Текст книги "Принцип причинности"

Он снова снял пенсне и протёр его белоснежным платочком.

– Тогда перед нами встаёт интереснейший вопрос: зачем, с какой целью создан мир? Но на него вряд ли можно найти ответ. А вот ПОЧЕМУ или для чего он создан – я вам скажу. От скуки! Кто-то затеял эту заварушку под названием Вселенная, потому что ему нечем было заняться. Чтоб появился интерес. Ведь Универсум совершенен, а в абсолютном совершенстве нет развития и нет событий. Ну представьте, что случится с человеком, у которого исполняются все без исключения желания? Ничего не надо добиваться, ни к чему не надо стремиться. Вообще – ничего не надо. Он заскучает настолько, что впадёт в полную апатию. А чтоб стало жить интересно, надо искусственно ограничить свои возможности.

– Это как? Зачем? – не понял Роман.

– Точно так же, как играет ребёнок, – охотно пояснил старик, – на ходу придумывая правила игры. А любые правила – это ограничения. Вот вы давеча говорили про детский конструктор. Очень хороший пример. Как ребенок строит из «Лего» дом, так и Абсолют построил Вселенную, три наших измерения, материю и время.

– Так то ребёнок, – возразил Роман, – а то – Абсолют.

– А кто сказал, – парировал незнакомец, – что Абсолют – не ребёнок? Пусть даже в своем абсолютском мире, а?

– Из баловства, значит? – возмутился Роман. – Выходит, вся наша Вселенная, звёзды, галактики, квазары, чёрные дыры – это просто чья-то блажь? Земля, люди, любовь, страдания, кровь, войны – забава? Это же жутко обидно.

– Не беда, – со вздохом ответил старик, водружая пенсне на переносицу. – Людям много раз бывало обидно. Первый раз – когда они узнали, что Земля – не центр мира. Пришёл Коперник и низвёл ее до рядовой планеты, и центром Вселенной стало Солнце. Второй раз, когда их потрясло известие, что и Солнце – не единственное и неповторимое Светило во мраке, а самая заурядная звезда. Третий раз они обиделись, уяснив, что звёзд не десятки тысяч, а побольше. Ведь только в нашей галактике, Млечном Пути, около ста миллиардов звёзд. Потом астрономы выяснили, что галактика не одна, их тоже сотни миллиардов! Границы Вселенной расширились до чудовищных размеров. Скоро учёные докажут, что и вселенных немыслимое множество. И выяснится, что всё это грандиозное сооружение по имени Вселенная – лишь один солдат бесчисленной армии других вселенных. Да и вообще, чем больше люди познают мир, тем необъятнее он оказывается. И тем скромнее оказывается наше место в нём. Трудно смириться с тем, что мы не уникальны, что мы – не центр мироздания, а лишь пылинка где-то на задворках. Трудно смириться и с тем, что он создан не по Великому Замыслу, а просто так, со скуки!

– Да уж, мир слишком велик, даже страшно…

– Почему вас пугают размеры? – удивлённо осведомился старик. – А вам не всё равно? Какая разница, где тонуть – над Марианской впадиной с глубиной одиннадцать километров или в пруду с глубиной в три? Тут и там – хватит. Наша Вселенная для нас так велика, что мы смело можем считать ее бесконечной. А одна бесконечность, две их, три, миллион или больше – уже безразлично.

– Не понял.

– Ну, вот вы не в состоянии приобрести маленький магазинчик. Считайте, что для Вас он бесконечно дорогостоящий, и вы его никогда не купите. Вам в этом случае не всё равно – не купить один магазинчик или не купить сеть магазинов, не так ли?

Роман кивнул.

– Но почему, скажите, – вмешался профессор, – вы решили, что Абсолют именно балуется?

– Хороший вопрос, – одобрительно улыбнулся старик. – Хороший. Точный.

Он задумчиво посмотрел на свою роскошную трость.

