Текст книги "Принцип причинности"

33. Роман

Профессор шёл через парк, по тенистой аллее, медленно шагая, и смотрел прямо перед собой на красную гравийную дорожку. Роман почти догнал его, когда у профессора зазвонил мобильник.

– Да, Маша, слушаю.

Голос в телефоне звучал так громко, что профессор не прижимал трубку к уху, а держал на небольшом расстоянии. И Роман, идущий позади него в нескольких шагах, стал невольным свидетелем разговора – в тихом парке слышно было отлично.

– Где ты бродишь? Я же просила тебя купить хлеба и лука.

– У меня были срочные дела, – ответил профессор.

– Дела у него… Я тебя обстирываю, обглаживаю, кормлю, а ты носки рваные ленишься поменять! Это, видите ли, не ваше царское дело, не ваша забота, вы выше этого! Сколько можно? Последние три года сидишь за компьютером и пишешь, пишешь, пишешь… Говорить уже не о чем, а я всё равно должна быть милой и хорошей и никаких претензий, никаких просьб. Хочешь развлечений – вперёд, сама развлекайся, как можешь. А муж будет продолжать сидеть. Любите меня таким, какой я есть! Буду ходить небритый, в грязных штанах, рваных носках – не царское это дело за собой следить, мы выше этого.

– Вот видишь как всё плохо.

– Я знаю, почему ты так отвечаешь. Потому что предложишь развестись. Причём менять что-то, делать какие-нибудь шаги ты не собираешься. Правильно – зачем? Кто я такая для тебя, кто в твоей жизни, чтобы что-то сделать для меня? Твоя позиция простая. Либо я живу с тобой и молчу, либо развод. Сколько раз так уже было, и чем заканчивалось? Я плакала, просила прощения, ты милостиво прощал, и я была счастлива, что ты остался. До следующего скандала. Я всегда во всём виновата, я кричу, я ругаюсь – это всё на поверхности. А ты очень тихо, мило плюёшь на меня.

– Хорошо, я плюю тихо, ты – плюёшь громко. Велика ли разница?

В трубке послышались короткие гудки. Профессор оглянулся и встретился глазами с Романом.

– Слышал? Самое печальное, что дело идёт к разводу.

– Слышал, – кивнул Роман. – Почему она так? Из-за лука?

– Лук тут ни при чём, это только повод. Причина другая. Ревнует она…

– А может, обойдётся? Ведь сектанты от нас отстали и не будут больше вам лифчики подкидывать.

– Не уверен.

– Не уверены, что отстали?

– Не уверен, что это они.

– Вот это поворот! А кто тогда?

– Ты зачем за мной побежал, Роман?

– Про Володю спросить.

– А что с Володей? Мы сделали что смогли.

– Не пойму я, профессор. Что не так? Чем вы так подавлены? Семейной ссорой?

– И ссорой в том числе.

– А чем ещё?

– Да всё плохо, Роман, всё.

– Что плохо-то? Володю спасли, сектантов отшили, теперь самое время жить и радоваться. И путешествовать во времени.

– Путешествовать, говоришь? Всё у тебя игрушки одни на уме, никак из детства не вырастешь.

– Не понимаю я вас, профессор. Что, в конце концов, не так?

– Скажи, Роман, ты прикидываешься или, в самом деле, не понимаешь?

– Чего я не понимаю?

– Что мы вляпались по самые уши. Что владеть Машиной Времени и тем более использовать ее – смертельно опасно. Что у нас в руках супероружие, самое страшное за всю историю человечества. Подумай сам – небольшая группа профессионалов, вооружённая Машиной Времени, может терроризировать все правительства планеты. Защиты от таких бойцов нет, они могут проникнуть куда угодно и когда угодно, уничтожить или выкрасть президента любой страны, вывести из строя генеральный штаб, нарушить любую связь, протащить и взорвать ядерный заряд в любом месте, устроить всеобщий террор. Прошлое изменить нельзя, это понятно. Но можно, предвидя будущее и зная, к чему приведёт тот или иной шаг, менять настоящее. Да и не менять даже, а подстраивать его под благоприятный для себя исход событий. Это даёт власть поистине безграничную.

