памятников словесного богатства народного и такое крылатое слово про лошадь (в сообществе с коровою и лодкой): «Прилетели на хоромы три вороны. Одна говорит: – Мне в зиме добро! – Другая: – Мне в лете добро! – Третья: – Мне всегда добро!» Ходит по светло-русскому простору и на иной лад сложившаяся, родственная только что приведенной загадка: «Одна птица (сани) кричит: – Мне зимой тяжело! Другая (телега) кричит: – Мне летом тяжело! Третья (лошадь) кричит: – Мне всегда тяжело!».

Конь, по древнейшему произношению, – «комонь». Лошадь считается словом татарского происхождения, но едва ли не ошибочно. Еще во времена Владимира Мономаха – когда про татар не доносилось на Святую Русь ни слуха ни духа, – ходило это слово. «Лошади жалуете, ею же орет смерд…» – писал удельным князьям русским этот великий князь. Встречается оно и в древних грамотах новгородских – по свидетельству Н.М. Карамзина, не говоря уже о позднейших памятниках нашей старинной письменности. По тем местам, где оберегается-соблюдается родная старина, еще и теперь можно услышать в живой речи древнейшее название коня-пахаря. «На горы казаки, под горой мужики»… – поется, например, и в наши дни по селам-деревням Великолуцкого уезда Псковской губернии записанная покойным П.В. Шейном песня: «под горой мужики: все посвистывають, погаманивають, – меня, молоду, поуговаривають. У меня, молодой, свекор-батюшка лихой! Ен на горушки меня не пущаить. А я свекру угожу, три беды наряжу»… – продолжают певуны затейливые. Песня кончается словами:

 
«Три беды снаряжу;
Подошлю воров,
Чтоб покрали коров;
Подошлю людей,
Чтоб покрали клетей;
Подошлю куманей,
Чтоб увели комоней…»
 

В другой, псковской же, до сих пор играющейся песне на «комонях» разъезжает широкая боярыня – Масленица. Вероятно, есть и по другим местам такие песенные выражения, но нельзя не заметить, что чем дальше, тем все менее и менее понятной великороссу становится это древнее слово, помнящее дни Гостомысла. «Ах ты, конь мой конь, лошадь добрая!» – поет современная деревня, сливая оба имени своего вековечного помощника. «Кляча воду возит, лошадь пашет, конь – под седлом!» – наряду с этим оговаривает она самое себя.

Многое множество пословиц, поговорок и всевозможных прибаутков-присловий о коне-лошади вылетело из словоохотливых уст русского народа, перехвачено по дороге из одних – в другие зоркими да чуткими калитами-собирателями, занесено ими на страницы живой летописи народного слова. Не только пахарем-работником был конь, а и верным другом родной удали. Он является в представлении народа-краснослова воплощением здоровой бодрости: «Он ходит – конь-конем!» – говорят у нас. Отголосок богатырских времен слышится в таких изречениях вольного казачества, как: «Конь мой конь, ты мой верный друг!», «Вся надежа – верный конь!», «Конь под нами, а Бог – над нами!», «Господи, помилуй коня и меня!», «Конь не выдаст – и смерть не возьмет! «Добрый конь из воды вытащит, из огня вынесет!», «Счастье на коне, бессчастье – под конем!», «Счастливый на коне, бессчастливый – пеш!» и т. д. «Поглядим – вывезет ли конь!» – замечают о надеющихся на счастье. Про неудачливую случайность говорят в народе: «Хотелось на коня, а досталось под коня!» С кем приключится несчастье – к тому сплошь да рядом применяются поговорки: «Пришла беда, отворяй ворота, выпускай добра коня!», «Пропал конь – так и оброть в огонь!», «Увели конька, так не нужна и оброть!» и т. п. Безлошадный двор – убогая семья; обезлошадеть – попасть в нужду невылазную. Потому-то и говорится в народе: «Мужик без лошади – что дом без потолка!», «Без коня – не хозяин!», «Без лошади – не пахарь!», «Есть на дворе лошадка да конек – и сыт, и одет!», «Без хлеба с голоду помрешь; без коня – и с хлебом намыкаешься горя!» Знает народная Русь, что «Счастье не кляча – хомута не надвинешь!»; но – и знаючи – готова, как и в стародавнюю пору, повторять свои пословицы-поговорки, вроде: «Хорош конь – счастлив и детина!» Древнерусские богатыри не только ударяли своих добрых коней по крутым бедрам, а и становились на отдых у Сафат-реки, засыпали им в торока пшена сорочинского, запускали их на луга поемные-бархатные, давали им тела нагуливать. Так и теперь твердо помнят коневоды русские, что погонять коня надо не кнутом, а овсом (кормом). «Не накормлен конь – скотина, не пожалован молодец – сиротина!» – ходит по светлорусскому простору народное слово. «Конь тощий – хозяин скупой!» – приговаривает народ: «Гладь коня мешком – так не будешь ходить пешком!» Хорошая лошадь без хозяина не останется, по слову старых людей. «Добрый конь – не без седока, с седоком – не без корму!» – добавляют иные. Но и корм – корму рознь; недаром обмолвился сельскохозяйственный опыт пословицами: «Вола гущей откормишь, коня – только раздуешь!» Не один корм, а и уход за конем нужен: «От хозяйского глаза и конь добреет!» Как в езде, так и в рабочем обиходе, советуют хозяйственные, заглядывающие вперед люди беречь коня.

