Текст книги "Цвингер"

– Лучшее, что может передать сыну отец. Потому из вас и вышел архивщик.

– Трудно сказать. Сумасшествие он мне точно привил, вот главный Frucht. Хотя я и до Ульриха был ненормальным. Выучил наизусть энциклопедию «Птицы Европы». Срисовал ботанический опознаватель. Чертил на ватмане раз в неделю футбольный чемпионат, каждый раз ирреальный. Заполнял телефонную книжку телефонами богов: телефон алжирского бога, телефон болгарского бога, телефон вьетнамского бога и дальше по алфавиту. Надо будет срочно обратиться – вот, в любой стране известно, какому богу звонить.

– Поразительно. Вы допускали, что можете оказаться в другой стране. Из СССР никто же никуда не выезжал.

– Я с семи лет ждал, что мы с мамой уедем во Францию. Научился ждать. Это длилось три года. Превратилось в идею фикс. Изобрел себе герб с буквой «Ф».

– Фрухт?

– Франс. И везде этот герб рисовал: на учебниках, на пенале, на парте. Почему-то больше всего манил Алжир, барханы, океан.

– Океан не там, а в Марокко.

– Думаю, я путал по малолетству. Алжир! Французы оттуда уходили как раз, а я мечтал: может, мне повезет? Может, передумают? Города с роскошным «Ф»: Джельфа, Айн-Дефла… Финики, фиги. Я написал алжирскую автобиографию. Верный слон, став на колени, вынимал из моего тела отравленные дротики. Кончалось в духе чьего-то очаровательного: «заблудился в пустыне, там меня съел лев, там меня и похоронили…» Бэр, знаете что? Нужно обсудить кое-что о Стенфорде.

– А что о Стенфорде? Оболенский архив? Разве не улажено все?

– Поступило новое предложение…

– Мы слово дали, какие новые предложения!

Виктор вынимает из кармана проштемпелеванный билет, испачканный носовой платок Федоры, чехол от утраченного зонтика, картонку от гостиничного номера и визитную карточку Пищина. Из второго кармана, после многих бумажных салфеток, вытягивается предложение Кобяева.

Бэр развертывает и на некоторое время даже забывает вращать карандаш.

– Я должен подумать. А вы мне должны объяснить, кто эти предлагатели.

В полной тьме Вика откашливается и заводит эпическую песнь про Хомнюка. В это время мрак боковых гостиных пронизывается светом фонарика. Это, не зажигая люстр, как Диоген, блуждает Курц, почему-то робко и очень медленно. Выясняется, что ищет он не кого-нибудь, а именно Виктора. С каким-то странным похмыкиванием, что-де умеет понимать шутки, вкладывает Виктору в руку лист чистой стороной вверх.

– Вот наконец, герр Зиман, вы ждали факс? Это он самый?

Стремительно схватив, Виктор переворачивает лист. С бумаги на него уставляется отрубленная от туловища голова Мирей Робье.

Это фото казненной головы Мирей. Голова лежит в каком-то ящике. Фотошоп, конечно. Лицо у Мирей вполне живое, но перепуганное.

Бэр резко выдергивает бумагу из руки Виктора, у Курца – фонарь. Лист залит жирной факсовой краской: на ладони Виктора осталось большое круглое пятно. Что они, картуш новый в факс-машину зарядили? Кто это сделал? Слепой Пью прислал черную метку?

Крупная надпись хамским имитатором ручного почерка, типа «Хэндрайтинг Дакота».

YOU RISK TO LOOSE HER.

Бэр пытается разглядеть получше – нашаривает очки, сажает на нос вверх ногами, шипя на неудобство ушных грабелек и неустойчивость седла «в современных модных оправах – все для красоты, ничего для пользы». Вика деликатно показывает ему пальцем – перевернуть.

«Ты рискуешь потерять ее». Да, с ошибкой, но смысл понятен.

