Текст книги "Безумие толпы. Как мир сошел с ума от толерантности и попыток угодить всем"

Транспрорыв

Отсутствие доказательств является одной из причин того, почему люди верят, что вся проблема трансгендерности иллюзорна. И это подводное течение, состоящее из подозрений, существует даже тогда, когда в обществе в целом поощряется принятие заявлений трансгендерных людей на их собственных условиях.

В апреле 2015 года бывший олимпийский атлет и звезда реалити-шоу Брюс Дженнер заявил, что он трансгендерная личность, и представил общественности свою новую идентичность – Кейтлин Дженнер. Она моментально стала, пожалуй, самой знаменитой транс-женщиной в мире. Уже спустя несколько недель она оказалась на обложке журнала «Vanity Fair» с заголовком «Зовите меня Кейтлин». Фотосессия, сделанная Энни Лейбовиц, демонстрировала Дженнер в обтягивающем корсете, обнажающем верхнюю часть ее груди, в то время как нижняя прикрывала то, что, как стало известно, было ее еще не удаленными мужскими гениталиями. Фотосессия Лейбовиц ловко обошла все самые заметные мужские части анатомии Дженнер. Она сидела не только положив ногу на ногу, что решало проблему выпуклости, но и с руками, спрятанными за спиной, чтобы скрыть плечи и бицепсы бывшего олимпийца. Годом спустя журнал «Time» поместил трансгендерную актрису Лаверн Кокс на обложку с заголовком «Трансгендерный переломный момент: следующий фронтир в сфере гражданских прав Америки». Это чувство – ощущение того, что появился новый фронтир, который необходимо было преодолеть – витало в воздухе. Как заявила Рут Хант из благотворительной организации «Stonewall», когда к ее работе добавилась и кампания по защите прав трансгендерных людей: «Теперь их очередь»[235]235
  ‘Stonewall to start campaigning for trans equalit y ’, The Guardian, 16 February 2015.


[Закрыть]. С геями все было решено. И всем, казалось, были понятны очертания прогресса в области расы и женского вопроса. Некоторые люди – возможно, в особенности старые журналы со снижающимися тиражами – казалось, созрели для новой битвы за гражданские права. Это было идеальное время для Кейтлин Дженнер.

2015 год был годом, когда права транссексуалов, вопрос их видимости и их требования стали повсеместными, и Дженнер была повсюду. Если не считать вездесущих фотографий Лейбовиц, бывали месяцы, когда казалось, что Дженнер прошлась по всем церемониям награждения в Америке. Журнал «Glamour» назвал ее одной из «женщин года». На церемонии вручения премии ESPY Дженнер вручили Награду за Смелость, а полный стадион спортсменов и спортсменок рукоплескал ей стоя. Как и все остальное в вопросе о трансгендерных персонах, каждый фрагмент и осколок потенциально мог уничтожить любого, кто замешкался перед этим забегом. Или перед овацией.

Во время и после церемонии ESPY игрок в американский футбол, квотербек Бретт Фарв был раскритикован сначала в социальных сетях, а затем – во всех остальных медиа за то, что аплодировал Дженнер недостаточно активно. Несмотря на то, что Фарв присоединился к аплодисментам стоя, он (скандально) вновь занял свое место до того, как сели на места все остальные присутствующие, и это было заснято на камеру. За такое поведение «New York Post» осудила недостаточный энтузиазм преступника, выпустив статью с заголовком «Бретт Фарв делает ESPY некомфортной для всех»[236]236
  New York Post, 16 July 2015.


[Закрыть]. Никто не был в точности уверен в том, сколько конкретно секунд должна длиться стоячая овация, которой приветствуют транссексуальную женщину, получающую Награду за Смелость. Возможно, за уроком по этикету стоило бы обратиться к советскому политбюро. Единственный урок, который нужно было из этого вынести, заключался в том, что, если все аплодируют, вы должны убедиться, что садитесь на свое место последним.