«Одним махом всего пути не проскачешь!» – говорят они. – «Одним конем поля не покроешь!», «Выше меры и конь не протянет!», «Пахать – паши, да оглядывайся, погонять – погоняй, да остерегайся!» Не так-то легко завести доброго коня. По дедовскому поверью, идущему из далеких глубин старины стародавней, покупать лошадь надо с большой оглядкою, с немалой опаскою. «Одними деньгами добра коня не укупишь!» – гласит простонародная мудрость. «Не пришелся ко двору конь, так хоть живого под овраг вали!» Повсеместно можно услышать в деревнях-селах рассказы о том, как домовой («соседко» – по иным разносказам) того либо другого коня невзлюбил. Народ верит, что этот хранитель домашнего очага каждую ночь разъезжает по двору на лошади: не придется ему по нраву новый конь – загоняет до полусмерти, приглянется – сам, старый, гриву заплетать зачнет, холить примется, корму подкладывать станет. «Наших лошадок домовой любит!» – говорится сплошь да рядом в крестьянском быту при взгляде на коней, которым, что называется, впрок корм идет. Один домовой любит одну масть, другой – иную. Не придется какая шерсть «ко двору» – лучше и не заводить таких в другой раз: все равно толку не будет. До сих пор старые, прочно сидящие «на своем кореню» хозяева придерживаются обычая водить лошадей одной масти, чтобы не досадить «дедушке», живущему в печке – что ни ночь, обходящему дозором все клети, все сараи. «Чей конь – того и воз!» – сложилась в народе поговорка о работящих людях, наживающих достаток трудом праведным; но ее же иногда применяют и к тем, кто не особенно чист на руку. «Даровому коню в зубы не смотрят!» – оправдываются любители до поживы на даровщину. Но таким зазорным хлебоедам того и гляди придется услышать отповедь: «С чужого коня – среди грязи долой!» Зачастую говорят они сами себе: «И прыгнул бы на коняшку, да ножки коротки!» Свое добро – всякому дорого. Из этого понятия и сложилась поговорка: «Непродажному коню – и цены нет!» Об увальнях, неповоротливых разумом, тяжелых на соображение работниках обмолвилась народная Русь словцом: «На коне сидит, а коня ищет!» «Волк коню – не товарищ!» – говорит она, сопоставляя рабочую силу с хищником, вырывающим кусок чуть не изо рта у соседа. «Чешись конь с конем, свинья с углом!» – оговаривает простодушная деревня напрашивающихся на свойство, не приходящихся ей по сердцу чужаков. Ничего силком с человеком не поделать, как ни учи его – не приручишь; так и с конем неезженым. А «обойдешь да огладишь – так и на строгого коня сядешь!» – говорит народ. Нет человека без недостатка, люди – не ангелы, жизнь – не рай. «Конь о четырех ногах – и тот спотыкается!» – гласит вещее, пережившее века слово: «Кабы на добра коня не спотычка, кабы на хорошего работника не худа привычка – цены бы им не было!» Опыт – великое дело в житейском обиходе: вооружась им, понабравшись его по жизненной путине, не надо уже и по семи раз ко всему приглядываться, по семи раз отмеривать, – смело иди, режь – не бойся!.. «Старый конь борозды не портит!» – применяет народная Русь к этому случаю свою крылатую молвь. Но не великая радость и старая опытность, если ей суждено – волей-неволей – дряхлеть год от году. «Укатали сивку крутые горки!» – пригорюнивается не одна седая голова, на Божий мир глядючи, былое вспоминаючи: «Был конь, да изъедился!» Приходит пора, что и тряхнул бы прежний удалец стариной, да спина не разгибается; и принялся бы за дело, да ноги ломит: как ни корми такого работника – все «не в коня корм»… Знает-помнит об этом народ, – недаром к слову молвит: «В худого коня корм тратить – что воду лить в бездонную кадушку!»

