Текст книги "Молния"

Замявшись, Штефан закрыл рюкзак и произнес:

– Премьер-министр, мне очень жаль, но я должен сообщить вам, что Советы станут даже могущественнее Британии и будут соперничать лишь с Соединенными Штатами.

Впервые за все это время Черчилль выглядел удивленным.

– Неужели их порочная система действительно способна добиться экономического успеха и изобилия?

– Нет-нет. С точки зрения экономики их система потерпит крах. Но они достигнут значительной военной мощи. Советы начнут безжалостно внедрять милитаристское сознание в свое общество и устранять диссидентов. Их концентрационные лагеря смогут потягаться с теми, что сейчас у нас в Третьем рейхе.

Лицо премьер-министра оставалось непроницаемым, но он не смог скрыть промелькнувшей в глазах тревоги.

– И все же на данный момент они наши союзники.

– Так точно, сэр. И без них вам, вероятно, не удастся выиграть войну с Рейхом.

– О… Войну мы непременно выиграем, – уверенно заявил Черчилль. – Просто не так быстро. Говорят, политики – плохие партнеры, но ставшие союзниками из-за войны – самые неприятные.

Штефану уже пора было прощаться.

Они обменялись рукопожатиями.

– Ваш институт превратят в груду камней, в щепки, в прах, – пообещал премьер-министр. – Даю вам честное слово.

– Этого мне вполне достаточно, – ответил Штефан.

Он залез под рубашку и три раза нажал на кнопку, активировав связь с воротами времени. И в то же мгновение оказался в институте в Берлине. Выйдя из похожих на бочонок ворот, Штефан подошел к панели управления. С момента его отправления в бомбоубежище под Лондоном прошло ровно одиннадцать минут.

Плечо по-прежнему болезненно пульсировало, правда, боль не усиливалась. Штефан устало опустился на стул оператора, чтобы немного передохнуть.

Затем с помощью цифр, рассчитанных на компьютере в 1989 году, он запрограммировал ворота для последнего путешествия. На этот раз он должен был отправиться на пять дней вперед, прибыв в одиннадцать вечера 21 марта в другое бомбоубежище, подземный бункер, но уже не в Лондоне, а в своем родном Берлине.

Когда ворота были готовы, Штефан вошел внутрь. Он и на этот раз не взял с собой оружия. Правда, сейчас он не стал брать и шеститомную «Историю Второй мировой войны» Черчилля.

Когда Штефан достиг точки перехода внутри ворот, он снова почувствовал противное покалывание во всем теле, которое через кожу проникало в плоть буквально до мозга костей, а затем обратно – из костей в плоть и кожу.

Лишенную окон подземную комнату, в которой оказался Штефан, освещала лишь настольная лампа на письменном столе в углу и минуту-другую электрические разряды, сопровождавшие появление Штефана. И в этом призрачном свете перед Штефаном предстал Гитлер.

20

Одна минута.

Лора с Крисом вжались в «бьюик». Не меняя положения, Лора посмотрела сперва на юг, где – и она это точно знала – оставался еще один человек, затем – на север, где, как она подозревала, прятались остальные противники.

Над пустыней повисла мертвая тишина. Ветер стих, все кругом замерло и перестало дышать. Солнце щедро делилось жаркими лучами с высохшей землей, и она светилась едва ли не ярче неба. Ослепительные небеса cлились с не менее ослепительной поверхностью пустыни, поглотив горизонт. И хотя температура воздуха не превышала восьмидесяти градусов по Фаренгейту, и кусты, и камни, и трава, и песок, казалось, образовали единый сплав со своим окружением.

Одна минута.

Ну конечно, до возвращения Штефана из 1944 года оставалась одна минута, а может, и меньше. Штефан непременно им поможет, и дело даже не в его «узи», а в том, что Штефан был ангелом-хранителем Лоры. Да, ее ангелом-хранителем. И хотя теперь она знала, откуда он родом, и понимала, что в нем не было ничего сверхъестественного, в некотором смысле он оставался для нее сверхчеловеком, способным творить чудеса.

