Текст книги "Молния"

Когда Штефан вошел в комнату, Янушский с Волковым, склонившись над дубовым столом, рассматривали экземпляр журнала и жарко, хотя и вполголоса, спорили. Они на секунду отвлеклись на Штефана, после чего продолжили дискуссию, очевидно решив, что тот пришел за нужными ему материалами.

Штефан всадил две пули в спину Волкова.

Потрясенный Янушский растерянно смотрел, как его коллега рухнул на стол, сраженный практически неслышными выстрелами.

Тогда Штефан выстрелил Янушскому прямо в лицо, затем повернулся и закрыл за собой дверь. После чего, чтобы, не дай бог, не выдать себя, вступив в разговор с коллегами, сделал вид, будто погружен в глубокую задумчивость, в надежде, что это отпугнет желающих приблизиться. Стараясь не бежать, Штефан быстрым шагом направился к лифтам, поднялся на третий этаж, вошел в свой кабинет, пошарил за картотечным шкафом и запустил часовой механизм, оставив себе всего пять минут, чтобы добраться до ворот времени, прежде чем институт превратится в груду раскаленных камней.

7

Еще до начала учебного года Лора получила разрешение на домашнее обучение Криса у педагога с государственной аккредитацией. Педагога звали Ида Паломар, и она чем-то напоминала Лоре покойную Марджори Мэйн, прославившуюся ролью «Мамаши Чайник». Ида была крупной дамой, чуть грубоватой, но с добрым сердцем и при этом хорошим учителем.

Ко времени школьных каникул по случаю Дня благодарения и Лора, и Крис уже не чувствовали себя узниками, успев притерпеться к относительной изоляции, в которой им приходилось жить. На самом деле они научились получать удовольствие от установившейся между ними особой близости вследствие вынужденного уединения.

В День благодарения из Беверли-Хиллз позвонила Тельма поздравить их с праздником. Лора взяла трубку на кухне, наполненной аппетитными ароматами жареной индейки. Крис тем временем в гостиной читал Шела Сильверстайна.

– Кстати, я звоню не только затем, чтобы поздравить, – сказала Тельма. – Хочу пригласить вас провести рождественскую неделю со мной и Джейсоном.

– С Джейсоном? – удивилась Лора.

– Джейсон Гейнс, – объяснила Тельма. – Режиссер фильма, в котором я сейчас снимаюсь. Я к нему переехала.

– А он в курсе?

– Послушай, Шейн, остроты – это мое амплуа.

– Прости.

– Он говорит, что любит меня. Чистой воды безумие, да? Боже, я хочу сказать, он такой симпатичный парень, всего на пять лет старше меня, без видимых отклонений, к тому же суперуспешный кинорежиссер и миллионер, которому стоит лишь пальцем поманить любую приглянувшуюся ему старлетку, но ему нужна только я. Нет, у него определенно мозги набекрень, хотя, если с ним поговорить, он может вполне сойти за нормального. Он говорит, ему нравится, что у меня есть мозги…

– А он знает, что они у тебя явно больные…

– Шейн, ну вот, снова-здорово! Он говорит, ему нравятся мои мозги и отчасти мое чувство юмора, и он даже балдеет от моего тела, так как в противном случае он первый парень в истории, способный имитировать эрекцию.

– У тебя действительно прелестное тело.

– Ну, я начинаю привыкать к мысли, что оно не настолько плохое, как мне казалось. Конечно, не для тех, кто считает кожу да кости эталоном женской красоты. Впрочем, если я и могу без отвращения смотреть в зеркало на свое тело, не следует забывать, что у меня еще есть и лицо.

– У тебя прелестное лицо, особенно теперь, когда оно не закрыто зелеными и фиолетовыми патлами.

– Но не такое, как у тебя, Шейн. А значит, я реально чокнулась, рискнув пригласить тебя в гости на Рождество. Как только Джейсон тебя увидит, я тотчас же окажусь в мусорном бачке на тротуаре. Ну так что? Приедешь? Мы снимаем фильм в Лос-Анджелесе и его окрестностях. Основные съемки должны закончиться десятого декабря. А потом у Джейсона еще будет куча работы: редактирование там и прочий цимес, но в рождественскую неделю мы прекращаем работу. Нам хочется побыть дома. Обещай, что приедешь.