– Погодите, профессор, разве вам кто-то что-то предлагал? В смысле, были конкретные предложения?

– Будут. Пока не было, но будут. Непременно.

– Вы думаете, сектанты снова за нас возьмутся?

Профессор остановился, странно посмотрел на Романа, потёр переносицу, помедлил миг и опять зашагал по дорожке, хрустя красным гравием.

– Не думал, что ты настолько наивен, – произнёс он. – Эти сектанты, эти эрлы, пфальцграфы и прочие баннереты с их дурацкими кличками… Детский сад! Играют они в спасителей человечества, играют в конспирацию и тайные общества.

– Хороши игры, с трупами…

– Тем не менее, Роман. Есть в мире силы неизмеримо более могущественные. И их не напугаешь внезапными появлениями, привидениями и прочими факирскими чудесами. Беспринципные, циничные, решительные, умные и хитрые люди, не привыкшие отступать, умеющие достигать своей цели, люди, наделённые властью. Большой властью. Они намного опаснее, и мы непременно столкнёмся с ними.

– ФСБ?

– ФСБ, ЦРУ, ГРУ, Моссад, служба охраны президента, что угодно и кто угодно. Но и они – не самые страшные.

– Погодите, я начинаю догадываться. Спецслужбы будущего?

– Ты умнеешь на глазах, – сказал профессор, усаживаясь на свободную скамейку.

– Но ведь нас нельзя поймать, – Роман уселся рядом, – вы сами только что говорили про супероружие и мировое господство. Кто, в конце концов, знает, что у нас есть Машина Времени?

– А может быть, путешествие оставляет какой-то след, и его можно вычислить каким-нибудь особым радаром. Но всё равно, спецслужбы будущего – не самая большая сила. Да, собственно, не важно, кто это будет. Важно, что нам надо решить, что делать.

– И какой выход из ситуации?

– Думай, Роман.

– Мне видится только один выход, – сказал после паузы Роман, – сделать так, чтобы мы были им неинтересны. Это значит – прекратить путешествия во времени.

– Ты на верном пути. Но не стоит ограничиваться полумерами. Ведь Машина может попасть не в те руки. Представь, что бы было, окажись она, скажем, у Гитлера или у другого подобного диктатора и фанатика.

– Вы что, хотите уничтожить Машину?

– Вместе с расчётами и чертежами.

– Как же это? Столько работали, ночей не спали и всё псу под хвост?

– У тебя есть другой вариант?

Роман заёрзал на скамейке.

– А давайте так сделаем. Заложим в Машину самоликвидатор, одолжим под это дело у Андрея гексогена. А расчёты спрячем в надёжное место. И заминируем. А?

– Слишком просто. Нет, не пойдет. Найдут и разминируют.

– Можно так заминировать, что всё равно взорвётся.

– Боюсь, не получится, – закачал головой профессор.

Роман замолчал. Он ясно ощутил, что перед ним открывается мрачная тайна, о которой профессор раньше не говорил.

– Вы что-то знаете, профессор? То, чего не знаю я? Кто-то пытается вмешаться? Вы нашли чьи-то следы? Лешие? Господь Бог? Дьявол? Инопланетяне? А-а-а-а, я понял! Я был прав насчёт комет?

Профессор достал сигарету, не спеша, закурил, выпустил длинную струйку дыма и пристально посмотрел на Романа.

– Самоликвидатор в Машине уже есть, Андрей вмонтировал на всякий случай.

Они замолчали. Профессор сидел нога на ногу и задумчиво смотрел вдоль аллеи. Солнце уже заметно припекало, бледно-голубое небо, просвечивающее сквозь ветви деревьев, казалось выжженным. Пролетела с жестким стрекочущим звуком сине-зелёная стрекоза. В дальнем конце аллеи, в мерцающем мелкой взвесью пыли воздухе угадывался силуэт одинокого прохожего.

– Не кажется ли тебе странной, – произнёс он тихо, – сама природа явления, когда вселенные расщепляются при принятии решения наблюдателем? Физики давно ломают голову над принципом неопределенности и квантовым эффектом Зенона и не могут понять, почему наблюдение за частицей замедляет распад. Кому-то и зачем-то понадобился этот самый наблюдатель.