На юге никакого движения.

На севере никакого движения.

– Они идут, – сказал Крис.

– Все будет хорошо, родной, – успокоила его Лора.

Тем не менее у Лоры отчаянно билось сердце, и не только от страха. Нет, оно болезненно сжималось от внезапно возникшего ощущения утраты, словно она чувствовала на каком-то подсознательном уровне, что ее сын – единственный ребенок, которого она могла иметь, ребенок, который родился вопреки воле судьбы, – уже умер, и не только из-за неспособности Лоры защитить свое дитя, а скорее из-за того, что с судьбой не поспоришь. Нет. Нет, черт подери! На сей раз, бросив вызов судьбе, Лора обязательно победит. Она не отдаст своего мальчика. Не потеряет его, как теряла любимых людей. Он принадлежал только ей, а отнюдь не проклятой судьбе или неумолимому року. Он принадлежал только ей. Только ей.

– Все будет хорошо, родной, – повторила Лора.

Осталось полминуты.

Внезапно Лора заметила к югу от «бьюика» какое-то движение.

21

В личном кабинете Гитлера в его берлинском бункере вытесненная энергия путешествия во времени кружилась вокруг Штефана шипящими змейками ослепительного света, которые, прокладывая по полу сотни извилистых дорожек, ползли вверх по бетонным стенам и дальше по потолку, совсем как в подземной комнате для совещаний в Лондоне. Однако эффектное явление, сопровождавшееся шумом и ярким светом, не привлекло внимания охраны, поскольку в этот самый момент самолеты союзников бомбили Берлин. Стены бункера дрожали от взрывов наверху, в городе, и грохот воздушного налета замаскировал характерные звуки, возникшие при появлении Штефана.

Гитлер повернулся на крутящемся стуле лицом к Штефану и выказал не больше удивления, чем Черчилль, хотя, в отличие от последнего, Гитлер, конечно, знал о проводившихся в институте исследованиях и сразу понял, каким образом Штефану удалось материализоваться в закрытом бункере. Более того, фюрер знал Штефана как сына своего преданного сподвижника и офицера СС, работавшего над проектами института со дня его основания.

И хотя Штефан не ожидал увидеть удивления на лице Гитлера, но надеялся, что хищные черты фюрера исказятся от страха. Ведь, как никак, если фюрер прочел отчеты гестапо о последних событиях в институте – а фюрер их наверняка прочел, – то уже знал, что Штефана обвиняли в том, что он убил Пенловского, Янушского и Волкова шесть дней назад, 15 марта, после чего переместился в будущее. Фюрер, должно быть, решил, что Штефан незаконно совершил это путешествие в будущее шесть дней назад, перед тем как ликвидировать этих ученых, чтобы убить его. И все же если Гитлер и был напуган, то хорошо контролировал свой страх, так как, не вставая со стула, открыл ящик письменного стола и достал «люгер».

Не дожидаясь, когда электричество окончательно разрядится, Штефан в нацистском приветствии выбросил руку вверх и произнес со всей страстью, какую сумел изобразить:

– Хайль Гитлер! – Чтобы доказать чистоту своих помыслов, Штефан опустился на одно колено, словно перед алтарем, и склонил голову, отдавая себя на суд хозяина кабинета. – Мой фюрер, я прибыл сюда, чтобы восстановить свое доброе имя и предупредить вас о существовании предателей как среди работников института, так и в рядах гестапо, отвечающих за безопасность этого учреждения.

Диктатор выжидающе молчал.

Далеко наверху ударные волны от ночной бомбардировки прошли через землю, через стены из стали и бетона толщиной двадцать футов, наполнив бункер низким, протяжным, зловещим гулом. Всякий раз, как поблизости рвались бомбы, три картины, экспроприированные после завоевания Франции, начинали дребезжать; им вторила глухим дрожащим звоном высокая медная кружка с карандашами, стоявшая на письменном столе.

