Текст книги "Безумие толпы. Как мир сошел с ума от толерантности и попыток угодить всем"

IQ

Среди всех оснований, на которых строится разнообразное и цивилизованное общество, равенство людей должно быть наиболее важным. Равенство – это заявленная цель любого западного правительства, провозглашенная целью всех основных гражданских организаций и стремление каждого, кто хочет найти себе место в приличном обществе. Но за этим стремлением, предположением и надеждой скрывается самая болезненная неразорвавшаяся бомба из всех, а также одна из причин, по которым мы должны вести себя куда осмотрительнее в эпоху массового использования хэштегов в Twitter. Это вопрос о том, что означает равенство и существует ли оно в принципе.

Равенство в глазах Бога – основной завет христианской традиции. Но в эру секулярного гуманизма оно превратилось в равенство в глазах людей. И здесь есть проблема, и заключается она в том, что многие люди осознают, боятся и интуитивно чувствуют, что люди не совсем равны. Люди не в одинаковой степени красивы, не в одинаковой степени одарены, не одинаково сильны и не одинаково разумны. Они точно не одинаково богаты. Они даже не одинаково привлекательны. И в то время как приверженцы левых идей постоянно говорят о необходимости равенства и даже справедливости (заявляя, как это делает Эдуардо Бонилла-Сильва и другие, что равенство результатов не только желательно, но и достижимо), сторонники правых идей отвечают призывом к равенству возможностей, а не равенству результатов. В действительности оба утверждения почти наверняка невозможно воплотить в жизнь на местном и национальном уровнях, не говоря уже о глобальном. Ребенок богатых родителей будет иметь возможности, которых не будет у ребенка бедных родителей, и это почти наверняка даст этому ребенку преимущества в начале его жизни, если вообще не на всю жизнь. Хотя многие могли бы учиться в хороших университетах, не все будут иметь возможность учиться в лучших, и, несмотря на то, что многие люди хотели бы поступить в Гарвард, не все люди в мире могут и впрямь сделать это. Около 40 тысяч человек в год пытаются поступить в Гарвард, но не все могут. Так получилось, что именно здесь была замечена самая свежая и самая разрушительная мина и что именно здесь она может взорваться.

Как мы узнали ранее, именно Гарвард дал миру тест на «скрытые предубеждения». Как было сказано в одном заголовке на интернет-портале, «Расист ли ты? Этот гарвардский тест покажет»[189]189
  See The Tab, n.d. 2016.


[Закрыть]. Если это так, то, похоже, старейшему университету США стоит самому пройти этот тест. И если бы тест на скрытые предубеждения был действительно точным, то он показал бы, что и сам Гарвард действительно очень расистский.

В 2014 году группа под названием «Студенты за честный прием» подала в суд на Гарвардский университет. Эта группа представляла интересы азиато-американцев, которые утверждали, что правила приема в этот университет демонстрируют тенденцию к дискриминации, уходящую корнями в прошлое на десятилетия. В частности, они заявляли, что во имя «позитивной дискриминации» Гарвард регулярно и систематически предвзято относился к абитуриентам азиато-американского происхождения. Университет отчаянно пытался предотвратить обнародование документов, содержащих в себе информацию о критериях, по которым оценивали абитуриентов, заявляя, что это является коммерческой тайной. Но все же университет, который утверждал, что не дискриминириует поступающих «из любой группы» в процессе приема, был вынужден раскрыть свой секрет[190]190
  See ‘Asian Americans suing Harvard say admissions fles show discrimination’, The New York Times, 4 April 2018.


[Закрыть]. Неудивительно, что его пытались скрыть.

