Текст книги "Все расследования Шерлока Холмса"

– Ищете пистолет, мистер Холмс?

– Нет, пузырек с нюхательной солью.

– А вы смешной, мистер Холмс.

– Если я займусь вами, Стив, вам будет не до смеха. Утром я вас об этом уже предупреждал.

– Мистер Холмс, я тут обмозговал, что вы говорили, и подумал: не хочу я больше разговоров о том деле… Ну, про мистера Перкинса я говорю. В общем, я готов помочь вам, мистер Холмс.

– Хорошо. Так на кого вы сейчас работаете?

– Господом нашим Создателем клянусь, мистер Холмс, я вам правду говорил. Я не знаю. Мне указания дает Барни, а с кем он знается, я понятия не имею.

– Ладно, только учтите, Стив, что леди, которая живет в этом доме, и все, что находится за этими стенами, – под моей защитой. Запомните это хорошенько.

– Да, мистер Холмс. Конечно, запомню.

– Больше всего он боится за свою шкуру, Ватсон, – заметил Холмс, когда мы продолжили путь. – Не думаю, что он стал бы скрывать имя хозяина, если бы знал его. Хорошо, что я кое-что знаю о банде Спенсера Джона и что Стив как раз в ней состоит. Думаю, это дело как раз по части Лангдейла Пайка, так что отправлюсь-ка я прямо к нему. Надеюсь, встреча с ним прояснит ситуацию.

В тот день я больше не видел Холмса, но четко представлял, чем он мог заниматься, поскольку Лангдейл Пайк был его живым справочником, к которому мой друг обращался, если ему требовалось узнать подробности какого-нибудь светского скандала. Это странное вялое существо проводило все свое время в эркере одного из клубов на Сент-Джеймс-стрит и служило своеобразным приемником и одновременно передатчиком всех столичных слухов. Говорили, он имеет доход, исчисляющийся четырехзначными цифрами, еженедельно снабжая статейками на соответствующие темы бульварную прессу. Если где-нибудь в мутных глубинах лондонского света случалось какое-то завихрение или волнение, это тут же с автоматической точностью регистрировалось на поверхности сим живым прибором. Холмс часто снабжал его свежими сведениями, за что при необходимости получал от него помощь.

Когда на следующий день рано утром я встретился с моим другом, по его приподнятому настроению понял, что все хорошо, однако нас ожидал очень неприятный сюрприз. Пришел он в форме следующей телеграммы:

«Пожалуйста, приезжайте немедленно. Ночью ограблен дом клиентки. Полиция уже на месте. Сатро».

Холмс удивленно присвистнул.

– Похоже, наступает развязка, и быстрее, чем я предполагал. Тут чувствуется мощная движущая сила, Ватсон, и после того, что я узнал, меня это не удивляет. Сатро – это ее адвокат, разумеется, но, боюсь, я допустил ошибку, не оставив вас дежурить у нее. Этот парень оказался не таким уж надежным. Что ж, нам больше ничего не остается, как снова отправиться в Харроу-Уилд.

Вилла «Три фронтона» теперь была совсем не похожа на тот старый тихий дом, каким она предстала перед нами вчера. У садовой калитки собралась небольшая группа зевак, несколько констеблей изучали окна и клумбы с геранью. Внутри мы встретили седовласого господина в летах, представившегося адвокатом, и суетливого инспектора со здоровым румянцем во все щеки, который приветствовал Холмса как старого знакомого.

– Боюсь, мистер Холмс, вас это дело не заинтересует. Самая обычная квартирная кража, с этим даже полиция вполне справится. Вмешательство крупных специалистов тут не требуется.

– Не сомневаюсь, дело находится в надежных руках, – благосклонно произнес Холмс. – Стало быть, обычная квартирная кража?

– Да, мы даже уже знаем, кто это сделал и где их искать. Это шайка Барни Стокдейла поработала. Та, с чернокожим здоровяком… Соседи видели, как они вокруг дома ошивались.

– Превосходно! Что же они взяли?

– Ну, похоже, не очень много. Сначала они усыпили миссис Мейберли хлороформом, а потом… Да вот и сама леди.