Дорожит хорошими работниками русский народ, в поте лица по Божию завету – вкушающий хлеб насущный. «Он работает – как лошадь хорошая!» – ходит молва о такой ворочающей горы силе, «Что ни сделал – все из-под кнута!» – о работниках иного склада, противоположного этому. «Лошадка в хомуте – везет по могуте!» – отговариваются слабняки, ссылаясь на свое малосилье. Как в работе за столом вокруг чашки со щами «ложкой, а не едоком», – так и в дороге – «не лошадью, а ездоком», берут. Ко всяким случайностям своего домашнего обихода применяет коневод поговорки-пословицы, связанные с понятием о коне-пахаре, коне-скакуне. «Кобыла с волком тягалась – хвост да грива осталась!» – говорит он о непосильной борьбе с кем-либо. «Не бери у попа дочери, у цыгана – лошади!» – приговаривает он, недоверчиво вслушиваясь в хвастливые речи. «Большая лошадь нам не ко двору – травы недостанет!» – посмеивается деревенский люд, перебивающийся с хлеба на воду, в ответ на предложение неподходящего к его засилью дела. «Шутник – покойник: помер во вторник, а в среду встал – лошадку украл!» – отзываются в народе смешливой прибауткой на ложные слухи, распространяемые любителями их. «Пеший конному не товарищ!» – отвечают сытые своим потовым трудом, серые с виду пахотники-мужики, когда их спрашивают, почему они не водят дружбы с горожанами-бархатниками, у которых, по пословице: «На брюхе шелк, а под шелком-то – щелк…»

Горе горькое хлеборобу без своей родимой полосы, но не в радость земля, если нет у него коня-пахаря на дворе. Краснослов-народ, умудренный тысячелетним опытом трудовой жизни, идет и дальше в своих определениях причин зажиточности: «Не дорога и лошадь, коли у кого во дворе бабушки нет («кому бабушка не ворожит» – по иному разносказу)!» – говорит он. Бабушкой зовется в просторечье иногда слепое счастье, иногда вызволяющий изо всякой беды богатый (или сильный) родственник. «Счастье – не лошадь: не везет по прямой дорожке, не слушается вожжей!» – замечают старые люди, перешедшие поле жизни. Лишиться лошади – в быту русского крестьянина великое горе: ничуть не меньшее, чем пожар, если только не большее. Оттого-то и причитают, голосят на всю деревню бабы-хозяйки над павшим конем, называя его «кормильцем», «родимым» и другими ласковыми именами-величаниями. «Ой, что-то мы, горькие, станем делать! На кого-то ты, кормилец, нас спокинул?! Пойдем мы по миру с сумою, под окнами Христа-ради… Намыкаемся мы горюшка, насидимся без хлебушка – со малыми детушками… Кто-то нам пашеньку запашет? Кто полосоньку взборонует?» – голосом вопят, что над покойником, деревенские плакальщицы, на все лады выхваляя его «статьи» – достоинства. «Ты по пашеньке соху водил легче перушка, – хватающим за душу голосом продолжают они, – бороздочки-то бороздил глубокие, не глядя – шел прямохенько, не погоняючи – любехонько! Твои быстры ноженьки не знали устали; помнил ты все пути да все дороженьки. Побежишь – не угнаться ветру буйному…» Немало и других, кроме этого – подслушанного на симбирском Поволжье – причитанья над павшим конем-пахарем, ходит и в наши дни от села к селу по народной Руси.

