Текст книги "Цвингер"

Удача! Прояснилось, с кем и где Виктор ужинает сегодня.

У, хорош бы он был, если б намылился сегодня в «Оскар», с Наталией, дурак.

Совсем мозги потерял в последние месяцы, олух нежный…

Оставил Курцу, чтоб отсканировать и послать в Турин в офис «Стампы», паспортную фотку Мирей. Трещинки свидетельствовали, что снимок немало потаскали в бумажнике. Поколебался, не слишком ли интимно выглядит затертый портрет. Да, интимно, но что делать. Поблагодарил Курца, записал ему электронный адрес Наталии.

Может, Виктору самому срочно вылетать в Милан?

Не успел закончить мысль – вот и Ребека на подходе, высокая, очкастая, в расписанном яркими красками по светлому репсу пальтеце. Красота. И разумная женщина, и одета замечательно – поглядишь, просто тихая радость на душе.

Встрепанный Виктор напоминает себе: для начала – треп! Расслабленность! Рассаживаются, обсуждают меню. Заказывать копченых угрей? Виктор к упоминанию об угрях выдавливает из себя итальянскую байку. Сколько раз выручали его кулинарные курьезы. Грешным делом думал – не сложить ли из них книжонку. И не назвать ли «Почему итальянцы так зациклены на еде». Может, с Наталией в четыре руки напишем? Подумаю. Расскажу-ка Ребеке, как перед Рождеством в Милане до совсем недавнего времени продавали на базаре мотками угрей. Да, естественно, живыми. Домохозяйки оставляли их на балконах на холоде. Угри норовили размотаться. Нередки были охоты за ползунами по всему дому…

Ребека, отсмеявшись, сказала: в пандан к садизму кулинаров… Тут есть чеченские рассказы очередные, ужасно страшные, не желаете? На первой же странице выбегает свинья на шоссе. «Ее догнали, переехали вездеходом, с переломанными ногами положили в машину, и вечером было мясо в котле…» Понимаете жанр. А дальше там значительно красочнее. Схватка за труп собаки. Вам интересно?

– Э-э, по описанию не сильно. Но и отказываться не могу. Конечно, глянем чеченский текст. Присылайте по почте файл, обещаю обратить внимание… ой! Какое присылайте, – тут же перебивает сам себя Виктор, – я же без компьютера. Придется вам, Ребека, дать мне бумажную распечатку.

Виктор ковыряет вилкой нечто несусветное под названием «борщ». Ребека пьет бульончик из чашки. Не отвлекается на разносолы. Ей интереснее говорить. Любимые разговоры Ребеки – о Москве. Она часто бывает там. Виктор и про Москву что-то старается сказать, и (а может, это влияние Наталии?) про занимательную кулинарию.

– Вчера читал в журнале «Деньги» о московских тематических ресторанах. Не знают уж чего отчебучить. И ужины на борту вертолета в «Экспедиции». И обеды с гаданьем «таро» в индийском ресторане «Гоа». В «Узбекистане», жуя манты, ставишь на петухов. В центре зала петушиные бои до смертельного исхода…

– О смертельном исходе, – вступает Ребека. Она, оказывается, и по этой теме имеет что ответить. – Я сама видела недавно, ужас, как в «Бенихане» живого краба режут прямо перед клиентом на ломти. В каком-то, не помню, в китайском по залу ходят коровы, цесарки, утки мандаринки, о них обратиться бы в защиту животных, что они могут заболеть и даже умереть от табачного дыма.

– По «Шинку» в середине девяностых гуляла корова. Интересно, чем пахло у нее молоко – тютюном или горилкой.

Ребека лучше Виктора знает русские рестораны и Россию. Она наезжает в Москву три или четыре раза в год. Столь богатый русский язык, правильный, чуточку деревянный, есть только у гэдээровцев. Только у «осси». Которые учились в советские времена в Пскове, в Воронеже. Теперь все это у них принято скрывать. Но не от Виктора же скрывать все-таки! Он сам типичный осси, всем оссям осси.