В комнату вошла наша вчерашняя знакомая. Она была очень бледна, имела нездоровый вид и шла, опираясь на плечо девочки-горничной.

– Вы дали мне очень хороший совет, мистер Холмс, – сказала она, печально улыбаясь, – но увы, я им не воспользовалась. Не захотела беспокоить мистера Сатро, вот и осталась без защиты.

– Я об этом услышал только сегодня утром, – пояснил адвокат.

– Мистер Холмс посоветовал мне пригласить кого-то из друзей в дом, а я не послушалась его. Вот и поплатилась.

– У вас очень болезненный вид, – сказал Холмс. – Похоже, вы даже не сможете толком рассказать, что произошло.

– У меня уже все записано, – сказал инспектор и постучал пальцем по пухлой записной книжке.

– Это хорошо, но все же, если леди чувствует в себе силы…

– Да тут почти нечего рассказывать. Я не сомневаюсь, что это подлая Сьюзен рассказала им, как проникнуть в дом. Они вели себя так, будто знали мой дом как свои пять пальцев. Я почувствовала, как мне к лицу прижали тряпку с хлороформом, а потом… Даже не представляю, сколько я пробыла без сознания. Когда очнулась, один мужчина сидел рядом с кроватью, а другой вытаскивал какой-то сверток из вещей моего сына. Чемоданы и ящики были открыты и разбросаны на полу. Я вскочила и схватила его.

– Вы поступили весьма опрометчиво. Это было очень опасно, – сказал инспектор.

– Я вцепилась ему в руку, но он стряхнул меня, а второй, должно быть, меня ударил, и что было дальше, я не помню. Мэри, горничная, услышала шум и стала в окно звать на помощь. Ее крик услышали полицейские, но, когда они прибежали, этих бандитов уже не было.

– Что они унесли?

– Я не думаю, что пропало что-то ценное. В вещах моего сына не могло быть ничего такого.

– Эти люди оставили какие-то следы?

– Кажется, я выбила из руки того негодяя листок. Скомканная бумажка валялась на полу. Там что-то написано рукой моего сына.

– И это означает, что нам она вряд ли пригодится, – сказал инспектор. – Вот если бы мы заполучили почерк преступника…

– Да, действительно, – кивнул Холмс. – А еще лучше – самого преступника… Но я все же хотел бы увидеть листок.

Инспектор извлек из записной книжки сложенный лист бумаги.

– Я никогда ничего не оставляю без внимания. Даже мелочь, – значительным голосом произнес он. – Это вам мой совет, мистер Холмс. Двадцать лет службы меня кое-чему научили. Всегда есть шанс обнаружить какой-нибудь отпечаток пальца или что-то в этом роде.

Холмс тщательно изучил листок.

– Что это, по-вашему, инспектор?

– Похоже на окончание какого-то странного романа.

– Да, это в самом деле может оказаться окончанием необычной истории, – сказал Холмс. – Вы обратили внимание на цифру вверху страницы? Двести сорок пять. Где же остальные двести сорок четыре страницы?

– Я полагаю, их забрал грабитель. Что и говорить, ценное приобретение!

– Вам не кажется довольно странным, что ради этих бумаг они пошли даже на незаконное проникновение в дом? Вам это о чем-нибудь говорит, инспектор?

– Говорит, сэр. Они схватили первое, что попалось под руку. Как говорится, на здоровье.

– Но почему они решили рыться в вещах сына? – спросила миссис Мейберли.

– Очевидно, внизу ничего ценного они не нашли, поэтому решили попытать счастья наверху. Я себе это так представляю. А вы, мистер Холмс?

– Мне нужно все это обдумать, инспектор. Ватсон, пойдемте к окну.

Когда мы подошли к окну, он прочитал отрывок текста, записанного на странице, который начинался с середины предложения. Вот что там было написано:

«…лицо заливала кровь из порезов и ссадин, но только он не замечал этого, потому что сердце его облилось кровью в тот миг, когда он увидел эти прекрасные глаза; глаза, ради которых он готов был отдать жизнь; глаза, которые теперь взирали на его унижение и муки. Она улыбнулась… О да, сомнений быть не могло, она улыбнулась, как бессердечный демон, когда он посмотрел на нее. И это был тот миг, когда любовь умерла и родилась ненависть. У мужчины должна быть в жизни цель. Если это не будут ваши объятия, миледи, пусть же моей целью станут месть и ваша погибель».