– Тельма, я с удовольствием познакомлюсь с мужчиной, у которого хватило ума в тебя влюбиться, но я и правда не знаю. Здесь… я чувствую себя в безопасности.

– Неужели ты считаешь нас настолько опасными?

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Можешь захватить с собой «узи».

– А что думает по этому поводу Джейсон?

– Я скажу ему, что ты радикальная сторонница левых взглядов, защитница кашалотов, противница токсичных презервативов, поборница свобод длиннохвостых попугаев и поэтому таскаешь с собой «узи» на случай неожиданной революции. Джейсон наверняка купится. Это ведь Голливуд, детка. Большинство актеров, с которыми приходится работать, еще больше повернуты на политике.

Через дверной проем в гостиную Лора видела Криса, свернувшегося в кресле с книжкой в руках.

– Возможно, нам действительно пора время от времени выбираться в большой мир, – вздохнула Лора. – Да и вообще, это первое Рождество без Дэнни, так что нам с Крисом будет очень тяжело. Но мне крайне неловко…

– Лора, прошло более десяти месяцев, – осторожно сказала Тельма.

– И я не хочу подводить своего ангела-хранителя.

– Тебе и не придется. Я серьезно насчет «узи». Привози хоть весь арсенал, если тебе от этого будет легче. Только приезжай.

– Ну ладно… договорились.

– Фантастика! Жду не дождусь познакомить тебя с Джейсоном!

– Сдается мне, ты отвечаешь взаимностью этому чокнутому голливудскому специалисту в области кино.

– Я от него без ума, – призналась Тельма.

– Тельма, я счастлива за тебя. На самом деле. У меня на лице улыбка от уха до уха, впервые за много месяцев.

Все, что говорила Лора, было правдой. Однако, повесив трубку, она вдруг ощутила острый приступ тоски по Дэнни.

8

Запустив часовой механизм, спрятанный за картотечным шкафом, Штефан покинул свой кабинет на третьем этаже и спустился на первый, в главную лабораторию. Часы показывали 12:14, а поскольку путешествие во времени запланировали на 14:00, лаборатория оказалась пустой. Окна были наглухо зашторены, бо́льшая часть потолочных светильников погашена, совсем как чуть больше часа назад, когда Штефан вернулся с гор Сан-Бернардино. Экраны многочисленных приборов и вспомогательной аппаратуры излучали зеленый и оранжевый свет. Притаившиеся в полутьме ворота ждали Штефана.

До взрыва оставалось четыре минуты.

Штефан прошел прямо к главному пульту управления и, осторожно повернув все переключатели, ручки и тумблеры, настроил ворота на искомое место назначения: Южная Калифорния, неподалеку от озера Биг-Бэр, восемь часов вечера 10 января 1988 года, всего через несколько часов после смерти Дэнни Пакарда. Все необходимые расчеты Штефан произвел еще несколько дней назад, записав полученные данные на листке бумаги, благодаря чему смог запрограммировать ворота буквально за минуту.

Если бы ему удалось переместиться в полдень 10 января, до столкновения с грузовиком и перестрелки с Кокошкой, Штефан наверняка бы так и сделал, чтобы спасти Дэнни. Однако, как оказалось, путешественник во времени не может снова попасть в прежнее место, запланировав второе перемещение незадолго до первого. Это был естественный механизм, не позволяющий путешественнику попасть туда, где он мог столкнуться с самим собой во время предыдущего перемещения. Итак, Штефан мог вернуться в район Биг-Бэра уже только после того, как оставил Лору в ту январскую ночь, поскольку, покинув шоссе, он не мог взять на себя риск столкнуться с самим собой в том самом месте. Ведь если он запрограммирует ворота на то время прибытия, когда имеется возможность встретиться с самим собой, он просто-напросто снова окажется в институте, так никуда и не попав. Что было одним из загадочных аспектов путешествий во времени, с которым им пришлось столкнуться во время исследований, но который они так и не сумели постичь.

