Текст книги "Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа"

XII. Власьев день

Одиннадцатый день февраль-месяца, посвященный Православной церковью чествованию памяти св. мученика Власия, окружен в суеверном представлении народа причудливой изгородью обрядов, обычаев и поверий, сложившихся в незапамятные годы и изукрасившихся к настоящему времени узорчатой пестрядью последовательных вековых наслоений. С этим днем связана у народа память о древнем Велесе (Волосе) – «скотьем боге», слившаяся с именем воспоминаемого святого, совпадающим с прозвищем языческого божества, которому поклонялись отдаленнейшие предки дышавшего одним дыханием с природою русского пахаря.

По свидетельству летописцев и бытописателей народной жизни, Велес-Волос был почитаем на Руси дольше всех других языческих божеств, в особенности – на Севере. В Ростове идол его не был повержен до ХII века, хотя задолго еще до этого ему не воздавалось уже никаких, подобающих богу, почестей. Ростовское идолище было сокрушено по увещанию св. Авраамия Ростовского. В Киеве же, одновременно с крещением св. Владимира Красна Солнышка и его дружины, было, по сказанию «Макарьевской Великой Минеи рукописной», совершено сокрушение идолов Перуна и Велеса («Волоса, его же именоваху скотья бога, повел в Почайну-реку врещи»). Ростовские поклонники Велеса обоготворяли в честь его камень, напоминавший своим видом быка с человеческим ликом. Св. Авраамий, сокрушив идола, воздвиг на месте его храм во имя св. Власия. В Авраамьевском монастыре, в числе местночтимых святынь, хранился еще в 30–40-х годах XIX столетия шестиконечный крест, в руках с которым святитель поверг идола наземь. Надпись на нем гласила: «Сей крест, во граде Ростове в Аврамиеве монастыре св. Иоанном Богословом дан преподобному Аврамию победита идола Велеса». В Переславле Залесском такой же, как и в Ростове, идол-камень существовал, – не вызывая собою, впрочем, даже и воспоминаний о древнем божестве, – вплоть до царствования Василия Ивановича Шуйского. В Новгороде долго была особая Волосова улица, на которой, по преданию, стоял в старину идол Велеса.

Древнеславянские сказания о богах, называя Велеса пастырем небесных стад, отождествляют его с месяцем (небесные стада – звездная россыпь). Загадка «Поле не меряно, овцы не считаны, пастух рогатый» относится непосредственно к этому отождествлению. Сходя на землю, по верованию наших пращуров, Велес принимал вид быка, хотя бывали случаи, когда он, по старинному преданию, странствовал между веровавшими в него людьми и в человеческом образе. Богопочитание Велеса являлось в Древней Руси одним из наиболее важных в языческом обиходе: именем бога-покровителя стад клялись наравне с громовержцем-Перуном. Об этом свидетельствуют государственные договоры и летописные сказания. Как бог-пастырь, Велес считался и покровителем песнотворчества. В «Слове о полку Игореве» Баян так и называется «Велесовым внуком». Таким образом, ему на славянском Олимпе приписывались некоторые свойства Аполлона Древней Греции и некоторые – Пана, своеобразно объединенные в нечто цельное. Из блаженной страны небесных равнин, омываемых водами облачного моря-океана, Велес наблюдал недреманным оком за темными пастбищами, охраняя стада, пасущиеся на последних, от всякой беды-напасти и вызывая этим благоговейное отношение к себе со стороны скотоводов, особенно охотно приносивших ему жертвы.

Совпадение имени христианского святого с языческим богом дало прямой повод к слиянию их обоих воедино. Отцы новорожденной русской Церкви не противились этому, видя в том даже некоторый залог скорейшего предания богов языческих забвению. Таким образом, к св. Власию перешло покровительство стад. До сих пор на Руси повсеместно молят св. угодника – не только в день, посвященный его памяти, но и во всякое иное время – о защите их. Существуют даже иконы, на которых он изображен окруженным коровами и овцами – подобно тому, как святые Флор и Лавр пишутся с лошадьми подле себя. В коровниках и в хлевах нередко можно встретить в деревенской глуши иконы св. Власия. На крестных ходах во время падежей скота впереди всех других особо чтимых святынь поднимается богоносцами икона этого угодника Божия.