– Странная грамматика! – усмехнулся Холмс, возвращая бумагу инспектору. – Вы заметили, как «он» неожиданно превратился в «моей»? Автора так увлекло его же собственное повествование, что в самый напряженный момент он представил себя на месте персонажа.

– Да и вообще, написано так себе, – заметил инспектор, пряча лист обратно в записную книжку. – Вы что, уже уходите, мистер Холмс?

– Раз дело находится в таких опытных руках, я думаю, мне здесь больше делать нечего. Да, миссис Мейберли, вы, кажется, говорили, что хотели бы повидать свет?

– Я всю жизнь об этом мечтаю, мистер Холмс.

– И куда бы вы хотели отправиться? В Каир, на Мадейру, на Ривьеру?

– О, если бы у меня были деньги, я бы объездила весь мир.

– Понятно. Весь мир. Ну что ж, всего доброго, вечером я, возможно, еще свяжусь с вами.

Когда мы проходили мимо окна, я краем глаза заметил, как инспектор, улыбаясь, покачал головой. «И почему все умные люди немного сумасшедшие?» – было написано у него на лице.

– Итак, Ватсон, наше небольшое приключение подходит к концу, – сказал Холмс, когда мы снова оказались в самом сердце вечно шумного Лондона. – Я думаю, нам не стоит откладывать дело в долгий ящик. Покончим с этим как можно скорее, и было бы хорошо, если бы вы отправились вместе со мной, поскольку встречаться с такой леди, как Айседора Кляйн, безопаснее в присутствии свидетелей.

Мы взяли кеб, Холмс назвал какой-то адрес на Гроувенор-сквер и почти всю дорогу сидел, погрузившись в раздумья. Но неожиданно он очнулся.

– Да, кстати, Ватсон, я полагаю, вам уже все ясно?

– Честно говоря, нет. Я только могу догадываться, что мы направляемся к леди, которая стоит за всем этим.

– Совершенно верно. Но неужели имя Айседоры Кляйн вам ничего не говорит? Она ведь в свое время была первейшей красавицей. С ней не могла сравниться ни одна женщина. Она чистокровная испанка, ее род ведет свое начало от грозных конкистадоров, и предки ее несколько веков были правителями Пернамбуку. Она вышла замуж за старого немца, сахарного короля Кляйна, и вскоре стала богатейшей и красивейшей вдовой в мире. Потом какое-то время она посвятила удовлетворению своих прихотей. Сменила нескольких любовников, и Дуглас Мейберли, один из самых ярких мужчин Лондона, оказался в их числе. Только он воспринимал их отношения намного серьезнее. Он ведь не был пустым светским красавцем. Это был сильный и гордый мужчина, который отдался своему чувству полностью и ожидал того же в ответ. Но увы, эта женщина – настоящая «belle dame sans merci»[202]202
  Безжалостная красавица, роковая женщина (фр.).


[Закрыть], о которых так любят писать в романах. Удовлетворив каприз, она выбрасывает мужчину, как старую ненужную вещь, и, если ему недостаточно ее слов, она знает, как объяснить это ему доходчивее.

– Так, значит, то был рассказ о нем самом…

– Ну вот, наконец-то вы начинаете понимать, что к чему. Я слышал, она собирается выйти замуж за молодого герцога Ломондского, который чуть ли не в сыновья ей годится. Мамаша его светлости и рада бы не заметить такой разницы в возрасте, но назревает большой скандал, а это совсем другое дело, поэтому в категорической форме… Но мы уже на месте.

Это был один из красивейших домов Вест-Энда. Лакей – бесстрастный, словно некий механизм, – принял наши карточки и вернулся с сообщением о том, что леди нет дома.

– О, в таком случае мы подождем, пока она вернется, – жизнерадостно отозвался Холмс.

