Текст книги "Все расследования Шерлока Холмса"

– Но ваш вид, Холмс… Ваше ужасное лицо…

– Три дня совершенного поста никому не прибавят красоты, Ватсон. А больше там нет ничего такого, чего нельзя было бы излечить при помощи губки. Немного вазелина на лоб, чуть-чуть белладонны в глаза, румян на щеки и пчелиного воска на губы, и больной готов в лучшем виде. Одно время я собирался даже написать монографию о симуляции различных болезней. Неожиданные разговоры о мелких монетах, устрицах или переходы на любые другие совершенно посторонние темы производят надлежащее впечатление бреда.

– Но почему вы не подпускали меня к себе, если на самом деле не было никакой угрозы заражения?

– И вы еще спрашиваете, дорогой Ватсон? Неужели вы подозреваете, что я настолько не уважаю ваши медицинские таланты? Разве мог я рассчитывать на то, что вы поверите, будто перед вами действительно лежит умирающий, если у него, даже несмотря на слабость, обычные пульс и температура? Пока вы находились от меня в четырех ярдах, я еще мог провести вас. Если бы вы меня раскусили, кто заманил бы Смита в мою ловушку? Нет, Ватсон, я бы на вашем месте не прикасался к этой коробочке. Если посмотрите на нее сбоку, увидите, где выступает острая и ядовитая, как змеиный зуб, пружина, выстреливающаяся при открытии. Я почти уверен, что несчастный Сэведж, смерть которого понадобилась этому чудовищу для получения наследства, был убит каким-нибудь подобным устройством. Но, вы же знаете, я получаю самую разнообразную корреспонденцию, поэтому с особым вниманием отношусь к любым посылкам, которые приходят на мое имя. Мне, конечно, сразу пришло в голову, что, сделав вид, будто его план сработал, я смогу вырвать у него признание. Мне кажется, что свою роль я сыграл не хуже истинного артиста. Спасибо, Ватсон, помогите, пожалуйста, надеть пальто. Когда закончим в участке, я думаю, вы не откажетесь со мной зайти перекусить к Симпсону? Что-нибудь питательное нам сейчас не помешает.

Дело VIII
Его прощальный поклон

Девять часов вечера, второй день августа… Самого страшного августа за всю историю человечества. Казалось, что проклятие Всевышнего уже опустилось на выродившийся мир, поскольку в неподвижном раскаленном воздухе стояла мертвая тишина, пронизанная ожиданием чего-то неизвестного и жуткого. Солнце давно село, но на западе над самым горизонтом еще виднелся последний кроваво-красный отсвет, напоминающий разверстую рану. Вверху ярко блестели звезды, а внизу, в заливе, покачивались огни кораблей. У каменной ограды на садовой дорожке стояли два немца, весьма примечательные личности, за их спинами темнело широкое невысокое здание с множеством фронтонов. Они смотрели на длинную линию берега, расстилавшуюся у подножия огромного мелового утеса, на котором подобно странствующему орлу четыре года назад поселился фон Борк. Двое мужчин стояли близко друг к другу и разговаривали тихими голосами. Снизу два светящихся кончика их сигар могли показаться горящими глазами какого-то адского чудовища, всматривающегося в темную даль.

Удивительным человеком был этот фон Борк – человеком, с которым не мог сравниться ни один из преданных кайзеру агентов. Благодаря его разнообразным талантам именно он был избран для выполнения «английской миссии», самой важной из всех миссий. Во всем мире всего шесть человек были осведомлены о его задании, и с тех пор, как он приступил к делу, таланты его стали привлекать к себе их внимание все больше и больше. Одним из этих шести и был его нынешний собеседник, барон фон Херлинг, первый секретарь немецкой дипломатической миссии в Великобритании. Это его огромный «бенц» в сто лошадиных сил перегородил проселочную дорожку, словно в нетерпении дожидаясь того мига, когда сможет умчать своего хозяина обратно в Лондон.

– Судя по тому, что мне известно о происходящем, уже через неделю вы сможете вернуться в Берлин, – говорил секретарь. – Я думаю, дорогой мой фон Борк, вы будете удивлены приемом, который вас там ожидает. Мне случайно стало известно, что думают о вашей деятельности в этой стране на самом верху.