11 февраля повсеместно служатся власьевские молебны, причем во многих селах сохранился обычай пригонять рогатый скот к церковной ограде ко времени служения этих молебнов, чтобы его можно было окропить святой водою. В некоторых местностях приносят в церковь на Власьев день свежее коровье масло и ставят в новой посудине под икону чествуемого святого. Это масло в Вологодской, Новгородской и других соседних губерниях так и зовется «воложным», «волосным» или «власьевым». Оно поступает в пользу церкви и причта. Отсюда ведется поговорка: «У Власия – и борода в масле». После окропления святой водою скот гонят по дворам, причем старухи, идя за своими коровами, причитают: «Святой Власий! Будь счастлив на гладких телушек, на толстых бычков! Чтобы со двора шли – играли, а с поля шли – скакали!»

В старину по всему богатому пастбищами заселью, – а теперь только в захолустной глуши, – на Власьев день устраивались по селам торги-базары скотом. Суеверное воображение подсказывало как продавцам, так и покупателям, что под защитой умилостивленного молебствиями покровителя стад всего выгоднее совершать куплю-продажу скота. «Власий – не обманет, от всякой прорухи упасет!» – говаривали торгаши, умасливая покупателя, прижимистого на добытую потовым трудом деньгу. При сделках клялись-божились на Власьевом торгу непременно именем этого святого, и такая клятва почиталась за самую крепкую, – немного выискивалось людей, которые решились бы покривить душою, поклявшись так в этот день. Разгневанный клятвопреступником покровитель, по народному верованию, отступается от него навсегда, предоставляя всяким лихим силам опутывать того всевозможными наваждениями.

Во многих местностях, еще на памяти старожилов, в день св. Власия, рано поутру (до обедни), совершался обряд опахивания деревни – в ограждение от Коровьей Смерти. Иногда это, впрочем, производилось поздней осенью; но в большинстве случаев обряд приурочивался к 11 февраля. С самого Сретенья бродит, по народному поверью, это страшное для скотовода чудище по задворкам. Пятого февраля оно осмеливается даже заглядывать во дворы, и беда тем дворам, где найдется в эту пору незапертый хлев да где с осени не «опахана» деревня. Власьев день – и так грозен для чудища более всего на свете, но еще грознее он, если в этот день соберется деревня, по старому обычаю, «унять лихость коровью»! Это унимание производилось по особому, соблюдавшемуся с незапамятных времен обряду. Накануне с вечера начинала обегать все подоконья старая старуха «повещалка», созывающая баб на заранее условленное дело. Собиравшиеся идти за нею, в знак согласия, умывали руки, вытирая их принесенным повещалкой полотенцем. Мужики – от мала до велика – должны были во время совершения обряда сидеть по избам («не выходить ради беды великой»). Наступал заветный час – полночь. Баба-повещалка в надетой поверх шубы рубахе выходила к околице и била-колотила в сковороду. На шум собирались одна за другою готовые уже к этому женщины – с ухватами, кочергами, помелами, косами, серпами, а то и просто с увесистыми дубинами в руках. Скотина давно вся была заперта крепко-накрепко по хлевам, собаки – на привязи. К околице притаскивалась соха, в которую и запрягали повещалку. Зажигались пучки лучины, и начиналось шествие вокруг деревни. Последняя троекратно опахивалась «межеводной бороздою». Для устрашения чудища, способного, по словам сведущих в подобных делах людей, проглатывать коров целыми десятками сразу, в это время производился страшный шум: кто чем и во что горазд, – причем произносились различные заклинания и пелись особые, приуроченные к случаю, песни. Вот одна из них: «От окиян-моря глубокаго, от лукоморья зеленаго выходили дванадесять дев. Шли путем, дорогой немалою, ко крутым горам высокиим, ко трем старцам старыим. Молились, печаловались, просили в упрос дванадесять дев: – Ой, вы, старцы старые! Ставьте столы белодубовые, стелите скатерти браныя, точите ножи булатные, зажигайте котлы кипучие, колите-рубите – намертво всяк живот поднебесной! И клали велик обет дванадесять дев: про живот, про смерть, про весь род человеч. В ту пору старцы старые ставят столы белодубовые, стелят скатерти браныя, колят-рубят намертво всяк живот поднебесной. На крутой горе высокой кипят котлы кипучие, в тех котлах кипучиих горит огнем негасимыим всяк живот поднебесной. Вокруг котлов кипучиих стоят старцы старые, поют старцы старые про живот, про смерть, про весь род человеч. Кладут старцы старые на живот обет велик, сулят старцы старые всему миру животы долгие: как на ту ли злую смерть кладут старцы старые проклятьице великое.