– Мёртвая материя движется по известным законам. Имея достаточно информации, всегда можно рассчитать точную траекторию метеора, все его столкновения, момент, когда он разломится от удара, скорости и траектории его обломков, момент, когда родится и когда умрёт звезда, когда и какая появится на свет планета, когда погибнет Вселенная – всё можно рассчитать на тысячи и миллиарды лет вперёд, от начала до конца. Конечно, это задача сверхсложная – надо собрать полную информацию о массах, структуре, составе, форме, скорости движения всех небесных тел. Предположим, наш Абсолют в состоянии собрать такую информацию. Тогда он сможет предсказать судьбу всех небесных тел, от пылинок до галактик. Потому что все взаимодействия всех частиц во Вселенной происходят по строгим законам физики, и не могут проходить иначе. Следовательно, план рождения, развития и гибели Вселенной един и однозначен в мельчайших деталях. И поэтому – скучен. Согласны?

Профессор кивнул.

– И только лишь появление жизни вносит в эту идиллию безупречной тоски элемент дестабилизации. Дело в том, что живые организмы самостоятельно принимают решения, не согласуясь ни с какими законами физики. Взять, к примеру, Буриданова осла. Он стоит на совершенно одинаковом расстоянии между двух совершенно одинаковых же стожков сена. Рассуждая чисто логически, он никогда не выберет копну, эта задача попросту не имеет решения. И рассуждающий логически осёл должен скончаться от голода. Однако в реальной жизни осёл не станет раздумывать – он пойдёт к первой попавшей копне. И выбор его не зависит ровным счётом ни от каких внешних факторов, его можно назвать блажью. И его же нельзя предугадать. Даже Абсолюту. Подобные решения живые существа принимают постоянно. А это делает в конечном итоге непредсказуемым само развитие Вселенной. Непредсказуемым – значит интересным, весёлым. Вот тебе и игра! В мёртвой вселенной единственный вариант развития и гибели, он подобен прямой линии. В живом мире – немыслимое количество вариантов, он подобен линии, нарисованной пьяным сантехником, сидящим в трясущемся на кочках автобусе.

– Скорее, – произнёс профессор, – он похож на дерево.

Старик с нескрываемым интересом посмотрел на профессора.

– Да. Или на дерево. Даже скорее – на дерево с ветвящейся кроной.

– Это мы знаем, – попытался перебить его Роман.

– Этого никто не знает, – высокомерно заявил старик. – Это лишь гипотеза, игра ума некоего Эверетта. Предположение, юноша. Правда, его признали немало маститых учёных. Например, мой старый знакомый, весьма авторитетный физик, профессор Кембриджского университета Мартин Рис. Он, помнится, говорил, что допускает существование бессчетного числа вселенных, где законы природы совсем другие. Например, возможен мир без материи. Или двумерный, плоский мир.

– Да разве может быть мир без материи? – воскликнул Роман.

– Почему нет?

– Потому что не может!

– Рыба тоже не мыслит мира без воды, юноша, – ядовито заметил старик, – и что с того? Как ей втолковать, что вода необязательна? Она просто к ней привыкла, и всё.

– Ну так она ж рыба, ей не объяснишь.

– Ну хорошо. Тогда попробуйте объяснить слепому, что такое «синее». И чем оно отличается от «красного». Сможете?

– Вряд ли…

– Вот и нам не понять, какой мир без материи. Он просто ДРУГОЙ. Однако вы перебиваете… Это невежливо.

– Извините, – смутился Роман.

– Итак, постулат четвёртый. Вселенная – результат игры, баловства Абсолюта.

Выдержав паузу, старик продолжил:

– И вот вопрос вопросов. Если вселенных много, то Большой Взрыв – это что-то вроде шумового фона в жизни Мультивселенной. Сама же она – ни что иное, как гигантский цех, где штампуются миры. Вопрос же в том, кто, когда и зачем запустил этот конвейер. Итак, если мир создан, если возникновение вселенной – результат чьей-то разумной воли… Если в нем, в его природе, в его свойствах уже заложено ветвление миров… Если ветвление невозможно без наблюдателя… Значит, появление наблюдателя запрограммировано, он просто обязан появиться. Логично? Логично. В вашей дискуссии, тем не менее, я этих рассуждений не услышал.

– Но позвольте! – возмущённо воскликнул Роман.