Другие осколки скандала, связанного с Дженнер, поражали с такой же непредсказуемой регулярностью. В июле 2015 года тогда 31-летний консервативный комментатор Бен Шапиро оказался в числе гостей, приглашенных на шоу «Доктор Дрю по вызову» на канале HLN для обсуждения Награды за Смелость, присужденной Дженнер. Одной из других гостей, которые сидели рядом с Шапиро в студии, была Зои Тур, которую представили как «трансгендерную журналистку». В какой-то момент в рамках дискуссии доктор Дрю спросил Тур, была ли Дженнер действительно «смелой». Тур выразила свое мнение, сказав, что «быть смелым – значит быть собой» и что быть трансгендером – «пожалуй, самый смелый поступок, который можно совершить».

В этот момент Шапиро сказал, что, восторгаясь Дженнер, люди «популяризируют иллюзию». «Почему вы называете это „иллюзией“?» – в гневе спросила другая гостья. Шапиро продолжил и мимоходом употребил по отношению к Дженнер местоимение «он», а не «она». Несмотря на то, что Дженнер был Брюсом в течение 66 лет и лишь в течение трех месяцев идентифицировал себя как Кейтлин, все остальные присутствующие в студии моментально набросились на Шапиро, критикуя его за грубость. «Это она, – настаивала все та же взбешенная женщина. – Вы невежливы по отношению к местоимениям. Это неуважительно».

Игнорируя то, как можно быть вежливым или невежливым по отношению к местоимениям, Шапиро продолжал. «Забудьте о неуважении, – сказал он. – Фактам нет дела до ваших чувств. Оказывается, каждая хромосома, каждая клетка в теле Кейтлин Дженнер – мужская, не считая некоторых его сперматозоидов. Оказывается, у него сохранились все его мужские органы. То, как он ощущает себя внутри, не имеет никакого отношения к его биологической природе». В этот момент другой гость, который выразил мягкую критику по отношению к получению Дженнер ее награды (на основании того, что Дженнер была богатой и белой и в прошлом недостаточно много высказывалась о проблемах ЛГБТ-сообщества), быстро заявил, что он «не согласен» с тем, что было только что сказано. Возможно, отстраниться от Шапиро было необходимо – учитывая то, что последовало дальше.

Ведущий попытался утихомирить присутствующих и попросил Тур рассказать всем о научных обоснованиях гендерной дисфории. Тур заявила: «Мы оба знаем, что хромосомы необязательно означают, что вы мужчина или женщина». После этого она покровительственно положила руку на плечо Шапиро и сказала ему: «Так что вы не понимаете, о чем говорите. Вы не разбираетесь в генетике». Шапиро попытался спросить, можно ли им обсуждать генетику, но его вновь прервали. И тогда он спросил Тур: «Какая у вас генетика, сэр?» В этот момент Тур положила руку сзади на шею Шапиро и угрожающе сказала: «Прекрати сейчас же, или домой поедешь в машине скорой помощи».

«Это звучит немного неуместно для политической дискуссии», – совершенно невозмутимо сказал Шапиро. И, хотя в обычной ситуации можно было бы ожидать, что угроза насилием вызовет неодобрение у гостей в студии, динамика там была такова, что вместо этого все набросились на Шапиро. «Но если честно, то это вы, вообще-то, ведете себя несколько грубо, и это нечестно», – заявил один из гостей. Другой осудил Шапиро, сказав, что ему следовало бы знать, что говорить «сэр» – это «вопиющее оскорбление. После всего этого Тур позволили свободно сказать Шапиро: «Вы охвачены ненавистью. Вот какой вы. Вы – крошечный человек».

Шапиро во время всех этих событий не потерял самообладания. Он не «троллил» Тур. После того, как она угрожала ему отправить его домой на машине скорой помощи, он не сказал: «Вы ведете себя не как подобает леди». Он не стал ждать, пока она его ударит, чтобы потом сказать ей: «Боже, ты бьешь как мужик». Он даже не подчеркнул, как странно со стороны человека, который сделал со своим телом то, что сделала Тур, пытаться оскорбить его как мужчину, принизив его рост. Шапиро просто придерживался точки зрения о важности биологии, которая вызвала бы споры еще несколькими годами ранее, но которая теперь настолько широко не одобрялась со стороны медиа и знаменитостей, что они скорее бы встали на защиту того, кто грозился применить физическое насилие, чем того, кто был «невежлив по отношению к местоимениям».