Сулят старцы старые вековечну жизнь по весь род человеч…» Допев эту песню и совершив все, предписанное пережившим века обрядовым обычаем, все расходились по дворам с крепкой надеждою на то, что страшное для скотоводов чудище не осмелится переступить за межеводную борозду.

В первом томе «Поэтических воззрений славян на природу» помещена, в качестве грозного заклятия на Коровью Смерть, другая, более близко подходящая к этому случаю песня, которая сохранилась и до сих пор повсюду, где даже никогда уже и не вспоминают про обряд опахиванья, в то время как приведенное выше песенное заклинание давно успело отойти в область преданий забытого прошлого.

 
«Смерть, ты Коровья Смерть!
Выходи из нашего села,
Из закутья, из двора!
В нашем селе
Ходит Власий святой
С ладоном, со свечой,
Со горячей золой,
Мы тебя огнем сожжем,
Кочергой загребем,
Помелом заметем,
И попелом забьем!
Не ходи в наше село,
Чур наших коровушек,
Чур наших буренушек,
Рыжих, лысых,
Беловымьих, криворогих, однорогиих!»
 

Если при совершении опахиванья попадалось навстречу какое-нибудь животное (собака или другое), то на него накидывались всей толпою, гнались за ним и старались убить. Поверье гласило, что это попалось само чудище, обернувшееся в животное, чтобы пробраться за деревенскую околицу. В старинных сказаниях ведется речь о том даже, что совершавшие обряд не давали пощады и встречному человеку, но это не подтверждается летописными данными, так что вернее всего может быть отнесено к досужим измышлениям старины, которая сама окрестила сказку прозвищем «складки», противоставив ей «песню-быль».

Есть в верхневолжских и соседних с ними губерниях деревни, где утром на Власьев день, с особыми, к сожалению – незаписанными, причетами, завивают из соломы «закруту» («Власию, или – Вологке, на бородку»), смазывают ее скоромным маслом и вешают в коровнике или в овечьем хлеве. Этот обычай ведется-соблюдается с давних пор, и начало его следует искать все в тех же верованиях, окружавших некогда память Велеса – скотьего бога, которым клялись воины Олега на царьградском договоре о дружбе с греками – после того как воинственный князь прибил свой щит «на вратах Царьграда».

Власьевские морозы считаются на деревенской Руси последними (одни из семи крутых утренников). Наблюдающие за переменами погоды приметливые люди говорят: «Власьевские утренники подойдут – держи ухо востро!», нередко прибавляя к этому: «Об ину пору мороз обожжет на Власья до слез!» В изустном народном дневнике, хранителями которого являются эти погодоведы, существует прямое указание на то, что «три утренника до Власия да три после Власия, а седьмой на день Власия». Святой покровитель стад местами так и зовется «Власий – сшиби рог с зимы».