Весной-летом, вплоть до поздней осени – работа коню в поле (то пахота, то бороньба, то сев, то сноповоз); зимой – извоз начинается, тянутся по дорогам обозы. И там, и тут сближается пахарь-человек с конем-пахарем. Как же не слагаться в стихийно широкой душе первого всяким словам крылатым да певучим про нрав-обычай его вековечного помощника! И ходят они по людям из века в век, из года в год, видоизменяясь сообразно с местными условиями жизни. Ямской промысел, существующий на Руси не один и не два века, придал этим «словам» свой особый цвет. Дорога представляется русскому ямщику «брусом» («бревном»), растянувшимся через всю Русь. «Кабы встал, я бы до неба достал; руки да ноги, я бы вора связал; рот да глаза, я бы все увидал, все рассказал!» – влагает он свою мысль в уста дороги. Верстовой столб, по народному слову, «сам не видит, а другим указывает, нем и глух – а счет знает». Поддужный колокольчик, веселящий сердце и ямщику, и седоку, и даже лошадей подбадривающий (волков пугающий), – по народной загадке – «кричит без языка, поет без горла, радует и бедует, а сердце не чует». Покровителем лошадей является, по народному представлению, святая двоица Флор и Лавр (память – 18 августа), о которых в свое время говорилось уже (см. гл. XXXII). Дорожные люди отдаются под защиту св. Николая Чудотворца. «Призывай Бога на помощь, а Николу в путь!» – гласит народное благочестие. «Где дорога – там и путь, – приговаривает мужик-простота, – где торно, там и просторно!» Ямская гоньба, почтовая езда создали-выработали своих лихачей, не лишенных своеобразной удали, напоминающей отдаленный пережиток богатырства. Любят они тешить сердце молодецкое, птицею летать; заливаются песнями удалыми, погоняют сжившихся с ними коней не кнутом – не овсом, а посвистом да выкриком. «Тело довезу, а за душу не ручаюсь!» – подсмеивается иной ямщик над своим бесшабашным молодечеством. «С горки на горку, барин даст на водку!» – покрикивает он, разгоняя птицу-тройку. «Эй вы, соколики!» – бодрит коней его голос, как начнут уставать они. Словно и усталь не берет их, чуть только крикнет удалец-молодец, сидящий на козлах, свое: «Грабят! Выручай!» Шажком поедет – песню за песней поет ямщик, особенно если порожнем приходится ехать в обратный путь. Самые голосистые запевалы по большой дороге – из ямщиков. И песен никто столько не знает.

Пригляделся народ к нраву-обычаю своего вековечного работника, коня доброго, за многовековую жизнь бок о бок с ним. Отсюда – и множество всяких примет пошло по народной Руси разгуливать. Ржет конь – к добру, ногою топает – к дороге, втягивает ноздрями воздух дорожный – дом близко, фыркает в дороге – к доброй встрече (или к дождю). Закидывает лошадь голову – к долгому ненастью, валяется по земле – к теплу-ведру. Споткнется конь при выезде со двора в дорогу – лучше, по словам старых приметливых людей, вернуться назад, чтобы не вышло какого-нибудь худа; распряжется дорогой – быть беде неминуемой. Хомут, снятый с потной лошади, является в деревенской глуши лечебным средством: надеть его на болящего лихорадкой человека – как рукой, говорят, всю болезнь снимет. Вода из недопитого лошадью ведра – тоже, если верить ведунам-знахарям, может облегчать разные болезни, если ею умыться со словом наговорным. Конский череп страшен для темной силы-нечисти. Оттого-то до сих пор во многих деревнях можно видеть черепа лошадей, воткнутые на частокол вокруг дворов. Друг-слуга пахаря-народа конь-пахарь остается верным ему даже и после своей смерти.