Закончив программирование ворот, Штефан посмотрел на индикаторы широты и долготы, чтобы удостовериться, что он прибудет в район озера Биг-Бэр. Затем бросил взгляд на часы, отмечавшие время прибытия, и с удивлением обнаружил, что часы показывают восемь вечера 10 января не 1988 года, а 1989-го. Итак, ворота были запрограммированы так, чтобы доставить его в район Биг-Бэр не через несколько часов после смерти Дэнни, а год спустя.

Штефан не сомневался, что его вычисления верны. За последние пару недель у него было достаточно времени, чтобы все рассчитать и перепроверить полученные данные. Очевидно, его все-таки подвели нервы и он допустил ошибку, когда набирал цифры. Похоже, ворота придется перепрограммировать.

До взрыва оставалось менее трех минут.

Сморгнув пот с глаз, Штефан всмотрелся в цифры на бумаге – исходный продукт его тщательных вычислений. Но когда он потянулся к контрольной кнопке, чтобы отменить установленную программу и снова ввести нужные цифры, в коридоре цокольного этажа послышались встревоженные крики, которые, похоже, доносились со стороны отдела хранения данных, расположенного в северной части здания.

Значит, кто-то уже обнаружил тела Янушского и Волкова.

Еще более громкие крики. Топот бегущих.

Бросив нервный взгляд на закрытую дверь в коридор, Штефан понял, что у него нет времени на перепрограммирование ворот. Придется смириться с тем, что он вернется к Лоре через год после расставания на шоссе.

Сжимая в правой руке «кольт-коммандер» с глушителем, Штефан отошел от пульта управления и направился к воротам – этому бочонку из полированной стали высотой восемь футов и длиной двенадцать футов, покоящемуся на медных блоках на расстоянии одного фута от пола. У Штефана даже не было времени взять бушлат, оставленный час назад в углу.

Шум в коридоре стал громче.

Когда до ворот оставалось буквально два шага, дверь в лабораторию с треском распахнулась, ударившись о стену.

– Ни с места!

Штефан узнал голос, но отказывался верить своим ушам. Он поднял пистолет, развернувшись лицом к противнику. Человеком, ворвавшимся в лабораторию, оказался Кокошка.

Невозможно! Кокошка мертв. Он последовал за Штефаном в район Биг-Бэра вечером 10 января 1988 года, но Штефан убил Кокошку на том заметенном снегом шоссе.

Ошеломленный, Штефан сделал два выстрела, но оба раза промазал.

Кокошка выстрелил в ответ. Одна пуля попала Штефану в левое плечо, отбросив его к краю ворот. Чудом удержавшись на ногах, Штефан выпустил три пули в Кокошку, заставив его пригнуться и спрятаться за лабораторный стол.

До взрыва оставалось менее двух минут.

Штефан, находившийся в состоянии шока, не чувствовал боли. Однако повисшая плетью левая рука вышла из строя. Липкая чернота начала предательски затягивать поле зрения.

Над головой горело всего несколько светильников, но неожиданно даже они заморгали и погасли, теперь единственным источником света в лаборатории было лишь призрачное свечение экранов многочисленных приборов. На секунду Штефану показалось, что потухший свет – плод воображения меркнувшего сознания, субъективного восприятия действительности, но вскоре он понял, что произошло очередное отключение городских электросетей, скорее всего – в результате саботажа, поскольку сирены воздушной тревоги молчали.

Кокошка дважды выстрелил из темноты, вспышка выдала его местонахождение, и Штефан выпустил в сторону противника три оставшиеся в обойме пули, хотя без особой надежды поразить его через мраморный лабораторный стол.

Ворота, слава богу, питавшиеся от автономного генератора, по-прежнему работали, и Штефан, отшвырнув пистолет, ухватился здоровой рукой за край бочкообразного портала. Подтянувшись, он из последних сил дополз до отметки в три четверти длины ворот, чтобы пересечь энергетическое поле и перенестись в 1989 год в район Биг-Бэра.