Секретарь был мужчиной огромного роста, мощный, широкий в плечах, но разговаривал он всегда спокойным, внушающим уважение голосом, что было самым полезным качеством для его политической карьеры.

Фон Борк рассмеялся.

– Запудрить им мозги не так уж сложно, – заметил он. – Более доверчивых и простодушных людей представить себе трудно.

– Не знаю, – задумчиво протянул его собеседник. – Они как будто окружены невидимой стеной, и с этим нельзя не считаться. Эта показная простота стала ловушкой для многих. Сначала они кажутся мягкими и уступчивыми, но неожиданно ты натыкаешься на нечто непробиваемое и понимаешь, что уперся в эту стену и дальше тебе не пробиться. Приходится мириться. Например, у них есть свои обычаи и условности, с которыми просто необходимо считаться.

– Вы имеете в виду «хороший тон» и тому подобное? – страдальчески вздохнул фон Борк.

– Я имею в виду пресловутые британские манеры во всех их странных проявлениях. Могу вам для примера рассказать об одной из самых грубых своих ошибок… С вами я могу позволить себе говорить о своих ошибках, поскольку вы слишком хорошо знаете мою работу и мои успехи. Это было, когда я в первый раз сюда приехал. Меня пригласили на прием в загородный дом одного из членов кабинета министров. Разговоры там велись крайне неосторожные.

Фон Борк кивнул.

– Я бывал там, – сухо сказал он.

– Совершенно верно. Так вот, я, разумеется, сразу же послал в Берлин отчет о своих наблюдениях. К несчастью, наш добрый канцлер несколько простоват для дел подобного рода, он позволил себе высказывание, из которого стало ясно, что ему известно, о чем там говорилось. Разумеется, я тут же попал под подозрение. Вы даже не представляете, какой вред это принесло мне. И тогда наши британские хозяева уже не казались такими мягкими, уверяю вас. Два года у меня ушло на то, чтобы изменить ситуацию. А вот вы, в роли эдакого спортсмена…

– Нет, нет, не называйте это ролью. Роль – это нечто неестественное, а я занимаюсь этим для души. Я очень люблю спорт.

– Что ж, тем лучше для вашей работы. Вы участвуете с ними в регатах, охотитесь вместе с ними, играете в поло, не пропускаете никаких соревнований, ваша четверка даже занимает призовое место в «Олимпии». Я слышал, что вы даже боксируете с молодыми английскими офицерами. И что в итоге? Никто не воспринимает вас здесь серьезно. Вы всего лишь «отличный спортсмен», «для немца неплохой парень», любитель выпивок, ночных клубов, праздных шатаний по городу, беспечный молодой человек. И все это время ваш тихий сельский домик являлся местом, откуда на Англию свалилась добрая половина бед, а обожающий спорт сквайр – самым ловким разведчиком в Европе. Гениально, мой дорогой фон Борк! Гениально!

– Вы мне льстите, барон. Хотя, не спорю, четыре года, которые я провел в этой стране, не прошли даром. Я никогда не показывал вам свое небольшое досье? Может, зайдете на минутку?

Кабинет выходил прямо на террасу. Фон Борк толкнул дверь, вошел внутрь и щелкнул электрическим выключателем. Потом, пропустив тяжелую фигуру секретаря, закрыл за ним дверь и тщательно зашторил окно с решетками. Лишь после того, как все меры предосторожности были соблюдены и перепроверены, он повернул загорелое ястребиное лицо к гостю.

– Некоторые мои бумаги уже отправлены, – сказал он. – Моя жена с прислугой уехала вчера во Флиссинген, они взяли с собой наименее важные бумаги. Для остальных, разумеется, потребуется защита посольства.

– Ваше имя уже значится в дипломатических списках, так что проблем с багажом у вас не будет. Конечно же, возможно, нам и не придется уезжать. Англия может отвернуться от Франции. Мы не сомневаемся, что они не связаны договором.

– А что с Бельгией?

– С Бельгией та же ситуация.