– Я дам вам слово позже, юноша, – бесцеремонно оборвал его старик, – приберегите пыл. А пока послушайте. Итак… Выводы Эверетта построены на сложнейшем математическом аппарате, о котором я пока умолчу. Так вот. Он доказал, что наблюдение за объектом всегда становится взаимодействием, которое неизбежно меняет состояние и объекта, и наблюдателя. В классической квантовой механике меняется объект. У Эверетта меняется и объект, и наблюдатель. Из его теории вытекает роскошный букет прямо-таки ошеломляющих следствий. Самое потрясающее из них – имеется несколько возможных сценариев не только у Будущего, но и у Прошлого!

– Об этом мы тоже слышали, – объявил Роман.

– Значит, – игнорируя его, объявил старик, – постулат пятый: наблюдатель необходим, а его появление закономерно и неизбежно.

– А как же парадокс дедушки? – язвительно спросил Роман.

– Этого парадокса нет, – отрезал старик, – неужели вы не в курсе? Его разрешил Дэвид Дойц из Оксфордского университета, ещё в 1991 году. Он доказал, что в прошлое путешествовать можно, в том числе с ружьём. И стрелять в дедушку, сколько душе угодно. Хитрость в том, что по Дойцу при каждом путешествии в прошлое мы попадаем не в нашу Вселенную, а в альтернативную, которая возникает точно в момент пуска Машины Времени. Вы же сами только что утверждали, что мир незыблем. Значит, ни один объект не может перенестись в Прошлое собственного мира.

– Почему не может?

– Да хотя бы по той простой причине, что изменение истории будет происходить даже от самого факта появления посланца в Прошлом.

– Допустим, – согласился Роман. – Но если Машина Времени ломает структуру вселенных, значит, природа или Абсолют должны были позаботиться о том, чтобы никто не смог создать такую Машину.

– Он позаботился, – просто ответил незнакомец и принялся разглядывать собственные ботинки.

– Каким образом? – быстро спросил Роман и тоже уставился на ботинки. Носки их были ужасно пыльные.

– Очень простым… Он закрыл от людей часть знаний, создав категорию запредельных, трансцендентных, знаний.

– Откуда вам может быть это известно?

– Только в любой системе, – продолжил незнакомец, пожав плечами, – время от времени случаются сбои.

– И для их устранения, – подал голос профессор, – содержат штат наладчиков?

Старик повернулся к нему:

– Да. Только скорее соглядатаев.

Роман непроизвольно схватил профессора за руку, профессор повернулся к Роману. Тот смотрел, не отрываясь, на старика, и широко раскрытые глаза его были полны ужаса.

– Я, с вашего позволения, продолжу мысль, – произнёс старик, мерно покачивая ногой, – вернёмся к нашим баранам, то есть, к началу разговора. Итак, наш мальчишка стоит из конструктора дом. Или, например, строгает из бруска человечка. Представим, что родители позвали его на обед, когда работа ещё не закончена. Что он сделает, когда вернется и увидит, что его щенок разбросал детали конструктора и повредил недостроенный дом? Само собой, запрёт или, скажем, выгонит его на улицу и возьмётся достраивать. Правильно?

– Правильно, – согласился профессор.

– Что из этого следует? – поинтересовался старик.

– А что следует? – спросил профессор.

– А то, – назидательно произнёс старик, – что, ломая дерево времен, выдуманный вами владелец Машины Времени ведёт себя как неразумный щенок, который разгрыз недоструганного деревянного человечка. Значит, Машина Времени – идеальный инструмент для того, чтобы узнать есть Абсолют или его нет, создан мир чьей-то разумной волей или возник сам собой, случайно. Иными словами, Машина заставит Создателя проявить себя, вмешаться.

– Это слишком просто, – подражая менторскому тону незнакомца, сказал профессор. – А если Он не вмешается? Если вы запустите Машину, будете активно путешествовать, бесшабашно переделывать мир, а Создатель всё равно не проявит себя? Это вовсе не будет означать, что Вселенная появилась сама собой. Конечно, невмешательство косвенно намекает на то, что Абсолюта нет. Но только косвенно. И только намекает. Но с такой же вероятностью можно предположить, что он попросту… спит. Или умер. А представьте, что ваш мальчишка после обеда не вернулся доделывать деревянного человечка, а побежал купаться с друзьями на речку. Он может и вовсе забыть про человечка. И заняться другими вещами. А деревянная фигурка так и останется лежать недоструганной, и гнить себе потихоньку. Разве не может быть, что наша Вселенная заброшена, как этот человечек?