– Вы это серьёзно? – спросил Роман.

– Более чем. Я все больше склоняюсь к мысли, что наблюдатель – неотъемлемая часть Вселенной.

– Это как – неотъемлемая? Без него Вселенной не будет?

– Нет. Вселенная устроена так, что наблюдатель в ней просто обязан появиться, не может не появиться, она запрограммирована на это, как запрограммировано появление звёзд и галактик.

– Но почему вы так решили?

– Не я один пришёл к этим выводам. Ты про Лефевра слышал?[34]34
  Владимир Александрович Лефевр, российский и американский психолог и математик, основатель теории рефлексии и «исчисляемой психофеноменологии»; профессор Калифорнийского университета в Ирвайне. До 1974 работал в Центральном экономико-математическом институте АН СССР; с 1974 – в США.


[Закрыть]

– Кто ж не знает Лефевра! Обижаете…

Профессор посмотрел на Романа: не ёрничает ли? Роман откашлялся и произнёс:

– Профессор Лефевр предложил уравнения для предсказания крупномасштабных последствий индивидуальных действий. Результат – число, выражающее вероятность того, что рассматриваемый человек выполнит определённое действие. Его математический подход к социальной психологии принято называть «теория рефлексии».

– Правильно. И не подозревал, что ты этим интересовался. Однако теория рефлексии здесь ни при чём. Я о другой его работе. Лефевр ещё в конце шестидесятых писал, что включить наблюдателя в картину мира просто необходимо, поскольку это ее естественная и необходимая часть. Он говорил, что живые организмы, а также – заметь – цивилизации и Вселенная с ее звёздами, галактиками и планетами – это разные проявления одной и той же конструкции, единой и неделимой. Или, если хочешь, замысла. А недавно он написал книгу «Космический субъект». Там он прямо говорит, что возможны лишь такие начальные условия развития Вселенной, при которых наблюдатель, подобный нам, должен появиться неизбежно. Понимаешь? Должен!

– То есть… Вы хотите сказать, что появление человека – запланировано?

– Именно так. И не только Лефевр об этом догадался. Взять, скажем, Линде.[35]35
  Андрей Дмитриевич Линде, профессор физики в Стэнфордском университете. Закончил МГУ, защитил диссертацию в физическом институте им. Лебедева. Наиболее известное его научное достижение – разработка новой инфляционной модели Вселенной, 1982 г. Награждён многочисленными наградами, в том числе медалью Дирака.


[Закрыть] Известный физик, причём не только у нас, но и за рубежом, автор инфляционной модели Вселенной. Уважаемый в мире науки человек. Так вот он тоже писал на эту тему. Дескать, без учета сознания описание Вселенной будет неполным. Видимо, он, копаясь в своей квантовой механике, вытащил на свет божий нечто такое… Такое, что заставило его задуматься и прийти к каким-то выводам. Он предположил, что изучение Вселенной и изучение сознания связаны друг с другом неразрывно. И что прогресс одного невозможен без прогресса другого. Значит, развитие наук немыслимо без изучения внутреннего мира человека.

– Что-то мне не по себе от таких разговоров, – поёжился Роман, – ведь ясно, что если мир такой, как думаете вы с Лефевром, значит, он кем-то создан.

Профессор выбросил окурок в урну, стряхнул с колена пепел и сказал:

– Однажды какой-то журналист спросил у Эйнштейна: «Скажите, а у вас есть особый блокнот, куда вы записываете гениальные идеи, мысли?» Знаешь, что он ответил?

– Нет, не знаю.

– И не догадаешься.

– Записывают за ним?

– Он ответил: «Молодой человек, гениальные идеи приходят так редко, что их нетрудно и запомнить».

– Да, идея Лефевра мощная, профессор, слов нет, ее запомнить просто. И если ее принять, сразу встаёт вопрос – если нас создали, то для чего? В большом понимании? Иными словами, в чем цель жизни? Я не нахожу ответа.

– Неудивительно. Если Унивёрсум, он же Абсолют или, если угодно, господь Бог закрыл от нас ответ на этот вопрос, то мы его и не найдём. Даже если он очевиден и лежит под ногами.

– Почему?

– Потому что он не хочет, чтоб мы знали ответ.