LVI. Царство рыб

Расселяясь во все стороны светлорусского простора, наш народ-хлебороб шел берегами могучих рек, шаг за шагом надвигался по их многоводным притокам на дремучие лесные крепи, оседая на приглянувшихся его хозяйственному зоркому глазу, открытых ласке солнечных лучей полянах или на расчищенных с помощью топора местах, всякий раз – поблизости от воды. Реки служили естественным путем-дорогою народной Руси, сроднившейся с ними с младенческих лет своего богатырского существования. «По которой реке плыть – той и песенки петь!», «Из которой реки воду пить – той и славу сложить!» – гласят простонародные изречения, дошедшие до наших дней из старины стародавней, пережившие целый ряд веков, затонувших в глубине былого-минувшего. Не только служили путем-дороженькой, но и за рубеж-границу слыли в старину на Руси реки быстрые-широкие: по одну сторону селилось-сидело, за Мать-Сырую-Землю держалось одно племя-род, по другую – иное, обособившееся от него, огородившее от посторонних наслоений свою родовую самобытность. «Два братца в одну воду глядятся, а вовек не сойдутся!» – обмолвилось о берегах реки крылатое народное слово, повторяющееся в виде загадки и в наши дни. В старину же его с полной справедливостью можно было применять не только к берегам, а и к их обитателям, разбредшимся в разные стороны, слетевшим некогда с одного родимого гнезда. Но не только от тесноты – в жажде приволья-пробора – расходились друг от друга племена-братья; заставлял уходить за реки чуть не целые народы натиск чужеземных ворогов, один за другим наступавших с азиатского востока. Шло время, миновали века за веками, отходило подобное расселение к преданиям прошлого – вместе с зарубежными хищниками, мало-помалу или исчезавшими с широкого поля исторической жизни, или расплывавшимися незаметными каплями в беспредельных волнах могугневшей век от века русской стихии. Память о былом осталась только на неписаных скрижалях всеобъемлющего слова народного – в старинных сказаниях, песнях, пословицах и поговорках, с течением времени обступивших богатую яркой пестротою трудовую жизнь пахаря. «Ты от горя за реку, а оно – уж стоит на том берегу!» – вылетело из уст народных окрыленное жизнью слово о лютом вороге, от которого не отгородишься никакими – не только водными, но и каменными – рубежами. «Нет конька лучше быстрой реченьки: сядешь в лодку, взмахнешь веслами – плыви, куда душе захочется!», «Вода добрый конек: сколько ни навалил, клади – довезет!» – определяет народ-краснослов в метких образностью изречениях значение реки – как водной дороги и сплавной силы. «Не накормила земля – накормит вода!» – можно услышать от береговых жителей, спасаемых в скупые на урожай годы щедротами реки, являющейся их кормилицею. У поречан и паозеров сложились даже и такие поговорки, например, ни за что не пришедшие бы на мысль пьющему из ручьев-родников, а тем более – из колодцев пахарю, как: «Воды – не нива, не орешь их, не сеешь – а сыт бываешь!» «Поживи у реки, подрядись в рыбаки – без пашни с хлебом будешь!», «Дал бы Господь рыбку, а хлебец будет!» Рыболовство в неродимых полосах, например в северных и северо-восточных, излюбленных морозами губерниях, – заняло первое место в народном продовольствии, превратив прямых потомков крестьянствовавшего богатыря Микулы Селяниновича в природных рыбарей, с малолетства кормящихся у реки. По черноземным же местам, омываемым рыбными водами, оно является немалым подспорьем в хозяйственном обиходе, давая заработок и пришлому люду, отхожему со своей, бедной какими бы то ни было угодьями, сторонки, меняющему свою доморощенную поговорку «Рыба не хлеб – сыт не будешь!» на новую, подсказываемую прикармливающим промыслом: «Река рыбки даст, рыбка хлебцем накормит!»

Шла по народной Руси сказочная-песенная слава не только о такой могучей водной стихии, какою являлись для русского сказателя-песнотворца – «глубота, глубота окиян-море, широко раздолье округ земли, глубоки омуты днепровские»; разносилась-разливалась по селам-деревням молва и о несудоходных реках, богатою добычей оплачивавших рыбачий труд, – слыли они «медвяной» («молочной» – по иному разносказу) водою в «кисельных» берегах. «У нас реченька не широка, не глубока, да торовата!» – приговаривают счастливые рыболовы, по морю не плававшие, с бурею на волновой быстрине не ратовавшие: «Покланяешься с берега берегу пониже да почаще – и сыт, и пьян станешь, и деньга-копейка в мошне зашевелится!», «Не тот рыбак богат, который умен, а тот – кто счастлив!»