С ними легко говорить. Бывшие гэдээровцы понимают эзопов язык, риторику умолчаний, недоговоренностей. Они, как и русские, подкожной памятью помнят, как о многих вещах вроде не «запрещено было знать», но «нельзя было упоминать». В СССР не допускались упоминания о тех, кто сгублен в двадцатые – пятидесятые годы. Даже если было признано – сгублен безвинно. Но пишущие понимали, что не ляпнешь: «незаконно репрессирован» или «уничтожен». Ну, ляпнешь, если ты диссидент. А в официальной печати – ни-ни. Время от времени этикет менялся. В начале шестидесятых можно было еще: «стал жертвой нарушений социалистической законности». А уже с конца шестидесятых и до самого конца Советской власти приходилось просто обрывать рассказ, оставляя во мраке вопрос: куда же вдруг делся герой – утерялся в тумане, в ночи?

– А у нас вообще этих людей не упоминали, – сказала Ребека.

– Вот, Ребека, я хотел давно спросить. О вашем самиздате. Как выглядел ваш самиздат?

– Преимущественно тамиздат. Криминалом были все книги, изданные в той Германии. Что печаталось в Западной Германии, не продавалось в Восточной. Даже классика – нет. Даже переводные с английского или французского. Немецкий язык, конечно, и там и тут. Однако после раздела страны главный вопрос для любой публикации был: это капиталистический извод или социалистический? О каждом тексте, написанном по-немецки, вставал вопрос: он по-немецки, но по-каковски по-немецки? Вот, например, в ФРГ выходили книги мировых звезд, таких как Габриэль Гарсия Маркес. Виктор, представляете ли вы, что у нас, в ГДР, Маркес был запрещен. Его книги продавались только в ФРГ. Капиталистические издания к нам не знали дороги…

Оба опять жуют что-то без внимания. Вино пьет, похоже, только Виктор. У Ребеки нетронутый бокал. На столе фуа-гра и пюре из картофеля и такого количества взбитых сливок, что еда немилосердно щекочет горло.

– Опять о кулинарном аспекте. Куда деваться, если сегодня вокруг кухни целая книжная индустрия. У меня есть, так сказать, кулинарный нуар.

– О вегетарианских вкусах Гитлера? Это та самая…

– Да нет, кое-что позакидонистей.

Да уж, ее русский – это и впрямь русский. Даже слишком.

Оказывается, есть новонайденные воспоминания повара немецкого генерального штаба.

– Чувствую, надо брать для «Омнибуса» опцион на эту рукопись.

– Думаю, да. Посмотрите кусочек, поймете жанр.

20 апреля сорок четвертого, в день рождения фюрера: подавали отступающим немцам знаменитое блюдо «Силезское царствие небесное». Нежные клецки из дрожжевого теста, с припущенными сливами и фруктовым салатом и тонкими ломтиками копченого мяса. Лозунг на этом празднике (пили много!): «Наслаждайся войной, мир будет ужасен».

Много такого в последнее время выныривает. Старые люди писали, но по разным причинам так и не донесли свои писания до издательств. А теперь перемерли, семьи избавляются от бумаг.

– Вот и я подумал. В пандан к этому могу предложить памятку советского пищевого наркома, Микояна, писанную в мае сорок пятого, о тяжелом продовольственном положении в Германии. Он там технично указывает, как разделывать дохлых лошадей, оставляя лишь головы, ребра да хвосты.

– Это тот самый Микоян, вдохновитель бессмертной книги о вкусной и здоровой пище? Вам, Виктор, это отвратительно, понимаю. Мне тоже. Не будем говорить о рукописи генштабовского повара. Мне предлагали еще, как вы и спрашивали, «Кухню Гитлера» вегетарианскую. Я ее и в руки брать-то отказалась. Правильно?

– Разумеется, Ребека. Я уже о «Кухне Гитлера» слышал от двоих скаутов. И я ее не желаю видеть. Нет, а повара, наоборот, берем! Куда деваться, работа есть работа. Берем и разработаем эту историю как следует. Отпечатайте мне и на него, пожалуйста, досье.

– А у вас что нового?

– Покажу каталог. А где он? Куда подевался? Я его на кресле в фойе оставил, дурья голова. Ну хорошо, придется на пальцах объяснять. Пока послушаю, что у вас еще было заготовлено.