Крестьянская детвора помнит о Власьеве дне по сдобным молочным пышкам, которые пекутся в этот «коровий праздник» в память покровителя стад. Хорошая да заботливая, охочая до гостей хозяюшка напечет пышек всегда столько, что хватит не только всех ребят досыта накормить-полакомить, а и нищую братию на паперти оделить, чтобы та молила угодника Божия, «святого пастыря», о защите двора подающей «власьеву милостыню» ото всякой напасти. Одну пышку берегут на божнице до нового Власьева дня, так как это является, по словам старых людей, лекарством от скотской болести: стоит-де только покрошить ее в месиво, да, с молитвою ко Власию, дать больной животине – все как рукой снимет! «Не нами заведено – не нами и кончится!» – говорит деревня об этом поверье. – «Старые люди Богу лучше нас верили, а нам те и заповедали – блюсти Власьеву пышку на всякую беду, на всякий, упаси, Господи, случай!»

Сшибет Власий рог зиме, обожжет Власьев утренник зазевавшегося мужика до слез. А там – и «окличка» на дворе стоит, пора кликать звезды. Мало где уцелел этот обычай, а тоже велся он на Руси с пращуровых дней. «Окликали звезды» или на другой день после Власия, или через трое суток (15 февраля). Делалось это «для плодородия овец». Ввечеру, по приглашению овцевода, выходил пастух-овчар за околицу; клали они оба по три низких поклона на все четыре стороны света белого. Пастух, истово помолившись святому Власию – «пастырю стад небесных и защитнику земных», становился на разбросанную у околицы овечью шерсть и произносил особую «окличку». Вот сохранившаяся у собирателей старины стародавней запись ее: «Засветись, звезда ясная, по поднебесью на радость миру крещеному! Загорись огнем негасимым на утеху православным! Ты заглянь, звезда ясная, на двор к рабу (имярек). Ты освяти, звезда ясная, огнем негасимым белоярых овец у раба (имярек). Как по поднебесью звездам несть числа, так у раба (имярек) уродилось бы овец болей того!» Вслед за этим хозяин, приглашавший пастуха на окличку, вел его в избу, угощал чем Бог послал, подносил вина, наделял – чем ни на есть, чтобы тому не с пустыми руками за порог уйти.

В Рязанской, Тульской, Орловской и Владимирской губерниях блюлся в старину по селам обычай – выставлять на три утренних зорьки после Власьева дня всякие семена на мороз, а потом подмешивать их в меру при будущем посеве. Это называлось «делать семенное» и делалось – в надежде на обильный урожай. Таким образом, покровительству св. Власия до некоторой степени поручался не только скот домашний, а и будущий его корм. Радельные-заботливые хозяйки, заканчивая ко Власьеву дню пряжу льна и кудели, отбирали лучший изо всей пряжи моток и выставляли его на первую после Власия утреннюю зорьку на мороз. От этого, гласит предание, вся пряжа делается ровнее, белее, тоньше и добротнее. «Позорнишь пряжу после Власия – будешь с деньгами на Маслену!» – говорится в старой поговорке деревенской (т. е. выгодно продашь прядево): «Власий уйдет, масло на дорогу прольет»… А широкая Масленица не заставит себя долго ждать после Власьева дня, если не вздумается ей – веселой затейнице – самой об иной год опередить его.

XIII. Честная госпожа Масленица

Самым веселым, или – вернее – разгульным народным праздником с незапамятных времен на Руси слыла Масленица, совпадающая с так называемой «сырною неделею» (или «мясопустом») православного месяцеслова. Сама природа к этому времени принимается ликовать, как бы предчувствуя приближение Весны Красной и скорую гибель Мораны-зимы, внесшей в ее светлое царство оцепенение смерти. Солнышко начинает пригревать в полуденную пору совсем по-весеннему: и оно словно тешится-играет, заставляя плакать белые снега слезами горючими, а зябкий – хотя и привычный к морозу – люд деревенский радоваться да чествовать госпожу Масленицу – широкую, веселую да затейливую.