– Может быть и так… Я как-то не задумывался над таким поворотом.

– Ты много о чём ещё не задумывался. Вот ответь мне… Любое существо с интеллектом и человек в том числе, поняв, что жизнь неизбежно прекращается, приходит к выводу о бессмысленности существования. В самом деле: зачем что-то делать, если ты всё равно покинешь этот мир, и всё пойдёт прахом? А придя к этому выводу, логично уничтожить себя. Но человек не замечен в массовом суициде. Почему? Потому что в нём сидит жажда жизни – она же инстинкт самосохранения. А инстинкт есть ни что иное, как программа, заложенная в нас. Значит, мы просто исполняем чужую волю, не накладывая на себя руки. И цели этой воли нам неизвестны.

– То есть выходит… Победить программу – это значит наложить на себя руки? А мне кажется, наоборот: сила в том, чтобы жить. И стремиться что-то сделать. Наметить себе цель.

– Цель после смерти теряет смысл, Роман.

– Но пока живой, она есть.

– Нет! Люди просто не задумываются. Это всё равно что строить дом, который обязательно разрушится до окончания строительства.

– Но не попробовав дойти до конца, вряд ли можно говорить о том, что всё тленно. Там и узнаем. Думаю так, а сейчас коли живём, нужно жить и нужно делать.

– Нет, Роман. Разум не может не знать, что смерть неизбежна. Зачем пробовать? В надежде, что пронесет, и не умрешь никогда?

– Но разве это должно останавливать? Наоборот нужно ловить эту жизнь в каждом вздохе, ведь она коротка, и пусть вздохи бывают с кровью – но чувствовать.

– Зачем?

– А хотя бы просто так. Назло.

Профессор достал новую сигарету, собираясь с мыслями.

– Представь себе разговор двух пчёл. Они догадываются, что есть некий бог, который защищает их от медведя, от морозов, подкармливает и так далее. А зрение у них устроено так, что пчеловода, да и вообще человека, они увидеть не могут. И спорят пчёлки – похож ли бог на них, есть ли у него крылья. И зачем нужно жить? Одна говорит твоими словами – всё равно надо бороться и стремиться к идеалам, быть примерной пчелой, пока жив. Вторая сомневается. И ищут они цель пчелиной жизни, и гадают, зачем они созданы. И не узнают они, что нужен от них только мёд. Назло… Назло кому?

– Назло всем вот этим доводам разума.

– Назло доводам разума можно пытаться пробить стену головой вместо того, чтобы пройти через дверь, которая рядом.

– То есть вы предлагаете покончить счёты с жизнью?

– Человек устроен разумно, за хлебом идёт в булочную, а за сапогами – в обувной. Но не наоборот. Нет, не нужно. Зачем?

– Ну по логике. По разумным доводам.

– Выхолощенной логики не бывает, – улыбнулся профессор, – да и не логикой единой жив человек. Есть ещё инстинкты, которые очень трудно преодолеть. Есть люди, к которым человек привязан и которые будут страдать от его гибели. Есть куча правил, воспитанных в нас смесью христианства с большевизмом.

– То есть это всё части одной большой программы? – оживился Роман. – Но ведь почему-то всё это не останавливает кучу тех, кто вешается, прыгает с высотных домов, стреляется. Или они не нужны системе?

– Но они вешаются и прыгают не оттого, что пришли к выводу о бренности сущего, правильно? Большинство по глупости, многие из-за несчастной любви, что суть одно и то же, или из-за разорения, скажем. Причины другие.

– Да. Согласен, Владислав Сергеевич. Причины действительно другие. А если мыслить дальше, что всё закономерно и подчинено кому-то даже в мелочи, значит, изменить ты ничего не сможешь, всё равно свершится только предначертанное. Даже если прикладывать все мыслимые и немыслимые усилия, всё равно только оно – предначертанное?

– Тут ход размышлений прост: говорят прошлого нет, потому что оно уже закончилось, будущего нет, потому что оно ещё не началось. Значит, предначертанного быть не может. А если предначертанное есть, значит, будущее уже существует, только оно спрятано он нас.

– Но должно это противоречие решаться?

– Оно решается. Ты забыл. Будущих – много! Множество вариантов, множество вселенных.