– Еще записки сотрудника Штази…

– Ну, уж это, мягко говоря, не раритет…

Они с усмешкой вспомнили, как после краха СССР и ГДР во все агентства мира сыпались горы подобных документов. В результате люстраций и гласности тайное становилось явным. Об осведомителях, шпионах. Разоблачения. «Омнибус» тогда работал в пять расчетных сил. Сортировать архивные сенсации и отбраковывать те, из-за которых не стоит кого-то морально клеймить, потому что сексотовская тема – обоюдоострое оружие. Архивщик становился и омбудсменом, и судьей, и прокурором, и шерлокхолмсом в едином облике.

– Ну, вы помните дневник, из которого узнали, что главный герой венгерского восстания – Имре Надь – хотя и погиб от советских палачей, но служил осведомителем и был штатным работником НКВД с двадцатых годов под кличкой «Володя». И выдал Варгу, Ноймана, Габора, Фаркаша…

– Да. Публиковалось в «Источнике», в девяносто третьем, в номере первом.

Есть новости действительно интересные. В «Зуркампе», говорит Ребека, готовится к выходу книга-сценарий. Называться будет «Жизнь других», Das Leben der Anderen. И книга и фильм появятся в марте. Там отлично показано, как все, буквально все в стране было просвечено, пронюхано секретными службами. Доносили почти все. Доносили на собственную семью.

– В основном все заняты Штази, это естественно. Материалы по Штази совсем недавно вошли в оборот. Тема свежа. Но не хотелось бы, чтоб Aufarbeitung der Vergangenheit, «переработка прошлого», к одной коммунистической диктатуре сводилась. Не терять внимания к диктатуре наци. И к тому, что ее сменило. Ее ведь не в минуту изжили… «Наслаждайся войной, мир будет ужасен». Исследовать, как устаивался ужасный мирный мир. Зализывание ран, заживление язв.

Виктор слушает – какое совпадение с направлением его мыслей. Дальше… дальше обмирает, и у него плывет в глазах. Надо же, не думал совсем об этом… А ведь именно Ребека и есть тот человек, с которым он может поговорить об архиве, о предложении болгар! О Дрездене!

Читала она книгу Жалусского «Семь ночей»?

– Да, конечно, читала. В ранней молодости, на русском. Существовал и плоховатый немецкий перевод. Но я по-русски практиковалась. Это ваш дед, я в курсе, вы говорили. Совсем недавно брала эту книгу для работы. Для каталога Дрезденской галереи.

– Как, вы работали над каталогом Дрезденской?

– Конечно. Делала эдитинг. И я пишу там в примечании к «Семи ночам», что в книге не очень много фактов. Хотя и чувствуется, что автор знал факты в гораздо большем объеме. Наши исследователи имеют претензии. Я предлагаю обоснование…

– Какое?

– Что касается умолчаний о знаменитых «Грюнес Гевёльбе», о «Купферштихкабинет» и прочих коллекциях – умолчания понятны. Судьба коллекций документировалась секретным порядком. Как многие другие темы. Оккупировав Германию, победители получили многие нацистские разработки и повели их дальше. Были очень интересные манипуляции с золотыми и платиновыми запасами, с «тяжелой водой», секретными научными исследованиями, с подземными заводами. Все эти операции, включая и дрезденские дела, проходили и в СССР и в Германии под грифом «сверхсекретно». А Дрезден… Учитывая, что на самом деле эти штольни… Вы понимаете?

– Ребека, к сожалению, не вполне понимаю.

– Как? Штольни в Рудных горах. Вы не знаете, что такое Рудные горы? Не читали Карлша и Земана «Урановые тайны»? Ну, помните «Висмут»?

– Да, «Висмут» помню. В Саксонии секретное советско-немецкое предприятие. Ну да, уран.