И в наши дни еще говорят в народе вместо «широко живешь» – «маслено ешь», а о веселой да привольной жизни отзываются: «не житье, а Масленица»…»Что выше неба, что шире Масленицы?», «О Масленой – неделю пируешь, семь опохмеляешься!», «Пили на Масленице, с похмелья ломало на Радоницу!» Вот какими многозначительными поговорками-прибаутками еще и теперь величает деревенская-посельская Русь честную госпожу Масленицу – семикову племянницу, тридцати братьев сестрицу, сорока бабушек внучку, трехматерину дочку. Она до сих пор остается одним из любимейших праздников русского народа, удалому размаху которого открывается такой простор в живучих обрядах и обычаях старины стародавней, связанных с этою предшествующей строгому воздержанию, беспутной-«соромной», по словам старых людей, неделею.

Не так смотрят на эту веселуху-забавницу девушки красные с парнями молодыми. Не видят ни те, ни другие в ней ровно никакого «сорома».

 
«Наша Масляница годовая,
Наша Масляница годовая.
Она гостийка дорогая,
Она гостийка дорогая!
Она пешею не ходить!
Она пешою не ходить, —
Все на конях разъезжаить,
Все на конях разъезжаить.
Кони-коники вороные,
Слуги, слуги все молодые…
Здравствуй, Масляница!
Здравствуй, Масляница!»
 

Такими песнями встречает-величает широкую Масленицу надеющаяся еще успеть попоститься на своем веку беззаботная молодежь. Масленица приходится как раз на ту пору зимы, когда победа животворящих сил природы над смертоносной мощью мрака и холода становится все ощутимее: стоят оттепели, с крыш льет капель, день подрастает все заметнее. Во мраке веков этот праздник и возник в виде тризны по умершей зиме-стуже и радостных игрищ в ознаменование воскресения света-тепла весеннего. Убегало наводившее страх на все живое и жаждущее жизни чудище Морана, и бегство его было равносильно смерти вплоть до новой зимы. Появлялось, словно возрождалось к новой жизни, светлое божество весеннего плодородия земли – веселая красавица Лада. И шла красавица, озаряя Русь своим разгульным весельем, шла-ехала на поиски дремавшего где-нибудь в глубоких снегах, усыпленного-зачарованного Мораною своего возлюбленного, Леля (божество, связанное благотворной для земли деятельностью с месяцем маем). Богатое воображение народа окружало красавицу Ладу многочисленными веселыми, добрыми и разгульными спутниками полубожественного, полусмертного происхождения, а злую Морану – духами тьмы, холода и всякого лиха. Шли за веками века, оставлявшие языческие сказания о богах в затуманенной новою жизнью дали; и мало-помалу красавица-богиня, вестница весны и любви, Лада превращалась в Масленицу, объединившую в себе несколько потерявшее уже первоначальную окраску понятие о ней и ее спутниках. Заклятый враг ее, Морана, также растеряла по многовековой путине свою свиту; но сама она осталась до последнего времени во всей своей неприкосновенности.

Языческая тризна по ненавистной зиме-Моране была вместе с тем на Руси и тризною по всем «прежде почившим». Масленая неделя связана и теперь, до некоторой степени, с поминовением по родителям, – что особенно ярко выражается в обычае печь в это время блины, являющиеся необходимой принадлежностью поминок. «Первая оттепель – вздохнули родители!» – говаривал народ и приготовлялся ко встрече виновницы облегчения их участи, все той же Лады (Масленицы). С приготовлением блинов на Масленице соединены в народной Руси до сих пор не изгладившиеся из памяти поверья. Так, в некоторых местностях первый испеченный масленичный блин кладут на слуховое оконце – «для родителей». Старые старухи даже так и приговаривают, соблюдая обычай: «Честные наши родители! Вот – для вашей душки блинок!» Но еще до этого самая опара блинная затевается с выполнением особых заветов суеверной старины. «Месяц, ты месяц, – причитают с вечера домовитые хозяйки-стряпухи, – золотые твои рожки! Выглянь в окошко, подуй на опару!» Кто не забудет сказать это, у того, – говорят в деревне, – и блины выйдут рыхлые да белые: не блины, а объеденье! Приготовление первой опары держится стряпухой в тайне от домашних: не то – всю неделю не будет ей давать покоя тоска-докука.