И пока Штефан, опираясь на здоровую руку, полз на коленках по сумрачным внутренностям ворот, до него вдруг дошло, что часовой механизм в кабинете был подсоединен к городской электросети. А значит, после отключения электричества обратный отсчет времени до взрыва прервался.

Внезапно он с ужасом понял, почему Кокошка не погиб во время перестрелки на шоссе в 1988 году. Кокошка еще не совершал этого путешествия во времени. Он узнал о предательстве Штефана лишь после того, как обнаружил тела Янушского и Волкова. Еще до восстановления электроснабжения Кокошка, обыскав кабинет Штефана, наверняка найдет взрывчатку и обезвредит взрывное устройство. Институт не будет разрушен.

Штефан заколебался, раздумывая, не вернуться ли ему назад.

Он услышал за спиной голоса каких-то людей: на помощь Кокошке прибыли другие представители службы безопасности.

И Штефан пополз вперед.

А что Кокошка? Глава службы безопасности, очевидно, предпримет путешествие в 10 января 1988 года с целью убить Штефана на шоссе 330. Но сумеет убить только Дэнни, после чего будет убит сам. Штефан не сомневался, что смерть Кокошки неизбежна, поскольку предопределена неумолимой судьбой, однако следовало хорошенько обдумать парадоксы путешествий во времени, чтобы понять, сможет ли Кокошка каким-либо образом избежать смерти от пули в 1988 году, свидетелем которой уже однажды стал Штефан.

Сложности, возникающие в ходе путешествий во времени, могли поставить в тупик самый светлый ум. Штефан же был ранен. Он отчаянно старался не потерять сознание, а мысли о подобных вещах лишь вызывали головокружение. Позже. Об этом он подумает позже.

В лаборатории у него за спиной кто-то открыл стрельбу по воротам в надежде достать Штефана прежде, чем он достигнет точки отправления.

Он прополз еще несколько футов. Вперед, к Лоре. Вперед, к новой жизни в другом, далеком времени. А ведь он так надеялся навсегда закрыть мост между эпохой, откуда нужно было срочно бежать, и той, которой собирался присягнуть на верность. Но ворота останутся открытыми. И они смогут переместиться во времени, чтобы добраться до него… и до Лоры.

9

Лора и Крис провели Рождество с Тельмой в доме Джейсона Гейнса в Беверли-Хиллз. Гейнс жил в особняке в тюдоровском стиле, насчитывающем двадцать две комнаты. Особняк располагался на шести акрах огороженной земли, что не могло не поражать воображение, если учесть стоимость одного акра земли в этом районе. Во время строительства дома в 1940-х годах – дом принадлежал продюсеру эксцентричных комедий и фильмов о войне – требования к качеству были чрезвычайно высокие, и интерьеры комнат отличались уникальной отделкой, чего в наше время невозможно воспроизвести даже по десятикратной цене: потолки обшиты затейливыми панелями, где-то дубовыми, где-то медными; карнизы декорированы тонкой резьбой; в окнах со свинцовыми переплетами витражные стекла, а подоконники такие широкие, что на них вполне можно было сидеть; внутренние притолоки также отделаны панелями с вырезанными виноградными гроздьями, розами, херувимами, девизами, скачущими оленями, птицами с ленточками в клюве; снаружи наличники и притолоки сделаны из резного гранита, некоторые даже украшены покрытыми глазурью терракотовыми фруктами в стиле делла Роббиа. Дом окружал ухоженный парк с вымощенными камнем извилистыми дорожками, проложенными среди тропических пальм, фикусов Бенджамина и нитида, усыпанных блестящими красными соцветиями азалий, а также бальзаминов с порхающими над ними райскими птицами, папоротников и многочисленных сезонных цветов, названий половины которых Лора не знала.

Когда Лора с Крисом приехали в субботу днем, в сочельник, Тельма устроила им экскурсию по дому и парку, после чего, сидя на солнечной веранде с видом на бассейн, они пили поданное горничной какао с миниатюрными пирожными, испеченными поваром.