– Разумеется, – согласился незнакомец, – если ничего не произойдет – вопрос остаётся открытым. Но если Он всё же вмешается – вопрос ясен, не так ли? Значит, Он есть!

– Не факт, – не согласился профессор.

– Почему?

– Потому что на воздействие Машины Времени может отреагировать и сверхцивилизация, а не сам Создатель. Значит, и вмешательство не доказывает существование Унивёрсума.

– Интересный поворот, – оценил незнакомец, – но теперь упрощаете вы. Дело в том, что по характеру вмешательства можно определить, с кем имеешь дело.

– Каким образом?

– Вмешательство Создателя должно быть очень мягким и ювелирно точным. Ну, скажем… Перемещение изобретателя в сумасшедший дом. Или полная амнезия. Плюс небольшой пожар дома или на работе, как раз таких микроскопических размеров, чтобы уничтожить расчёты и чертежи. В крайнем случае – непредумышленное убийство, например, в пьяной драке, или нечаянное падение под поезд метро (профессор при этих словах вздрогнул). В любом случае, Машина Времени должна быть уничтожена раз и навсегда, бесповоротно, без какой-либо возможности ее восстановления. Если она исчезнет – значит, Создатель есть.

– Вы в этом уверены? – не без сарказма спросил профессор.

– Представителям сверхцивилизации намного труднее наносить удар такой хирургической точности, – пояснил старик, – у них слишком грубый инструмент. Им так же трудно воздействовать на отдельного человека, как нам пытаться уничтожить конкретного муравья с помощью термоядерной бомбы. Наверное, следует ждать гибели всей цивилизации, а заодно, может быть, и части Галактики. Так что тут как раз всё более-менее ясно. Если изобретатель Машины Времени в доме для душевнобольных или случайно утонул – значит, вмешался Создатель. Если погибла вся цивилизация или хотя бы один континент, значит, гуманоиды. А если нет никакой реакции – это ничего не значит. Правильно?

– Примерно правильно, – не стал возражать профессор. И Роман несколько раз кивнул головой, соглашаясь.

– Но если нашему виртуальному учёному очень интересно, если его сжигает любопытство, если он хочет во что бы то ни стало узнать, есть ли Бог, разве его остановят такие мелочи как гибель цивилизации? Подумаешь, одной больше – одной меньше.

– Скажите… э-э-э-э-э… Господин Мойрагет, – робко спросил Роман, – а бескровных вариантов не существует?

– Почему же? – весело ответил старик. – Я упоминал слабоумие и амнезию, это вполне бескровно. Вы бы что предпочли?

– Да-да, я помню, – суетливо произнёс Роман. – И всё же нет ли средства помягче? Слабоумие – оно уж очень обидное.

– Есть, – просто сказал незнакомец, – Абсолют может прислать своего представителя, чтобы тот просто попросил изобретателя уничтожить Машину. Причём оболочка или, если вам угодно, тело для этого сгодится любое, от дряхлого старца до роскошной блондинки. Только этот вариант вам не подойдёт.

– Почему? – спросили в голос Роман и профессор.

– Как почему? – удивился старик. – Да потому что в этом случае вы не узнаете, есть ли Создатель. Ведь вы обсуждали именно это до моего прихода, не так ли? А старец – он может оказаться сам по себе, а вовсе никаким не посланцем. Слова ведь не действия. Вы будете ждать чудес, чтобы поверить в его мощь, а дождётесь только слов. И то банальных.

– Верно, – согласился Роман. – Скажите, а что лично вы сделали бы на месте изобретателя Машины Времени?

– Я? – озадаченно переспросил старик. – Такой опасный аппарат я бы непременно уничтожил. Пока не уничтожили меня. Или Землю.

С этими словами он поднялся и, приподняв свой нелепый чёрный котелок, церемонно раскланялся.

– А теперь, молодые люди, позвольте мне попрощаться. Дела…

И, повернувшись на каблуках, двинулся по аллее.

– Погодите! – крикнул ему вслед профессор, – Ещё один вопрос…

– Давайте, – благосклонно согласился старик и опёрся на трость, – я весь – внимание.