Поскольку Гарвард способен принимать только около 4,6 % абитуриентов в год, возможно, некая форма отбора была неизбежна. Но та форма отбора, которую университет себе позволил, едва ли могла быть более неприятной. Как большинство других американских университетов (и распространяя эту традицию и дальше), Гарвард хотел искоренить идею расовой предвзятости в процессе отбора. Но оказалось, что, пытаясь искоренить расовую предвзятость, вы получите не полностью этнически репрезентативную иерархию, но иерархию, которая благоприятствует определенным группам. Люди из Гарварда, не будь дураками, поняли это и стали искать способ преодолеть эту проблему, в частности с целью увеличить число афроамериканцев в университете. И потому они решили переменить свою якобы «слепую к цвету» политику отбора и повернуть ее против тех групп, которые явно преобладали. Люди из Гарварда превратили процесс, который представлялся как намеренно «безразличный к расе», но который на самом деле был создан, чтобы улучшить шансы для некоторых, в одержимый расой.

Несмотря на то, что университет отрицал эти обвинения в суде, его собственные записи показали, что в течение нескольких лет он регулярно понижал рейтинг студентов азиато-американского происхождения. В частности, он занижал их «оценки» по обладанию чертами характера, такими, как «позитивность», доброта и симпатичность. К несчастью для Гарварда, в процессе раскрытия этих данных выяснилось, что снижение рейтинга абитуриентов азиато-американского происхождения происходило без каких-либо собеседований или встреч с ними. Это выглядело как намеренная политика понижения рейтинга азиато-американцев на основании их личностных качеств – хотя никто из университета с ними даже не встречался. И зачем Гарварду или любому другому превосходному образовательному учреждению понадобилось делать это? По двум причинам.

Во-первых, Гарвард, как и все схожие элитные учебные заведения, взял на себя обязательство представить миру не просто лучших людей из всех возможных, но и лучших людей из всех возможных после того, как те пройдут через отборочный фильтр «разнообразия». Во-вторых, если бы Гарвард намеренно не ставил в невыгодное положение некоторые группы и не давал преимущество другим группам в соответствии со своей политикой «позитивной дискриминации» и критериям «разнообразия» в целом, то тогда выпускники Гарварда представляли бы собой настораживающе неразнообразную группу. Если быть точнее, то получилась бы студенческая масса, которая непропорционально или даже в большинстве своем состояла бы не из белых американцев и не из афроамериканцев, а из американцев азиатского происхождения или евреев-ашкеназов. Здесь мы получаем представление о самой уродливой мине в мире.

Исследования в области IQ и генетики являются, пожалуй, самыми опасными и закрытыми темами. Когда Чарльз Мюррей и Ричард Дж. Херрнстайн опубликовали свою книгу «Колоколообразная кривая» в 1994 году, считалось, они приводят ту самую мину в действие. Хотя немногие из их критиков прочитали книгу, на исследования наследственного аспекта генетики, которые рассматривались в ней, совершалось множество нападок. В некоторых публикациях отмечалось, что тема настолько важна, что ее нужно хотя бы обсудить. Но в основном реакция на «Колоколообразную кривую» состояла из попыток закрыть эту тему и заставить автора замолчать («автора» в единственном числе, поскольку, к несчастью – или к своему счастью? – Херрнстайн умер незадолго до публикации книги). Практически все отзывы на книгу отмечали, что находки, описанные в ней, имели «взрывоопасный» характер[191]191
  See Malcolm W. Browne, ‘What is intelligence, and who has it’, The New York Times, 16 October 1994.


[Закрыть]. Но большинство критиков приняло решение сделать с этими находками нечто особенное. А именно – спрятать их поглубже, присыпать большим количеством земли и притоптать поплотнее сверху. Один из радикальных – но не редких – отзывов на книгу, написанный другим академиком, назывался «Академический нацизм» и утверждал, что книга была «инструментом нацистской пропаганды, завернутым в обертку псевдонаучной респектабельности – академическая версия «Моей борьбы» Адольфа Гитлера»[192]192
  Steven J. Rosenthal review of The Bell Curve at https://msuweb.montclair.edu/~furrg/steverbc.html


[Закрыть].