Фон Борк покачал головой.

– Не понимаю, как это возможно. Договор наверняка должен существовать. Это же унизительно для страны.

– Для страны это означает, что она пока не будет втянута в войну.

– Но как же честь?

– Дорогой мой сэр, мы живем в прагматичное время. Честь – понятие средневековое. К тому же Англия еще не готова. Это невообразимо, но даже наш специальный военный налог в пятьдесят миллионов, который говорит о наших намерениях так же открыто, как если бы мы напечатали о них на первой странице «Таймс», и то не заставил этих людей проснуться. Люди задают вопросы, и я должен найти ответы. К тому же люди раздражены и мне приходится их успокаивать. Но я могу уверить вас, что касается дел первостепенной важности (хранение военного имущества, подготовка к атакам подводных лодок, изготовление взрывчатых веществ) – здесь ничего не готово. Как в таких условиях Англия может ввязаться в войну, тем более что мы заварили здесь такую адскую кашу из всяких ирландцев-повстанцев, движения этих бьющих окна фурий[194]194
  Речь идет о движении суфражисток.


[Закрыть] и еще черт знает чего, чтобы ее больше занимали внутренние дела, чем внешняя политика?

– Но она должна думать и о своем будущем.

– Ну, это совсем другое дело. Я надеюсь, что насчет будущего Англии у нас имеются свои, очень определенные планы, так что ваша информация будет иметь огромное значение для нас. Для мистера Джона Булля вопрос стоит так: либо сегодня, либо завтра. Если он решит начать сегодня, мы готовы к этому полностью. Если повременит до завтра, мы подготовимся еще лучше. Лично я думаю, что им все-таки хватит ума воевать не в одиночку, а заручиться поддержкой союзников, хотя, конечно же, это их дело. На этой неделе судьба Англии будет решена. Но вы говорили о своем досье… – Секретарь опустился в кресло и степенно задымил сигарой; на его большой лысой голове отразился свет электрической лампы.

Стены просторной комнаты, в которой они находились, были оббиты дубовыми панелями и заставлены книжными шкафами, дальний угол скрывала плотная гардина. Когда ее отдернули, оказалось, что за ней стоит большой, окованный медью сейф. Фон Борк снял со своей цепочки для часов небольшой ключ и после долгих манипуляций с замком распахнул тяжелую дверцу.

– Взгляните! – сказал он и отошел в сторонку, сделав приглашающий жест.

Яркий свет озарил железное чрево сейфа. Секретарь посольства с жадным любопытством посмотрел на ряды забитых длинных ящиков. На каждом ящике имелась табличка, и его взгляд, скользя по ним, натыкался на такие названия, как «Броды», «Портовая защита», «Аэропланы», «Ирландия», «Египет», «Портсмутские укрепления», «Английский канал», «Розайт». Каждый ящик был до отказа забит бумагами, чертежами, картами.

– Потрясающе! – Секретарь отложил сигару и негромко похлопал жирными ладонями.

– И все это было собрано за четыре года, барон. Неплохо для простого деревенского сквайра, любителя выпивки и лошадей, а? В моей коллекции пока не хватает жемчужины, но скоро и она займет приготовленное ей место, – указал он на ящик с табличкой «Военно-морская сигнализация».

– Но у вас там и так солидное досье.

– Устаревшие, никому не нужные бумажки. В морском министерстве что-то заподозрили и сменили все коды. Это был удар, барон… самый тяжелый удар за всю кампанию. Но благодаря моей чековой книжке и доброму Олтемонту все будет готово уже сегодня вечером.

Барон посмотрел на часы и с досадой вздохнул.

– Что ж, мне пора. Можете себе представить, какая суматоха сейчас в Карлтон-Террас. Все мы обязаны быть на своих местах. Я надеялся, что смогу сообщить о ваших великих успехах. Олтемонт указал время?

Фон Борк протянул ему телеграмму.

«Сегодня вечером буду обязательно. Везу новые запальные свечи.

Олтемонт»

– Свечи, значит.