– Погодите-погодите… Я начинаю понимать, – Роман схватил профессора за руку. – Множество вариантов получаются оттого, что человек принимает решения. Значит, судьба есть, но во множественном числе! И можно выбирать из этих самых предначертанных вариантов.

– Правильно. Думай дальше. Развивай мысль.

– Дальше про пчёл. Вы говорили, от них нужен мёд? Значит, от нас нужны решения? Те самые, которые плодят вселенные.

– Полагаю, не одни только решения. Но ты на верном пути.

– Дайте подумать… Мир развивался именно так, – с воодушевлением продолжил Роман, – что возможно существование атомов, которые могут соединяться в молекулы. Что даёт огромное разнообразие веществ. Почему, например, возможна вода? И почему она замерзает при нуле и превращается в пар при ста градусах? Кому надо было задумывать именно такие ее свойства? И пускать развитие Вселенной по нужным рельсам, заранее предусмотрев появление веществ и их взаимодействия так хитро, чтобы было возможно появление ДНК и белковой жизни? Нет, думаю, вряд ли это по силам даже Создателю.

– Но всё становится проще, – не согласился профессор, – если представить, что только для нас вселенные неизменны. Что только мы, живущие внутри нашей Вселенной, видим статичное русло реки Времени. А если Создатель видит всю реку сразу? И может вмешиваться в ее течение? Тогда он в состоянии МЕНЯТЬ мир удобным ему образом, меняя тем самым русло. Причём изменения, сделанные в начале времён, отразятся на всей реке сразу. И он ВИДИТ результат своего вмешательства мгновенно. Чуть изменил свойства водорода – вода получается неправильной. Ага! Значит надо не так, а этак. И – меняет. Согласись, Роман, что так гораздо проще. Потому что не надо ПРЕДУСМАТРИВАТЬ заранее неимоверное количество деталей и продумывать множество нюансов.

– Возможно. Только зачем это всё надо? И причём тут Машина Времени?

– Зачем – не знаю. Может быть, Он просто играет. Балуется. Как ребёнок играет с детским конструктором. А мы со своей Машиной лезем прямо в этот процесс. Забывая, что это – его игра, не наша. Понимаешь? Его. И наше вмешательство может совсем не понравиться Абсолюту.

– Что-то мне жутко от таких разговоров, – произнёс Роман.

– Мне тоже, – тихо сказал профессор.

– И мне жутко, – прозвучал дребезжащий голос справа.

Роман и профессор разом повернулись. На лавочке рядом с ними сидел сухонький старичок с длинным носом и ехидными глазами. На нём был несуразный чёрный котелок и такой же несуразный галстук-бабочка. Впрочем, они каким-то непостижимым образом удивительно гармонировали с новеньким, с иголочки, костюмом. Он сидел, опираясь руками на трость и положив подбородок на руки, и смотрел прямо перед собой. Трость была выдающаяся – из полированного палисандра, с изящной золотой ящерицей под рукоятью. Хвост ящерицы трижды обвивал трость. На манжетах белоснежной рубашки, выглядывающих из-под рукавов тёмно-синего пиджака, сверкали золотые запонки, украшенные крупными рубинами, такими же, как глаз ящерицы.

– Вы кто? – спросили Роман и профессор хором.

– Мойрагет, к вашим услугам, Владислав Сергеевич, – ответил старик и повернулся к профессору. – Сегодня я явился к вам во плоти.

34. Незнакомец

– Я часто страдаю от невозможности что-то изменить в прошлом, – произнёс сухонький старичок, поправляя пенсне.

Профессор готов был поклясться, что секунду назад никакого пенсне на старике не было.

– Похоже, – продолжил он, – вам удалось решить эту проблему.

– Н-не думаю, – запнувшись, ответил профессор. – Изменить нельзя ничего. Прошлое неизменно. Незыблемо. Несокрушимо. Оно существует в реальности, его нельзя переделать, потому что оно уже есть.

Старичок печально вздохнул.

– Это очень даже жаль. Это очень грустно, – произнёс он и принялся протирать пенсне безупречной белизны платком. – К чему тогда нужна ваша гипотетическая Машина Времени?