Критика «Колоколообразной кривой» показала, почему почти никто не хотел принимать подтверждения теории, гласящей, что результаты тестов на интеллект варьируются от одной этнической группы к другой и что, в то время как некоторые группы набирают большее количество баллов в этом тесте, другие набирают меньшее. Это, конечно, не означает, что каждый человек в некой этнической группе таков. Как мучительно старались донести неоднократно Мюррей и Херрнстайн, разница внутри группы была тем больше, чем меньше была группа. Тем не менее, те, кто изучал академические труды в этой области, знают лучше, чем кто-либо другой, что эта область исследований – как сказал Джордан Питерсон – «этический кошмар»[193]193
  Douglas Murray in conversation with Jordan Peterson, UnHerd, YouTube, 4 September 2018.


[Закрыть]. И это был кошмар, от которого почти все, казалось, старались держаться подальше.

Они делали это разными способами. Первый заключался в том, чтобы попросту отмахнуться от авторов как от расистов, и, покрыв их достаточным слоем помоев, рассчитывать на то, что неприятный запах сделает всю остальную работу. Это сработало настолько хорошо, что в 2017 году, когда Чарльза Мюррея пригласили выступить и рассказать о другой книге в Миддлберийском колледже в штате Вермонт, студенты окружили его, не дали ему возможность выступить в зале и затем выгнали его из кампуса, в процессе ранив женщину-академика, которая пыталась вывести его из кампуса – она попала в больницу. Другие техники выталкивания противоречивых обсуждений «Колоколообразной кривой» из дискурса включали в себя распространение сомнений в тестах, определяющих показатели IQ в целом, или утверждение, что они отдают предпочтение определенным расовым группам из-за встроенных предубеждений. Эти встречные утверждения сами по себе были убедительно опровергнуты, но спустя четверть века стало совершенно ясно, что споры о «Колоколообразной кривой» никогда не будут вестись на основе фактов. Эти факты слишком неудобны для того, чтобы позволять им легко витать в воздухе. И поэтому запасной вариант для отказа от принятия доказательств о разнящихся показателях IQ – это говорить, что даже если факты и впрямь существуют, и даже если они довольно ясны, с точки зрения морали сомнительно всматриваться в них, и они в любом случае приведут нас к этическим и моральным проблемам настолько обширным и запутанным, что с ними уже совершенно ничего нельзя будет сделать.

Это смещение от позиции «факты неверны» к «факты бесполезны» стало знаковой переменой мнений перед лицом растущего количества трудов по этому вопросу. В 2018 году один из ведущих в мире специалистов в этой области – Дэвид Райх из Гарварда – опубликовал статью, приуроченную к его новой книге по генетике. Среди прочего он наметил путь, по которому позже распространится утверждение о том, что раса (как и пол) – всего лишь социальный конструкт без генетических оснований. Райх объяснил, как эта точка зрения стала ортоксальной и почему у нее нет шансов устоять против доказательств, захлестывающих ее сегодня. Райх знал подводные камни этой идеи и признавал в своей статье, что он «глубоко разделяет беспокойство о том, что открытия в области генетики могут быть использованы в оправдании расизма». Но он также добавил: «Как специалист в области генетики, я также знаю, что больше уже попросту невозможно игнорировать средние генетические различия между расами»[194]194
  David Reich, ‘How genetics is changing our understanding of race’, The New York Times, 23 March 2018.


[Закрыть]. Однако никакие предостережения не сработали, и дебаты об IQ вспыхнули снова. Типичными атаками на него были высказывания вроде «Неужели Райх не понимал, как расисты и сексисты могут исказить его мысли? Или, может, он сам в каком-то смысле разделяет их предрассудки?»[195]195
  Pete Shanks, ‘Race and IQ yet again’, Center for Genetics and Society,13 April 2018.


[Закрыть]

Что-то похожее произойдет и сегодня с тем, кто будет замечен в общении с Мюрреем. Ученый в области нейронауки Сэм Харрис, по его собственному признанию, избегал любого, даже незначительного, контакта с Мюрреем и его наиболее известной книгой из-за грязи, которая их окружает. После прочтения ее он сказал, что понял: Мюррей является «интеллектуалом, с которым обращались наиболее несправедливо, пожалуй, за всю мою жизнь»[196]196
  Sam Harris, ‘Waking up’ podcast, with Charles Murray, 23 April 2017.