– Понимаете, он выдает себя за автомеханика, ведь у меня здесь полный гараж. В нашей переписке все, о чем может идти речь, проходит под названием какой-нибудь запчасти. Радиатор – это линкор, масляный насос – крейсер и так далее. Запальные свечи – это сигнализация.

– Отправлено из Портсмута в полдень, – заметил барон, осматривая телеграмму. – Кстати, сколько вы ему платите?

– За эту работу он получил пятьсот фунтов. Ну и, разумеется, у него есть ставка.

– Совсем неплохо. Эти предатели полезные люди, но у меня и они, и их грязный заработок вызывают отвращение.

– К Олтемонту я ничего подобного не испытываю. Он отличный работник. Если я и плачу ему много, он, по крайней мере, исправно «доставляет товар», если использовать его выражение. К тому же он не предатель. Уверяю вас, любой наш самый пангермански настроенный юнкер – сосунок по сравнению с американцем ирландского происхождения, если говорить о нелюбви к Англии.

– Так он американец ирландского происхождения?

– Да, если бы вы услышали, как он разговаривает, вы бы не спрашивали. Поверьте, я сам его иногда с трудом понимаю. Похоже, он объявил войну не только английскому королю, но и английскому языку. Может быть, задержитесь? Он с минуты на минуту должен быть здесь.

– Нет. Прошу меня извинить, но я и так уже опаздываю. Завтра ждем вас с самого утра, и, если вам удастся передать бумаги с военно-морской сигнализацией через маленькую дверцу у колонны герцога Йоркского, можете считать, что ваша миссия в Англии закончилась полным триумфом. Что это? Токайское? – Он указал на покрытую пылью тщательно закупоренную бутылку, стоявшую рядом с двумя высокими бокалами на подносе.

– Позвольте предложить на дорожку?

– Нет, спасибо. Но у вас тут, похоже, пирушка намечается.

– Олтемонт – ценитель хороших вин, в мое токайское он просто влюбился. Парень он чувствительный, обидчивый, так что я стараюсь его приручать всякими приятными мелочами. С ним не так-то просто, уверяю вас.

Они снова вышли на террасу и прошли к ее дальнему концу. Личный шофер барона, увидев хозяина, завел двигатель, и огромная машина задрожала, загудела.

– Это, надо полагать, огни Хариджа, – сказал секретарь, надевая пыльник. – Какой безмятежный вид. Через неделю здесь могут загореться совсем другие огни, и английское побережье уже не будет казаться таким тихим и спокойным! Да и небо потеряет свой мирный вид, если все, что обещает нам Цеппелин, окажется правдой. Между прочим, кто это?

Во всем доме фон Борка светилось только одно окно. В нем было видно зажженную лампу, рядом с которой сидела за столом милая румяная старушка в деревенском чепце. Она что-то вязала, время от времени поглаживая большого черного кота, который уютно устроился на табурете рядом с ней.

– Это Марта, единственная служанка, которую я оставил.

Секретарь улыбнулся.

– Живое воплощение Британии, – сказал он. – Полная отстраненность, сонное спокойствие. Что ж, au revoir, фон Борк.

Махнув на прощанье рукой, он сел в машину, и через секунду два золотых конуса света уже мчались сквозь ночную тьму. В роскошном салоне лимузина секретарь удобно откинулся на мягкую спинку сиденья. Его настолько поглотили мысли о надвигающейся трагедии, грозившей поглотить всю Европу, что он и не заметил, как его машина, разворачиваясь на одной из деревенских улочек, едва не столкнулась с маленьким «Фордом», двигавшимся в противоположном направлении.