– Встань, Штефан. Сядь там. – Гитлер показал на коричневое кожаное кресло – один из пяти предметов меблировки в лишенном окон тесном кабинете. Фюрер положил «люгер» на письменный стол в пределах досягаемости. – Не ради восстановления твоего доброго имени, но ради сохранения репутации твоего отца и СС в целом я надеюсь, что твои слова соответствуют истине и ты действительно невиновен.

Штефан заговорил очень решительно, поскольку знал, что Гитлера всегда восхищала решительность. При этом речь Штефана была проникнута притворным благоговением, словно он искренне верил, что находится в присутствии человека, являвшегося олицетворением духа немецкого народа, воплощением его прошлого, настоящего и будущего. Ведь Гитлер даже больше, чем решительность, ценил именно благоговение, с которым относились к нему подчиненные. Конечно, здесь легко было оступиться и пересечь опасную черту, но Штефан, уже имея опыт общения с фюрером, научился втираться в доверие этого одержимого манией величия маньяка, этой гадины в человеческом обличье.

– Мой фюрер, я не убивал Владимира Пенловского, Янушского и Волкова. Это сделал Кокошка. Он был предателем Рейха, и я поймал его в отделе хранения данных института сразу после того, как он застрелил Янушского и Волкова. Кокошка подстрелил и меня тоже. – Штефан приложил правую руку к левому плечу. – Если хотите, могу показать рану. Тяжело раненный, я укрылся в главной лаборатории. Я был в полной растерянности, так как не понимал, сколько еще человек замешано в заговоре. Более того, я не знал, к кому обратиться, поэтому у меня оставался лишь один путь к спасению: пролететь через ворота в будущее, чтобы не погибнуть от руки Кокошки.

– В рапорте штандартенфюрера Кокошки представлена совершенно другая версия. Он утверждает, что подстрелил тебя, когда ты, убив Пенловского и остальных, сбежал через ворота.

– Но в таком случае, мой фюрер, стал бы я возвращаться в Германию, чтобы обелить свое имя? Если бы я был предателем, верящим в будущее больше, чем в вас, мой фюрер, стал бы я возвращаться сюда из того времени, где был в безопасности?

– Штефан, а разве ты был в безопасности? – лукаво усмехнулся Гитлер. – Насколько я знаю, за тобой в будущее отправили два отряда гестапо, а затем и отряд СС.

Штефана поразило в самое сердце упоминание отряда СС. Он понимал, что это, должно быть, была группа, появившаяся в Палм-Спрингсе меньше чем через час после его бегства в 1989 год, группа, прибытие которой ознаменовалось разрядом молнии в безоблачном небе пустыни. Тревога за Лору и Криса внезапно еще больше усилилась, поскольку Штефан не понаслышке знал о преданности фюреру и умении эсэсовцев убивать, которых ставил куда выше гестаповцев.

А еще Штефан понял: Гитлеру не доложили, что отряд гестаповцев расстреляла женщина. Фюрер явно считал это делом рук Штефана, хотя тот во время перестрелки находился в коматозном состоянии. Но сам факт, что фюрер пребывал в неведении, играл Штефану на руку.

– Мой фюрер, – сказал он, – я разделался с людьми, которые пришли по мою душу, все верно. Но сделал я это совершенно сознательно, так как все они были предателями. Они хотели убить меня, чтобы я не рассказал вам, что разворошил осиное гнездо заговорщиков, работавших и по-прежнему работающих в институте. Ведь Кокошка вскоре после тех событий исчез. Я прав? Так же как и пятеро других сотрудников, если не ошибаюсь. Они не верили в будущее Рейха и опасались, что скоро откроется их роль в убийствах пятнадцатого марта, а потому ускользнули в будущее, в другую эпоху.

Штефан замолчал, чтобы его слова дошли до фюрера.

Когда шум взрывов снаружи затих и бомбардировка на время прекратилась, Гитлер внимательно вгляделся в Штефана. Взгляд фюрера был не менее пристальным, чем у Уинстона Черчилля, но в глазах фюрера Штефан не увидел открытости и чисто мужской оценки собеседника, свойственных премьер-министру. Нет, Гитлер явно смотрел на Штефана так, как самозваное божество смотрит на одно из своих творений с целью отыскать опасные мутации. И это злобное божество отнюдь не питало любви ко всем остальным существам, упиваясь самим фактом их покорности.