[Закрыть]. Харрису достаточно было лишь пригласить его на свой подкаст и поучаствовать в уважительной и глубокой беседе (под названием «Запретное знание») с ним о его работе, чтобы различные медиа попытались точно так же очернить и Харриса. «Vox» объявил, что такое исследование является не «запретным знанием», а попросту «самым древним оправданием Америки для фанатизма и расового неравенства». Игнорируется – среди прочих тревожных вещей – возможность того, что это может быть и тем и другим.

На данный момент именно здесь исследования и дебаты относительно IQ зашли в тупик. Поскольку это знание может быть использовано людьми с недобрыми намерениями, исследования не могут продолжаться или должны отрицаться. Как сказал Мюррей в рамках своей беседы с Харрисом, для всей той ярости, которая окружает этот вопрос, есть одна возможная очевидная причина. Она заключается в том, что в верхушке правительства и практически в каждом из институтов нашего общества сегодня приверженность определенной идее «разнообразия» и «равенства» является всеохватывающей и всепоглощающей. Во всех трудовых законодательствах, во всех сводах правил приема на работу и во всех социальных правилах прописано, что все люди «выше шеи одинаковы». Действительно, эта идея распространена настолько широко, что любая вещь, которая может быть объявлена подрывающей или противоречащей ей, должна быть подавлена с такой силой, с какой церковь во времена пика своего могущества могла обрушить свой удар на любого, кто шел наперекор ее учению. Учение в наши дни заключается в том, что все люди равны, и в том, что раса и пол – не более чем социальные конструкты; что при правильном поощрении любой может быть тем, кем захочет; что жизнь состоит целиком из окружения, возможностей и привилегий. Поэтому, когда всплывает пусть даже крошечный фрагмент спора, как это было в случае с вопросом о приеме в Гарвард азиато-американцев, это порождает невообразимую боль, смятение, отрицание и гнев. В целом отрицание носит системный характер, но иногда оно сосредоточивается на конкретном объекте или человеке, и тогда все, что только может быть использовано против человека, который упомянул (или грозился упомянуть) эту ересь, будет использовано. Правда состоит в том, что существуют люди (и их число вполне может вырасти), которые приветствуют подобные исследования в этой области с глубоким злорадным ликованием[197]197
  Ezra Klein, ‘Sam Harris, Charles Murray and the allure of race science’, Vox, 27 March 2018.


[Закрыть]. Нетрудно отличить тех, кто всматривается в эту темную область с беспокойством, от тех, кто заглядывает в нее с позитивным восторгом.

Интерлюдия. О прощении

Наступление эпохи социальных медиа привело к возникновению вещей, которые мы едва начали понимать, и познакомило нас с проблемами, с которыми мы только начали бороться. Одной из них является исчезновение границы между приватным и публичным языком. Но более значимым событием, чем это (хотя отчасти из него оно и происходило), является наиболее глубокая проблема из всех: она состоит в том, что мы не создали никаких механизмов, которые помогли бы нам выбраться из ситуации, в которую нас загнала технология. Похоже, она создает катастрофы, а не устраняет их; ранит, а не лечит. Рассмотрим феномен, известный сегодня как «публичное порицание».

В феврале 2018 года, всего за несколько месяцев до назначения Сары Джонг в редакцию «The New York Times», газета объявила о еще одном найме в свою команду – речь шла о 44-летней журналистке в области технологий по имени Куинн Нортон. Интернет моментально взялся за дело и, как это позже будет в случае с Сарой Джонг, проанализировал ее записи в Twitter. И вновь были найдены твиты, которые, выражаясь языком поборников социальной справедливости, были «ненормальными». Среди всего прочего были найдены твиты, датированные 2013 годом, в которых Нортон использовала слово «педик». Например, «Смотри, педик», и (один раз в ходе ссоры с другим пользователем) «ты – говноед, гиперчувствительный маленький плакса-педик»[198]198
  Quinn Norton on Twitter, 27 July 2013.