Когда свет фар скрылся вдали, фон Борк развернулся и медленно пошел в свой кабинет. По дороге он заметил, что его старая экономка погасила лампу и отправилась спать. Погрузившийся во тьму и тишину дом показался ему вдруг каким-то чужим. Ведь у него была большая семья и множество слуг. И все же он был рад, что все они уже находятся далеко отсюда в безопасном месте и что теперь весь дом принадлежит только ему, если не считать кухни, которая оставалась в полном распоряжении служанки. Сегодня ему еще предстоит потрудиться. Нужно было навести в кабинете порядок, и фон Борк приступил к этому незамедлительно и энергично. Вскоре его мужественное напряженное лицо уже горело почти так же ярко, как пылающие в камине бумаги. Рядом с письменным столом стоял кожаный чемодан, в него он аккуратно, соблюдая порядок, начал перекладывать драгоценное содержимое сейфа. Однако, едва он приступил к этому занятию, как его чуткие уши уловили звук приближающейся машины. Довольно хмыкнув, он тотчас затянул ремень на чемодане, захлопнул и закрыл на ключ дверцу сейфа и поспешил на террасу. Он успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как у его калитки остановилась небольшая машина. Из нее выпрыгнул пассажир и живой походкой направился к нему. Шофер, плотного телосложения немолодой мужчина с седоватыми усами, поудобнее устроился на своем месте, словно готовясь к долгому ожиданию.

– Ну что? – взволнованно спросил фон Борк, устремившись навстречу гостю.

В ответ человек торжествующе помахал над головой пакетом, завернутым в коричневую бумагу.

– Сегодня можете меня поздравить, мистер, – выкрикнул он. – Наконец-то я с добычей.

– Сигнализация?

– Все, как и указано в телеграмме. Все, что у них есть: семафорная сигнализация, световые коды, Маркони… Копии, разумеется, не оригиналы. Это было бы слишком опасно. Но товар первосортный, уж можете поверить. – Он фамильярно хлопнул по плечу немца, отчего тот удивленно вздрогнул.

– Заходите, – сказал он. – Кроме меня, в доме никого, я ждал только вас. Разумеется, копии даже лучше, чем оригиналы. Если бы они обнаружили пропажу оригиналов, то мигом сменили бы всю систему. По-вашему, все прошло тихо, бояться нечего?

Американец вошел в кабинет и уселся в кресло, вытянув длинные ноги. Это был высокий сухопарый мужчина лет шестидесяти с четко очерченным лицом и козлиной бородкой, которая придавала ему сходство с карикатурным изображением дядюшки Сэма. В углу рта у него торчала потухшая, выкуренная наполовину сигара. Обосновавшись в кресле, он зажег спичку и снова раскурил ее.

– Собираетесь делать ноги? – поинтересовался он, обведя комнату взглядом. – Боже правый, мистер! – воскликнул он, заметив закрытый сейф, который теперь не был прикрыт гардиной. – Только не говорите мне, что вы храните в нем свои бумаги!

– А почему бы и нет?

– Что, в этом ящике? И кто-то еще считает вас хорошим шпионом! Любой американский медвежатник его консервным ножом вскроет. Да если бы я знал, что все, что передавал вам, будет храниться вот так, бери не хочу, я бы вам ни единой бумажки не принес.

– Этот сейф не по зубам ни одному грабителю, – ответил фон Борк. – Металл не поддается никакому инструменту.

– Ха, а замок?

– Это замок с двойной комбинацией. Знаете, что это такое?

– Просветите меня, – сказал американец.

– Чтобы открыть такой замок, нужно знать набор цифр и определенное слово. – Он встал, подошел к сейфу и показал на двойной диск вокруг замочной скважины. – Внешний диск для букв, внутренний для цифр.

– Хм, неплохо.

– Как видите, он не так прост, как вы подумали. Мне его сделали четыре года назад, и, как вы думаете, какое слово и набор цифр я выбрал для кода?

– Откуда мне знать?

– Слово это «август», а набор цифр «1914». Ну как?

На лице американца отразилось удивление и восхищение.

– Надо же! Как вы точно угадали!

– Да, кое-кто уже тогда мог предсказать, когда все начнется. Так и вышло. Однако завтра утром я закрываю лавочку.

– Но я думаю, что тогда вы и меня должны пристроить. Я не собираюсь оставаться в этой чертовой стране один. Через неделю, а глядишь, и того меньше, Джон Булль встанет на задние лапы и выпустит когти. Я бы предпочел следить за ним со стороны.

– Но вы же американский подданный!

– Ну и что? Джек Джеймс тоже был американским подданным, и ничего, теперь мотает срок в Портленде. То, что ты американский подданный, не играет никакой роли для английского фараона. У него на все один ответ: «Это Британия, и здесь действуют британские законы». Кстати, о Джеке Джеймсе, мистер, сдается мне, вы не очень-то печетесь о своих людях.