– Скажите, кто вы? Откуда знаете моё имя? И что значат ваши странные слова – «явился во плоти»? И откуда вы, в конце концов, взялись?

– Обещали один вопрос, а задали целых четыре, – улыбнулся старик. – Ну хорошо, отвечу на все. Я шёл на встречу с одним знакомым… С кем именно, не важно, это к делу не относится. Встречу неожиданно перенесли, и у меня образовалось свободное время, примерно час. Поэтому я вышел из автобуса на две остановки раньше, чтобы прогуляться по парку. Здесь я и увидел вас. Тема спора показалась мне интересной, и я подсел к вам на скамейку, чтобы послушать. Имя ваше, Владислав Сергеевич, мелькнуло в разговоре, я услышал его и запомнил. А «явился во плоти» – моя личная поговорка. Появилась она с тех пор, как соседи по коммуналке начали активно интересоваться моим здоровьем. Мне она кажется забавнее, чем затасканное «не дождётесь». Наконец, кто я такой… Хм… Учёный. Астрофизик. Впрочем, вот, держите визитку, там всё сказано.

Старик жестом фокусника выудил из нагрудного кармана визитную карточку и передал ее профессору.

– Надеюсь, я вполне удовлетворил ваше любопытство? А теперь имею честь откланяться, мне действительно пора.

И он бодрым шагом двинулся по аллее, широко взмахивая тростью. Профессор поднес к глазам визитную карточку. На ней блестел золотой вензель, под которым тиснёной вязью красовалась надпись: «Мойрагет Марк Вениаминович». А ниже, мелким кеглем – «доктор физико-математических наук. ГАИШ МГУ».

– А на визитке – ни телефона, ни электронной почты… – заметил Роман.

Профессор поднял глаза. Старика на аллее уже не было.

– Вы знаете, – тихо сказал Роман, – мне показалось, от него тянет холодом.

И зябко поёжился.

– Да? – едко спросил профессор. – А серой от него не пахло?

– Пахло дорогими духами. И стоматологическим кабинетом.

35. Профессор

Позицию я выбрал просто исключительную. Лавочка скрыта за густыми кустами кизила, снаружи меня можно заметить, разве что если специально искать. А мне виден, как на ладони, перекрёсток и улица Королёва, и безымянный переулок между детским садом и высоким забором местного стадиона, и высокое крыльцо аптеки под красным козырьком. Надо же, я, оказывается, забыл, что крыша козырька тогда была тёмно-красная, и что деревянное крыльцо из трёх ступенек выкрашено яркой охрой. И что ступеньки от множества прошедших по ним ног стёрлись посередине двумя плавными впадинами. Забыл я, что улица Королёва не асфальтирована, а посыпана серым щебнем, от чего за каждой проезжающей машиной тянется длинный шлейф пыли. А тротуар, сколоченный из широких толстых досок, уже тогда старых, треснутых, местами прогнивших, в памяти почему-то отложился. Воздух прозрачен до рези в глазах, и густо пахнет полынью, акацией, крапивой и дорожной пылью – ни с чем не сравнимая смесь ароматов. Всё, всё забыл.

Я посмотрел на часы. Половина десятого. Пора бы уже им появиться. Или нам появиться? Нет, наверное, всё же нам: мне и им. Я посмотрел по сторонам. Никого. Пусто. Ни человека, ни машины, ни даже собаки. Только слышно, что где-то далеко во дворах лениво переругиваются две женщины, и лязгает, погромыхивая ведром, колодезная цепь, и скрипит ворот. Интересно, у кого это колодец остался? Вроде бы на улицах водоразборные колонки давно стоят… Я сорвал одну ягодку кизила, положил ее в рот, покатал языком, пытаясь вспомнить вкус, и тут же выплюнул – ещё не созрела…

Их появление я всё же прозевал. Как ни старался уследить, поймать момент, когда они появятся из-за поворота, а пропустил. Поднял глаза – а они уже идут. По переулку, между двумя заборами – глухого зелёного стадионного и затянутого рабицей низкого, детского сада. Шагают по тротуару шириной в три доски. Вовка с Андрюшкой впереди, Славка с Васькой – сзади. Вовка ступает осторожно, бережно прижимая к животу трёхлитровую банку. Андрюшка ревниво смотрит на него, что-то говорит и время от времени пытается банку забрать, но Вовка отталкивает его локтем и шествует дальше. Они загораживают задних почти полностью, и я не могу определить, кто же несёт вторую банку – Васька или Славка. Хотя какой к чертям Славка! Это же я, я иду. Шести лет от роду. Шагаю вовсю по деревянному тротуару! Вон, макушка мелькает. И сандалии мои видны. Малиновые. Хорошие такие сандалии, заслуженные, драные.