[Закрыть]. В другой раз – в 2009 году – Нортон, как оказалось, употребила самое неприемлемое слово из всех. Тогда в рамках спора с другим пользователем она ответила: «Если бы Бог хотел, чтобы ниггер разговаривал с нашими детьми-школьниками, он бы сделал его президентом. Ох, погодите-ка… Эм…»[199]199
  Ibid., 4 September 2009.


[Закрыть] Всего несколько часов спустя после того, как «The New York Times» заявил о ее назначении, редколлегия пошла на попятную, заявив, что Нортон не будет нанята.

В последующей за этим статье в «The Atlantic» Нортон объяснила, что, по ее мнению, произошло. Она осознала, что многие вещи, которые она писала в Twitter, были невежественными и постыдными. Она также объяснила, каково это, по ее словам, видеть, как ее «двойник» быстро возник из Интернета. Как и в случае с другими людьми, которых стыдили в Интернете, эта версия ее, против которой они выступали, была не ею самой, а отвратительной, упрощенной, вырванной из контекста версией ее личности.

Она сказала, что, как ей кажется, она стала жертвой «разрыва контекста». Это – другой термин для обозначения слома границы между приватным и публичным языком, в котором разговор, который предназначен для узкого круга, становится достоянием общественности – без учета изначального контекста дискуссии. Нортон сказала, что использование ею слова на букву «н» произошло в контексте спора, в рамках которого она «поддерживала [президента] Обаму». Поскольку Нортон участвовала как в дружеских, так и в недружественных спорах с различными белыми расистами, было возможно, что она использовала ругательство, чтобы «отзеркалить» слова человека, который также использовал ругательства. В другом месте ее связь с «анонами» (членами активистской коллективной общности «Anonymous») преподносилась как причина использования ею слова «педики»[200]200
  Quinn Norton, ‘The New York Times fred my Doppelganger’, The Atlantic, 27 February 2018.


[Закрыть]. Подобный язык используется в таких группах, но не очень хорошо выглядит в мире «The New York Times». Эти два мира встретились, Нортон ушла в историю, и мир устремился дальше. Но такие случаи заслуживают некоторого осмысления. Во-первых, потому, что случаи с Нортон и Джонг вызывают вопрос: «Какова честная репрезентация человека в Интернете в эпоху Интернета?» Как можно честно описать кого-то? Нортон, к примеру, отныне могла бы называться «расистской, гомофобной журналисткой, уволенной из „The New York Times“». Сама она может считать, что более честной версией описания ее жизни была бы такая: «Писательница и мать». Но в то же время Джонг, предположительно, тоже не считает себя расисткой. Так кто же решает? Если решает толпа, то мы в опасности.

Действительно, только худшая версия чьей-то жизни содержит в себе информацию, которая заставит Интернет остановиться и обратить внимание. Это чистое золото для сети, пристрастившейся стыдить и злорадствовать. Мы все знакомы с радостью, испытываемой, когда кто-то впадает в грех; это чувство праведности, которое приходит одновременно с наказанием преступника. Даже (а возможно, особенно) если преступник виновен в грехе, который мы и сами совершали. И из работ антрополога и философа Рене Жирара мы знаем, что может получиться из нахождения такого козла отпущения. Все тяготеет к тому, чтобы выбрать тот взгляд на жизнь человека, который является наименее понимающим и наименее тонким: самый ужасный и самый негативный.

Здесь находится еще одна ловушка. Мало что можно сделать, когда по вашей жизни проходится журналистика старой школы. Но в Интернете даже нет никакого регулирующего органа, к которому можно было бы обратиться, если вашу жизнь перевернули таким образом. Тысячи – возможно, даже миллионы – людей были вовлечены в это, и нет никакого механизма, с помощью которого можно было бы связаться с ними и заставить их признать, что они нечестным образом переврали вашу жизнь. Ни у кого нет на это времени, и мало кто считается достаточно важным человеком для этого. Есть и другие люди, которыми можно заняться. И в отличие от людей, которые могли быть растоптаны старыми средствами массовой информации, технологии могут прицепиться почти к кому угодно на планете и закружить их, как торнадо.