Виктор неестественным голосом, сам дрожа, приступает к путаному объяснению про Мирей и недавние странности. И наверное, хорошо, что ни одному из них лица собеседника не видно. Можно только по голосу догадываться, какою жгучей яростью налит Бэр.

Диким басом Бэр перебивает объяснения, густо взрыкивает, разъяренный:

– Никуда сбегать я не буду, пусть моджахеды зарубят себе на носу!

Оказывается, у Бэра представление почему-то такое, что Мирей – это мишень вместо него самого.

Следом за этим Бэру приходит в голову еще более дикое толкование:

– Или сама устраивает шуточки? Намекает, у нее уже голова кругом?

У Виктора все четче складывается впечатление, что шеф агентства просто помешался, и все.

А сам Вика, как компьютер, проворачивает в голове собственные объяснения.

Это не могут быть мстители за карикатуры, зловещие фундаменталисты. Откуда и что бы знать им про секретаршу «Омнибуса»?

Зачем им именно ее преследовать вместо Бэра? Они же за Бэром гонятся.

А вот зато, если припомнить слова ведущего на передаче, кагэбэшной каверзой… это вполне может быть… Прессингуют из-за Ватрухина?

– Вполне не исключено, Бэр, что это Контора гадит.

При их хитрости немереной, быстро прокручивает факты в голове Вика, они, а почему и нет, решили воспользоваться старыми бумагами Жалусского. На семинаре в бывшей Штази, помнится, рассказывалось, как агенты залезали в квартиры неблагонадежных граждан, меняли местами полотенца, переставляли книги на стеллажах. Психические такие атаки на гемютную немецкую психику. Доводили бедняг до больницы. И в Милане не поймешь кто в квартиру к Вике залез.

А что? Разве не четкая гипотеза? Все же сходится. Одна дурацкая выходка в Мальпенсе, другая с письмом мертвеца. Болгар каких-то, вероятно, подставных, на Вику натравили. Теперь зачем-то изображают отрезанную голову Мирей… И все это в ярмарочную неделю, с явной целью затерроризировать нас, отбить охоту насолившего им Ватрухина продвигать.

– Слушайте, Бэр. На передаче сегодня меня спрашивал ведущий, не было ли устрашающих маневров со стороны ГБ.

– Может, вы и правы. Скоро узнаем. Я завтра в Москве буду. Свяжусь с Павлогородским, он имеет прямой выход на безопасность.

Так. Теперь еще о болгарах необходимо рассказать. Бэр в Москву летит через несколько часов, не сейчас, так когда же? Ночь протрындели невесть о чем, а главное не сказал еще. Вика зажмурился и выпалил о нестандартных способах субмиссии. О мелодраматических подсовываниях на ресепшне псевдописьма с того света. О подбрасывании кагэбэшной расшифровки в аэропорту. О запросе болгарского агента. Теперь эта фотография. Нами заняты какие-то неуравновешенные личности.

Нужно показать Бэру бумаги. Вика нашарил и зажег торшер. Что такое? Не шевелясь и даже не шевеля карандашом, Бэр сидит застыв и выпучившись, со ртом разинутым.

И это он-то! Зверь травленый, битый и стреляный на своем веку!

Вика понял, что Бэр видит его, Вику, законченным дегенератом.

– Неужели я так нелеп? – тихо спросил себя упавшим голосом Виктор.

Бэр сглотнул и наконец закрыл рот.

– И вы молчите. Так вот же она! Вот мощная интрига! Молчите, а с этого начинать! Дело даже не в деньгах, которых с вас запросили в десять раз больше. Дело в том, что они юродствуют, изгаляются. Конечно, в сговоре работают с Конторой. Откуда они, по-вашему, прослушку достали? Подумать только. Головы резаные! Я им самим головы пооткушу.