– Шейн, ну разве это не безумие? Нет, ты можешь поверить, что девчонка, которая десять лет жизни провела в гнусных приютах, живет в этом дворце, даже не пройдя реинкарнацию в принцессу?

Дом был настолько внушительным, что волей-неволей вызывал у своих владельцев желание почувствовать себя ВИП-персонами, и любому обладателю всей этой роскоши наверняка пришлось бы сильно постараться, чтобы не выглядеть самодовольным и напыщенным. Однако, когда Джейсон Гейнс вернулся домой в четыре часа дня, Лора обнаружила, что он отнюдь не претенциозный сноб и ничем не отличается от большинства ее знакомых, что казалось невероятным для человека, уже семнадцать лет занимающегося кинобизнесом. Ему было тридцать восемь, всего на пять лет больше, чем Тельме. Внешне он чем-то смахивал на молодого Роберта Вона, а значит, заслуживал более высокой оценки, чем просто «симпатичный», как охарактеризовала его Тельма. Не прошло и получаса, как Джейсон уединился с Крисом в одной из трех комнат, отведенных под хобби хозяина: там находилась электрическая железная дорога, занимавшая вместе с игрушечными деревушками, сельской местностью на колесиках, мельницами, водопадами, туннелями и мостами площадь пятнадцать на двадцать футов.

В ту ночь, когда Крис уже крепко спал в комнате, смежной со спальней Лоры, к подруге пришла Тельма. Одетые в пижамы, они уселись на кровати по-турецки, будто снова вернувшись в детство, заменив, правда, молоко с печеньем шампанским с жареными фисташками.

– Шейн, самое странное во всем этом деле то, что, несмотря на мое происхождение, мне кажется, мое место здесь. И я отнюдь не чувствую себя тут чужой.

Тельма и не выглядела чужой. И хотя оставалась все той же Тельмой Акерсон, она здорово изменилась за последние несколько месяцев. Волосы были стильно подстрижены и уложены; впервые в жизни ее лицо покрывал ровный загар; она держалась скорее не как комическая актриса, желающая забавными жестами и позами вызвать у зрителей смех – что означало одобрение, – а как знающая себе цену женщина. Она даже надела менее экстравагантную, но более сексуальную пижаму: без рисунка, струящуюся, из розового шелка, хотя и не изменила своим любимым тапочкам в виде кроликов.

– Тапочки в виде кроликов, – объяснила Тельма, – напоминают мне о том, кто я такая. Невозможно стать зазнайкой в таких тапочках. В них ты не утратишь чувство реальности и не начнешь вести себя точно звезда или избалованная богатая дамочка. К тому же эти тапочки придают мне уверенности, ведь они такие веселенькие. И они как будто заявляют о себе, как будто говорят за меня: «Что бы ни случилось, я всегда останусь смешной и легкомысленной». И даже если я умру и попаду в ад, то смогу пережить и это, если на мне будут тапочки в виде кроликов.

Рождество прошло, как волшебный сон. Джейсон оказался сентиментальным человеком, способным удивляться чудесам, точно большой ребенок. Он настоял на том, чтобы все собрались под елкой в пижамах и халатах, чтобы открывали подарки, шурша бумагой и разрывая ленточки с радостными возгласами, чтобы пели рождественские хоралы, а открыв подарки, вместо полезного завтрака лакомились бы печеньем, конфетами, орехами, фруктовым тортом и засахаренной воздушной кукурузой. Джейсон доказал, что был хорошим хозяином не только вчера, когда провел весь вечер с Крисом, занимаясь игрушечной железной дорогой, но и сегодня, так как весь рождественский день развлекал мальчика разными играми дома и во дворе, тем самым продемонстрировав, что очень любит детей и умеет с ними обращаться. И уже ко времени обеда Лора вдруг с удивлением отметила, что Крис за один день смеялся больше, чем за все прошедшие одиннадцать месяцев.

Когда вечером Лора укладывала Криса в кровать, мальчик сказал:

– Какой чудесный день, правда, мама?

– Лучше не бывает, – согласилась Лора.

– Больше всего на свете мне хотелось бы, – сонно пробормотал Крис, – чтобы папочка был здесь и поиграл с нами.