Второй важный аспект в историях вроде тех, что случились с Нортон, Джонг и другими – это вопрос, с которым эпоха Интернета еще не начала разбираться: как, если это вообще возможно, в наше время можно прощать? Поскольку каждый человек ошибается в течение своей жизни, у любого здорового человека или общества должна быть возможность быть прощенным. Частью прощения является способность забывать. Но Интернет никогда не забывает. Все может быть раскопано и освежено в памяти новыми людьми. Будущий работодатель будет всегда иметь возможность увидеть то, как Нортон использовала слово на букву «н», и, отбросив контекст, задаться вопросом о том, тот ли она человек, которого он хочет нанять.

Спорные твиты, написанные Нортон и Джонг, были удалены с их страниц в Twitter, но они были увековечены в истории множеством других пользователей. Увидеть их онлайн – значит иметь возможность получить реакцию настолько бурную, как если бы они появились не несколько лет и не десятилетие назад, а вчера или сегодня.

До недавнего времени оплошность или ошибка, сделанная очень известным человеком, со временем стиралась бы. Есть некоторые вещи, которые ужасны настолько, что не могут быть прощены. Человек, которого предают суду или помещают в тюрьму, помнит об этом. Но жизнь в мире, где непреступные поступки имеют тот же эффект, особенно безумна. В каком суде это может быть обжаловано? Особенно когда природа преступлений, или того, что считается преступлением, меняется день ото дня. Как сегодня правильно называть транс-людей? Не использовали ли вы слово «транс» в качестве шутки или оскорбления? Как то, что мы делаем сейчас, будет смотреться через 20 лет? Кто будет следующей Джой Рейд, которая будет отвечать за свое «неправильное» мнение, высказанное в те времена, когда все высказывали «неправильное» мнение? Если мы не знаем ответов на эти вопросы, то мы должны постараться предсказать все изменения настроения толпы – и не просто на следующий год, но на весь остаток нашей жизни. Удачи нам в этом.

Совершенно не удивительно, что исследования показывают рост случаев тревожности, депрессии и психических заболеваний у современной молодежи. Это не столько демонстрация того, какие они «особенные снежинки», сколько совершенно понятная реакция на мир, сложность которого увеличилась за время их жизни. Вполне разумный ответ обществу, движимому инструментами, которые могут принести бесконечное количество проблем без решения. Тем не менее решения есть.

В ноябре 1964 года Ханна Арендт проводила лекцию в Университете Чикаго под названием «Труд, Работа, Действие», которая являлась частью конференции «Христианство и Экономический человек: моральные решения в богатом обществе». Главной темой ее лекции был вопрос о том, из чего состоит «активная» жизнь. Что мы делаем, когда мы «активны»? Однако ближе к концу лекции Арендт заговорила о некоторых последствиях активности в мире. Жизнь каждого человека может быть преподнесена в виде истории, поскольку у нее есть начало и конец. Но действия между этими двумя точками – то, что мы делаем, когда проявляем «активность» в мире – имеют безграничные последствия. «Хрупкость и ненадежность» человеческих дел означает, что мы постоянно действуем в «сети взаимоотношений», в которой «каждое действие запускает не просто реакцию, но цепную реакцию». Это означает, что «каждый процесс является причиной непредсказуемых новых процессов». Одно-единственное слово или один поступок могут изменить все. Как следствие, по словам Арендт, «мы никогда не можем в точности знать, что делаем».

По словам Арендт, «хрупкость и ненадежность человеческих поступков» делает хуже тот факт, что, «…хоть мы и не знаем, что мы делаем, когда действуем, у нас нет возможности отменить уже сделанное. Процессы действий не просто непредсказуемы – они также необратимы; нет такого автора или деятеля, который мог бы отменить все, что сделал, если сделанное ему не нравится или если последствия этого оказались ужасными».