Наконец фюрер нарушил молчание:

– Если в институте есть предатели, то какова их цель?

– Сбить вас с толку, – ответил Штефан. – Они представляют вам ложную информацию о будущем в надежде заставить вас совершить серьезные тактические промахи. Они говорили вам, что последние полтора года буквально все ваши военные решения оказались ошибочными, но это не так. Глядя на положение дел из будущего, я могу смело сказать, что вы проиграли войну, балансируя лишь на тонкой грани между победой и поражением. И вы еще легко можете выиграть, нужно лишь немного изменить стратегию.

Лицо Гитлера окаменело, глаза превратились в щелочки, но отнюдь не потому, что он в чем-то подозревал Штефана. Нет, фюрер теперь подозревал всех тех, кто уверял его, что в ближайшее время он совершит ряд трагических военных ошибок. Слова Штефана позволили фюреру вернуть веру в собственную непогрешимость, и он был готов в очередной раз положиться на собственный гений.

– Лишь немного изменить мою стратегию? – переспросил Гитлер. – А о каких изменениях идет речь?

Штефан быстро назвал шесть изменений в военной стратегии, играющих ключевую роль в будущих сражениях. На самом деле эти изменения никак не повлияли на результат, а сражения, о которых шла речь, были далеко не самыми решающими баталиями оставшегося этапа войны.

Однако фюрер хотел верить, что он не проигравший, а без пяти минут победитель. Он ухватился за слова Штефана как за истину в последней инстанции, поскольку предложенная им смелая стратегия лишь немного отличалась от той, которую разработал бы сам диктатор. Вскочив со стула, фюрер принялся нервно мерить шагами комнату.

– Уже из первых отчетов, присланных из института, я понял, что мне представили искаженное описание будущего. Я нутром чувствовал, что не мог, столь блистательно начав войну, внезапно потерпеть поражение из-за цепи трагических ошибок. О да, сейчас у нас трудный период, но это ненадолго. Когда союзники высадятся наконец в Европе, их ждет полный провал. Мы загоним их обратно в море. – Гитлер говорил почти шепотом, но с завораживающей страстью, хорошо знакомой по его публичным выступлениям. – В ходе этого неудачного наступления они израсходуют бо́льшую часть своих резервов. Союзникам придется отступить по всему фронту, что еще долго не позволит им восстановить силы и начать новые наступательные действия. За это время мы сожмем Европу железной хваткой, победим русских варваров и станем еще сильнее, чем прежде! – Гитлер остановился и заморгал, словно выйдя из транса, после чего сказал: – Итак, что там насчет высадки в Европу? Я слышал, она получит название «День „Д“». В сообщениях из института говорится, что они собираются высадиться в Нормандии.

– Ложь! – заявил Штефан.

Наконец они вплотную подошли к вопросу, который был основной целью путешествия Штефана в бункер той мартовской ночью. Из отчетов института Гитлер узнал, что местом высадки войск союзников станет побережье Нормандии. В будущем, уготованном фюреру судьбой, он недооценит союзников и приготовится к их высадке в другом месте, оставив Нормандию без необходимой линии обороны. А потому следовало поощрить Гитлера придерживаться той стратегии, которую он выбрал бы, если бы института никогда не существовало. Гитлер должен проиграть войну, как и было предопределено судьбой, и теперь основная задача Штефана заключалась в том, чтобы подорвать доверие фюрера к институту, обеспечив тем самым успех высадки союзных войск в Нормандии.

22

Клитман сумел продвинуться еще на несколько ярдов на восток мимо «бьюика» и таким образом обойти женщину с тыла. Он лежал ничком за низкой грядой белых камней с голубоватыми прожилками кварца, с нетерпением ожидая атаки Хубача с юга. А когда женщина отвлечется на Хубача, Клитман выскочит из укрытия и подберется к ней, стреляя на бегу из «узи». Он, Клитман, изрешетит ее, не дав даже обернуться, чтобы увидеть лицо своего палача.