– Мне этого тоже очень хотелось бы, дорогой.

– Но папа как будто сегодня был здесь, со мной, – признался Крис. – Потому что я очень много о нем думал. Скажи, мама, а я всегда буду помнить, каким он был, даже через много-много лет?

– Детка, я помогу тебе сохранить память о нем.

– Если честно, я уже начал забывать кое-какие мелочи. Приходится напрягать память, чтобы вспомнить. Ужасно не хочется ничего забывать, потому что это мой папа.

Когда Крис наконец уснул, Лора ушла к себе. А через пару минут появилась Тельма, что стало для Лоры невероятным облегчением, так как иначе ее ждало бы несколько мучительных часов одиночества.

– Шейн, если у меня когда-нибудь родятся дети, – забравшись на кровать к Лоре, сказала Тельма, – как по-твоему, у них будет хотя бы малейший шанс жить среди нормальных людей или их поселят в резервацию для уродцев вроде лепрозория?

– Не говори глупости.

– Конечно, я в состоянии оплатить им радикальную пластическую операцию. И даже если выяснится, что они принадлежат к другому виду, я смогу сделать их максимально похожими на людей.

– Твое самоуничижение иногда меня просто бесит.

– Прости. Отнеси это на счет тяжелого детства без родителей. Ведь я типичная сирота – уверенная в себе и одновременно закомплексованная. – Тельма на секунду притихла, затем со смехом сказала: – Эй, а знаешь, Джейсон хочет на мне жениться. Поначалу я решила, что он одержим дьяволом и себя не контролирует, но Джейсон заверил меня, что не нуждается в экзорцисте, хотя, по-моему, у него наверняка произошло небольшое кровоизлияние в мозг. Так что ты по этому поводу думаешь?

– Что я думаю?! О чем тут вообще думать? Он потрясающий парень. И ты должна ухватиться за него обеими руками. Так?

– Боюсь, он слишком хорош для меня.

– Ты достойна лучшего из лучших. Выходи за него.

– Если у нас ничего не получится, мое сердце будет разбито.

– А если не попробуешь, – ответила Лора, – то останешься не только с разбитым сердцем, но и в гордом одиночестве.

10

Штефан почувствовал знакомое неприятное покалывание, возникающее при перемещении во времени, своеобразную вибрацию, проникающую под кожу, через плоть прямо в кости, а оттуда – обратно в плоть и кожу. Под привычные чпок – вжик Штефан покинул ворота и уже через мгновение начал спускаться по крутому заснеженному склону горы в Калифорнии ночью 10 января 1989 года.

Поскользнувшись, он упал на раненое плечо, скатился к подножию горы и остался лежать возле трухлявого ствола. Впервые после ранения на Штефана нахлынула волна боли. С громким криком он перевернулся на спину, прикусив язык, чтобы не потерять сознание, и уставился в тревожную ночь.

Еще одна молния разорвала небо, от этой вспышки рваная рана в плече сразу запульсировала. В призрачном сиянии заснеженной земли и ярком, но прерывистом свете молнии Штефан увидел, что лежит на лесной поляне. Лишенные листвы черные деревья тянули обнаженные конечности к зловещему небу, словно фанатичные служители культа свирепого божества. А согнувшиеся под тяжестью снежного облачения сосны напоминали священников, исповедующих более традиционную религию.

Путешественник во времени, совершая скачок из одной эпохи в другую, будил некие силы природы, что требовало колоссального расхода энергии. Независимо от погодных условий в месте прибытия этот дисбаланс всегда корректировался разрядом молнии, благодаря чему временной перенос и получил название Молниеносного перехода. При этом по каким-то неведомым причинам возвращение в институт, в эпоху путешественника, никогда не сопровождалось салютом с небес.

Разряды молний, как всегда, следовали один за другим – от мощных, словно предвещающих апокалипсис, до отдаленных вспышек. И вот уже через минуту все стихло и ночь снова вступила в свои права.