Точно так же, как единственным способом защититься от непредсказуемости является способность давать и сдерживать обещания, так и, по словам Арендт, существует лишь один инструмент для того, чтобы нивелировать эффект необратимости наших действий. Это способность прощать. Эти понятия необязательно идут рука об руку – способность связывать друг друга обещанием и способность связывать друг друга прощением. О последнем Арендт говорит:

«Без того, чтобы быть прощенными, освобожденными от последствий нами содеянного, наша способность действовать была бы, так сказать, ограничена одним-единственным поступком, от которого мы никогда не смогли бы оправиться; мы бы оставались жертвами последствий этого навечно, словно ученик чародея, который не знает заклинания, которое помогло бы ему снять с себя проклятие»[201]201
  ‘Labour, Work, Action’, in The Portable Hannah Arendt, Penguin, 2000, pp. 180 – 1.


[Закрыть].

Это высказывание было правдивым до появления Интернета, но с тех пор оно стало еще правдивее.

Один из ключей к этой проблеме лежит в историческом – а не в личном – забвении. И в историческом, а не в личном, прощении. Забвение – не то же самое, что прощение, но оно часто идет с ним рядом и всегда ему способствует. Ужасные вещи совершаются человеком или группой людей, но со временем воспоминание об этом стирается. Люди постепенно забывают точные детали или суть скандала. Туча окружает человека или поступок, а затем растворяется среди массы новых открытий и опытов. В случае ужаснейших исторических ошибок жертвы и виновные вымирают – те, кто нанес оскорбление, и те, кому оно было нанесено. Некоторые потомки, возможно, будут помнить об этом какое-то время. Но по мере того, как оскорбление и обида растворяются все больше от поколения к поколению, те, кто цепляется за эту обиду, часто видятся не демонстрирующими чувствительность или достоинство, а проявляющими воинственность.

Интернет не только помогает людям помнить – он еще и позволяет им взглянуть на прошлое под странным, всеведущим углом. Это делает прошлое – как и все остальное – заложником любого археолога с жаждой мщения. События, которые были скандальными давно, но уже не являются таковыми в течение поколений, могут быть опять подняты на поверхность. Как мы могли забыть о преступлении, совершенном более сотни лет назад? Разве не все мы должны о нем знать? Разве мы не должны испытывать стыд? Что незнание об этом говорит о нас сейчас?

Даже то, что казалось определенным, может снова перестать быть таковым. В своей знаменитой поэме «Памяти У. Б. Йейтса» У. X. Оден писал о литературной репутации и времени: «В своем странном снисхожденье Киплингу простит воззренья И Клоделю, под предлогом, тем, что пишет дивным слогом». Разве что теперь мы знаем, что если Киплингу прощались его воззренья, то теперь это прощение может быть отменено. Наверное, к таким писателям это всегда было в какой-то степени применимо, однако сегодня это может быть сделано куда более серьезным образом, на большем расстоянии, быстрее и фанатичнее.

В июле 2018 года студенты Манчестерского университета закрасили краской граффити со словами стихотворения Киплинга «Если» – стихотворения, за которое в прошлом население Великобритании проголосовало как за свое любимое. Но каким бы эмоционально сильным или вдохновляющим ни было это стихотворение для многих людей, эти студенты решить его стереть. Возможно, неизбежным было и то, что они написали поверх него стихотворение Майи Анжелу. Офицер «свободы и доступности» из университетского студенческого совета оправдал это действие, объяснив, что Киплинг был виновен в том, что «пытался узаконить присутствие Британской империи в Индии», а также в «обесчеловечивании цветных людей»[202]202
  Manchester University students paint over Rudyard Kipling mural’, The Guardian, 19 July 2018.


[Закрыть].