– Видите, в Саксонии. Вы не задумывались? Это же они и есть, урановые копи. Те самые, где гитлеровцы добывали сырье для «сверхоружия». Американцы и англичане не заинтересовались этими рудниками: залежи в Саксонии бедные, у них в Бельгийском Конго гораздо богаче. А СССР там устроило нечто вроде новой Колымы. Трудом военнопленных и заключенных. Многие гибли в забоях. В первые годы туда погнали бывших нацистов. А также полуподневольных рабочих, бежавших оттуда десятками. До того, в конце войны, те самые отработанные штольни употребили под коллекции искусства. Прятали и в замках и в подвалах. Но в штольнях же секретнее. И сохраннее от бомбежек… По крайней мере, у меня эта гипотеза. Официально не подтвержденная. Но я сама из Карл-Маркс-Штадта. У нас шептались об этом, много версий я слышала, догадок. В эти шурфы кто-то лезет. Ищут еврейское серебро из Кенигсберга. Что-то возле Дойчнойдорфа… Говорят, на стенах выбиты какие-то эсэсовские руны. Вот туда везли картины. В металлические ящики – и туда, в пряничные домики, там еще во время войны работали французские пленные. А многие штольни заливались водой. Кто найдет…

– Вода, увы, просачивалась и в ящики.

– Ну да, я только что вмонтировала фото Тициана «Динарий кесаря» до реставрации, получено из музейного фонда.

– Бедный «Динарий». Вся краска вспучилась. Жалусский его тогда заснял, у нас дома этот снимок был, дед показывал. Я думал, зачем водой заливали?

– Это санация, рекультивация. Закачивали воду, нейтрализовать радоновые выхлопы, которые породами в отвалах выделяются. А вообще там экологические проблемы – без конца. Кислотные растворы. Радиоактивные шлаки. Озера-отстойники. Отработанная вода. Это и до сих пор. Поезжайте к озеру Цвирцшен. Везде таблички «Осторожно, радиация!».

– Много раковых заболеваний?

– Конечно, много. Те, кто получил не очень большую дозу, болеют через годы. А так вообще самое типичное – это силикоз. Но у многих, кто там работал, лет через десять – двадцать открывался скоротечный рак: лейкемия или рак мозга. Процент заболевающих в этой части Саксонии выше, чем среди выживших в Хиросиме и Нагасаки.

– Боже мой, Ребека. Дед мой тоже сгорел от рака крови, ему не было и шестидесяти. Кто знает, с чего это взялось. Он в той воде бултыхался. В штреках копошился дни и ночи, картины искал.

– Виктор, кто может сказать, что на самом деле было и от того ли болезнь. Он же недолго там пробыл. И была ли шахта урановой? «Сикстинская мадонна» больше года в ней прожила, однако ничего, гуляет по облакам в полном здравии.

Очень интересно. Но ближе к делу, к болгарскому архиву. Виктор спрашивает, можно ли ему получить этот каталог Дрезденки.

– Конечно. А скоро будет выходить и каталог «Грюнес Гевёльбе», но его делаю не я. Его делает одна моя коллега. «Грюнес Гевёльбе» отреставрировали и уже вот-вот откроют. Ну и готовится печатная продукция.

Ребека тут же звонит по сотовому этой подруге. Ты дома? Можешь нам искалкой в компьютере поглядеть? Как? Фамилия Жалусского в ранних документах упомянута, а дальше о нем ничего не говорят? Вот вам, Виктор. Что, Луиза? Виктор, Луиза об этом как раз примечание пишет, что в начале пятидесятых советская сторона прислала в Дрезден здорово отредактированный список участников спасения.

– Чисто арийский, предполагаю, списочек.

– Да, – говорит Ребека, – можете себе представить, начало пятидесятых. Государственный антисемитизм в СССР. Кстати, Виктор, я хочу задать вам наивный вопрос. Но кого мне еще спросить. Неужели после того, что сотворили с евреями мы, немцы, и после того, как глубоко и решительно мы, немцы, раскаялись в преступлениях, – была нужда воспроизводить ту атмосферу, которая царила у нас? Антисемитскую истерию?

Что ей ответить? Антисемитизм – необъятная тема. Куда нам за нее браться сейчас. Хотя вдруг – смешной взбрык – момент из детства. Как Вика сам развел антисемитскую истерию. А было это так. Все в доме посходили с ума. Шептались: Синай, Иордан, Дженин-Наблусские сражения. Беспрерывно был включен радиоприемник. Всю неделю взрослые не отходили от радио. В буфете таяла горка сменных батарей. Шел июнь последнего их киевского, шестьдесят седьмого года. Мама возмущенно задрала скатерть: ах, он, оказывается, снова под столом!