Когда погасли последние вспышки, боль от ранения резко усилилась. Штефану показалось, что молния, сотрясшая свод небес, очутилась у него в груди, в левом плече, в левой руке – ни одна бренная плоть не способна была вынести эту крестную муку.

Штефан встал на колени, затем с трудом поднялся на ноги, отчетливо понимая, что у него совсем мало шансов выбраться из леса живым. Кругом стояла непроглядная тьма, нарушаемая лишь серебристым мерцанием укрывавшего опушку снега. Несмотря на отсутствие ветра, зимний воздух пронизывал холодом, от которого никак не спасал тонкий лабораторный халат, надетый поверх рубашки и брюк.

Хуже того, Штефан мог находиться в нескольких милях от шоссе или от любого другого ориентира, с помощью которого можно было определить свое местоположение. Если рассматривать ворота как пистолет, то их точность определения времени прибытия в нужную точку могла считаться идеальной, чего нельзя было сказать о точности определения географического местоположения. Путешественник во времени обычно прибывал в интервале десять – пятнадцать минут до нужного времени, но вот с точными координатами дело обстояло куда хуже. Иногда Штефан приземлялся в ста ярдах от физического места назначения, а иногда оказывался в десяти – пятнадцати милях от него, что и произошло 10 января 1988 года, когда он совершил перемещение во времени, чтобы спасти Лору, Дэнни и Криса от столкновения с потерявшим управление грузовиком Робертсонов.

Во время предыдущих перемещений он всегда брал с собой карту нужной местности и компас на случай, если окажется в такой глуши, как сейчас. Однако на сей раз у Штефана, оставившего бушлат в лаборатории, не было при себе ни компаса, ни карты, а обложенное облаками небо лишало последней надежды найти дорогу из леса по звездам.

Обутый не в сапоги, а всего лишь в уличные туфли, он стоял по колено в снегу. И чтобы не замерзнуть, нужно было срочно начать двигаться. Он оглядел опушку в надежде на озарение, на проблеск интуиции, но в результате, выбрав направление наугад, свернул налево в поисках оленьей тропы или другого естественного пути, способного помочь выбраться из леса.

Вся левая сторона тела болезненно пульсировала. Оставалось лишь надеяться на то, что пуля не задела жизненно важных артерий и сильная кровопотеря не помешает ему добраться до Лоры, чтобы увидеть в последний раз любимое лицо и спокойно умереть.

Первая годовщина со дня смерти Дэнни пришлась на вторник. Хотя Крис и не упоминал об этой дате, он о ней помнил. Мальчик казался непривычно притихшим. Бо́льшую часть этого печального дня он провел в гостиной, молча играя во «Властелинов Вселенной», хотя обычно во время игры имитировал звуки лазерного оружия, звон мечей и гул двигателей космических кораблей. А затем он ушел к себе в комнату, где, растянувшись на кровати, читал комиксы. Более того, Крис не реагировал на уговоры вытащить его из добровольного заточения, что, возможно, было даже к лучшему. Все потуги Лоры казаться жизнерадостной выглядели бы неестественно, и сын наверняка еще больше расстроился бы, увидев героические попытки матери не вспоминать об их безвозвратной утрате.

Тельма, звонившая всего несколько дней назад сообщить, что все-таки решила принять предложение Джейсона Гейнса, вечером позвонила еще раз, в четверть восьмого, якобы просто поболтать, словно она забыла о сегодняшней скорбной дате. Лора сняла трубку в кабинете, где сидела за работой над черной, как желчь, книгой, занимавшей ее мысли весь прошлый год.

– Эй, Шейн! Ты представляешь?! Я познакомилась с Полом Маккартни! Он приезжал в Лос-Анджелес для переговоров по контракту на запись его песен, и в пятницу мы встретились на вечеринке. Когда я увидела его, у него рот был набит какими-то закусками. Он сказал «привет», к его губам прилипли крошки, и вообще он был просто душка. Сказал, что видел мои фильмы, считает меня классной, и мы поговорили – нет, ты можешь поверить? – болтали минут двадцать, не меньше, и тут случилась очень странная вещь.

– Ты обнаружила, что раздела его во время разговора?