До появления Интернета поступки людей могли быть запомнены в кругу их соседей и друзей. В те времена возможность начать новую жизнь где-то в другой точке мира хотя бы была реальной. Сегодня же за людьми может следовать везде, куда бы они ни отправились, их двойник. И даже после смерти продолжатся раскопки и расхищение могилы – не ради исследования и прощения, но ради возмездия и отмщения. В основе таких настроений лежит странный карательный инстинкт нашего времени по отношению к прошлому, который предполагает, что мы считаем себя лучше людей прошлого, поскольку мы знаем, как они себя вели, и знаем, что на их месте мы вели бы себя лучше. Это – большое заблуждение современности. Поскольку, конечно, люди уверены в том, что вели бы себя лучше в прошлом, потому что знают, к чему привела история. Люди прошлого не имели и не имеют подобной роскоши. Они совершали хорошие и плохие поступки в те времена и в тех местах, где они находились, и с учетом ситуаций, в которых они оказались. Смотреть на прошлое с некоторой степенью прощения – значит, помимо прочего, заранее просить о том, чтобы простили нас (или хотя бы поняли) взамен. Потому что не все из того, что мы делаем или намереваемся делать сейчас, обязательно переживет этот вихрь возмездия и осуждения. Может ли такое отношение к прощению быть применено на личностном уровне, как и на историческом по отношению к людям, которые идут сквозь историю бок о бок с нами?

В канун 2018 года британское правительство опубликовало новость о новом государственном назначении: журналист и основатель школ Тоби Янг был назначен членом правительственного консультационного совета по вопросам высшего образования, который был учрежден Министерством образования. В течение нескольких лет Янг был наиболее известен как видный сторонник государственной программы, учреждающей бесплатные школы, и посвятил свое время открытию школы в Лондоне, что привело к появлению Сети Новых Школ. Перед тем, как заняться этим, Янг, помимо прочего, являлся автором книги «Как потерять друзей и заставить всех себя ненавидеть» – мемуары (по мотивам которых позже был снят фильм), в которым рассказывается о его неудачах в Америке. Это была яркая, самокритичная и откровенная книга, и, как и многие из журналистских статей Янга, она в какой-то степени была рассчитала на то, чтобы шокировать читателя.

Возможно, радикальная смена одной фазы его жизни другой могла бы привести к прощению, но в течение какого-то времени Янг определенно старался усидеть на двух стульях сразу: смешной и провокационный журналист плюс человек, помогающий детям из бедных семей получить достойное образование. На перекрестке его и изловила толпа.

В часы и дни после объявления о его назначении аккаунт Янга в Twitter и его архивные статьи представляли собой настоящую сокровищницу для «археологов», разыскивающих причины для обид. Действительно, для любого, кто не был знаком с его работами, должно быть, это было онлайн-эквивалентом обнаружения гробницы Тутанхамона.

Выяснилось, что в 2009 году Янг неоднократно выражал свой интерес к женской груди и был готов говорить об этом со своими читателями в Twitter. Он рассказывал об «огромных сиськах» одной своей подруги. Во время просмотра телеэфира с участием премьер-министра он спросил своих читателей в Twitter: «Глубокое декольте прямо за головой Эда Милибэнда. Кто-нибудь знает, кому оно принадлежит?»[203]203
  See ‘Toby Young quotes on breasts, eugenics, and working-class people’, The Guardian, 3 January 2018.


[Закрыть] Как он сказал позже, ни один из этих комментариев не вызывал у него гордости за себя. Но раскопки не прекращались. В статье в издании «The Spectator», датированном 2001 годом, он писал о новой телепередаче под названием «Гламурная игра» на канале «Мужчины и моторы» – он сказал, что передача по сути своей являлась порнографией, и ему это нравилось. Младший редактор озаглавил эту статью «Признания порнозависимого». Почти два десятилетия спустя это стало одним из главных обвинений, предъявленных ему. Члены парламента – как лейбористы, так и консерваторы – критиковали его. Лондонская газета «The Times» назвала свою статью так: «Порнозависимый Тоби Янг борется за сохранение своей роли блюстителя закона и нравственности»[204]204
  Toby Young, ‘Confessions of a porn addict’, The Spectator, 10 November 2001.


[Закрыть]. Газета для чтения в метро «The Evening Standard» написала в одном из заголовков: «Новое давление на Терезу Мэй – от нее требуют уволить „порнозависимого“ Тоби Янга»[205]205
  The Times, 6 January 2018.


[Закрыть].