– Бэр, я заранее приготовил все документы. Вот план, как сделать том из материалов, которые уже есть, и из болгарских бумаг, которые мы в конце концов выкупим. Вот проспект, вот наброски предисловия. Это на будущее. Вы пока что, если нет времени, не читайте. Это карта саксонских тайников и рапорты деда.

Самый прекрасный способ Бэра укротить! Подсунуть нечто невиданное для чтения. Особенно его заинтересовали рапорты.

– Да, я согласен, Зиман. Эти докладные записки, хотя и писались для ЦК, больше похожи не на военные реляции, а на художественные очерки.

– Особенно второй вариант.

– Он, может быть, уже имел на руках подписанный договор о книжной публикации?

– Если даже эту книгу, «Семь ночей», ему еще тогда официально не заказали, все равно уже приохочивали его к работе…

– Ух ты, Зиман, смотрите, появляется леди!

Она вскоре успокоилась, поняв цель нашего посещения. Я объяснил ей, что наша армия заинтересована в сохранении памятников культуры и искусства, и убедительно просил ее рассказать все, что она знает о судьбе Дрезденской галереи. Оказалось, что ей известно следующее.

В январе, вскоре после большого наступления советских войск и перехода ими германской границы (20 января 1945 г.) Геббельс отдал распоряжение об изъятии и вывозе музейных ценностей. Руководил этой операцией гауляйтер Саксонии Мучман. Осуществлялась она в строжайшей тайне, силами охранных отрядов СС, по ночам. Никто из сотрудников музеев не допускался. Места, куда вывозились предметы искусства, никому из них не были известны. […]

Я попросил ее помочь отыскать хоть какой-нибудь след местонахождения коллекций, заверив ее, что наши солдаты и офицеры сделают все возможное, чтобы не допустить гибели или повреждения культурных ценностей.

Здесь надо сказать, что в те дни трудно было ожидать какого бы то ни было содействия и понимания от людей, отравленных, запуганных, надломленных геббельсовской пропагандой. Д-р Георга Ранкинг колебалась. Она знала, что вокруг оставлены диверсанты, агенты Геббельса, и что она может поплатиться. И тем не менее она поделилась с нами своей догадкой. По имевшимся у нее сведениям, под зданием Академии художеств, находящимся неподалеку, был вырыт туннель неизвестного назначения. […]

У нас не было никаких подручных средств для вскрытия, и я немедля отправил Захарова с рапортом в батальон. Сообщив комбату в общих чертах ситуацию, я просил его немедленно выслать группу бойцов с оружием и саперным инструментом (ломики, киркомотыги), фонарями и проч.

Через час Захаров привел полуторку. Прибыли бойцы (отделение ст. сержанта Бурцева). С помощью инструмента был сделан пролом, и перед нами открылась темная дыра туннеля. Взяв фонарик, я влез в пролом. Луч сразу вырвал из темноты запрокинутую голову мраморной статуи.

Бойцы один за другим входили в туннель, светя фонариками.

Даже в служебной записке в ЦК, думал Вика, дед обращает внимание на лучи света, на театральность, освещение. Диву даешься, до чего отточен этот текст. Не протокол, а повесть, пьеса, сценарий. Покадровая роспись для будущего фильма.

…Все впереди было сплошь забито скульптурами. Статуи, бюсты, мраморные головы Эллады, бронзы Ренессанса… Это был «Альбертинум». Д-р Георга Ранкинг плакала слезами радости, глядя на все это.

Но, кроме скульптур, было в туннеле и другое. Шесть ящиков взрывчатки, прикрепленные к опорам туннеля, – вот что мы увидели. Шашки тола со снаряженными капсюлями-детонаторами и шнур, выведенный по стенам вверх. Обезопасив взрывчатку, мы вынесли ящики с толом наружу. Видимо, только стремительное развитие событий помешало геббельсовской агентуре осуществить свой план. […]

В конце туннеля мы натолкнулись на шкаф-секретер с закрытой пластинчатой шторкой. Это была картотека с выдвижными ящичками. Просмотрев все ящики, я выдвинул нижний – плоский и широкий. Там лежал сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Развернув его, я увидел карту – абрис Саксонии с нанесенным на нее множеством условных значков, сделанных зеленоватой и красной тушью.