В старые годы встреча Масленицы совершалась весьма торжественно. Начинали-починали ее ребята. С первым проблеском зорьки высыпали они толпою строить снежные горы. Краснее всех из них говоривший еще заранее выучивал со слов старой бабки «причет к широкой боярыне»: – «Душа ль ты моя Масленица, перепелиныя косточки, бумажное твое тельце, сахарныя твои уста, сладкая твоя речь! Приезжай к нам в гости на широк двор на горах покататься, в блинах поваляться, сердцем потешаться. Уж ты ль, моя Масленица, касаточка, ласточка, ты же моя перепелочка! Приезжай в тесовой дом душой потешиться, умом повеселиться, речью насладиться!.. Выезжала честная Масленица, широкая боярыня, на семидесяти семи санях козырных, во широкой лодочке во велик город пировать, душой потешиться, умом повеселиться, речью насладиться. Как навстречу Масленице выезжал честной Семик на салазочках, в одних портяночках, без лапоток. Приезжала честная Масленица к Семику, широкая боярыня, во двор. Ей-то Семик бьет челом, – бьет челом, кланяется, зовет во тесовой терем, за дубовый стол, к зелену вину!..» К концу причета горы были готовы, а кстати – дома и блины начинали плясать в горшке с опарою, просясь на сковороды, а там – и к православным в рот. «Приехала Масленица, приехала!» – кричали ребята, разбегаясь по домам. Ел блинов вволю люд честной. А потом – с песнями, с пляскою – носили и возили по улицам дерево, причудливо изукрашенное бубенцами, колокольчиками да яркими лоскутьями. После этого возили «Масленицу», почему-то из красавицы-богини превратившуюся в наряженного бабою мужика, увешанного березовыми вениками и с балалайкой в руке. Снаряжался целый поезд. Впереди него мчались расписные сани (а в иных местах – лодка на полозьях), запряженные «гусем» в 10–20 лошадей: на каждой лошади сидело по вершнику с метлой в руках. Мужик-Масленица, кроме балалайки, держал время от времени штоф с «государевым вином», помимо него иногда прикладываясь и к бочонку с пивом, стоявшему подле обок с «блинным коробом». За первыми санями следовала вереница других, переполненных нарядными парнями, девицами и ребятами. Стоявший в воздухе перезвон бубенцов-погремушек смешивался с задорным треньканьем балалаек и песнями. Изо всех домов высыпал народ, бежавший следом за веселым поездом. Передние сани назывались «кораблем», – почему в некоторых местностях изукрашивались воткнутыми метлами с привязанными к ним полотенцами, долженствовавшими изображать мачты с парусами. «Встреча» происходила в понедельник. Вторник звался «заигрышами», и в этот день начинали собираться масленичные игрища, не знавшие, что называется, ни ладу, ни удержу. Улицы оживлялись толпами бродячих скоморохов, в изобилии чествуемых за свою потеху веселую блинами маслеными со всяким припеком, с пивом да с брагой. Недаром сложилось присловье старое: «Масленица-блинница – скоморошья радельница!» За скоморошьей потехою выходила проверенной дорожкою на деревенскую Русь и утеха гуслярная – во образе и теперь кое-где путешествующих старцев-гусляров, сказателей и песноладцев. Устраивались-становились повсюду качели («девичья потеха»), воздвигались «снежные городки». Эти городки олицетворяли собою укромный приют чудища-зимы и в субботу на Масленой неделе разбивались, для чего играющие разделялись на две партии – осаждаемых и осаждающих – и вели войну, кончавшуюся разгромом «городка».