Четвёрка добралась, наконец, до улицы и повернула к аптеке. Нет, не я несу банку, а Васька. Я иду рядом. Чума-а-азый! Лохматый. На коленке ссадина, на локте – царапина. Улыбаюсь во весь рот. Говорю что-то. Эх, не слышно… Я привстал со скамейки, силясь разглядеть получше. Это ж я, честное слово, я! И иду от бабушки. Ведь сейчас и бабушка жива, и дед жив. И ещё не дряхлые они. Сколько им сейчас? Ой, мамочки, так они ж почти ровесники мне! Чем они, интересно, сейчас заняты?

…Аптекарша, кажется, тётя Зина, смеялась так громко, что и мне на улице был прекрасно слышен хохот.

– Со… со… сорок рублей? – выкрикивала она сквозь смех. – За сушеных комаров? За две банки?

Я вспомнил, как колыхалось ее дородное тело, и как я испугался, подумав, что не выдержат колыханий, попадают стеклянные полки с лекарствами, а то и рухнет крохотная аптека целиком, и невольно улыбнулся. И улыбался, долго, глядя, как мы пулей выскакивали на улицу и бежали вниз, в сторону пруда, по тому же переулку, по которому только что бережно несли драгоценные банки.

Ах, как хотелось пойти следом за ними, постучать в знакомое окошко и поговорить с самим собой, с живой бабушкой, просто так, ни о чём, лишь бы услышать ее голос и увидеть глаза. Но я не пошёл. Потому что я бы непременно расчувствовался, наговорил бы глупостей и потом бы клял себя за сентиментальность. И я нажал на кнопку.

* * *

Я притаился за молодой рябиной, рядом с тротуаром, шагах в двадцати от Васькиного дома. Рябина была огорожена побеленным известью штакетником полутораметровой высоты. Впрочем, все деревья на улице огораживали маленькими заборчиками – чтобы стволы не обглодали козы. Жара уже немного спала, выцветший воздух был неподвижен и сух. Слева между домами тихо поблёскивал умиротворённый пруд. На дальней улице хрипло и коротко пропел петух. Лениво гавкнула собака. Набежавший ветерок вяло пошумел листвой рябины и принёс с собой аппетитный запах свежего хлеба из пекарни. Я с наслаждением втянул воздух и посмотрел на часы. Шестнадцать двадцать девять. Пора. Я достал сигарету, закурил и попытался вспомнить, всё ли правильно, не напутал ли я чего. И только начавшаяся шумная возня из-за высокого глухого забора успокоила меня. Ждать пришлось недолго – я не успел даже докурить, как услышал звонкий мальчишеский голос. Свой собственный голос.

– Сегодня мы запускаем первого кадочкинского стратонавта, ему предстоят нелёгкие испытания, но мы верим, что он справится с возложенным на него партией и правительством заданием! Ура, товарищи!

Детские голоса с готовностью закричали что было сил: «Ура!», и я увидел, как над дубовыми воротами показался красный край воздушного шара. «Ур-р-ра!», – снова послышалось из-за забора. Шар поднялся выше и плавно, чуть накренясь, поплыл в сторону пруда. Под ним на верёвке дергался, возмущённо пища, несчастный суслик. Я сделал шаг назад и спрятался за рябиной. Калитка распахнулась и на улицу выскочили Васька, Андрюшка и Славка. Вернее, Васька, Андрюшка и я. С воплями, подпрыгивая (и поднимая кучу пыли), они побежали за шаром до ближайшего переулка и свернули к пруду. Я дошёл до переулка следом за ними. Мальчишки стояли на плотике и молча, замерев, смотрели на удалявшийся шар. Я тоже проследил за ним. Ветер посвежел, и шар прибавил ход. Он миновал Страшный мыс и, круто повернув, полетел на противоположную сторону пруда, к Серебровке. Шар быстро уменьшался в размерах, а спустя несколько минут и вовсе растаял в бледно-голубом небе. Я не стал дожидаться, пока мальчишки пойдут домой, чтобы не столкнуться ними нос к носу и запустил Машину.