Водные угодья с незапамятных времен служили на Руси богатой доходною статьей, нередко являясь предметом ожесточенных споров между хозяйствовавшими соседями. Старинные судебные волокиты сплошь да рядом затевались-поднимались из-за таких споров. «Чей берег – того и река, чья вода – того и рыба!» – звучит отголоском подобных тяжебных дел поседевшая от времени поговорка. «Не все пироги с рыбкою – поснедаешь и с редькою!» – подсмеивается над береговою деревенщиной, сидящею у рыбной реки без рыбы, природный пахарь, благодарящий Бога и за «пироги ни с чем»: «Ушица – рыбаку, – кивает он на воду, – а рыбка – торгашу!» Но многое множество сложившихся в рыбачьем обиходе пословиц-поговорок заглушает эти прибаутки смешливые – одна другой определеннее, одна красней-цветистее другой.

Знает, твердо помнит рыбак свой, завещанный отцами-дедами, обычай: «Не учи рыбу плавать!» – отзывается он на замечания пахаря-хлебороба, походя роняющего свое крылатое словцо о том, что де – «рыба в реке – не в руке!». Считает памятующая евангельскую повесть народная Русь рыболовство апостольским делом; отдают себя наши поречане-паозеры под надежную защиту галилейских рыбарей, сделавшихся по слову Божию – ловцами человеков. Св. апостол Петр принимается русскими рыбаками и рыбопромышленниками за своего исконного покровителя. Ему поются заказываемые кормящимся у водных угодий людом благодарственные молебны в особые положенные дни; его благословение испрашивается при начале промыслов; зачастую приходит имя боговдохновенного рыбаря на память благочестивому русскому человеку при закидывании сетей. Почти в каждом летнем жилье рыбачьей артели можно найти образ святого покровителя рыболовов. Петров день (29 июня) повсеместно слывет рыбачьим праздником: так заведено на Руси со стародавних времен.

«Ловися, рыбка, малая и большая!» – сыплет на все стороны поговорками-присловьями рыбачья ватага, до красных словец охочая: «Рыба мелка, да уха сладка!», «И маленькая рыбка лучше, чем большой таракан!», «Всякая рыба хороша – лишь бы в сеть пошла!», «На безрыбье и рак рыба!», «Рыбка-плотичка – осетру сестричка, за плотвой и брат – твой!» и т. д. Пригляделся к рыбачьему обычаю завзятый-коренной рыбак, – недаром его по иным местам «рыбалкой-чайкою» прозывают: чуть не безошибочно скажет, когда какого рыбного «хода» надо ожидать. Достаточно старому рыбаку выйти ввечеру, накануне лова, на берег, чтобы узнать: будет ли какой-нибудь толк из предстоящей ему работы. Нечего уже и говорить о тех месяцах-неделях, когда какая рыба льнет к берегам, когда икру мечет, когда стаями по широкому приволью гуляет: в этом отношении для его зорких глаз река представляется открытой книгою, писанной про грамотея дотошного. Вчитался он по этой «книге» и в нрав-обычай рыбьего народа, – всякого человека, хоть самого говорливого к «немой» рыбе приравнять может. «Большая рыба маленькую целиком глотает!», «Рыба рыбою сыта, а человек – человеком!» – говорит устами приметливого рыбака простодушная мудрость народная про заедающих чужой век сильных людей. «Спела бы и рыба песенку, коли б голоском Бог наделил!» – приговаривает она о робких молчальниках жизни, безмолвно соглашающихся со всем и всеми. «Дядя Моисей любит рыбку без костей!» – про любителей воспользоваться чужим трудом на даровщинку. О бедняках говорится в обиходной речи: «Как рыба об лед бьется!», «Как рыба без воды!» и т. п. По народному слову, подсказанному жизнью: «Рыба ищет где глубже, человек – где лучше!» Шатающийся из стороны в сторону, не пристающий ни к одному, ни к другому делу, а потому нигде не оказывающийся на своем месте люд невольно вызывает у трудящихся весь свой век трудом отцов-дедов замечания, вроде: «По речному стержню (быстрому течению) мечешься – намаешься, а все без рыбы останешься!» или «Держись берега – и рыба будет!». Про распознающих друг друга людях одного дела обмолвилась народная Русь словом крылатым: «Рыбак рыбака – видит (чует) издалека!» Не любит русский промышленник-торгаш, когда по соседству с ним нежданно-негаданно появляется соперник, отбивающий у него часть добычи-прибытка: «На одном плесу двоим рыбакам не житье!» (подобно тому, как «двум медведям – в одной берлоге») – говорит он. Есть и такие рыбаки, что, по народному слову, «из чужого кармана удят» (воры); встречаются и такие, что «сами (ротозеи) в мережу попадают». Опасность рыбного промысла по большим рекам подсказала рыбакам поговорки: «Рыбу ловить – при смерти ходить!», «Кто в лесу убился? – бортник! Кто в реке утонул? – рыбак!» Трудности, сопряженные с этим заработком, сложили пословицу: «Без труда не вынешь и рыбку-плотичку из пруда!» Преемственность этого труда, перенимаемая от поколения другим поколением, вызвала на светлорусский простор поговорки, то и дело повторяющиеся по рыбным местам: «Отец – рыбачит, дети еле ползают, а и то уж в воду смотрят!», «Дедка – рыбак, туда ж и внуки глядят!» и т. п.