– Что вы хотите этим сказать? – насторожился фон Борк.

– Ну, он же на вас работал, разве нет? Вы должны следить, чтобы вашим людям спокойно жилось. А им, как видите, живется совсем не весело. Вы хоть кому-нибудь из них помогли? Этот Джеймс…

– Джеймс сам виноват. Вы и сами это прекрасно знаете. Для подобной работы он был слишком упрям.

– Джеймс – тупой осел… Тут я с вами согласен. А Холлис?

– Этот человек сумасшедший.

– Ну да, под конец он немного тронулся. Но с утра до ночи играть на публику, когда вокруг крутятся сотни людей, готовых в любую минуту натравить на тебя ищеек… Тут, знаете ли, любой тронется. Но Штейнер…

Фон Борк вздрогнул, его румяное лицо немного побледнело.

– Что со Штейнером?

– Его взяли! Только и всего. Вчера вечером они обыскали его склад, и теперь и он сам, и все его бумаги в Портсмутской тюрьме. Вы укатите за границу, а ему, бедняге, придется отдуваться за все. И ему еще повезет, если жив останется. Поэтому-то я и хочу убраться с этого острова вместе с вами.

Фон Борк был сильным, выдержанным человеком, но было видно, что новость эта его потрясла.

– Как им удалось выйти на Штейнера? – пробормотал он. – Какой удар!

– Нет, это еще не удар! Удар будет, когда они выйдут на меня. А я-то знаю, что они уже и ко мне подбираются.

– Не может быть!

– Может, может. Хозяйку дома, где я живу, уже обо мне расспрашивали. Когда я об этом узнал, я понял, что пора двигать отсюда. Только знаете, что меня интересует, мистер? Откуда фараоны все это узнают? Штейнер уже пятый, кого сцапали с тех пор, как я с вами связался, и я догадываюсь, кто станет шестым, если я останусь здесь. Вы можете это объяснить? Вам не стыдно, что ваши люди вот так уходят один за одним?

Фон Борк побагровел.

– Что за наглость? Как вы смеете так разговаривать!

– Если бы я не был наглым, я бы на вас не работал. Но я прямо вам скажу то, что у меня на уме. Я слышал, что у вас, немцев, заведено, что, когда человек отработал свое, с ним не церемонятся.

Фон Борк вскочил.

– Вы что, хотите сказать, что я сдаю своих же агентов?

– Я этого не утверждаю, но где-то есть стукач, кто-то нечестно играет, это уж как пить дать. Вам бы не мешало с этим разобраться. В любом случае я отсюда даю деру. Поеду в Голландию, и чем раньше, тем лучше.

Фон Борк уже справился с гневом.

– Мы слишком долго были союзниками, чтобы ссориться сейчас, в минуту успеха, – сказал он. – Вы отлично потрудились, не испугались риска, и я этого не забуду. Поезжайте в Голландию, в Роттердаме возьмете билет до Нью-Йорка. Через неделю все остальные линии уже не будут безопасны. Давайте бумаги, я положу их к остальным.

Американец держал небольшой пакет в руках, но отдавать его не спешил.

– А подмазать? – сказал он.

– Что?

– Куплево. Расчет. Пятьсот фунтов. Наводчик мой оказался не таким уж сговорчивым, мне пришлось накинуть ему сотню долларов, иначе ничего бы у нас с вами не выгорело. «Все отменяется!» – сказал он мне, и я понял, что он не шутит, но эта лишняя сотня свое сделала. Мне все это дело от начала до конца стоило двести фунтов, так что я не отдам бумажки, пока не получу свои кровные.

Фон Борк укоризненно улыбнулся.

– Похоже, вы не очень высокого мнения о моей чести, – сказал он. – Не хотите отдавать бумаги, пока не получите свои деньги.

– Это деловой разговор, мистер.