«Ну давай же, унтершарфюрер! Не прячься, словно трусливый еврей! – яростно твердил про себя Клитман. – Покажись! Вызови огонь на себя!»

И буквально секунду спустя Хубач, выскочив из укрытия, отвлек на себя внимание женщины. После чего Клитман выпрыгнул из-за гряды белых камней.

23

Штефан, сидевший в кожаном кресле в бункере, наклонился вперед:

– Ложь, наглая ложь, мой фюрер! Попытка склонить ваши помыслы в сторону Нормандии – это основная часть плана заговорщиков в институте. Они хотят заставить вас совершить ошибку, которую вы не собирались совершать. Они хотят, чтобы вы сосредоточили основные силы в Нормандии, тогда как настоящая высадка союзников произойдет в Кале.

– Кале! – воскликнул Гитлер.

– Да.

– А ведь я всегда считал, что высадка произойдет в Кале, намного севернее Нормандии. Они пересекут Ла-Манш в самом узком месте.

– Вы совершенно правы, мой фюрер, – ответил Штефан. – Но войска союзников все-таки высадятся в Нормандии седьмого июня… – (На самом деле высадка произошла 6 июня, но в тот день погода была настолько ненастной, что Верховное командование вермахта усомнилось в способности союзников провести высадку в условиях штормового моря.) – Но это будут незначительные силы союзников – отвлекающий маневр, – чтобы заставить ваши элитные танковые дивизии передислоцироваться на побережье Нормандии, тогда как на самом деле второй фронт будет открыт возле Кале.

Данная информация полностью соответствовала представлениям диктатора о собственной непогрешимости. Вернувшись к письменному столу, фюрер стукнул по нему кулаком:

– Штефан, это похоже на правду. Но… я видел документы, избранные страницы истории Второй мировой, доставленные из будущего.

– Фальшивка! – Штефан рассчитывал, что диктатор, с его паранойей, проглотит и эту ложь. – Вместо реальных документов из будущего они показали вам фальшивки с целью дезориентировать.

Если повезет, то обещанная Черчиллем бомбардировка института произойдет завтра, в результате чего ворота будут уничтожены вместе со всеми сотрудниками, способными воссоздать ворота, и материалами, доставленными из будущего. И тогда фюрер не сможет проверить, насколько заявления Штефана соответствуют истине.

Гитлер с минуту молчал, глядя на «люгер» на своем столе и напряженно думая.

Наверху грохот от падающих бомб снова усилился, заставляя дребезжать картины на стене и карандаши в медной кружке.

Штефан с волнением ждал ответа фюрера.

– А как ты сюда попал? – поинтересовался Гитлер. – Разве у тебя есть доступ к воротам? Ведь после бегства Кокошки и тех пятерых ворота очень тщательно охраняются.

– Я прибыл не через ворота, – ответил Штефан. – Я попал сюда прямо из будущего, воспользовавшись поясом путешествий во времени.

Из всего, что успел рассказать фюреру Штефан, эта ложь была самой наглой, поскольку пояс являлся не машиной времени, а средством возвращения домой, способным вернуть его обладателя обратно в институт. Штефан рассчитывал на невежество политиков, которые были более-менее в курсе всего, что делалось под их руководством, не слишком вникая в суть. Конечно, Гитлер знал о воротах и природе пространственно-временны́х путешествий, но, скорее всего, лишь в общих чертах. Он вряд ли обладал информацией относительно деталей, таких, например, как принцип действия поясов возвращения.

Если бы Гитлер понял, что Штефан попал в бункер прямо из института, куда вернулся с помощью пояса Кокошки, то, несомненно, догадался бы, что Кокошка и те пятеро не предатели, а жертвы Штефана, отправившего их тела в будущее. И тогда вся выстроенная для прикрытия сложная конструкция мгновенно рассыпалась бы, а Штефан мог считать себя покойником.