– Что это? – спросил я у Георги Ранкинг.

– Не знаю, – ответила она. И прибавила: – Быть может, вы нашли то, что искали.

У входа в туннель была выставлена охрана, здание оцеплено. Пришлось просить д-ра Георгу Ранкинг ни с кем не общаться, никуда не выходить за пределы «Альбертинума».

На ст. сержанта Бурцева была возложена ответственность за точное соблюдение этой просьбы.

Я вернулся в батальон и доложил обо всем происшедшем комбату…

Вика подумал: только Георга помогла Жалусскому найти карту – он тут же велел старшему сержанту Бурцеву эту Георгу арестовать! Но одновременно (Вика помнил, что скоро будет сказано и об этом) снабдил ее хлебом и консервами. В общем, дед действовал и обаянием, и запугиванием, и подкупом. И кстати, был обаятельным, красивым. Нет, Георга равнодушной к нему остаться не могла.

Эх, если бы повезло отыскать Георгин текст.

… Немедленно было отправлено в подкрепление отделению Бурцева еще несколько человек и продовольствие сухим пайком (были посланы продукты питания и для Георги Ранкинг, судя по всему, уже долгое время недоедавшей). Мы же принялись за расшифровку карты.

Буквами К. G. обозначены места, где укрыта живопись (Königliche Gemäldegalerie – таково было официальное название Дрезденской картинной галереи). Ku – могло означать Kupferstichkabinett (собрание графики и эстампов). Bi – библиотеку. Ясно было, что значок Grün.G. означал Grimes Gewölbe – всемирно известную коллекцию высокохудожественных ювелирных изделий. Подавляющее большинство нанесенных на карту точек совпадали с теми или иными населенными пунктами. И только два пункта остались нерасшифрованными.

Один из них, обозначенный буквами P. L., лежал в 84 километрах к юго-юго-западу от Дрездена, близ города Мариенберг. Второй же, обозначенный буквой T., лежал примерно в 32 километрах к юго-востоку от Дрездена.

С него и решено было начать, имея в виду, что именно под столь тщательно зашифрованным значком могло крыться наиболее важное.

На рассвете 9 мая мы выехали в назначенном направлении. На этот раз за моей легковой машиной следовала грузовая с бойцами.

Проехав положенные 32 километра, мы начали поиски, привязываясь к ориентирам. К юго-западу от нанесенной на карту точки находилась крепость Кенигштайн, высившаяся на неприступной двухсотметровой скале. С северо-востока находилось село Гросс-Кота. Что же касается положения самой точки, обозначенной буквой Т., то выходило, что она лежит в чистом поле где-то между этими двумя ориентирами. […] Между деревьев – щелевидный овраг с вертикальными, обрывистыми песчаниковыми стенами. В самом конце оврага, среди естественного нагромождения камней, мы заметили искусственно выложенный кусок, по контуру напоминающий полуциркульную арку.

Необходимо было немедленно вскрыть этот кусок, что мы и сделали. Перед нами открылась глубокая темная штольня-туннель. (Видимо, буква Т. и обозначала его.) Мы ринулись внутрь, освещая себе путь фонариками. Под ногами был рельсовый путь – узкоколейка, и вскоре впереди на рельсах мы увидели закрытый товарный вагон.

Открыв дверь вагона, я поднялся внутрь его, и за мной поднялись бойцы. Прямо против нас у стены стоял плоский деревянный ящик размером 3×4 м. Справа к стенке вагона была прислонена стопка картин. Тускло поблескивало покрытое пылью золото рам. Я осветил холст, но за пылью было плохо видно. Осторожно протер я поверхность холста рукавом гимнастерки и увидел лицо Рембрандта. Это был знаменитый «Автопортрет с Саскией». За ним стояли: «Спящая Венера» Джорджоне, затем «Похищение Ганимеда» («Ганимед в когтях орла») Рембрандта, «Возвращение Дианы с охоты» Рубенса, «Портрет дочери Лавинии» Тициана и «Святая Инесса» Риберы.