– Гоните! Гоните! А я буду антисимит! – выпаливает из-под стола Вика. – Сима перочинный ножик обещал купить в «Спорттоварах», а не идет! Сам все слушает про войну, про антисимитов слушает! А мне в «Спорттовары»! А дед не идет. Тогда я буду против Симы, то есть антисимит!

– Ну, Ребека, это «детские вопросики». Знаете выражение? Но попробую… Сразу после войны, конечно, мнилось: после Освенцима, после Гитлера повторения не сможет быть. Оказалось – еще как сможет. И погромы в Польше. И в Киеве в сорок шестом. А в сорок девятом одну знакомую чуть не посадили за цитату из Сталина: «Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма… Антисемитизм приводит трудящихся в джунгли. Коммунисты – последовательные и заклятые враги антисемитизма».

– Это Шталин сказал?

– Да. Как вы выражаетесь, Шталин. Собственным ртом в тридцать шестом году. А после войны Сталин использовал антисемитизм для укрепления курса на реставрацию монархии. Наряду с православием, возвращением погон и введением ритуалов, имитирующих церковные. Предполагалось переместить черту оседлости в Биробиджан.

– Интересно, до какой степени это понимали евреи.

– А они, то есть мы, готовы ко всему. И на расстрел шли, кажется, не ища объяснений, не спрашивая причину.

– Да… Сколько раз мы слышали вопрос: «Почему евреи шли на бойню как бараны?»

– Так это же после какой подготовки! В Германии, знаете лучше меня, евреев низвели до уровня насекомых. «Евреям запрещается ходить по тротуарам». «Еврею запрещается иметь канарейку». И ваши родители при встрече с евреем испытывали брезгливость, даже не будучи антисемитами. Общественное сознание моделировали так, чтобы еврей стал всем и каждому отвратителен. Чтоб его право на жизнь становилось сомнительно даже и для него самого.

– Знали бы, до чего трудно жить нам, потомкам, немцам: целой жизнью пытаешься искупить. Да зачем моя жизнь… В сравнении с теми жизнями…

– Ребека, только ли немцы? А прочие нации? А Америка? Помните воспоминания Голды Меир о конференции в Эвиане? Она сидела в роскошном зале и слушала, как делегаты тридцати двух стран поочередно объясняли, что они хотели бы принять еврейских беженцев, но что, к несчастью, не могут. Как будто не понимали, что «квоты» – живые люди, которым предстоит оказаться в концлагерях.

– Но человечество еще не знало…

– …что евреев ждали не лагеря, а печи.

– Рузвельт хотел открыть двери беженцам. Но Дженкинс обвинил президента of going on a visionary excursion into the warm fields of altruism.

– Ребека, у нас есть в новых поступлениях. Тоже в тему. Вот сэмплер с синопсисом.

25 апреля 1943 года. Пасхальное воскренье. На Бермудах прошла встреча на государственном уровне. Кругом цвела сирень. Договорились. Конференция, посвященная судьбе евреев Европы, решила не решать ничего… Не будет ни воззвания к Гитлеру, ни предложения нейтральным странам выступить посредниками, ни предложения обменивать немцев, захваченных в плен, на евреев… Через несколько дней – седьмого мая – немцы потопили в крови Варшавское гетто. Пятнадцатого мая один из руководителей Всемирной еврейской организации Шмуэль Цигельбойм покончил с собой в Лондоне, оставив письмо: «Ответственность за уничтожение польских евреев лежит на правительствах союзных государств, которые не предприняли ничего, чтобы предотвратить это преступление».

– Возьмите несколько сэмплеров для показа вашим издателям. И еще, вот бумаги по той теме, что мы обсуждали в прошлый раз, по «Субботней радости».

– Oyneg Shabes.

– Да. Я на связи с Самуэлем Кассовым, на днях смотрел документы. Вот фото этих железных бидонов от молока, в которых закопали бумаги. Все, что он собрал по группе Эмануэля Рингельблюма. И сами тексты: «Я пишу свою последнюю волю, всех хватают, увозят. Это конец гетто. Связанных с работой людей остается трое – Лихтенштейн, Гжевач и я. Мы должны торопиться хоронить ящики, у нас остались считаные часы».

– Рингельблюм! У меня с прошлого года он из головы не выходит. Я все думаю: его вывели из гетто, он мог бы спастись. Но он вернулся в гетто, добавлял все новые и новые поденные записи, памятки погибших, документы об убийствах…

– Вот, о вопросе – евреи бездействовали? Я считаю, не бездействовали. Сражались. Доступным способом. Пиша. Даже детям было сказано записывать, что с ними было. Чернил не было – разводили копоть. Бумаги не было – обдирали обои. Последними силами старались слово спасать, когда у людей уже не осталось надежды. Слову единственному и привелось спастись.

– Это стыдно, напыщенно звучит, но и мы делаем то же самое, мы, архивщики. Тоже ищем, публикуем, пишем комментарии, датируем, привязываем к месту, контекстуализируем.

– Кстати о зарытых бидонах. О третьей канистре. Которую еще не нашли. Я думаю иногда, вот бы ее суметь выкопать – чего еще я хотел бы от жизни? Вроде того самого подвига, о котором стучит пепел в сердце. Извините, Ребека, рассусолился, расчувствовался. А может, чересчур много выпил.

– Что такое рассусолился?

– О, это я уж слишком с вами по-русски заговорил. Есть, оказывается, хоть одно слово, которое вы не знаете. «Рассусолился» значит… Э, не могу перевести ни на один язык! Хороший вопрос! Да есть ли вообще в русском это слово? Или я его только что при вас выдумал?

– Ладно, сама догадалась. Вы не поверите, Виктор, но я как раз знаю кое-что о третьей канистре. Ее выкапывают именно сейчас. На территории китайского посольства в Варшаве. Искатели получили разрешение. Но только на периферийный участок. Китайцы не пускают копать в центральную зону посольства. Так что не знаю, доберутся ли до нее.

Да. Но есть у Виктора и своя «третья канистра», своя задача. Теперь можно спросить Ребеку о краеугольном.

– Хочу с вами посоветоваться, Ребека. Вы знаете, Жалусский – мой дед. Я сегодня получил на опцион его дневники и фронтовые тетради, найденные в Болгарии после примерно такого же захоранивания, как те, ну, как канистры. Смотрите, фотография: рукописи, спрятанные в половицах.

– Ох. У меня мурашки прямо. Ничего себе история. Плюс еще в ней рабочее и личное перекрещиваются. А помните… в таких половицах Бруно Шульц спрятал роман «Мессия», так и не нашли.

– Но эти болгары путают, видать, моего деда с Шульцем. Они хотят сто двадцать тысяч долларов за шесть тетрадей и за коробку непонятных бумаг.

– Что? Сто двадцать тысяч? Нереалистично. Если бы это была гиперсенсация… Конечно, тема Monuments Men сейчас начала входить в моду. Знаете книгу Керстин Хольм на тему трофейного «перемещенного» искусства?

– Как? Хольм? Есть у вас карандаш? Спасибо, посмотрю, как только доеду до Милана.

По словам Ребеки, в текущем году предлагаются несколько книг на тему об исчезновении предметов искусства из музеев и частных коллекций. О сотрудничестве гадов с гадами сразу после войны. О том, как при пособничестве третьих стран и Ватикана (тогда работал целый интернационал воров и сбытчиков краденого) преступникам удавалось распоряжаться наворованным имуществом, залогом спасения их подлых жизней.

– Но все же отбить такой аванс… В то же время нельзя забывать, что за архивами порой гоняются и наворовавшие, и их потомки – уничтожают. Это тоже серьезная мотивация.

– А что… Этим, может быть, можно объяснить…

– Что объяснить? Кстати, что у этих болгар на руках, известно хоть?

– Они сказали, меморандум, и я надеюсь – посвященный Дрездену. Хотелось бы найти там хронологическую справку поисков по дням и часам. Эта справка существовала, на нее дед ссылается, но мы на руках не имеем. И еще я ищу легенду к немой карте. Сама карта у меня есть. Но нет объяснения некоторых условных знаков. Карту эту дед получил от смотрительницы «Альбертинума»…

– Как, от Георги Ранкинг?! – вскрикивает Ребека. – Так ведь, Виктор, в архиве Дрезденки буквально только что, ну вот буквально на прошлой неделе я держала в руках ее рукописные воспоминания! О днях, когда появились русские и стали вытаскивать из тайников статуи и картины!

– Как! Не может быть! Это же то, что я разыскиваю! Вот видите: я написал для профессора Бэра, глядите! «Найти переписку или памятные записи Георги Ранкинг». Это та женщина, которую вспоминал дед. О ней писал дед. В докладной записке. В Германии. И еще в одном документе… В книге. Без конца и начала… Вложил дед в книгу… Вечер у Георги в доме. Позавчера вечером. Остальное можно только дофантазировать. А вот что она передала ему немую карту – это да, это дед. Извините, ох, Ребека, что я так мельтешу. И они были неравнодушны, я почти уверен, что-то было, и на это намекал Плетнёв в разговоре. Который непонятно как попал в руки ко мне как раз вчера…

– Не волнуйтесь, Виктор, все, что вы ищете, в пределах доступности, – говорит Ребека. – День-другой, вы будете иметь воспоминания Ранкинг. И еще я отсканирую для вас фотографии. Там их две или три. Георга была очень высокая, тонкая. Впрочем, все они тогда были тонкие, неоткуда было толстым взяться в Дрездене в сорок пятом. У Георги погибла в пожаре семья.

– Интересно, сказал ли он ей, что родители расстреляны немцами.

– Немцами или украинцами, – тихо поправляет его Ребека.

Правильно. Не надо дополнительно сыпать соль ей на раны.

– Мемуары эти, кстати, частью опубликованы, – продолжает Ребека, – в шестьдесят третьем, в Weltkunst. Вместе с воспоминаниями директора библиотеки. Хотя она была одной из главных свидетельниц дрезденской истории, Георга Ранкинг уцелела. Ее уволили, но не арестовали. Сумела уйти в западный сектор, жила потом в Риме, работала по специальности, писала научные работы. Переехала напоследок в США.

– А когда она умерла? Умерла, конечно?

– Да-да. Умерла. В семидесятые годы.

– О, Ребека! Сам бог вас мне послал! Ребека, милая! Ребека, вы просто не представляете, до чего это мне важно. Во-первых, Георгу я как раз собирался вставить в дрезденский том, а значит, станет легче убедить Бэра быстро выкупить эти самые бумаги. Вы ведь поможете с правами? Какое облегчение. Какое совпадение. Ну а, во-вторых, конечно, эти документы важны мне самому.

– У нас в офисе есть ксерокопия. Попрошу вам сдублировать. Перешлем по электронной почте. Как? Вы без связи? Без мейла? Компьютер поломан? Господи. Что делать. Тогда перекопируем. И в самое близкое время, прямо на ярмарке, забросим бумажную версию в литагентский зал для вас.

У Вики в душе играли трубы при этих ее словах.

Проводил ее по Кайзерплатц и Нойе-Майнцер-штрассе взять машину в подземном гараже башни «Иннсайд Эуротеум», призрачной, недавно отремонтированной: стеклянные стены и подземный гараж, как в фантастическом фильме, гулкий. Было время разъезда из ресторанов. На выезде из паркинга стучала моторами очередь. За рулями авто восседали сплошь девочки-подростки, а на соседних сиденьях, томные, в откидку скучали самцы в бабочках. Предполагается, что девочки меньше пьют? Или теперь мода, комплексный сервис – довоз домой с продолжением?

Раздалась удалая русская речь из-за спины. Ребека с Виктором, не сговариваясь, перескочили на английский. Само собой, Ребеке эти тонкости не надо объяснять. Она «осси». Видимо, наверху только что кончился корпоративный сабантуй «ЛУКОЙЛа». Томные блондинки в длинных платьях, а некоторые в норковых шортах, плутают между автомобилями, высматривают свои. Одни на каблуках, другие босиком, несут за ремешки сверкающие сандалии.

Виктора почему-то шатало, от спиртного ли, от бессонницы, но только он ступил мимо тротуара, а на мостовой поджидала лужа. По колено. Оказывается, дождь? Штанина вышла из строя. Это уж до конца командировки. Бог знает как добрел до номера измаянный. Перед тем как закрыть глаза, выпучил их на телевизор. Долго смотрел на экран. Показывали по «Нэйшнл джиографик», как люди, обмазанные грязью, усердно тащат из болота змею. Гадина из Берхтесгадена… и музыка… музыка… пилежное какое-то скрипение… отображала натугу…