Диктатор нахмурился:

– Выходит, ты использовал пояс без ворот? А разве такое возможно?

У Штефана от страха пересохло во рту, тем не менее он старался говорить максимально уверенно:

– О да, мой фюрер, не составляет никакого труда… перенастроить пояс, используя его не только для самонаведения на ворота, но и для путешествий во времени. И в этом смысле нам еще крупно повезло. Ведь в противном случае, чтобы попасть к вам, мне пришлось бы вернуться в институт, где меня наверняка остановили бы евреи, контролирующие ворота.

– Евреи? – удивился Гитлер.

– Так точно, мой фюрер. Насколько я понимаю, заговор в институте устроили сотрудники с еврейской кровью, которые скрыли свое происхождение.

Лицо безумца внезапно исказилось от гнева.

– Евреи. Вечно от них одни проблемы. Везде от них одни проблемы. А теперь еще и в институте.

Услышав это заявление, Штефан понял, что сумел-таки повернуть ход истории в нужном направлении.

Судьба всегда стремится восстановить предначертанный ход событий.

24

– Крис, думаю, тебе лучше спрятаться под машиной, – сказала Лора.

Она еще не успела договорить, как стрелок, находившийся на юго-западе, покинул укрытие и побежал вдоль арройо в сторону Лоры и ненадежного укрытия за ближайшей невысокой дюной.

Лора, уверенная, что «бьюик» защитит ее от человека возле «тойоты», вскочила на ноги и открыла огонь. Первые десять пуль лишь взрыхлили песок, откалывая кусочки глины, но следующая очередь прошила стрелку́ ноги, и он с воплями рухнул на землю, где его настигли остальные пули. Дважды перевернувшись, он перекатился через край арройо и с высоты тридцати футов рухнул вниз.

Когда убитый падал в арройо, Лора вдруг услышала автоматную очередь, но не со стороны «тойоты», а сзади. И прежде чем Лора успела повернуться, чтобы встретиться с угрозой лицом к лицу, несколько пуль попали ей в спину, и она повалилась ничком на засохшую глину.

25

– Евреи! – сердито повторил Гитлер и неожиданно спросил: – А как насчет ядерного оружия, которое, как говорят, поможет нам выиграть войну?

– Очередная ложь, мой фюрер. И хотя в будущем предпримут попытки создать такое оружие, они не увенчаются успехом. Это очередная фантазия, придуманная заговорщиками для истощения сил и ресурсов Рейха.

Внезапно стены задрожали от глухого рокота, словно бункер находился не под землей, а высоко в небе, в эпицентре грозы.

Тяжелые рамы картин бились о бетон.

Карандаши ритмично подпрыгивали в медной кружке.

Гитлер испытующе посмотрел в глаза Штефану:

– Полагаю, если бы ты был предателем, то захватил бы с собой оружие, чтобы сразу прикончить меня.

Собственно, у Штефана была такая мысль, ведь, только убив Адольфа Гитлера, он мог хотя бы отчасти снять камень с души. Но это было бы высшим проявлением эгоизма, поскольку, убрав Гитлера, Штефан коренным образом изменил бы ход истории, поставив будущее, каким он его знал, под угрозу. Он не имел права забывать о том, что его будущее – это прошлое Лоры. Если Штефан радикально вмешается в цепь событий, предопределенных судьбой, возможно, тем самым он изменит мир к худшему, в том числе и для Лоры. А вдруг, ликвидировав прямо сейчас Гитлера, Штефан вернется в 1989 год и обнаружит, что мир так кардинально изменился, что Лоре по какой-то причине не суждено было появиться на свет?

Штефану очень хотелось убить эту гадину в человеческом обличье, но он не мог взять на себя ответственность за судьбу человечества, которому, возможно, придется жить в другом мире. Здравый смысл подсказывал ему: мир, быть может, станет лучше, однако Штефан отлично понимал, что здравый смысл и судьба – взаимоисключающие понятия.