Мы были вне себя от радости и в первые минуты не обратили должного внимания на ящик. Но когда я затем посмотрел на него, то подумал о том, что же может быть в этом ящике, если столь знаменитые шедевры брошены в вагон навалом. Мы боялись верить своей догадке. Насколько я помнил, «Сикстинская мадонна» была именно таких размеров.

Вот он – момент. В этот центр воткнута игла циркуля, очертившего круг жизни и смерти пишущего. В отличие от многих других людей, ему выпало прожить такую жизнь, в которой точка для втыкания циркуля – присутствовала.

И, завидуй не завидуй, думай, читай дальше.

Кстати, запоминай фигурантов. Их воспоминания тоже надо искать. Запирай в каморы памяти. Дед достаточно методично, как видим, всех их хватал, запирал, арестовывал и подкармливал на всякий случай. Забавно!

Артур Грефе (Gräfe), любезный седой человек, оказался, как выяснилось впоследствии, тем самым центром, к которому должны были сходиться все нити. «Особоуполномоченный» и личный друг Геббельса, он должен был выполнить план своего патрона. В качестве «научного» консультанта при нем состоял профессор Вильгельм Фосс, известный знаток живописи, почетный доктор множества университетов. Тогда мы еще не знали, с кем имеем дело. Но, так или иначе, от этой минуты ни Грефе, ни Фосс, ни кто-либо иной уже не могли покинуть замок Веезенштайн, и войти в замок теперь также никто уже не мог. Тяжелые ворота закрылись, наши бойцы взяли охрану замка в свои руки.

Таким образом сразу же была отсечена возможность связи центра с диверсионной агентурой.

– Ну вы подумайте, Бэр, он арестовал такую уйму интеллигентных людей.

– Ох, Зиман, вы совершенно ничего не понимаете. Это война. На войнах мы если бы только арестовывали! Грехи такие невзначай ложатся на душу, что потом… не оправдаешься и на Страшном суде.

…11 мая с утра мы подъехали к крепости Кенигштайн. Какой-то флаг маячил над крепостью, на самом верху, на высоте двухсот с лишним метров. В бинокль мы разглядели три полосы – флаг был французский.

Как оказалось, крепость Кенигштайн в период войны использовалась гитлеровцами в качестве лагеря-тюрьмы для высших французских офицеров. Там были заключены пленные генералы и полковники. Поднявшись по высеченной в теле скалы крутой и узкой спиральной дороге, мы увидели массивные решетчатые ворота с устрашающей головой Медузы на фронтоне. За воротами сидел французский офицер в черном берете, с ручным пулеметом. Офицер довольно чисто говорил на немецком и с грехом пополам по-русски (он жил некоторое время в лагере, где были русские пленные). Он объявил нам, что сидящие в крепости генералы и офицеры, лишенные всякой связи, не решились до сих пор спуститься вниз, т. к. не знали обстановки. Охрана исчезла 7-го, а 8 мая к крепости подъехали на «виллисе» два американских офицера. Они увезли с собой коменданта крепости полковника Келлера, которого французы сумели захватить, не дав ему бежать.

Кроме того, как рассказал нам француз, они прихватили с собой несколько книг – как выяснилось потом, то были ценнейшие рукописи, в том числе два манускрипта Мартина Лютера.

Наблюдательные французы знали, что в крепости спрятаны какие-то ценности, и объясняли повышенный интерес американцев к полковнику Келлеру тем, что у того были ключи от всех тайников и казематов.