Работа отлаженного механизма, очевидно, дала сбой. Лакей покосился на нас.

– «Нет дома» означает, что ее нет дома для вас, – пояснил он.

– Хорошо! – еще больше обрадовался Холмс. – Значит, нам и ждать не придется. Будьте добры, передайте эту записку вашей хозяйке.

Он написал несколько слов в своей записной книжке, вырвал листок, сложил его и передал лакею.

– Что вы там написали, Холмс? – спросил я, когда лакей важно удалился.

– «Предпочитаете иметь дело с полицией?» Думаю, это сработает.

И сработало, причем на удивление скоро. Уже через минуту мы оказались в роскошной гостиной, напоминающей дворец из сказок «Тысячи и одной ночи». Полумрак, царивший в этой огромной комнате, рассеивался лишь несколькими розовыми электрическими светильниками. Я почувствовал, что леди подошла к тому периоду жизни, когда даже для совершенной красоты неяркий свет становится более приятен. Когда мы вошли, она встала с дивана. Высокая, царственная, идеально сложенная фигура; прекрасное, но какое-то неживое, будто маска, лицо; необыкновенно красивые испанские глаза, которые, казалось, готовы испепелить нас.

– Что означает это вторжение… и эта оскорбительная записка? – спросила она, поднимая руку с запиской Холмса.

– Стоит ли объяснять, мадам? Я придерживаюсь слишком высокого мнения о вашем уме, чтобы считать это необходимым… Хотя, признаюсь, не так давно вы меня удивили.

– О чем вы говорите, сэр?

– Например, о том, что вы посчитали, будто нанятые вами громилы могут меня запугать и заставить отказаться от работы. Вы должны понимать, что ни один человек не стал бы заниматься моей профессией, если бы его не привлекала опасность. Таким образом, именно благодаря вам я вышел на дело молодого Мейберли.

– Я понятия не имею, о чем вы говорите. Какое я имею отношение к нанятым громилам?

Холмс, устало вздохнув, повернулся.

– Да, я недооценил ваш ум. Что ж, всего доброго.

– Стойте! Куда же вы?

– В Скотленд-Ярд.

Мы не прошли и половины пути до двери, когда она догнала нас и схватила моего друга за руку. В один миг стальная твердость сменилась бархатной мягкостью.

– Джентльмены, прошу вас, присядьте. Давайте все обговорим. Я вижу, что могу быть откровенной с вами, мистер Холмс. Вы похожи на джентльмена. Женщины ведь это всегда чувствуют. Я буду разговаривать с вами как с другом.

– Не могу вам обещать того же, мадам. Я не имею отношения к официальным властям, но, насколько это в моих силах, представляю правосудие. Я готов вас выслушать, после чего скажу, как поступлю.

– Конечно же, с моей стороны было очень глупо пытаться запугать такого храброго человека, как вы.

– Самая большая ваша глупость, мадам, – это то, что вы позволили себе попасть в руки шайки негодяев, которые могут либо выдать вас, либо начать шантажировать.

– Нет. Нет! Я не настолько простодушна. Раз уж я пообещала быть откровенной, я могу сказать, что никто, кроме Барни Стокдейла и Сьюзен, его жены, не имеет представления о том, на кого они работают. А что касается их… Мы давно знаем друг друга. – Она невинно улыбнулась и очаровательно пожала плечами.

– Понятно, вы их уже проверяли в деле.

– Они словно хорошие гончие, которые бегут, не издавая ни звука.

– Такие гончие имеют привычку рано или поздно кусать руку, которая их кормит. За проникновение в дом миссис Мейберли их арестуют. Полиция их уже ищет.

– Пускай. Они к этому готовы, ведь им за это и платят. Мое имя не будет упомянуто.

– Если только я его не назову.

– Нет-нет, вы не сделаете этого. Вы же джентльмен. Это женская тайна.

– Во-первых, вы должны вернуть рукопись.

Она звонко рассмеялась и подошла к камину. Взяла кочергу и разворошила серую горку пепла.

– Мне вернуть это? – спросила она. Стоя у камина с насмешливой улыбкой, она выглядела такой коварной и одновременно прекрасной, что я подумал: из всех преступников, с которыми Холмсу до сих пор приходилось иметь дело, с ней ему придется тяжелее всего. Однако он не поддался чувствам.

– Это решает вашу судьбу, – холодно произнес он. – Мадам, вы умны и действуете быстро и точно, но на этот раз вы переусердствовали.

Она отшвырнула кочергу, и та упала на пол с громким лязгом.

– Какой же вы бессердечный! – воскликнула Айседора Кляйн. – Я могу рассказать вам все.

– Я думаю, что и сам могу рассказать все.

– Но поставьте себя на мое место, мистер Холмс. Взгляните на это с точки зрения женщины, которая понимает, что ее жизнь вот-вот рухнет. Неужели эту женщину можно упрекнуть за то, что она попыталась защитить себя?

– Первой согрешили вы, мадам.

– Да, да! Я признаю это. Дуглас был таким милым мальчиком, но он нарушал мои планы. Он хотел жениться… Жениться, мистер Холмс! Только представьте себе брак с простолюдином без гроша в кармане! На меньшее он не был согласен. Потом он начал настаивать, решив, что если я подарила ему частичку себя, то обязана теперь отдать себя всю, и только ему. Это сделалось невыносимо, и в конце концов мне пришлось заставить его понять это.

– Наняв бандитов, которые избили его прямо под вашими окнами.

– Похоже, вы и впрямь все знаете. Да, это правда. Барни и мальчики спровадили его подальше от моего дома и, признаюсь, обошлись с ним довольно грубо. Но вам известно, что он сделал после этого? Я и представить себе не могла, что джентльмен может так поступить. Он написал книгу, в которой рассказал о наших отношениях. Разумеется, меня он представил волком, а себя – невинной овечкой. Он действительно описал все так, как было на самом деле. Под другими именами, конечно, но хоть один человек в Лондоне не понял бы, о ком идет речь? Что вы на это скажете, мистер Холмс?

– Что ж, он имел на это право.

– Должно быть, воздух Италии на него так подействовал, вдохнул в него жестокий итальянский нрав. Он написал мне и прислал копию своей книги, чтобы я знала, чего ожидать, и от этого страдала еще больше. В письме он сказал, что есть две копии рукописи: одна – для меня, другая – для его издателя.

– Как вам стало известно, что его копия еще не попала к издателю?

– Я знала имя его издателя. Он ведь и до этого писал. Я выяснила, что из Италии ему ничего не приходило. А потом Дуглас неожиданно умер. Понимаете, пока его копия рукописи существовала, я не могла чувствовать себя в безопасности. Конечно же, она должна была находиться где-то среди вещей, которые вернулись к его матери. Мне пришлось снова обратиться к услугам своих людей. Одна из них устроилась служанкой в дом. Я хотела, чтобы все было сделано честно. Поверьте, я правда сделала все, что смогла. Я была готова купить этот дом и все, что находилось в нем. Она могла назвать любую цену, и я согласилась бы на нее. Обратиться к иным средствам я решилась только после того, как у меня не осталось выбора. Мистер Холмс, да, я поступила с Дугласом несколько жестоко (и, видит бог, раскаиваюсь в этом!), но что мне оставалось делать, если на кон было поставлено мое будущее?

Шерлок Холмс пожал плечами.

– Что ж, – сказал он. – Пожалуй, мне снова придется взять на себя роль адвоката и объявить о замене судебного преследования материальным вознаграждением. Во сколько может обойтись кругосветное путешествие первым классом? – От удивления брови леди поползли вверх. – Как вы думаете, пяти тысяч фунтов хватит?

– Думаю, что вполне.

– Очень хорошо. Тогда я попрошу вас выписать чек на эту сумму, а я передам его миссис Мейберли. По вашей воле она достаточно натерпелась, и я думаю, что небольшая смена климата восстановит ее силы. А что касается вас, леди, – произнес он и наставительно покачал в воздухе указательным пальцем, – будьте осторожны! Если играете с острыми предметами, рано или поздно обязательно порежете свои прелестные ручки.

Дело Х
Приключение с львиной гривой

Просто удивительно, что одно из самых сложных и необычных дел, которыми мне приходилось заниматься на протяжении своей долгой профессиональной карьеры, попало ко мне в руки после того, как я ушел на покой, и, что называется, свалилось мне как снег на голову. Это произошло, когда я удалился в свой небольшой дом в Суссексе и полностью отдался спокойной жизни на лоне благодатной природы, о которой много лет мечтал, живя в сером и мрачном Лондоне. В этот период жизни наши с Ватсоном пути почти окончательно разошлись. Он лишь изредка наведывался ко мне на выходных, так что мне самому приходится писать о себе. Ах, если бы мой верный Ватсон был рядом, каким чудесным материалом стало бы для него столь необычное происшествие… Ну, и то, как блестяще я преодолел все трудности, разумеется. Но увы, мне самому придется рассказывать все своими словами, по-простому, как умею, описывая каждый шаг, сделанный мною по той нелегкой дороге, которая открылась мне, когда я взялся разгадать загадку львиной гривы.

Моя вилла стоит на южном склоне прибрежных холмов, и из нее открывается великолепный широкий вид на Английский канал. В этом месте береговая линия почти вся покрыта меловыми утесами, и спуститься с них можно только по единственной длинной и извилистой тропинке, к тому же очень крутой, и на ней ничего не стóит поскользнуться. Тропинка эта выводит к берегу. Это сто ярдов гальки и голышей, которые не заливает даже самый сильный прилив. Но здесь имеется множество крохотных заливчиков и вымоин, которые после каждого прилива превращаются в чудесные бассейны. Этот восхитительный берег раскинулся на несколько миль в обе стороны, и лишь в одном месте его обрывает небольшая бухта, вдоль берега которой расположилась деревенька под названием Фулворт.

В моем владении, которое находится на отшибе, хозяйничаем только я со старой экономкой и мои пчелы. Однако примерно в полумиле от нас находится известная школа Гарольда Стэкхерста «Гэйблз». Это довольно большое заведение, в котором с десяток преподавателей вкладывают в головы молодых людей различные профессиональные знания. Сам Стэкхерст в свое время, кроме того что занимался греблей и являлся одним из лучших гребцов в оксфордской сборной, прославился еще и как прекрасный разносторонний ученый. Мы с ним стали добрыми друзьями в тот же день, когда я приехал на побережье, и это был единственный человек в округе, который мог зайти ко мне в гости без приглашения.

Ближе к концу июля 1907 года на побережье налетел сильный шторм. Ветер дул со стороны моря, принося с собой волны, которые разбивались о подножия утесов и оставляли после себя лагуны. В то утро, когда началась эта история, ветер стих и все вокруг казалось свежим и чистым. В такой прекрасный день даже мысли о работе казались кощунством, поэтому я вышел из дому, чтобы насладиться кристально чистым воздухом, намереваясь вернуться к обеду. Я шел по тропинке, ведущей к крутому спуску к пляжу, когда меня окликнули. Обернувшись, я увидел Гарольда Стэкхерста, который, улыбаясь, махал мне рукой.

– Какое прекрасное утро, мистер Холмс! Я знал, что застану вас на улице.

– Решили искупаться?

– А, это все ваши старые штучки, – рассмеялся он и похлопал по своему набитому карману. – Да, Мак-Ферсон вышел еще раньше, думаю найти его на пляже.

Фицрой Мак-Ферсон преподавал в школе естественные науки. К сожалению, у этого красивого и крепкого молодого человека было больное сердце (последствие перенесенного ревматизма), но это не мешало ему оставаться прекрасным атлетом и заниматься всеми видами спорта, не требовавшими слишком большого напряжения. Купался он летом и зимой, и, поскольку я и сам люблю поплавать, мы часто встречались с ним на берегу.

Как только Стэкхерст произнес эти слова, мы увидели самого Мак-Ферсона. Его голова показалась над краем утеса – там, где заканчивается тропинка. Потом он поднялся на него и выпрямился во весь рост, пошатываясь, как пьяный, и в следующий миг, вскинув руки, издал ужасный крик и повалился лицом вниз. Мы с Стэкхерстом бросились к нему (до него было ярдов пятьдесят) и, подбежав, перевернули молодого человека на спину. Он умирал. Ввалившиеся стекленеющие глаза и страшные побелевшие щеки не могли означать ничего другого. На одно короткое мгновенье жизнь вернулась в это тело, он чуть подался вперед и из последних сил прошептал несколько коротких слов, как будто хотел предупредить нас о чем-то. Голос его был слаб, он уже почти не мог шевелить губами, и все же мне показалось, что в конце он произнес: «Львиная грива». Это было странно и бессмысленно, и все же я не мог придать этим словам никакого иного значения. Потом он приподнялся, взмахнул руками и упал на бок. Мак-Ферсон умер.

Мой спутник от ужаса словно окаменел; у меня же, как нетрудно догадаться, наоборот, все чувства обострились. И не зря, так как очень скоро стало понятно, что мы столкнулись с крайне необычным делом. На молодом человеке был лишь плащ из непромокаемой ткани, накинутый на голое тело, брюки и незашнурованные парусиновые туфли. Когда его перевернули, плащ соскользнул с плеч и мы застыли от изумления. Спину его покрывали темно-красные линии, как будто его жестоко исхлестали тонкой плетью. Орудие, которым нанесены эти чудовищные раны, явно было нетвердым, страшные рубцы заходили ему на плечи и опоясывали ребра. По его подбородку текла кровь, потому что несчастный в припадке боли прокусил себе нижнюю губу. Белое как мел искаженное лицо указывало на то, какой адской была эта боль.

Я опустился на колени, а Стэкхерст стоял рядом с трупом, когда на нас упала тень. Обернувшись, мы увидели Яна Мэрдока. Мэрдок преподавал математику в «Гэйблз». Этот высокий худой брюнет, слишком замкнутый и неразговорчивый, совершенно не имел друзей. Казалось, он обитал в каком-то своем абстрактном мире иррациональных чисел и конических сечений, и с обычной жизнью его не связывало почти ничего. Ученики считали его чудаком, и наверняка он стал бы предметом их насмешек, если бы в жилах его не текла чужеземная кровь, что проявлялось не только в угольной черноте его глаз и смуглости кожи, но и в периодических вспышках гнева, которые иначе как жуткими не назовешь. Один раз, когда к нему прицепилась собака Мак-Ферсона, он изловил несчастное существо и швырнул в окно, разбив зеркальное стекло. Стэкхерст за такое, безусловно, уволил бы его, если бы он не считался очень ценным преподавателем. И этот странный сложный человек оказался рядом с нами. То, что он увидел, похоже, поразило его, хотя инцидент с собакой свидетельствовал о том, что с умершим они не питали друг к другу теплых чувств.

– Бедняга! Бедняга! Что я могу сделать? Я могу как-то помочь?

– Вы были с ним? Можете рассказать, что случилось?

– Нет, нет! Я сегодня позже вышел. Я еще и на пляже не был. Я из школы иду. Я могу помочь?

– Можете. Идите в полицейский участок в Фулворте и скажите, что случилось. И поспешите.

Не сказав более ни слова, он со всех ног побежал в деревню, я же, не теряя времени, приступил к осмотру места происшествия, пока Стэкхерст, по-прежнему не в силах справиться с потрясением, остался у тела. Ясно, что первым делом нужно было выяснить, кто находится на пляже. С утеса весь пляж виден как на ладони, но он был совершенно пуст, только вдалеке две-три темные фигуры направлялись в сторону деревни. Взяв это на заметку, я стал медленно спускаться по дорожке. Под ногами у меня была глина и мягкая земля вперемешку с песком, на которых виднелись следы Мак-Ферсона, ведущие как вниз, так и вверх. Никто, кроме него, в это утро не спускался к пляжу по этой дорожке. В одном месте я наткнулся на отпечаток растопыренной ладони с пальцами, направленными вверх. Это могло означать лишь одно: здесь несчастный учитель упал, когда шел наверх. Кроме того, я увидел и круглые отпечатки – свидетельство того, что по дороге он несколько раз падал на колени. В конце дорожки была большая лагуна, которую оставила отходящая вода. Рядом с ней Мак-Ферсон разделся – на камне лежало его полотенце, сухое и аккуратно сложенное, – следовательно, в воду он, скорее всего, так и не вошел. Осматривая берег, я в нескольких местах заметил посреди гальки небольшие пятачки песка с отпечатками подошв его парусиновых туфель или босых ступней. Последнее указывало на то, что он уже был готов искупаться, хотя, судя по полотенцу, так этого и не сделал.

Итак, задача, которую мне предстояло решить, оформилась… И с более странной задачей я еще не сталкивался. Мак-Ферсон пробыл на пляже самое большее четверть часа. Стэкхерст шел за ним из школы, так что в этом сомнения не было. Собираясь искупаться, он разделся: сохранились отпечатки босых ног. Потом поспешно оделся (одежда на нем сидела неаккуратно и не была застегнута) и стал возвращаться, так и не зайдя в воду или, по крайней мере, не вытершись. И причиной, заставившей его изменить планы, стало то, что он подвергся неимоверно жестокой, бесчеловечной пытке: его исхлестали с такой силой, что от боли он прокусил себе губу. После этого у него хватило сил лишь на то, чтобы отползти на вершину утеса, где он и умер. Кто мог поступить с ним столь жестоко? Внизу утес был испещрен маленькими пещерами и гротами, но низкое солнце светило прямо в них, поэтому спрятаться там было невозможно. Были еще фигуры, видневшиеся вдали, но слишком далеко, чтобы иметь какое-то отношение к преступлению, к тому же их от Мак-Ферсона отделяла широкая лагуна, в которой он и собирался искупаться, и вода в ней подходила к самому подножию утеса. В море недалеко от берега плавали две или три рыбачьи лодки. Этих рыбаков, возможно, тоже придется опросить в свое время. Итак, расследованием можно было заняться по нескольким направлениям, но ни одно из них не сулило верного успеха.

Когда я наконец вернулся к телу, вокруг него уже собралась небольшая группа людей из тех, кто проходил мимо. Стэкхерст, конечно же, был еще там; вернулся и Ян Мэрдок с Андерсоном, деревенским констеблем, большим, рыжеусым мужчиной, неторопливость и взвешенное спокойствие которого выдавали в нем коренного суссекца. За тяжеловесной внешностью и немногословностью таких людей обычно скрывается очень острый ум. Констебль всех выслушал, записал все, что мы сообщили, после чего отвел меня в сторону.

– Мистер Холмс, я буду очень рад, если вы мне что-нибудь посоветуете. Для меня это серьезное дело, и Льюис задаст мне жару, если я сделаю что-то не так.

Я посоветовал ему срочно вызвать на место его начальника и врача, пронаблюдать, чтобы до их приезда никто ничего не трогал, и попросить людей оставлять как можно меньше следов. Пока он выполнял мои указания, я проверил карманы убитого. В них оказались носовой платок, большой нож и маленький складывающийся кошелек для визитных карточек, из которого торчал уголок бумажки. Я ее вытащил, развернул и передал констеблю. На ней торопливым женским почерком было написано: «Не сомневайся, я буду там. Моди».

Это смахивало на любовную записку, ответ на приглашение на свидание, хотя место и время встречи указано не было. Констебль вложил бумажку обратно в кошелек и вернул его вместе с остальными вещами в карман непромокаемого плаща. Потом, поскольку больше улик не обнаружилось, я отправился домой обедать, предварительно посоветовав констеблю тщательно обыскать пляж.

Часа через полтора пришел Стэкхерст и рассказал, что тело отправили в «Гэйблз», где и будет проводиться дознание. С собой он принес несколько важных новостей. Как я и ожидал, в маленьких пещерках внизу утеса ничего не нашли, но он осмотрел бумаги на письменном столе Мак-Ферсона и среди них – несколько документов, подтверждающих, что он вел переписку частного характера с некой мисс Мод Беллами из Фулворта.