Вместо осады последнего иногда устраивался – в глуши и до сих пор не вышедший из обычая – кулачный бой, составлявший с незапамятных времен одну из самых любимых потех русского народа, создавшего даже былинного воплотителя этой удали – Василья Буслаева. Шли «стенка на стенку», доставляя этим немало удовольствия зрителям, а самим себе причиняя иногда и совсем невеселые последствия – вроде переломленных ребер и выбитых зубов. Но все это как-то сходило («что с гуся – вода») на веселой неделе, – словно залечивалось, под звонкие песни, усиленным блиноедением и пивопийством. Наставала масленая середа. В этот день люд честной после разудалых «заигрышей» начинал вовсю лакомиться масленичными яствами; оттого-то и звалась эта середа «лакомкою». В четверг повсеместно – «запивались блины», шел самый широкий разгул, – откуда и название этого дня: «разгуляй-четверток», или «широкий четверг». Пятница слыла, да и теперь слывет, под именем «тещиных вечерок»; в этот день полагается зятьям навещать тещ; суббота зовется «золовкиными посиделками» (невестки приглашают к себе золовок). Оба эти дня посвящены в народе хождению по родне. Воскресенье, последний день Масленицы, носит несколько имен: «проводы», «прощанье», «целовник» и «прощеный день»; на него, между прочим, в обычае ездить отдаривать кума с кумой.

Проходил «прощеный день» – после него и «честная госпожа» уходила, уносила с Земли Русской до будущего года и свои перепелиные косточки, и свое бумажное тельце, и сахарные уста – с речами сладкими-медовыми. Русая коса, красная краса, со всей ее повадкой повадливою, оставалась только в воспоминании, не выходившем из головы, однако, у иных весельчаков, – как видно из крылатых присловий простодушной народной мудрости, – вплоть до самой Радоницы. Широкая боярыня давала себя знать предкам современного русского пахаря-деревенщины! «Масленица-объедуха, денег приберуха», – говаривали они, добавляя в час широкого размаха веселости: «Хоть себя заложить, да Маслену проводить!» Зазорно хлебосольной русской душе слышать молвь соседей о том, «что была-де у двора Маслена, да в избу не взошла».

«Мы Масленицу состречали, мы Масленицу состречали, люли-люли, состречали, гоголек, гоголечик!» – разливается еще и в наши дни величающая трехматерину дочку старая песня: «На горушки не бывали, сыром гору набивали. Наши горушки катливы, наши девушки игривы, молодушки веселыя; стары бабы воркотливы: ены на печке сидять, на нас воркотять. Вы, бабушки, не ворчите! Дайте Масленицу нам прогулять, с ребятами поиграть, с ребятами, со холостыми не женатыми, люли-люли, не женатыми, – гоголек, гоголечик!»

Целую неделю пела-плясала, ела-пила, друг по дружке в гости хаживала крещеная матушка-Русь, с гор каталась, в блинах валялась, в масле купалась. Но «не все коту Масленица»: на восьмой день наступали проводы. На этих последних сожигалась зима-Морана. За околицы деревень и сел, за городские заставы вывозили-выносили безобразное чучело чудища и, возложив на соломенный костер, сожигали под песни молодежи, устраивавшей на месте казни поминальную игрушку. Пиво хмельное, вино пьяное лились здесь в изобилии, словно олицетворяя собою всеоживляющий, опьяняющий недра земные дождь. Были местности, где сожигалось не чучело, а расписанное изображениями «темной силы» колесо; в иных – ставили по пути-дороге шесты с навязанными на них пучками соломы и поджигали. Предавалась пламени и ледяная гора, заваленная хворостом и соломою. Справив все эти, предписанные суеверной стариною обряды, народ расходился по домам. Здесь начиналось «прощанье», повсюду уцелевшее и до настоящего времени. Просили прощенья и обоюдно прощали родные, знакомые и все первые встречные. Таким образом, масленичный разгул завершался обрядом чисто христианского свойства, хотя начало его также коренится в сокровенных тайниках древнеславянского язычества. Обряд этот общеизвестен и с XVII столетия изменился очень мало. «Прощеный день» соединял в себе еще и поминки по родителям. Празднование Масленицы («семиковой племянницы»), ведущей за собою Великий Пост, не ограничивалось в старину, однако, только этим. К разгульному веселью присоединялись, шли рука об руку с ним и дела милосердия. Так, например, устраивалось о Масленице кормление нищих и убогих.