– Понимаешь, он по-прежнему красавчик, то же лицо херувимчика, по которому мы сохли более двадцати лет назад. Однако теперь оно отмечено печатью опыта, очень искушенное и с неотразимым налетом грусти в глазах. И вообще, он был чрезвычайно забавным и очаровательным. Поначалу я, возможно, и думала сорвать с него одежду и наконец-то воплотить в жизнь свои сексуальные фантазии. Но чем дольше мы беседовали, тем больше он казался похожим скорее не на божество, а на живого человека. Шейн, буквально за несколько минут созданный мной миф рассеялся, как утренний туман, и Пол стал просто милым, привлекательным мужчиной средних лет. Ну и что ты по этому поводу думаешь?

– А что я должна по этому поводу думать?

– Не знаю, – ответила Тельма. – Я в некотором смятении. Разве живая легенда не должна вызывать священный трепет чуть дольше двадцати минут с момента знакомства? Я, естественно, встречалась со многими звездами. И в результате все они оказывались не небожителями, а обыкновенными людьми. Но ведь это был сам Пол Маккартни!

– Ну, если хочешь знать мое мнение, дело вовсе не в Поле. Столь стремительное развенчание мифа о нем, наоборот, свидетельствует в твою пользу. Акерсон, я тебя поздравляю. Ты наконец-то стала взрослой.

– Значит, мне теперь не судьба смотреть по выходным старые фильмы с тремя балбесами?

– Ладно, балбесы так и быть не возбраняются, но все сцены со швырянием едой определенно должны остаться в прошлом.

Когда Тельма без десяти восемь повесила трубку, у Лоры на душе стало чуточку теплее, в связи с чем она переключилась с черной книги на сказку о сэре Томасе Жабе. Но не успела она написать и двух фраз, как ночь за окном озарилась молнией, настолько яркой, что на ум невольно пришла мысль о ядерной войне. Последующий за ней удар грома сотряс дом от пола до потолка, словно в стену врезалась чугунная «баба». Лора поспешно вскочила на ноги, от изумления даже забыв сохранить набранный на компьютере текст. Очередной разряд молнии прорезал небо, превратив окна в светящиеся телеэкраны, а следующий удар грома оказался еще сильнее предыдущего.

– Мама!

Повернувшись, Лора увидела стоявшего в дверях Криса.

– Все нормально. – Она села в кресло, посадив сына к себе на колени. – Все нормально. Не надо бояться, малыш!

– А дождя-то и нет, – заметил Крис. – Почему гремит гром, если нет дождя?

Разряды молний под аккомпанемент раскатов грома шли непрерывной чередой в течение минуты, а потом все стихло. Разгул стихии оказался настолько сильным, что Лора не удивилась бы, обнаружив наутро валяющимися на земле, словно осколки гигантской яичной скорлупы, обломки неба.

Через пять минут после того, как Штефан покинул поляну, ему пришлось сесть, прислонившись к стволу сосны с нависавшими над головой ветвями. Боль в раненом плече вызывала обильную испарину, а пронизывающий январский холод – неукротимую дрожь; головокружение мешало встать на ноги, и Штефан опасался, что так и останется сидеть, заснув вечным сном среди снегов. Ветви гигантской сосны над головой укрывали его, словно черный плащ Смерти, из-под которого ему уже не суждено выбраться.

Прежде чем уложить Криса на ночь в постель, Лора решила побаловать его и себя мороженым с кокосом, миндалем и сиропом «Херши». Пока они сидели за кухонным столом, Крис чуть-чуть повеселел. Аномальные погодные явления за окном, напоминающие драматический финал печальной годовщины, отвлекли мальчика от мыслей о смерти, заставив задуматься о чудесах. Крису не терпелось поговорить о молнии, проникшей через бечевку воздушного змея в лабораторию доктора Франкенштейна в старом фильме Джеймса Уэйла, который сын посмотрел всего неделю назад; о молнии, напугавшей Дональда Дака в диснеевском мультике, а также о грозовой ночи в фильме «101 далматинец», во время которой Круэлла Де Виль подвергла смертельной опасности щенков далматинцев.