Стремительность и почти полная согласованность совместного этого «бега» в одном направлении может иметь несколько причин. Одна из них (на примере обложки журнала «Time») заключалась в страхе, подозрении или надежде на то, что права трансгендеров – это «новые права геев», или права женщин, или гражданские права, и что любой, кто будет замечен на «неверной» стороне дискуссии о трансгендерности в это десятилетие, будет оглядывать назад на прошлое с таким сожалением – и на него будут смотреть так негативно – как общество смотрит на тех, кто протестовал против этих движений за права. И в каком-то смысле сходство есть. Если геи генетически ничем не отличаются от остальных, то единственное, что указывает на их отличие – это их поведение. Геи являются геями, когда заявляют, что они геи, и когда ведут себя как геи. Аналогичным образом, возможно, люди являются трансгендерами, когда они себя таковыми называют, и никакой внешний или биологический для этого признак не нужен – не более, чем это ожидается (или требуется) от геев.

Но есть одно существенное отличие. Если лесбиянка влюбится в мужчину или гей внезапно влюбится в женщину, или если гетеросексуальный мужчина или гетеросексуальная женщина вдруг влюбятся в людей своего пола, их существующая биологическая «прошивка» будет все еще в них «встроена». Гей, который становится гетеросексуалом, или гетеросексуал, который становится геем, не делают ничего, что является перманентным или необратимым. В то время как конечной целью сторонников трансгендерности является нечто необратимое и изменяющее жизнь. Люди, выражающие беспокойство или призывающие к осторожности по отношению к трансгендерности, возможно, не «отрицают существование трансгендеров», или не утверждают, что те должны восприниматься как люди второго сорта, не говоря уже о том, чтобы (самое драматизирующее утверждение) подталкивать трансгендеров к самоубийству. Они могут просто призывать к осторожности относительно того, что не было еще даже отдаленно разработано – и что является необратимым.

Беспокойство, которое многие люди подавляют на публике, произрастает из этой озабоченности необратимостью. Новости о возрастании числа детей, которые утверждают, что имеют гендерную дисфорию, и растущее количество свидетельств об «эффекте кластера», появляющегося, когда начинают делаться такие заявления (то есть когда некоторое число детей в школе заявляет, что живет в чужом теле, количество похожих заявлений начинает экспоненциально расти), означает, что родители и другие люди не так уж неправы, когда задаются вопросом и беспокоятся о том, к чему все это ведет. Вопросы о возрасте, в котором людям, уверенным, что они живут в «неправильном» теле, можно предоставлять доступ к лекарствам и операциям, стоят того, чтобы их глубоко оспаривать. Не в последнюю очередь потому, что растет осведомленность о детях, которые могли думать, что у них гендерная дисфория, но которые ее переросли – многие из них становятся гомосексуалами. Одна проблема нагромождается на другую проблему. Никому не нравится вспоминать те времена, когда геям говорили, что это «просто такой период», но что, если трансгендерность – даже иногда – является просто таким периодом в жизни? И что, если этот факт осознается слишком поздно? Эти вопросы не столько «трансфобны», сколько ориентируются на детей, и попытки демонизировать подобное беспокойство сделало эту дискуссию более неприглядной, чем она должна быть.

История одного молодого человека

Естественно, это деликатная тема, и поэтому я изменю имя человека, которого собираюсь описать. Давайте назовем его Джеймс. Но этот человек реален, его случай не редок, и он относится к тому типу людей, чья история должна быть по меньше мере включена в общественную дискуссию, которая ведется сейчас.

Двадцатилетний на сегодняшний день, Джеймс родился и вырос в Великобритании. В подростковом возрасте он обнаружил, что испытывает интерес к гей-сцене и – в частности – к драг-сцене. У него было много друзей-геев, и начиная примерно с 16 лет он начал много времени проводить в драг-клубах. Ему нравилась публика там, ему нравились выступления и их близость. Люди, которых он там встретил, казались ему почти «потерянным поколением людей», которые сбились в кучу в этом мире, поскольку боялись, что их родители от них откажутся, если узнают, что те являются геями или любят переодеваться в женскую одежду. В результате эти люди не просто весело проводили время вместе – они стали «чем-то вроде семьи». В конце концов Джеймс и сам начал понемногу носить женскую одежду. Примерно в это время у него появился очень близкий друг – человек чуть за 20, который сделал трансгендерный переход из мужчины в женщину – человек, который казался Джеймсу совершенно неотразимым.

Примерно в 18 лет Джеймс отправился к своему семейному врачу и набрался смелости, чтобы сказать ему: «Я думаю, что нахожусь не в том теле. Я думаю, что я, возможно, женщина». В течение полутора лет после этого он обходил различных докторов в попытках найти того, кто лучше, чем его семейный доктор, поймет, через что проходит Джеймс. Наконец, в 19 лет он получил направление в психосексуальную службу в Манчестере и три с половиной часа просидел на сеансе психоанализа. Его спрашивали о его сексуальной жизни, об отношениях с родителями и о многом другом. На самом деле он был слегка озадачен тем, насколько личными были эти вопросы. Но заключение врача в Манчестере было однозначным. «Вы – трансгендер», – сказали ему. И тогда его направили в клинику гендерной идентичности на улице Чаринг-Кросс в Лондоне.

В приемной собралась самая разнообразная публика – там были разные люди, начиная от «очень женственных мужчин и заканчивая Бобом-строителем в парике». Спустя шесть месяцев примерно 20 человек из присутствующих были собраны в одну группу. Консультант ознакомил их с информацией, предоставленной Национальной службой здравоохранения, о том, что привело их туда. Им сказали (как доктор Бенждамин сказал Моррис): «Мы знаем, что эта проблема связана с мозгом. Мы не можем проводить операции на мозге, поэтому мы делаем все для того, чтобы тело соответствовало мозгу». И тогда пришла очередь Национальной службы здравоохранения заниматься проблемой Джеймса и других. Спустя полгода после этого группового занятия у него состоялась первая консультация один-на-один – с довольно глубоким погружением в детали. Задавались вопросы об отношениях и о работе. Очевидно, была важна всесторонняя стабильность человека. Джеймс посетил эндокринолога и проверил уровень тестостерона. Тот факт, что проверка однажды показала низкий уровень (во время других проверок он различался), было воспринято как доказательство того, что его проблема и впрямь была связана с трансгендерностью. Оглядываясь в прошлое, Джеймс поражается нескольким вещам. Одна из них – это то, что ему никогда не предлагали посетить психологическую консультацию. То, как он сказал, что чувствует, по его мнению, было просто принято. Было еще кое-что. «Все это было слишком мило», – говорит он теперь. Не было «никакого давления». Никакого «уговаривания».

Два года жизни в качестве человека противоположного пола воспринимались как доказательство того, что человек может перейти на следующий этап. И, поскольку встречи в клинике проводились с разницей в полгода, Джеймс пришел к своей отметке в два года уже спустя несколько таких встреч. На этом этапе поднялся вопрос о гормонально-заместительной терапии. По словам Джеймса, «если вы терпеливы и играете в эту игру, то получить гормоны до нелепого легко. Нужно просто приходить два раза в год и ждать». И, конечно, люди в группе, а также друзья в драг-клубе обмениваются историями о том, как перейти на следующий этап.

Джеймс начал принимать эстроген, что включало в себя ежедневное принятие лекарств и уколы. Рассказы, которыми делятся он и другие люди о том, что это за процесс, поражают – среди прочего – самую суть заявлений о том, что не существует никаких существенных различий между полами. Если бы Джеймс описал эффекты, которые на его тело оказал эстроген, эти описания назвали бы поверхностными и сексистскими. Опыт Джеймса был во многом схож с опытом других людей, которые принимали эстроген и антиандрогены (блокаторы тестостерона). Среди прочих вещей, которые случились с ним, было то, что он стал более эмоциональным, чем прежде. «Я много плакал». Его кожа начала становиться мягче, и жир в его теле начал перераспределяться. Но он замечал и другие вещи. Его вкусы в кино и даже в музыке начали меняться – как и предпочтения в постели.

Джеймс принимал эстроген более года. Он начал развиваться поздно, и ходили слухи о том, что он не до конца прошел половое созревание к тому моменту, как начал принимать гормоны. Он также побывал на двух встречах – одна по Скайпу, вторая вживую – посвященных возможности перехода на следующий этап. Он знал, что накопившееся количество подобных случаев означало, что Национальная служба здравоохранения не сможет быстро перейти к этой части процесса, но, по его словам, он поднял с ними вопрос о поездке за границу на операцию по смене пола в частном порядке. Несколько человек порекомендовало ему одну клинику в Марбелье, регион Коста-дель-Соль, и он сказал, что НСЗ не пыталась ни одобрить это решение, ни остановить его, когда он говорил им, что думает о таком варианте. Он нашел информацию о стоимости процедуры, лекарств и даже авиабилетов. «Я очень близко подошел к тому, чтобы сделать это, – сказал он. – Теперь я очень рад тому, что не сделал этого».

Даже в то время, когда он принимал гормоны и раздумывал о переходе на следующий этап смены пола, его начали занимать некоторые другие вещи. До сих пор Джеймс по-настоящему слышал лишь одну точку зрения по этому вопросу. Его друзья в трансгендерностью показали ему путь, по которому и он мог пройти. А НСЗ не подвергала серьезному сомнению разумность такого выбора. Они относились к нему, как к человеку с заболеванием, которое нужно вылечить. Но в Интернете Джеймс искал – и нашел – противоположные мнения. С помощью медиа он нашел видеоблогеров и других, кто ставил под сомнение правильность этого решения, включая более молодых людей, чем он ожидал. Он также испытывал кризис веры. Воспитанный как либеральный христианин, он ходил вокруг да около вопросов о Боге и Замысле. С одной стороны, думал он, «если Бога не существует, то мое тело не является частью Замысла». Но он также думал, что люди, которые говорили, что родились не в том теле, очень эгоцентрично смотрели на мир, как если бы это было «ниспосланное им испытание». Если вся Вселенная – результат совпадения, то «зачем делать так много и так резко для того, чтобы поменять себя?» Он начал задаваться вопросом о том, не лежит ли ответ на некоторые из этих вопросов в психологии, а не в области хирургии. В частности, он начал думать о том, «что мне нужно для того, чтобы быть довольным своим телом, а не менять его». Из всех специалистов, с которыми он консультировался, ни один не задал ему подобных вопросов. «Мне никогда не предлагали глубоко задуматься об этом».

Было еще кое-что, что заставило Джеймса задуматься о том, действительно ли он этого хотел. Как было хорошо известно ему и другим членам его круга, каждый, кто будет принимать гормоны в течение нескольких лет, со временем заметит необратимые эффекты. Они проявляются примерно спустя два года антиандрогенов. И когда Джеймс достиг второго года принятия антиандрогенов, он начал нервничать. НСЗ не назначала ему экстренных встреч для того, чтобы он мог проконсультироваться с врачом, поскольку была перегружена количеством пациентов, приходящих на консультации о смене пола. Ему пришлось бы подождать еще шесть месяцев. Но Джеймс понимал, что не сможет ждать так долго. Он столкнулся не только с физическими изменениями, которые могли стать перманентными, но и с биологическими фактами. Спустя более чем два года принятия антиандрогенов большинство мужчин становятся бесплодными и уже никогда впоследствии не смогут стать отцами. Джеймс задумывался не только о том, действительно ли он хочет стать женщиной, но и о том, не захочется ли ему однажды стать отцом. У него был бойфренд, и его бойфренд не был убежден в том, что Джеймс и впрямь является женщиной. Он думал, что Джеймс – просто такой же гей, как и он. Джеймс и сам ощущал, что гормоны приближают его к «точке невозврата».

И вот, обдумав все это самостоятельно, без поддержки кого-либо из врачей, прописавших ему гормоны, Джеймс решил отказаться от их принятия. Он описал процесс отказа от них как «очень тяжелый». Изменения, которые их принятие повлекло за собой, были «гораздо более серьезными», чем когда он начал их принимать. Он страдал от резких перепадов настроения. И в то время как эстроген заставлял его плакать и менял его предпочтения в области кино, тестостерон, вернувшись в его тело, принес с собой настолько же «сексистские» эффекты. Он заметил множество знакомых ему видов поведения. Он стал более злым, более агрессивным, и – да-да – гораздо более возбужденным.

На сегодняшний день прошло уже более двух лет с тех пор, как он отказался от гормональной терапии. Но эффекты того периода, когда он совершал «переход» из одного пола в другой, сохранились в нем. Он думает, что с ним может быть все «почти в порядке», но он также может быть необратимо бесплодным. Более заметным является тот факт, что у него все еще есть грудь – или, как он ее называет, «грудная ткань». Когда его спрашивают о ней, он смущенно оттягивает в сторону верх своей футболки. Под ней видна лямка. Это – компрессионный жилет, который он носит постоянно для того, чтобы скрыть тот факт, что у него есть «грудная ткань». Его одежда явно мешковатая, и заметно, что он избегает любых обтягивающих вещей. Он считает, что ему, наверное, придется прибегнуть к операции, чтобы избавиться от остатков груди.

Получив со временем возможность взглянуть на все прошедшее объективно, он может поразмышлять об изменениях, которые произошли с ним за последние годы. «Я верю, что трансгендерность существует», – говорит он. Огромное количество людей, которые сегодня движутся в этом направлении – вот одна из причин, которые приводят его к такому выводу. Но он говорит, что вся эта область не рассматривалась и не осмыслялась достаточно тщательно. И вся эта область основывается на поверхностных вещах, как он выражается, вроде вопросов «Так вам не нравится регби? Интересно». Когда он сказал психоаналитику в Манчестере, что не ладил с мальчиками в начальной школе, тот ответил: «Ага». То же самое он сказал в ответ на слова Джеймса о том, что в детстве тот порой наряжался в платье Покахонтас, принадлежавшее его сестре.

«Мне всегда казалось странным, что НСЗ не рассматривала более широкий спектр вариантов», – говорит он. И начиная с того момента, как он начал консультироваться со специалистами, он «ощущал себя как на конвейерной ленте». НСЗ была переполнена – в ее распоряжении были лишь два доктора в Великобритании, которые проводили операции по смене пола: один работал полный день, другой – на полставки. Но доктора всегда утверждали, что, в то время как примерно 3000 человек уже находились на лечении и еще 5000, по их словам, находились в списке ожидания в Великобритании, НСЗ активно обучала большее количество специалистов, чтобы они смогли справиться с числом заявок. Возможно, некоторые пациенты начнут колебаться, как Джеймс, когда конвейерная лента подвезет их к операции. Но даже тогда, как свидетельствует мешковатая одежда Джеймса, процесс совсем не пройдет бесследно.

Джеймс – гей, «очень гей», как он говорит о себе в драг-клубе. И он считает, что всегда был «немного хамелеоном в общении. Возможно, люди, с которыми я проводил время, возымели на меня воздействие». Но он также говорит: «Я не хочу быть одним из тех людей, кто говорит, что трансгендеры привлекут за собой появление еще большего числа трансгендеров». Это слишком похоже, по его мнению, на старую присказку о том, что гомосексуалы порождают большее количество гомосексуалов. «Но что-то в этом есть, – добавляет он. – Что-то вроде „Мой очень классный друг-транс“». Он сбит с толку в своем мнении, как и все вокруг, о том, чем является и чем не является трансгендерность. «Во всяком случае, нам нужно просто знать больше», – говорит он. К примеру, почему количество самоубийств одинаково как для трансгендерных людей, не перенесших операцию, так и для тех, кто через нее прошел? «Мы движемся слишком быстро, – говорит он. – Это как рефлекс. Мы страшно боимся оказаться на неверной стороне истории». Но он знает, что все могло быть хуже. Оглядываясь в прошлое на то, как близок он был к операции, Джеймс размышляет: «Страшно подумать, в каком положении я оказался бы сейчас. Я не знаю, был ли бы я здесь сейчас».