Триста лет тому назад в палатах государевых эта, христианская, сторона праздника выражалась ярче, чем где бы то ни было на старой Руси. В воскресенье, предшествующее Масленой неделе, после заутрени, на площади Успенского собора совершалось торжественное «действо Страшного Суда». Воздвигались два «места» – государево и патриаршее; против последнего ставился «рундук» – помост, обшитый красным сукном. На помосте помещался образ Страшного Суда Господня, большой аналой – с «паволокою» под икону Божьей Матери и под Евангелие. Ставился стол для освящения воды. Следовал выход государя в Успенский собор; отсюда царь с патриархом шествовали «на действо» с крестным ходом, при звоне всех сорока сороков. На зрелище стекались многие тысячи народа московского. Пред выходом на него царь-государь, рано поутру, совершал другой выход (малый): обходил тюрьмы, колодничьи приказы и бездомные убежища (богадельни), – всюду жалуя своей милостью несчастных и обездоленных. С половины Масленицы зачинались в царских покоях «прощеные дни»: государь объезжал не только городские, но и подгородние монастыри, «прощался» с братией, поминал родителей и жаловал своих богомольцев от всего усердия. В пятницу государь «прощался» с царицею: в воскресенье днем «пред светлыя очи» его являлись прощаться патриарх со всем чином духовным, бояре и служилые люди, а ввечеру совершалось шествие государево к патриарху, где – после торжественного обряда – пились «прощальныя чаши». Первый день Великого Поста у «царя всея Руси» начинался с милостей: ему обстоятельно докладывалось о колодниках, «которые в каких делах сидят много лет». А на Руси в этот день затихали последние отголоски широкого русского народного праздника, в глухую пору язычества бывшего неделей, посвященною красавице Ладе, любе-зазнобушке кудрявого Леля…

И теперь еще справляет «немецкую Масленицу» русский люд, вдоволь не успевающий нагуляться за неделю. Так говорят в народе об опохмеляющихся в чистый понедельник гуляках. «Широка река Маслена: затопила и Великий Пост!» – добавлялось порою при этом, словно в оправдание запаздывающим весельчакам, доедающим в первый постный день оставшийся «поганый кусок» и «полощущим рот» недопитым вином. О таких людях сложился в народе целый ряд различных поговорок. Вот несколько наиболее метких из них: «Звал-позывал честной Семик широкую Масленицу к себе погулять!», «Боится Маслена горькой редьки да пареной репы!», «Продлись, наша Маслена, до Воскресного дня». Но и справившие «прощанье-воскресенье» по всем заветам христолюбивых праотцов едят в это время блины – постные, с конопляным либо с подсолнечным маслом. Это называется – справлять «тужилку по честной госпоже Масленице».

Народные приметы – устами старых, знающих людей – гласят, что если в воскресенье перед Масленой неделею будет ненастье, то надо летом ждать большого урожая грибов. «Какой день на Масленицу красный – ясный да теплый, в тот сей (по весне) и пшеницу!» Это советует деревенский сельскохозяйственный опыт, не изменяющий своим обязанностям погодоведа и во время бесшабашного разгула широкой, веселой, семь дней потешающейся на Руси Масленицы, заставляющей иных молодых мужиков забывать о поговорке «Пируй-гуляй, баба, на Маслену, а про пост вспоминай». Но, – словно наперекор последнему присловью умудренных жизненным опытом людей – повторяет народная Русь относящийся к честной гостье Масленице сложившийся на (малорусской-полтавской) окраине, приходящийся по сердцу всем нетерпеливо ожидающим «поднесеньева дня» гулякам припев: