Текст книги "Портрет короля. Книга для тех, кто силится понять современное искусство или, чего доброго, стать великим художником"

8. Эпоха самоудовлетворения

Многие спросят: ну чего вы привязались к этому несчастному миру современного искусства? Ну, тратят миллиардеры свои законно заработанные капиталы на никому не нужные крашеные тряпки и тратят. Что вам-то за дело? В конце концов, они умные взрослые люди, кстати гораздо умнее вас, а стало быть, имеют полное право тратить свои деньги как захотят. И это замечание было бы абсолютно справедливым, если бы не два больших НО. И первым из этих НО является то обстоятельство, что, если вы думаете, что всё это нас с вами финансово никак не касается, вы жестоко ошибаетесь.

Помните, во время разговора о Парижской весне 1968-го мы говорили о мерах, к которым пришлось прибегнуть правительствам большинства западных стран, для того чтобы погасить пламя леворадикального молодежного протеста? Одной из этих мер стало поощрение раскрытия творческого потенциала молодежи, для чего министерства культуры большинства западных стран обзавелись щедро оплаченными из государственной казны программами поддержки национального искусства. Так, например, на своем сайте Национальный фонд искусств США заявляет, что со времени своего основания он истратил на эти цели пять с половиной миллиардов долларов. То есть по сто миллионов ежегодно. И это только деньги, выделяемые из бюджета напрямую. Помимо них еще есть привлеченные сторонние средства, значительную долю которых составляют частные пожертвования, а остальное – всё те же государственные средства, полученные фондом по другим линиям финансирования. Так что всего ежегодные траты на поддержку национального искусства, проходящие через этот фонд, составляют фантастические пятьсот миллионов долларов. И это только прямые выплаты живыми деньгами. А ведь есть еще такая форма поддержки искусства, как налоговые льготы для меценатов.

И вот тут мы с вами снова оказываемся в компании наших старых знакомых – топовых коллекционеров, истинных хозяев рынка современного искусства. Теперь представьте, что вы один из них – какой-нибудь сталелитейный магнат или венчурный капиталист с многомиллиардным личным состоянием. Допустим, за прошлый год вы заработали какие-то смешные сто миллионов долларов и теперь должны отдать родине треть этой суммы в виде подоходного налога, то есть тридцать миллионов долларов. Но вместо этого вы покупаете на аукционе Sotheby’s картину или даже, лучше, скульптуру, например Такаси Мураками, выложив за нее рекордные пятнадцать миллионов, и еще несколько полотен других дорогостоящих творцов на остальные пятнадцать миллионов.

Такаси Мураками. Мой одинокий ковбой. 1998

Затем в центре родного города вы открываете галерею современного искусства, размещаете в ней всю эту красоту и делаете ее свободным для посещения социальным пространством.

Всё, вы больше никому ничего не должны. Ведь вы теперь меценат, несущий согражданам свет культуры. А посему та сумма, которую вы выложили за эти произведения, автоматически списывается из вашей налогооблагаемой базы. Таким образом, вы и налоги не заплатили, и приобрели нечто, постоянно растущее в цене. Причем это еще не весь фокус.

Представьте, что вы коллекционер со стажем и у вас на момент покупки пятнадцатимиллионного Мураками уже есть десяток других произведений этого гения, за каждое из которых несколькими годами ранее вы заплатили по одному миллиону долларов. А теперь давайте посчитаем, какова же текущая стоимость вашей коллекции Мураками. До последней покупки у вас было десять его работ по одному миллиону, и теперь к ним добавилась еще одна за пятнадцать. Значит, теперь ваша коллекция стоит?.. Нет, совсем не двадцать пять миллионов, как логично было бы предположить. В мире современного искусства не работает не только обычное законодательство – здесь и математика совсем другая. И посему стоимость вашей коллекции теперь составляет не двадцать пять, а от сорока пяти до шестидесяти миллионов долларов. Потому что ваша последняя покупка подняла цены на все работы этого художника в несколько раз. Таким образом, вы не только сберегли свои тридцать миллионов от налогов – вы на этой покупке еще и заработали от двадцати до сорока миллионов долларов.

Кстати, почему, вы думаете, львиная доля шести-семизначных лотов ведущих аукционных домов приобретается через брокеров покупателями, «пожелавшими остаться неизвестными»? Думаете, это они из скромности не раскрывают свои имена? Или, может быть, их деньги получены незаконным путем, и они бояться «засветить» свои криминальные капиталы? Вовсе нет. Делается это в основном для того, чтобы иметь возможность проворачивать вышеописанные операции по преумножению стоимости своих коллекций.

А теперь, дорогие друзья, давайте хорошенько подумаем, кто же заплатит в казну те тридцать миллионов долларов, что не заплатил этот сталелитейный магнат? Правильно, мы с вами и заплатим. Ну что, как вам такие «бесплатные» билеты в его галерею? Не слишком ли дорого они нам обходятся?

Идем дальше. Национальный фонд искусства… Полмиллиарда долларов в год… Из них больше половины – это наши с вами налоги… А какого рода искусство поддерживает эта уважаемая организация? Как они решают, какой художник достоин гранта, а какой нет? Я не говорю сейчас о поддержке искусства коренных народов, театре, джазе и прочей настоящей национальной культуре. Я всё о своем – о современном изобразительном искусстве. На что ориентируются чиновники, поощряя то или иное направление в живописи, если у них нет никаких четких критериев оценки? Конечно, они могут ориентироваться на свой собственный вкус, но это вряд ли. Слишком большая ответственность. Скорее всего, они будут привлекать каких-то признанных экспертов. А на что в первую очередь будут ссылаться эксперты, особенно те, о которых мы говорили выше, когда речь заходит о поощрении новых форм современного искусства? Они будут опираться на мнение всего экспертного сообщества. А на что опирается мировое экспертное сообщество? Конечно, на Олимп современного искусства – каталоги ведущих аукционных домов. Всё… Круг замкнулся…

И вот тут мы подходим ко второму большому НО, которое возникло в тот момент, когда воображаемые оппоненты спрашивали, какое нам дело до того, на что богатые люди тратят свои миллионы. И знаете, похоже, что это НО гораздо больше и страшнее первого. Потому что речь здесь не о деньгах, пусть даже очень больших, – речь здесь о душах людей и даже, не побоюсь этого слова, в каком-то смысле о самом выживании социальных групп, пораженных раковой опухолью современного искусства. Да, да, именно так. Извините за столь высокопарные формулировки, но речь здесь на самом деле о разрушении того механизма эволюционного преимущества, что привел нас на вершину мира.

И вот уж этого системе современного искусства прощать никак нельзя. Потому что в сей момент она перестает быть просто бесполезной для нашего общества и становится беспощадно разрушительной.

Представьте себя на месте молодого художника, закончившего тот же лондонский Королевский колледж искусств. Чему его там в целом учили? Тому, что вот было старое искусство, оно было основано на ложных религиозных догмах и в какой-то момент истории вместе с ними потеряло какую-либо актуальность. Затем было новое, революционное искусство. Оно уничтожило всё, что было раньше, и стало экспериментировать с цветом и формой. И наконец, сейчас пришел черед искусства, главными в котором являются провокация и разрушающий любые смыслы парадокс.

А затем этот молодой человек смотрит на тех своих коллег, которых «признала» система современного искусства. Он видит работы какой-нибудь Трейси Эмин (Tracey Emin) или Уолкера Хюллера (Volker Hüller), уходящие с молотка за десятки тысяч фунтов, и понимает: вот как нужно, чтобы тебя признали. Хочешь, чтобы и твои работы продавались за десятки, а в перспективе и за сотни тысяч фунтов, – пиши вторичные половые признаки, абстрактные геометрические формы или пачкай краской собственные фотографические автопортреты. Какие уж тут образы незримого мира, расширение социального пространства и общественно полезные стереотипы поведения, когда твое мировоззрение ограничено длиной собственного пениса или, в случае Трейси Эмин, вселенная обрывается сразу за соском ее правой груди.

Эти художники – очень несчастные внутри себя и совершенно бесполезные для нас с вами люди. Мутный пузырь их мировоззрения, не выходящего за пределы неразрешимой проблемы собственного физического старения и неизбежности личной смерти, не позволяет им увидеть огромный настоящий мир. И для описания того, чем на самом деле на наших глазах занимаются эти люди, я позволю себе привести еще одну, несколько провокационную, аналогию.

Помнится, мы уже сравнивали институт искусства с транспортом и кулинарией. На этот раз мы оставим в стороне социальные проявления человеческой природы и попробуем поглубже заглянуть внутрь нашей физиологии. Итак, сейчас мы уподобим институт изобразительного искусства ни много ни мало проявлениям человеческой сексуальности.

Сексуальные взаимоотношения – это часть репродуктивного поведения нашего вида. Природе было необходимо как-то заставить нас делиться друг с другом генетическим материалом, для того чтобы в результате у нас рождались дети, совмещающие генетику обоих родителей, что приводит к увеличению внутривидового генетического полиморфизма и является одним из важнейших инструментов нашей эволюции. Для этого мать-природа, диавол или сам Господь Бог – это как кому больше нравится – придумали поощрять этот генный обмен выбросом в мозг химических веществ, вызывающих у нас очень приятные ощущения, – я бы даже сказал, самые приятные из получаемых естественным путем, – что стало огромным стимулом для вступления в подобные отношения и привело к рождению бесчисленных поколений людей. Этот архаический тип сексуальных взаимоотношений мы уподобим тому периоду развития изобразительного искусства, что простирался от эпохи палеолита до Ренессанса.

На протяжении всех этих тысячелетий люди вступали в сексуальные взаимоотношения с одной главной целью и одной дополнительной. Главным, естественно, было рождение многочисленного потомства, от количества которого напрямую зависело физическое выживание и каждой конкретной семьи, и народа в целом. Ну а приятные ощущения – это уж так, бонусом. Должно же быть хоть что-то хорошее в этом ужасном окружающем мире.

Точно так же искусство того периода выполняло две совершенно неравновесные функции. Главным в искусстве было то, о чем мы с вами тут бесконечно толкуем, то есть создание образов незримого мира, раздвижение границ социального пространства и демонстрация стереотипов одобряемого и неодобряемого поведения. А что до красоты и стиля, это уж как у кого получится. Красиво получилось – молодец, художник! Вышло не очень – тоже сгодится, главное, чтоб смысл изображенного был донесен до зрителя в неискаженном виде. А самое главное, и секс, и искусство занимались удовлетворением жизненно важных потребностей человека. В случае с сексом это была потребность достижения генетического бессмертия, а в случае с искусством – личного и информационного.

Между тем к концу Средневековья в Западной Европе взгляды на главные задачи двух этих институтов человеческой жизнедеятельности начинают потихоньку меняться. Появилось много богатых людей, располагающих большим количеством свободного времени для размышлений и отвлеченных фантазий. С медициной стало чуть получше, следовательно, можно было позволить рожать чуть меньше. И вообще захотелось отделиться от всяких там оборванцев. Высшие слои общества стали пышно украшать себя и свои жилища. И как-то незаметно две функции искусства если не поменялись местами, то, по крайней мере, приобрели одинаковое значение. Так что уже к началу эпохи Возрождения красота произведения стала цениться не меньше его смысла. Вполне естественно, что и в сексуальной жизни произошли схожие перемены. Деторождение – это, конечно, хорошо, без него по-прежнему никак, но и наслаждение теперь не менее ценная вещь.

Время шло, почти закончилась эпоха барокко, и вот-вот ему на смену придет рококо. По-видимому, это и была та самая точка, в которой деторождение и удовольствие окончательно поменялись местами в сознании элиты. Дети, конечно, по-прежнему рождались, но для многих это уже было побочным явлением полной непристойных наслаждений придворной жизни. Соответственно, как мы помним, искусство в этот момент напрочь забыло о настоящих богах и настоящих героях, всюду летали толстозадые путти, подталкивая к непристойным приключениям пастушков и пастушек, присматривающих за стадами мирно пасущихся овечек.

Романтизм, импрессионизм и ар-нуво играли со значимостью тех и других приоритетов, то немного откатываясь в направлении классического понимания порядка вещей, то с головой бросаясь в бездну гипертрофированно утонченного художественного украшательства и плотских наслаждений.

И вот весь этот нежный мир полупрозрачных голубых грез вдруг попадает под каток индустриальной реальности. С вашего позволения, я бы назвал это время эпохой тотальной извращенности. Девиз этого века гласит: «Как угодно, только не как прежде». Какие тут вообще дети, дайте разобраться, из чьего бока чья нога торчит и вообще сколько нас здесь, в этой кубофутуристической сюрреальной постели.

Далее возникают социалистический реализм и героический стиль нацистской Германии. Вне всякого сомнения, это секс по принуждению, причем именно с целью зачатия и рождения какого-то нового, ни на что не похожего поколения идеальных людей. Как мы помним, ничего хорошего, кроме разве что одной из солисток группы АВВА, из этого эксперимента не получилось.

И вот после кровавого разгрома тоталитарных идеологий ХХ века мы подходим к тому типу изобразительного искусства, который возник в лишенном веры в какие-либо идеалы, несчастном послевоенном западном обществе ничем не связанных индивидуумов.

Если бы какой-нибудь будущий историк искусства захотел как-то назвать эпоху, в которую преобладал бы тот художественный стиль, что безраздельно правит в нашем сегодняшнем актуальном искусстве, я бы с полной ответственностью предложил ему назвать ее эпохой тотального самоудовлетворения…

Да, черт возьми!.. Похоже, что ни современным людям, ни тем более современным художникам никакие партнеры больше не нужны. Самоудовлетворение – вот девиз нашего века.

Но позвольте!.. Ладно, вы призываете меня на это убогое зрелище смотреть… Но почему вы заставляете меня за это еще и платить?!.

9. Раковая опухоль

Если уподобить город живому организму, то легко представить, что населяющие его люди являются клетками этого организма. Подобно тому как в человеческом теле есть группы клеток разных типов, формирующие различные органы и ткани, так и население любого города объединено в профессиональные и прочие социальные группы, выполняющие разные функции: инженерно-технические работники, полицейские, медики, строители и так далее. При желании здесь можно легко провести аналогии с органами и системами человеческого организма.

Логично предположить, что если есть какой-то орган, то, значит, должны существовать и клетки, из которых он состоит. Но как только мы заговариваем о таком эфемерном понятии, как душа, начинаются сложности.

Если вы счастливый обладатель научного мышления, вы, безусловно, поселите эту загадочную составляющую человеческого существа в головной мозг – хотя бы потому, что больше ее попросту некуда пристроить. Вы резонно предположите, что тут всё дело в нейронах и синапсах. Но позвольте, эти клетки не отвечают за работу души! Они регулируют дыхание, управляют сокращениями сердечной мышцы, трансформируют сигналы из окружающего мира в понятные нам зрительные образы, звуки и запахи. На более глубоком уровне они отвечают за наше мышление и социальное поведение. То есть, если сравнивать с городом, мозг – это, скорее, законодательные и исполнительные структуры. Но вот душа… Она как-то не помещается внутрь набитой нервными клетками черепной коробки.

С другой стороны, на примере города легче выявить те самые клетки души, которые никак не удается найти в человеческом организме. Мы сейчас говорим о творческой интеллигенции, которая и составляет то, что можно назвать душой города.

Естественно, творческая интеллигенция – понятие очень широкое. К ней относятся не только художники, писатели, кинематографисты и скульпторы – здесь еще очень много кого можно вспомнить, особенно если принять во внимание, что границы этой социальной группы в последнее время очень сильно размыты людьми всевозможных околокультурных профессий. Однако нас сейчас интересует именно художник как человек, ответственный за создание топовых произведений искусства. И даже еще конкретнее: художник, работающий в сфере живописи. Ведь так уж исторически сложилось, что вершиной изобразительного искусства всегда считалась именно живопись.

Что же такое художник? Давайте попробуем разобрать эту теорему от противного, а именно посмотрим на тех, кто точно им не является. И начнем мы с разговора о граффити – не о тех немногих его представителях, что переросли этот жанр, ушли в стрит-арт и теперь по праву носят гордое звание художника, но поговорим о том антиискусстве, которое «украшает» вагоны нью-йоркского метро и стены домов в неблагополучных районах всех городов мира.

Для того чтобы понять, с чего всё началось, давайте прогуляемся по улицам одного мертвого города. Имя этого некогда погребенного под слоем вулканического пепла города – Геркуланум. Здесь мы видим нацарапанные на стенах древнеримские граффити. О чем они говорят? С одной стороны, это некий аналог наших социальных сетей. Какие-то признания в любви, какие-то крылатые фразы типа: «Как только ты умираешь, ты превращаешься в ничто». Но в целом вся тематика этих надписей сводится к сокровенному «ЗДЕСЬ БЫЛ ВАСЯ».

Перенесемся в римский Колизей. Во время недавней реконструкции здесь также были открыты древние граффити, по своему содержанию мало чем отличающиеся от геркуланумских. Они были найдены в коридорах, ведущих к худшим местам амфитеатра – туда, где обычно сидели самые бедные и малообразованные граждане империи. Как вы думаете, что могло побудить пришедших на представление людей выцарапывать свои имена на мраморных стенах Колизея? Для того чтобы это понять, нам нужно вспомнить, что являлось главной ценностью тогдашнего мира.

Одной из главных ценностей, которыми мог обладать римский гражданин, было аристократическое происхождение и связанное с ним богатство. Причем имели значение не просто принадлежность к старинному роду и унаследованное состояние, – необходимым условием всеобщего уважения являлось преумножение этого богатства. И совсем уж хорошо, если гражданин Рима умножил фамильные капиталы каким-нибудь достойным путем. Другой абсолютной ценностью того времени была слава. Полководец ты, оратор, поэт, известный «жеребец» или гладиатор – если твое имя регулярно слетает с уст тысяч людей, ты можешь считать себя счастливейшим из римлян.

Теперь представьте себе бедняка, занявшего свое обычное место в последнем ряду Колизея. Перед ним вся империя… Не просто срез римского общества, а буквально сам Рим. Напомним, что в это, даже по теперешним меркам гигантское, сооружение в лучшие годы вмещалось до восьмидесяти семи тысяч человек, то есть практически все граждане, проживавшие в Вечном городе.

И вот взгляд нашего плебея устремляется на утопающего в почестях и золоте императора, затем скользит по рядам богато одетых именитых патрициев, через арену, на которой властвует какой-нибудь всеримский кумир – гладиатор, и наконец добирается до отведенных для черни верхних рядов, где сидит он сам. Что он должен чувствовать в этот момент? Он чувствует свою униженную беспомощность и абсолютную, тотальную бесполезность. К тому же не забывайте о посмертии! У римлян были крайне размытые представления о нем, но всё же для человека, ничем себя не прославившего, ничего хорошего оно не сулило. Считалось, что у каждого человека есть как бы две смерти: предварительная – та, что наступает собственно в момент его физической кончины, – и окончательная, которая наступает тогда, когда его имя в последний раз слетает с чьих-то уст. Помните надпись на стене Геркуланума: «Как только ты умираешь, ты превращаешься в ничто»? Вот плебей и шел в темный коридор, ведущий к грандиозной иллюстрации его собственного ничтожества, доставал ржавый гвоздь и упорно выскабливал (graffito (ит.) – выскабливать) свое имя на стене Колизея. Да, память о нем не будет сохранена в преданиях бесчисленных потомков, так пусть хотя бы его имя будет врезано в вечную стену одной из крупнейших построек Рима. Другими словами: «Я точно знаю, что не заслужил личного бессмертия, и бог его знает, что там будет с моими потомками, но я хотя бы обеспечу свое информационное бессмертие, присоединившись к бессмертию этого вечного здания».

С тех пор утекло много воды. Земля сначала превратилась в шар, затем перестала быть центром мироздания, а потом и вовсе оказалась мельчайшей песчинкой, затерянной в бескрайних просторах Вселенной. Изменились и люди, чье осознание собственной никчемности по-прежнему требовало плевка в вечность. Теперь их уже не устраивают надписи на стенах темных коридоров. Теперь им требуются куда более масштабные свидетельства собственной ущербности, благо современный город располагает достаточным количеством уродливых поверхностей большого размера, способных запечатлеть любой символ столь же уродливого внутреннего мира современного плебея.

Хотя знаете что… Эти люди всё же достигли куда бóльших глубин самоуничижения, чем их древние коллеги. Ведь когда тот ничтожнейший из граждан Рима царапал свое имя на стене коридора, он ведь именно себя имел в виду. Это был крик о том, что он тоже имеет какие-то мысли, устремления и поступки, могущие поставить его в один ряд с лучшими людьми империи. Да, он, может быть, в этом ряду будет одним из последних… Но он всё же там будет, и это будет именно он… Теперешние же райтеры имеют столь низкую самооценку, что даже не решаются плюнуть в вечность от своего собственного имени. Полагая себя уже полным ничто, они используют для этого теги, то есть имена каких-то выдуманных сущностей, с которыми они себя ассоциируют.

Теперь давайте вернемся к нашему уподоблению города живому организму, в котором человек выступает в роли отдельной живой клетки. Как никто не знает, из клеток какого рода состоит столь важный орган, как душа, точно так же никто не знает, каким образом здоровые клетки человеческого организма превращаются в носителей одной из самых страшных болезней нашего времени. Всё начинается с того, что одна-единственная клетка вполне здорового организма по какой-то никем до сих пор не познанной причине вдруг перестает выполнять возложенные на нее функции. Она вообще перестает подчиняться каким-либо биохимическим командам организма. Вместо этого она начинает выполнять одну-единственную бессмысленную и бесполезную функцию – бесконечное воспроизведение самой себя. В организме появляется некое автономное новообразование – раковая опухоль. Между тем ничто не берется из ничего: для роста этому бессмысленному комку биомассы требуются ресурсы. И опухоль начинает забирать их у здоровых органов. Но этого ей оказывается мало: новообразование начинает рассылать по всему организму свои клетки, которые, проникая в здоровые ткани других органов, разносят губительный процесс по всему телу. Начинаются метастазы. Итог нам известен. Если болезнь не была выявлена на раннем этапе и успела развиться до определенной стадии, человека ожидает неминуемая смерть.

Думаю, вы уже поняли, к чему я веду. Клетки, абсолютно бесполезные для всего остального организма… Пожирание ресурсов, предназначенных для здоровых систем жизнедеятельности… А главное – непрекращающийся процесс бесконечного воспроизведения самих себя, неизбежно приводящий к смерти всего организма. Конечно, я имею в виду то, что мы каждый день видим на стенах домов по дороге на работу. Теперь это даже принято называть проявлениями современного городского искусства. Неким культурным явлением, требующим к себе такого же уважения, как и полотна мастеров итальянского Возрождения.

Наверное, вы уже догадались, что я не из числа тех, кто считает подобное проявление нищеты духа чем-то, хотя бы отдаленно напоминающим настоящее искусство. Конечно, я убежден, что всё это не более чем метастазы смертельного заболевания, пожирающего наш социальный организм.

Возможно, вам могло показаться, что я в чем-то обвиняю людей, ночами уродующих и без того уродливый ландшафт современных городов. Быть может, вы даже могли подумать, что я этих людей не люблю. Отнюдь: я не вижу за ними никакой вины, а следовательно, и никакой причины для ненависти к ним у меня нет. Единственное чувство, которое я испытываю, думая о том, что заставляет молодого человека рисковать не только быть подвергнутым административному наказанию, но и самой жизнью, ведь зачастую в погоне за лучшим «холстом» они забираются в достаточно опасные места… Так вот, ничего, кроме жалости, эти молодые ребята, с моей точки зрения, не достойны.

Вообще НЕДОСТОИНСТВО – это главный признак их деятельности. Начиная с того, что осознание собственного недостоинства и толкает их на совершение этих актов сопротивления бездушному обществу потребления, и заканчивая тем, что они оказываются недостойны даже порицания. Ну а в промежутке между этими полюсами мирно покоится их недостойность славы, недостойность уважения, недостойность внимания, признания, вознаграждения, а главное – понимания, и самое главное – любви. Ведь они – не сама болезнь, они лишь метастазы, вызванные куда более страшными процессами, протекающими в нашем социальном организме. Они – это выброшенная на свалку, попусту растраченная творческая энергия. Люди, пытающиеся кричать с заклеенным ртом (помните Нео из «Матрицы»?). Общество лишает их права голоса. И это происходит не в тот момент, когда муниципальные власти принимают законы о штрафах за вандализм, ставят где только возможно камеры наблюдения и закрашивают любые граффити. Нет, всё гораздо страшнее… Общество лишает этих людей возможности сформировать мировоззрение, которое позволило бы им выработать четкое и ясное высказывание, способное быть выраженным при помощи того или иного вида искусства. В конце концов, ведь именно мировоззрение превращает никчемных вандалов в людей, чей творческий потенциал может принести прекрасные культурные плоды, которые со временем действительно способны стать великими произведениями искусства.