* * *

Ну вот, так я и думал, пробка. По лесу не объедешь, придётся толкаться в общей очереди. Километров, пожалуй, восемь-десять, не меньше. Потом будет перекресток со светофором, а после него – чистая дорога. Если, конечно, повезёт. Ну а если не повезёт – значит, придётся ползти как черепаха ещё километров семь, до самого поворота на Крекшино, где тоже есть светофор. Понаставили светофоров, только народ томят. Я вздохнул, опустил стекло и закурил, с тоской глядя на встречные машины. Им-то что, в город сейчас пробок нет, летят по пустому шоссе. Я выстрелил недокуренную сигарету щелчком и включил вентилятор на полную мощность, чтобы Машка не ворчала потом, что машина прокурена. Впереди в очереди автомобилей началось движение. Ага, значит, и мы сейчас тронемся потихоньку. Метров двести, дай бог, проползём и снова встанем. Я закрыл окно и включил передачу. «Шестёрка» впереди моргнула стоп-сигналами и медленно покатилась. За задним сидением, на полке разлёгся огромный, совершенно роскошный чёрный кот. Жарко ему, мается, родимый, язык высунул. Ни разу не видел, чтоб кот язык высовывал как собака…

Я скосил газа на пассажирское кресло рядом со мной – там лежал большой портфель с двумя никелированными замками, а в нём – Машина Времени. Меня так и подмывало включить ее и перенестись в понедельник, чтобы прохватить с ветерком до самой дачи. Но я не полез за заветной коробочкой – в последнее время я стал запускать ее как можно реже. А то, в самом деле, запеленгует кто… Или просто заметит, как машина исчезла. Или появилась. Такое тоже может быть. Заметит – и напишет куда положено. А там… Лучше вообще не перемещаться. Мало ли что…

Ну да, слетал я пару раз в прошлое, не удержался. Так ведь святое дело – на себя в детстве посмотреть. Хотя, честно говоря, не надо было, нет, не надо. Зря. Тем более – втихаря от друзей. Нехорошо. Мне стало стыдно, и я с досадой почесал затылок. Ладно, что сделано, то сделано. Обошлось – и то хорошо. Больше не повторится. Каюсь.

Вереница машин снова встала. Чёрный кот поднялся, выгнул спину, равнодушно скользнул по мне взглядом и улёгся снова. Хвост его нервно подрагивал. Что мне дался этот кот? Вот ещё… Перед глазами маячит. Кого-то он мне напомнил, неприятного кого-то, холодного и жуткого. Ну конечно! Давешнего старика по фамилии Мойрагет. Такой же ленивый и надменный. А ведь и правда – похож… Странный старик, ей-богу, странный. Что он там наплёл? Постулатов напридумывал… Унивёрсум не всесилен… Что ж, вполне возможно. С учётом того, что он играет в игру, правила которой придумал сам. Значит, ограничение всесилия он просто ввёл себе сам, чтобы было интереснее. Ну да, как интересно бежать в мешке, нарочно ограничив свободу движений. Предположим, так и есть. Что ещё? Унивёрсум – математик. Тоже не исключено. А сама математика тогда и есть набор придуманных правил игры, то есть – ограничений. Очень логично… Всё же что-то тут не так. Но что именно не так – понять я никак не мог, мысль ходила кругами, словно издевалась, и упорно не давалась в руки.