– Скажите, – помявшись, спросил профессор, – вам известен навигатор фон Гледель-Вальденбург?

– Не приходилось встречаться, – надевая пенсне, ответил старик.

– А Иллюминат?

– Нет, тоже не знаю.

– А знакомы ли вы хоть с одним пфальцграфом, эрлом или баннеретом? – не унимался профессор.

– Вы не поверите, молодой человек. Из титулованных особ мне лишь однажды приходилось беседовать с маркизом, запамятовал фамилию… Да и то только потому, что он очень интересовался астрофизикой.

– А вы, стало быть, астрофизик?

– Неужели не похож? – удивился старик.

– Да как вам сказать…

– Впрочем, это не важно, молодой человек. Меня задела за живое тема, которую вы тут обсуждали, и только поэтому я взял на себя смелость вмешаться в разговор. Самая, доложу вам, астрофизическая тема.

– Хм… Вы полагаете?

– Убеждён! – воскликнул старик. – Я просто убеждён в этом! И прямо сейчас собираюсь доказать это.

– Может, не надо прямо сейчас? – робко спросил Роман. Но профессор дёрнул его за рукав и глазами попросил его помолчать. Старик выждал паузу, и увидев, что возражений больше нет, откашлялся и продолжил.

– Прошу вас, не сочтите старческой издёвкой мою язвительность, она порождена жалкими аргументами, которыми вы здесь оперировали. Но тема разговора и многие гипотезы мне показались весьма интригующими. Тем более что последние полгода я сам размышляю на эту же тему. Невероятное совпадение, не правда ли? Подробно критиковать ваши идеи я не стану, замечу только, что некоторые из них выглядят примитивно, другие лишены серьезной аргументации. Я лишь изложу свою точку зрения на поднятую вами проблему. Подтверждать мысли подробной аргументацией я не стану, поскольку это дело неблагодарное и долгое. Впрочем, уверяю вас, у каждой идеи более чем достаточно исчерпывающих аргументов.

Сделав столь многообещающее вступление, старик откинулся на спинку скамейки, картинно опершись вытянутой рукой о трость.

– Насколько я понял, вы проводите мысленный эксперимент, суть которого в том, чтобы подтвердить существование Создателя. В качестве инструмента вы пытаетесь использовать якобы имеющуюся Машину Времени.

Ему не ответили. Но он и не нуждался в ответе. Откашлявшись, старик неожиданным фальцетом проникновенно продекламировал:

 
«Ты всё пытаешься проникнуть в тайны света,
В загадку бытия… К чему, мой друг, всё это?
Ночей и дней часы беспечно проводи,
Ведь всё устроено без твоего совета».
 

Наступила неловкая тишина. Профессор никак не ожидал декламации стихов и растерялся. А Роман, похоже, и вовсе лишился дара речи.

– М-да, – продолжил старик. – Я понимаю, Омар Хайям вас не тронул, и вы не прониклись идеей беспечного провождения дней и ночей, а напротив, намерены проникать в загадку бытия?

Незнакомец замолчал. Профессор смотрел на него с неуверенной улыбкой человека, подозревающего, что его разыгрывают. Незнакомец с напускным выражением терпеливой скуки на лице смотрел на Романа. А Роман, подавшись вперёд, напряжённо смотрел на трость. Но, наверное, Роман даже не видел трости, пустой взор его был обращён внутрь себя, он напряжённо думал о чём-то своём, похоже, какая-то мысль не давала ему покоя. Нависла тягучая пауза. Незнакомец сделал круговое движение, трость ядовито сверкнула рубином. Роман вздрогнул, словно выходя из оцепенения.

– Так кто есть Унивёрсум? – как ни в чём не бывало продолжил старик. – Если он, конечно, есть… И как узнать, есть ли он? То есть, как его обнаружить? В первом приближении – это тот, кто создал нас, людей. Или Вселенную, где мы живём. Нам ведь не всё равно, кем окажется Создатель, не так ли? Сверхсущество это или Идея. Или, может, человек. Один человек, или целая сверхцивилизация, или рядовая лаборатория в недрах НИИ этой сверхцивилизации. Или цивилизация, родившаяся уже в созданной Вселенной. Допустим, верна третья гипотеза, согласно которой мы – результат деятельности цивилизации, появившейся во Вселенной. Что из этого следует?