– Да, – ответил Штефан. – Мой фюрер, окажись я предателем, то непременно так бы и сделал. И меня беспокоит, что настоящие предатели, окопавшиеся в институте, рано или поздно разработают подходящий метод убийства.

Гитлер даже побледнел при этой мысли.

– Завтра я прикрою институт. Ворота будут простаивать, пока я не очищу весь персонал от предателей. – («Если только бомбардировщики Черчилля тебя не опередят», – подумал Штефан.) – Штефан, мы обязательно победим. И сделаем это не пустыми заклинаниями, а путем сохранения веры в наше великое предназначение. Мы победим, потому что наша судьба – побеждать.

– Да, это наше великое предназначение, – согласился Штефан. – Ведь правда на нашей стороне.

Наконец опасный безумец улыбнулся. Продемонстрировав странные перепады настроения, Гитлер в приступе внезапной сентиментальности заговорил о Франце, отце Штефана, об их ранних днях в Мюнхене, о конспиративных собраниях на квартире у Антона Дрекслера и встречах в пивных – «Хофбройхаус» и «Эберлброй».

Штефан внимательно слушал, делая вид, будто увлечен излияниями фюрера, но, когда Гитлер заявил о своей непоколебимой вере в сына Франца Кригера, Штефан воспользовался этим моментом, чтобы распрощаться:

– А я, мой фюрер, верю в ваш гений и навеки останусь вашим преданным сторонником. – Штефан встал, выбросил руку в нацистском приветствии и, сунув ладонь под рубашку, чтобы нажать на пояс возвращения, произнес: – Ну а теперь я должен вернуться в будущее, чтобы еще поработать на благо Германии.

– Ты уходишь? – Гитлер тоже встал. – Но я думал, что теперь ты останешься с нами, в нашем времени. Зачем тебе возвращаться туда, если ты уже восстановил свое доброе имя и теперь чист передо мной?

– Мне кажется, я знаю, куда отправился предатель Кокошка. И в каком уголке будущего сумел укрыться. Я должен найти его и вернуть назад, так как, вероятно, только Кокошка знает имена всех предателей в институте, что поможет нам вывести их на чистую воду.

Штефан еще раз вскинул руку, нажал на кнопку на поясе и, не дав Гитлеру открыть рот, покинул бункер.

В институт Штефан вернулся ночью 16 марта. Именно той ночью Кокошка отправился в погоню за Штефаном в горы Сан-Бернардино, чтобы уже никогда не вернуться. Итак, в меру своих сил Штефан организовал бомбардировку института и посеял в душе Гитлера семена сомнения относительно поступающей оттуда информации. Штефан мог быть на седьмом небе от счастья, если бы не волновался за Лору, которую в 1989 году преследовал отряд эсэсовцев.

Он набрал на панели управления воротами цифры, рассчитанные на компьютере для последнего в его жизни скачка: в пустыню в окрестностях Палм-Спрингса, где утром 25 января 1989 года его ждали Лора с Крисом.

26

Упав на землю, Лора поняла, что пули повредили ей позвоночник, поскольку она вообще не ощущала боли – все части тела ниже шеи напрочь утратили чувствительность.

Судьба всегда стремится восстановить предначертанный ход событий.

Автоматный огонь прекратился.

Лора могла лишь повернуть голову, но и этого было достаточно, чтобы увидеть Криса, стоявшего перед «бьюиком». Ребенок был парализован страхом, точно так же, как его мать была парализована пулей, раздробившей позвоночник. За спиной Криса, в пятнадцати ярдах от них, Лора заметила какого-то мужчину в солнцезащитных очках, белой рубашке и черных брюках, с автоматом в руках. Мужчина стремительно направлялся к «бьюику».

– Крис! – прохрипела Лора. – Беги! Беги!

Лицо мальчика исказилось от неподдельного горя, словно он понимал, что оставляет ее умирать. А затем он побежал, настолько стремительно, насколько несли его детские ноги, на восток вглубь пустыни. Ребенку хватило ума постоянно петлять, что делало его трудной мишенью.

Лора увидела, как убийца вновь поднял автомат.