– Ну хорошо, пусть будет по-вашему. – Он сел за стол, подписал и вырвал чек, однако отдавать его своему агенту не стал. – Раз уж мы с вами перешли на такой уровень общения, мистер Олтемонт, – сказал он, – я не вижу причин, по которым я должен доверять вам больше, чем вы доверяете мне. Вы меня понимаете? – добавил он, взглянув на американца через плечо. – Чек на столе. Я имею право взглянуть на содержимое пакета, прежде чем вы заберете деньги.

Американец передал пакет, не произнеся ни слова. Фон Борк развязал бечевку и снял два слоя упаковочной бумаги. Секунду он удивленно смотрел на небольшую книжку, которая оказалась у него в руках. На синей обложке золотыми тиснеными буквами было написано: «Пособие пчеловода». Всего лишь один миг мастер шпионажа рассматривал странную книгу. В следующее мгновение на его затылок опустилась стальная ладонь, а к вытянувшемуся лицу была прижата пропитанная хлороформом губка.

– Еще бокал, Ватсон? – спросил мистер Шерлок Холмс, протягивая бутылку императорского токайского.

Плотный, коренастый шофер, сидевший теперь за столом, с готовностью подставил бокал.

– Отличное вино, Холмс.

– Превосходное, Ватсон. Наш лежащий на диване друг уверял меня, что эта бутылка из личного винного погреба Франца-Иосифа в Шенбруннском дворце. Вы не могли бы открыть окно? Испарения хлороформа не улучшают вкусовых ощущений.

Сейф был открыт. Холмс стоял перед ним, доставая из ящиков бумаги, бегло просматривал их и аккуратно укладывал в чемодан фон Борка. Сам немец лежал на диване и спал, дыша тяжело и хрипло. Руки и ноги его были связаны ремнями.

– Можно не торопиться, Ватсон. Нам никто не помешает. Будьте добры, позвоните, в доме никого нет, кроме милейшей Марты, которая великолепно справилась со своей ролью. Я устроил ее в этот дом, как только занялся этим делом. Марта, могу вас обрадовать, все прошло как нельзя лучше.

Симпатичная старушка, появившаяся в дверях, с улыбкой кивнула Холмсу, но на фигуру, лежащую на диване, посмотрела с некоторой тревогой.

– Все в порядке, Марта. Он не пострадал.

– Рада слышать это, мистер Холмс. По-своему, он был хорошим хозяином. Хотел вчера отправить меня вместе со своей женой в Германию, но это ведь вряд ли входило в ваши планы, не так ли, сэр?

– Вы совершенно правы, Марта. Пока вы находились в этом доме, я чувствовал себя спокойно. Сегодня нам пришлось дожидаться вашего сигнала.

– Это из-за секретаря, сэр.

– Я знаю. Мы встретили его машину.

– Я уж думала, он никогда не уедет. Но в ваши планы ведь не входило застать его здесь.

– Вы правы. Ничего страшного. Просто нам пришлось лишних полчаса дожидаться, пока я не увидел, что свет в вашей комнате погас, и понял, что путь открыт. Отчет, Марта, можете отправить мне завтра в Лондон, в «Кларидж».

– Хорошо, сэр.

– Думаю, у вас все готово к отъезду?

– Да, сэр. Сегодня он отправил семь писем. Адреса я переписала, как всегда.

– Прекрасно, Марта. Взгляну на них завтра. Спокойной ночи. Все эти бумаги, – продолжил он, когда старушка удалилась, – не так уж важны, поскольку информация, которая в них содержится, уже наверняка давно передана в немецкое правительство. Сами оригиналы вывозить из страны было довольно опасно.

– Выходит, они бесполезны.

– Я бы так не говорил, Ватсон. По крайней мере, мы теперь будем знать, что им известно, а что нет. Добрая половина этих бумаг попала сюда через мои руки и, разумеется, информация, которая содержится в них, не самая достоверная. О, если бы я увидел, как какой-нибудь немецкий крейсер входит в пролив Ту-Солент по тем минным картам, которые предоставил я, это скрасило бы мою старость. Но вы, Ватсон… – Он отошел от сейфа и положил руку на плечо своему старому другу. – Я еще даже не успел рассмотреть вас. Вы за эти годы почти не изменились. Все тот же жизнерадостный мальчишка.