По народной примете, связывающей быт рыболова с бытом пахаря, богатые рыбой годы сулят завидный урожай хлебов. Если в засушливую пору перестает клевать (идти на приманку) рыба, – это обещает скорый дождь. По поводу последней приметы посельщина-деревенщина, приглядывающаяся к жизни природы, замечает: «Нужен дождь – поклонись матушке-водице, пусть рыбку от клева отлучит!» Другим суеверная память прошлого подсказывает слова: «Кто с Водяным ладит – у того и дождь вовремя в поле, и рыбы в неводах вдоволь!» По представлению таких людей, все рыбное царство отдало судьбою в распоряжение этого завещанного языческой стариною властителя. В настоящих очерках, посвященных бытописанию народной Руси, упоминалось уже о том, каким почетом очестливым окружает Водяного суеверная русская память; была речь и про особые «угощения», какими по захолустным уголкам, крепко держащимся за предания старины, чествуют еще и теперь «доброго (к памятливым рыбакам) дедушку» в особо установленные обычаем сроки.

Многие собиратели памятников простонародного изустного творчества записали в свою летописную кощницу загадки, связанные с рыбой, рыбаками и рыбачьим промыслом. «Есть крылья, а не летает; ног нет, а не догонишь!» – загадывают ярославские любители «загануть загадку, перекинуть через грядку» – о рыбе; «По земле не ходит, а на небо не глядит, гнезда не заводит, а детей родит!» – подговариваются к ним самарские-ставропольские («…не ходит, не летает, гнезда не завивает!» – вторят соседи-сибиряки). По всему Среднему Поволжью ходят такие загадки, как: «Звал меня царь, звал меня государь к ужину, к обеду. – Я человек не такой: по земле не хожу, на небо не гляжу, звезд не считаю, людей не знаю!», «Кину я не палку, убью не галку, ощиплю не перья, съем не мясо!», «У красной девушки кушали господа; покушавши, Богу молились: – Благодарим тебя, красная девица, за хлеб, за соль, просим к нам в гости! – Я по земле не хожу, на небо не гляжу, гнезда не завожу, а детей вывожу!» О рыбаках рыбаки сложили такие загадки: «По мосту идет – ничего не найдет, а как в воду вступил – всего накупил!» (Новгородская губ.), «Дом (вода) шумит, хозяева (рыбы) молчат, пришли люди – хозяев забрали, дом в окошки (сквозь невод) ушел!» (Тульская губ.) и т. д.