Роман пожал плечами, не отводя глаз от ящерицы.

– Возраст многих звёзд, – изрёк старик, подняв палец, – возле которых могут вращаться планеты, подобные Земле, на миллиарды лет больше возраста Солнца. Значит, теоретически возможно, что цивилизации на них старше нашей на миллиарды лет. Правильно? Правильно. За такой срок даже одна цивилизация давно бы освоила всю нашу Галактику. Но мы этого не видим. Почему не видим? Потому что Космос молчит.

– А он не должен молчать, простите? – спросил профессор.

– Молчание Космоса – одна из самых больших загадок, – назидательно произнёс незнакомец и снова сделал движение тростью, – сотни радиообсерваторий сканируют окружающее пространство вот уже сорок пять лет и не находят ни одного сигнала, который мог бы принадлежать разумной цивилизации. Уже есть детекторы нейтринного излучения и приёмники гравитационных волн. Нет только результата.

– Погодите, погодите, – перебил профессор, – вы ведь сами говорили, что суперцивилизация опередила нас на миллиард лет. Я готов биться об заклад, что мы не поймём разум, который ушёл вперёд всего на тысячу лет. Мы не знаем, какие средства связи будут в наших руках даже через сто лет. И уж тем более через миллиард! А наши жалкие потуги обнаружить сигналы сравнимы с попытками дикарей с одинокого острова найти собратьев с помощью барабана. Полупив палкой по коже, дикарь будет ждать, не придёт ли из-за моря ответная барабанная дробь. И, не услышав ее, придёт к выводу, что океан безлюден и что остров, где он живет – единственный заселённый уголок. И невдомёк ему, что люди пользуются не барабаном, а телефоном. Не ждут ли астрономы возле своих радиотелескопов такой вот барабанной дроби?

– Вы зрите в корень, уважаемый Владислав Сергеевич! – с довольным видом констатировал незнакомец. – Но из ваших же соображений вытекает новая, совсем другая проблема – проблема пределов познания. Подумайте сами: если предела нет, то возможности сверхцивилизаций мы даже не сможем вообразить. Они, например, могут создавать галактики или вселенные. Разумеется, наша возня таким сверхцивилизациям интересна не более чем вам война между муравейниками где-нибудь в глухом лесу, в сорока верстах к югу от Нижнего Тагила.

И тут тень легла на парк, и густое марево растворилось в воздухе, и стали ясно видны листья клёнов в самом конце аллеи. Незнакомец щелчком сбил невидимую пылинку с колена.

– Проблема Бога становится проблемой астрофизики. Мой хороший друг, академик Шкловский, ныне, увы, покойный, ещё в советские времена писал о Создателе. Вы понимаете, что тогда нельзя было упоминать Бога. И Иосиф Самуилович, как всегда, с блеском вышел из положения, заговорив о генах. Он писал о немыслимо богатой картине Вселенной. Огромное разнообразие звёзд, включая и нейтронные звёзды, планеты, кометы, живую материю с ее невероятной сложностью и много такого, о чем мы ещё не имеем даже понятия, – всё в конце концов развилось из примитивного облака плазмы. Невольно напрашивается аналогия с каким-то гигантским геном, в котором была закодирована вся будущая, головоломно сложная история материи во Вселенной… Конечно, это весьма поверхностная аналогия, но чувство безмерного удивления остаётся.[36]36
  И.С. Шкловский «Вселенная, Жизнь, Разум» Москва «Наука», Главная редакция физико-математической литературы, 1987


[Закрыть] Так вот. Если мы, люди, с нашим, по сути, слабеньким интеллектом уже задумались о принципах изготовления новых вселенных, то существа более мудрые наверняка знают, как именно их изготавливать.

Старик победоносно посмотрел на профессора.

– Итак, постулат первый: нас могли создать люди. Ну, или человекоподобные существа.

– Допустим, – согласился профессор, – но не суть важно, кто создал именно нас. Вот вы утверждаете, что мы и сами со временем можем стать богами и создавать миры, так что с того? Создавая их, мы будем пользоваться уже имеющимися законами природы. Нет, вопрос на самом деле один: кто создал изначальную Вселенную, ту самую квантовую пену, из которой всё возникло. И кто задал ее свойства, то есть – законы физики.