Я снова опустил стекло и закурил, пуская дым за окно. Чёрный кот в «шестёрке» нагло упёрся в меня жёлтыми глазами и напряжённо смотрел, совсем не мигая. «Шестёрка» дёрнулась, трогаясь, и кот ударился лбом о заднее стекло. И сразу застеснялся своей неуклюжести и начал облизываться, а потом и вовсе умываться, делая вид, что в неловкое положение он не попадал. Вот ведь – тварь бессловесная, сказать ничего не умеет, а ведь понятно всё, что чувствует. А почему? Наверное потому, что язык жестов и знаков появился намного раньше языка словесного. Я почувствовал, что мысль, которую я никак не мог ухватить, где-то совсем рядом. Так. Так, так, так… Язык жестов. Как он связан с математикой? Или с тем, что Создатель – математик? Хм… Хорошо. Появился давно. Что ещё о нём можно сказать? Очень удобен. Чрезвычайно выразителен. До сих пор мы очень активно используем его в общении. Почему? Потому что словами невозможно передать всё, что чувствуешь, всё, что есть в душе. Слова – они как костыли, только помогают. А самое важное, самое тонкое, самое чувственное мы передаем друг другу выражением глаз или улыбкой, или прикосновением. Я где-то совсем рядом с разгадкой… Язык жестов, язык тела, мимика. Он очень выразительный не только у нас, но и у животных, и понятен нам, людям. А почему? А потому, что слеплены мы из одной и той же глины. По образу и подобию. Значит, этот образ и подобие – он не внешний, не касается рук и ног, он внутренний, эмоциональный! И именно поэтому мне ясно, что кот засмущался. Значит, что? Значит, корни у нас одни с Унивёрсумом? И получается… Получается вот что. Это не Вселенная построена логично и математично с нашей точки зрения; нет. Всё как раз наоборот! Это мы и наша логика развились по логике построения Вселенной! Мы сделаны по законам, которые вытекают из принципов устройства Вселенной, и именно поэтому законы нам кажутся понятными и простыми, как понятны эмоции этого кота. Точно! Вот она, Мысль! Это не Унивёрсум построил мир по нашим математическим законам, это нам привычны и понятны Его законы, мы давно прониклись ими, мы впитали их с молоком матери. Потому что – мы по образу и подобию! И нам понятны правила игры, которые придумал для себя Унивёрсум, и лучше всего эти правила описывает математика! А ее язык больше любого другого языка похож на язык Бога? Хорошо, что Патриарх и Папа Римский меня не слышат…

К чему же старик Мойрагет пытался поставить всё с ног на голову? Разве что он сам заблуждается…

А про Машину Времени он что наговорил? Мол, она может искорежить готовое дерево вселенных, разрушить незыблемое. Глупости! Это для нас ветви неизменны, это мы гадаем, к каким последствиям может привести наше решение, это наше Прошлое и Будущее невозможно изменить. Абсолюту гадать ни к чему и беспокоиться о дереве вселенных незачем, он и так всё знает, ведь он находится во всех временах сразу! Он наверняка может и отсекать целые ветви, если захочет, или сотворять новые. Значит, никак не может быть Абсолюту опасна Машина Времени. Впрочем, если их будет, скажем, миллион штук, и миллион путешественников начнут по своей прихоти вмешиваться в прошлое… Скажем, придёт кому-нибудь в голову подвезти сотню пулеметов в Бородино? Или пару вертолетов в Ватерлоо? Причём с обеих сторон, и Наполеону, и Кутузову, и Веллингтону. Что тогда? Тогда – хаос. Если так, Абсолют не должен допустить появления Машины. А способ для этого один – закрыть для людей часть знаний. Хм… Может, так и есть.

Что-то ещё было важное в разговоре… А! Что изменение истории будет происходить от самого лишь факта появления посланца в Прошлом. С этим трудно не согласиться. Однако если вспомнить о склейке вселенных, всё не так страшно. Если факт путешествия не приведет к изменениям, новая ветвь склеится с той, в которой жил путешественник. Кроме того, изменений могло и не быть. Совсем. Взять, к примеру, ту же банку комаров. Когда я мальчишкой нёс ее в аптеку, сидел за кустами кизила мужик, то есть я взрослый, или нет? Ведь я этого не знаю! Я просто не смотрел в ту сторону и не мог увидеть себя взрослого. Мог я там быть? Вполне. А если в моем детстве я взрослый не сидел на лавке – что изменилось в мире с моим появлением? Да ничего. Значит, даже если вселенные расщепились, они неизбежно склеятся. Стало быть, опасность путешествий старик сильно преувеличил.