– Я словно помолодел на двадцать лет, Холмс. Редко я чувствовал себя таким счастливым, как тогда, когда получил телеграмму, в которой вы просили встретить вас в Харидже на машине. Но вы, Холмс… вы почти не изменились… только эта ужасная бородка.

– Ради своей страны пришлось пойти на некоторые жертвы, Ватсон, – сказал Холмс, подергав себя за пучок волос на подбородке. – Завтра же это станет ужасным воспоминанием. Побрившись и привнеся в свою внешность еще кое-какие изменения, завтра я вновь предстану в «Кларидже» в том самом виде, в каком был до того, как мне подвернулась эта работенка… Прошу прощения, Ватсон, я совершенно разучился разговаривать по-английски. До того, как мне пришлось исполнять роль американца.

– Но вы же отошли от дел, Холмс.

– Совершенно верно, Ватсон. И вот плод моих трудов на досуге, magnum opus моих последних лет! – Он взял со стола книгу и прочитал полное название: «Пособие пчеловода, включающее некоторые наблюдения над отделением пчелиной матки». Я это совершил один. Это плод ночных раздумий и дней, проведенных в трудах, когда я следил за этими маленькими трудолюбивыми созданиями так же внимательно, как когда-то наблюдал за преступным миром Лондона.

– Но что заставило вас снова взяться за работу?

– Я и сам часто об этом думал. Одному министру иностранных дел я бы еще мог противостоять, но когда мой скромный дом посетил еще и премьер… Дело в том, Ватсон, что этот джентльмен, который спит сейчас на диване, оказался слишком хорош для нашего брата англичанина. Он был на голову выше остальных. Агентов раскрывали, даже арестовывали, но неприятности продолжались, и никто не понимал, почему это происходит. Стало очевидно, что существует мощный, хорошо законспирированный мозговой центр. Было жизненно важно обнаружить его. Меня очень настойчиво попросили заняться этим делом. На эту работу у меня ушло два года, Ватсон, но они были не лишены приятности. Если я скажу вам, что начал свое паломничество в Чикаго, прошел курс обучения в тайном ирландском обществе в Буффало, доставил массу хлопот полиции в Скибберине и в конце концов попался на глаза одному из второстепенных агентов фон Борка, который и порекомендовал меня своему хозяину, вы поймете, насколько сложной была эта работа. С тех пор мне удалось завоевать его доверие, даже несмотря на то, что большинство его планов провалилось и пять его лучших агентов оказались в тюрьме. Я наблюдал за их ростом, Ватсон, и, когда они созревали, срывал. Надеюсь, сэр, вы себя хорошо чувствуете?

Последнее замечание было адресовано самому фон Борку, который несколько минут назад тяжело задышал, заморгал, пришел в себя и теперь лежал, внимательно прислушиваясь к рассказу Холмса. Тут лицо его исказилось от ярости, и он разразился потоком немецких ругательств. Пока его пленник сыпал проклятиями, Холмс продолжил осмотр документов.

– Немецкий хоть и неблагозвучен, но мне он кажется самым выразительным из всех языков, – заметил он, когда фон Борк замолчал, чтобы перевести дух. – Так-так, а это что? – заинтересованно воскликнул он, всматриваясь в уголок копии какого-то чертежа. – Это добавит еще одну птичку в клетку. Не думал я, что казначей окажется таким мерзавцем, хоть и давно присматриваюсь к нему. Мистер фон Борк, вам за многое придется ответить.

Пленник с трудом приподнялся на диване и теперь буравил перехитрившего его человека взглядом, в котором странно сочетались ненависть и восхищение.

– Я с вами еще поквитаюсь, Олтемонт, – произнес он ровным, уверенным голосом. – Даже если у меня уйдет на это вся жизнь, я все равно поквитаюсь с вами!

– Старая песня, – спокойно ответил Холмс. – Сколько раз мне приходилось слышать ее в былые дни! Это были любимые слова незабвенной памяти покойного профессора Мориарти. То же пел и полковник Себастьян Моран. И все же я жив, здоров и развожу пчел в Суссексе.