– Верно, – сказал старик и закинул ногу на ногу. Из-под чёрной штанины выглянул ярко-красный носок.

Тень, упавшая на парк, исчезла, и сквозь листву снова стало пробиваться солнце. Старик зажмурился и подставил лицо под его лучи. Едва слышно шевельнулись кроны деревьев.

– А создал ее математик! – не меняя позы, заявил старик.

Роман поднял свои прямые ресницы и посмотрел на него в упор.

– Да-да, молодой человек, именно математик. Почему, скажите на милость, множество законов Мироздания описываются простейшими математическими формулами? Взять, скажем, третий закон Кеплера. Вы помните, как он звучит? Квадраты периодов обращения планет вокруг Солнца относятся, как кубы больших полуосей их орбит. Вы только вслушайтесь… Какое изящество в этой простоте! А закон всемирного тяготения? Сила притяжения двух тел пропорциональна их массам и обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними. Гениально просто! А ведь могло быть иначе, коряво, длинно, невразумительно. Но мир почему-то математически красивый.

– Расскажу и вовсе немыслимый случай, – продолжил старик, – однажды Ганс Райсснер и Гуннар Нордстрем показали вариант решения уравнения поля Эйнштейна. Голимые математические преобразования – и ничего больше. Получили что-то непонятное – и ладно. Чистая игра ума, рафинированная выдумка. А спустя полвека вдруг выясняется физический смысл этого самого уравнения Райсснера-Нордстрема. И вы знаете какой? Ни больше – ни меньше, а сценарий эволюции Вселенной, начиная с момента Большого Взрыва. Каково? Выходит, Создатель думал так же, как они, по Эйнштейну и Шварцшильду?

Незнакомец говорил все оживлённее.

– Великий Гильберт утверждал, что математика искусственная, высосанная из пальца наука. Она как шахматы, футбол или любая другая игра. Потому что в ней есть свои жёсткие правила. Опираясь на эти правила, можно вывести все до единой математические теории, точно так же как с помощью нот можно составить всю музыку. Вот и получается, что математика никак не связана с мирозданием, с природой, она самодостаточна.

– Гедель, не менее великий математик, – устраиваясь поудобнее, продолжил он, – был убежден в реальном существовании математических объектов. Он, как и Платон, полагал, что мир чисел ни что иное, как мир самых что ни на есть реальных объектов и событий. Вся Вселенная пронизана математикой, а люди только находят уже имеющиеся законы. Рядовой математик может с легкостью жонглировать событиями и объектами, для которых у нас нет даже понятий, мы и представить их не в состоянии. Тем не менее, многие чисто математические теории, никак не связанные с окружающим миром и рожденные одной лишь фантазией человека, находят физический смысл. Скажем, при создании теории струн использовались работы Леонарда Эйлера двухсотлетней давности. Непостижимая, непонятная эффективность математики – это ли не загадка? Разве не поразительны случаи, когда абсолютно абстрактная математическая теория столетней давности идеально описывает только что обнаруженные явления природы? Это о чем-то говорит вам?

– О том, что Создатель был математиком? – робко предположил Роман.

– Вы делаете успехи, юноша, – с ехидной улыбкой произнёс старикан. – Постулат второй: Унивёрсум, бесспорно, математик. А это в свою очередь означает что?

– Что? – переспросил Роман.

– Что? – вслед за ним повторил профессор.

– А то, дорогие мои, что Унивёрсум – не Сверхразум, он скорее всего сделан из плоти и крови, как мы. Иначе зачем ему нужны костыли в виде математики? Ведь Сверхразум по определению всесилен, и возможности его безграничны. Математика же в силу собственных правил неизбежно устанавливает ограничения. Значит, третий постулат – Унивёрсум не всесилен.

– Вы все же настаиваете на своём, – доставая сигарету, заявил профессор. – На самом деле Абсолют тот, кто создал законы физики, я уже говорил.

– Значит, – задумчиво проговорил старик, – вам интересен сам Демиург, создатель создателей, вершитель всего… Хорошо…