В главной лаборатории Штефан открыл панель, закрывавшую автоматический регистратор путешествий во времени.

На катушке бумажной ленты шириной в два дюйма было отмечено и путешествие через ворота в 10 января 1988 года: то самое путешествие, которое совершил Генрих Кокошка в горы Сан-Бернардино, где он и убил Дэнни Пакарда. На бумажной ленте были также зафиксированы восемь путешествий в 6 000 000 000 год нашей эры: пять человек и три свертка с лабораторными животными. Регистратор сохранил и данные о путешествиях самого Штефана: дату, 20 марта 1944 года, и координаты подземной штаб-квартиры возле Сент-Джеймс-парка в Лондоне; дату, 21 марта 1944 года, и точные координаты бункера Гитлера, а также пункт назначения и дату последнего путешествия, которое Штефан запрограммировал, но еще не совершил: Палм-Спрингс, 25 января 1989 года. Штефан оторвал бумажную ленту с информацией, сунув улику себе в карман, и намотал на катушку чистую ленту. После чего установил часы на панели управления так, чтобы они обнулились, когда он пройдет через ворота. В институте наверняка поймут, что кто-то производил манипуляции с записями, но, скорее всего, решат, что информацию подчистили Кокошка и пять предателей.

Закрыв панель, Штефан надел рюкзак с книгами Черчилля. Перекинул через плечо ремень «узи», взял с лабораторного стола пистолет с глушителем. И обвел взглядом лабораторию проверить, не оставил ли случайно каких-либо следов своего пребывания здесь.

Распечатки компьютерных данных вернулись в карман джинсов. Баллон с «вексоном» был давным-давно отправлен в будущее, где уже погасло солнце. Насколько Штефан мог видеть, он вроде ничего не упустил.

Штефан вошел в ворота и с надеждой в душе, затеплившейся впервые за долгое время, приблизился к точке переноса. Если уж ему удалось обеспечить уничтожение института и поражение нацистской Германии поистине макиавеллиевским манипулированием временем и людьми, то с отрядом эсэсовских убийц, высадившихся где-то в Палм-Спрингсе в 1989 году, они с Лорой разделаются в два счета.

Парализованная и беспомощная, Лора, лежа на слое глины, попыталась крикнуть, но в результате едва слышно прошептала: «Нет!» – так как кричать уже не было сил.

Убийца выпустил в сторону Криса автоматную очередь, и Лора на секунду поверила, будто сын сумеет уйти из-под огня, что, конечно, было фантазией, порожденной отчаянием, поскольку маленький мальчик, совсем маленький мальчик с короткими ножками, не мог так быстро уйти из зоны поражения, ну и конечно, пули нашли его, насквозь прошив худенькую спину и повалив на землю ничком, где он и остался лежать в луже крови.

Боль, которую Лора могла ощутить в своем изувеченном теле, показалась бы булавочным уколом по сравнению с адскими душевными муками, терзавшими ее при виде неподвижного тела сына. Лора, пережившая на своем веку немало горя, еще ни разу не испытывала подобных страданий. Казалось, вся боль трагических утрат – смерть матери в родах, безвременная кончина любимого отца, гибель Нины Доквейлер, кроткой Рут и, наконец, Дэни, ради которого Лора легко пожертвовала бы собой, – обрушилась на Лору с той безжалостностью, с какой судьба возвращала ее на круги своя, и теперь душа Лоры корчилась в агонии не только из-за смерти Криса, но и из-за всех смертей, что произошли до того. Парализованная, Лора больше не ощущала телесных мук, но душа ее была буквально выпотрошена, раздавлена колесом злой судьбы. У Лоры больше не осталось сил быть храброй, не осталось сил надеяться или переживать за себя. Ее сын погиб. Она не сумела его спасти, а без него жизнь утратила смысл. Лора чувствовала себя безумно одинокой в холодной, враждебной Вселенной и с нетерпением ждала, когда смерть, пустота, бесконечное небытие оборвут проклятую цепь страданий и печалей.

Лора увидела, как к ней направляется человек с автоматом.