Когда я слушаю историю Джеймса, похожую на множество других, мне среди прочего бросается в глаза одна вещь: то, как многое мы притворяемся, будто знаем, но как мало мы знаем на самом деле. Как часто мы, похоже, находим решения для вопросов, на которые мы еще не ответили. Но еще одна вещь, которая выделяется, это то, как проблема трансгендерности продолжает вторгаться во многие другие спорные вопросы нашего времени.

Борцы за права гомосексуалов годами утверждали, что любой человек может быть гомосексуален и что историческое представление о том, что гомосексуалы – это женственные мужчины и мужественные женщины, не только устарело и является невежественным, но и предвзято и гомофобно. А затем появляется другое требование о правах, которое является настолько близким к нему, что даже стоит рядом с «геями» в аббревиатуре ЛГБТ. Но оно предполагает нечто значительно более разрушительное, чем идея о том, что некоторые поведенческие характеристики типичны для гомосексуальных людей. Идея трансгендерности предполагает, что женственные мужчины или мужчины, которые не любят «правильные» виды спорта, не просто являются геями, но и теоретически живут в «неправильных» телах и фактически являются женщинами внутри себя – и наоборот. Учитывая количество коннотаций, удивительно, что такое малое количество геев и лесбиянок протестовало против заявлений, укорененных в транс-движении. Гей-сообщества в целом согласились с тем, что права трансгендеров существуют в рамках их «орбиты», занимая часть того же континуума и той же аббревиатуры. Однако многие заявления, которые делаются трансгендерными людьми, не просто идут вразрез с убеждениями гей-движения: они глубоко подрывают их. «Некоторые люди гомосексуальны. Или, возможно, трансгендерны. Или наоборот. Смиритесь».

Но трансгендерность идет вразрез не только с гомосексуальностью. Вместо того, снимать напряжение, о которых говорят сторонники теории интерсекциональности, трансгендерные люди создают целое нагромождение логических противоречий.

В колледже Уэллсли в 2014 году произошел удивительный случай, когда в женский колледж прибыла студентка, объявившая, что она – «маскулинная гендерквир-персона», которая хотела бы, чтобы ее называли «Тимоти» и использовали по отношению к ней мужские местоимения. Несмотря на то, что она поступила в этот колледж – альма-матер Хиллари Клинтон – в качестве девушки, другие студентки, как сообщается, не испытывали никаких проблем со своим сверстником-мужчиной. Так было до тех пор, пока Тимоти не объявил, что хочет баллотироваться на роль координатора по вопросам мультикультурализма: целью этого движения было продвижение «культуры разнообразия» в колледже. Наверное, можно предположить, что «маскулинная гендерквир-персона» по всем параметрам подходила бы на эту должность. Однако студентки колледжа Уэллсли, как сообщается, решили, что назначение Тимоти на такую должность будет способствовать насаждению патриархата в колледже. Началась кампания за бойкотирование выборов. Одна студентка, сторонница бойкота, сказал: «Я думаю, он бы отлично справился с этой работой, но просто казалось неправильным нанять на нее белого мужчину»[237]237
  When women become men at Wellesley’, The New York Times, 15 October 2014.


[Закрыть].

В каком-то смысле Тимоти прошел весь цикл угнетения. Из женщины в трансгендера, из трансгендера в белого мужчину, а оттуда – в воплощение белой патриархальности. Из меньшинства – в угнетатели. Там, где трансгендеры, меняющие пол с женского на мужской, строят свое нагромождение, трансгендеры, меняющие пол с мужского на женский, возводят свое – очевидным образом, среди людей, рожденных женщинами. И в этом случае, в отличие от геев, не все женщины, почувствовавшие, что их территория попирается, промолчали. Именно в этой части нового альянса за интерсекциональные права все быстрее всего пошло наперекосяк.