Народный стих о «Голубиной Книге» – устами перемудрого царя – приписывает старшинство-главенство надо всем бессловесным Царством «Киту-рыбе»:

 
«Kит-рыба всем рыбам мати.
Почему же Кит-рыба всем рыбам мати?
На трех китах земля основана.
Как Кит-рыба потронется,
Вся земля всколебается.
Потому Кит-рыба всем рыбам мати!»
 

Сохранилась из приуроченных к вопросам о миросозидании и миропонимании памятников старинной русской письменности «Беседа Иерусалимская», имеющая непосредственную связь с упомянутым стихом-сказом. В ней место Кита-рыбы отдается «мать Акиян-рыбе великой», с которою ставится бок о бок предвещание о грядущей кончине мира: «как та рыба взыграется и пойдет во глубину морскую, тогда будет свету преставления».

О некоторых представителях рыбьего царства ведется в народной Руси свой сказ – наособицу от других. Немалым вниманием народа-сказителя пользуются прожорливая хищная щука, простодушный карась, юркий-увертливый, вооруженный колючками ерш, толстяк-осетр. «На то и щука в море, чтобы карась не дремал!» – говорит и не рыбачащий русский люд, вызывая перед слушателями народную картину из человеческого обихода житейского. По народному поверью, эта хищница водного царства до такой степени зла, что и после своей смерти может откусить рыбаку палец: «Щука умерла – зубы остались!» – приговаривают краснословы, применяя эти слова к посмертному наследью наделенного щучьим нравом человека. «Как щука ни остра, а не возьмет ерша с хвоста!» – оговоривают в народе хищнические замашки попадающихся, как коса на камень, на нелегко дающихся в обиду людей. «Поучи плавать щуку, отдай карасю в науку!», «Стали щуке грозить – хотят в реке утопить!» – подсмеиваются деревенские прибаутки над бессилием двуногих «карасей» перед «щучьим произволом». Недоброе слово знатоки простонародных примет о щуке молвят: если плеснет перед рыбаком щука хвостом – недолго ему осталось жить и рыбачить на своем веку.

В симбирском Поволжье записана Д.Н. Садовниковым любопытная сказка про льва, щуку и человека. «На реке раз лев со щукой разговаривал, а человек стоял поодаль и слушал», – начинается она. Увидала водяная хищница человека – нырнула в воду. «Чего ты ушла в воду?» – спрашивает ее царь зверей. «Человека увидала!» – «Ну, так что же?» – «Да он хитрый!» – «Что за человек! Подай мне, его я съем!» И пошел лев на поиски за человеком: встретил мальчика, спросил – человек ли он, – отговорился тот, что де еще только «будет» человеком; старик попался – я де «был» человеком. Шел-шел лев, так и не может найти человека. Попадается служивый, с ружьем и при сабле. «Ты человек?» – «Человек!» – «Ну, я тебя съем!» – «А ты погоди, отойди от меня, я к тебе сам в пасть-то и кинусь! Раскрой ее!» Послушался лев, и выстрелил солдат ему в горло, а саблей по уху. Ударился в постыдное бегство зверь-царь, прибежал к реке; выплыла щука, спрашивает. «Да что, – отвечает лев, – действительно хитер! Сразу-то я его и не нашел: то говорит, что был человеком, то еще будет… А как нашел, так и не обрадовался! Он мне велел отойти да пасть раскрыть; потом – как плюнет мне в нее, и сейчас жжет, все внутри выжгло, а после – высунул язык да ухо мне слизнул!» – «То-то же: я тебе говорила!» – сказала щука. Ерш – что человек строптивый, на приманки ласковые неподатливый. «Он и щуке поперек горла ершом станет!» – говорят в народе. «Ершиться» – противиться, спорить, даже стараться вызвать ссору. По примете – ерш, в первую закинутую сеть попавшийся, к неудачному лову. «Ерш – неважное кушанье: съешь на грош, на гривну расплюешь!» – отзывается об этой строптивой рыбке промышляющая у реки посельщина. «Тягался – как лещ с ершом: и оправили, а пошел домой нагишом!» – подсмеиваются в деревне над любителями судебной волокиты, которые всю жизнь свою от судьи к судье ходят и никакого толка-прибытка от такого хождения не видят.