Крепость Кенигштайн имела множество мест такого рода. Здесь были высеченные в камне тюремные камеры, подземные ходы, чумные колодцы, пороховые погреба и все прочие атрибуты феодальной крепости. Кое-что упрятанное в этих местах нам удалось сразу обнаружить. Сквозь железные решетки подвальных камер мы увидели груду ящиков. На карте против точки «Кенигштайн» имелось два значка: H. M., что могло означать Historisches Museum, и Grün.G., – что, без сомнения, означало «Грюнес Гевёльбе». Интерес американцев к Кенигштайну становился еще яснее. Высказывалось предположение, что они могут ночью пересечь демаркационную линию и, воспользовавшись услугами полковника Келлера, попытаться вывезти, что можно, из драгоценностей знаменитой ювелирной коллекции, где, как известно, были работы Динглингера, Бенвенуто Челлини и др.

Но теперь это уже стало невозможным. Местоположение крепости и подходы к ней позволяли отделению обороняться против дивизии – достаточно было лишь держать под пулеметом узкую спиральную дорогу.

Становилось ясно, что масштаб событий требует осведомить о них более высокие инстанции. Большая часть наших бойцов уже была разбросана в пунктах обнаружения. Батальон жил напряженно, уже не хватало своих ресурсов. В то время у меня недоставало времени и не было возможности остановиться, чтобы суммировать все и подробно изложить в рапорте.

У Жалусского недоставало времени рапортовать. И только тетради и его неопубликованный меморандум позволят разобраться, как и что на самом деле происходило. Сквозь напластования интерпретаций и версий.

13 мая с утра я заехал в «Альбертинум», чтобы проверить посты у туннеля. Там я застал трех генералов медицинской службы. Как оказалось, генерал-лейтенант Кротков, прибывший в Дрезден, заинтересовался состоянием музеев и просил товарищей сопроводить его. Они увидели руины. Но в разговоре с сержантом Бурцевым они узнали в общих чертах о том, что мы ведем поиски, и заинтересовались подробностями. Я показал и рассказал им, что мог, и тут же, по их совету, написал краткий рапорт на имя маршала И. С. Конева. Генерал-лейтенант Фомченко обещал вручить этот рапорт по назначению в тот же день.

Действительно, ночью, вернувшись в батальон, я застал на своей койке постороннего человека, оказавшегося майором из отдела контрразведки 1-го Украинского фронта. (От руки вписано – «майор Рогачев».) Он прибыл по приказанию маршала И. С. Конева, чтобы немедленно проверить соответствие моего рапорта истинному положению дел.

Вот опять она гудит, сирена судьбы. Снова острый момент. До той минуты Сима в аффекте действования не останавливался, не записывал, не докладывался начальству. Он только рыл. Рыл землю туннелей, где лежали заминированные сокровища. И Сима вытаскивал их оттуда.

А тут наступает миг соприкосновения с реальностью: формальной, бюрократской, а главное – завистнической. И в тот момент Симу фактически, как видим, арестовывают. Пока везли его, он вспомнил все, что могли бы ему предъявить, – в первую очередь плен.

Чего только он не передумал, пока везли его.

Наверное, думал, как везли из дома на Институтскую улицу в «черном вороне» арестованного тестя. И шурина…

И может, наконец примерил к себе, каково было тем, кого он арестовывал сам. Например, профессорам-немцам. Не говоря уже о Георге.

Но его самого, однако, не убили, не связали, а действительно высадили на месте действия и потребовали объяснений, потребовали фактов, кричали и шумели (почти наверняка). «То есть как! Почему начальство не извещаете! Самоуправство!»

Действительно. Предстояло же решить, кто рапортовать будет и кого занесут в наградные списки.

Мы выехали с ним на рассвете, и я показал ему каменоломню, Веезенштайн и Кенигштайн. Затем мы направились в пригород Дрездена Радебейль, где помещался штаб 1-го Украинского фронта. Там я составил подробную справку для маршала Конева. Там же я встретился с искусствоведом Н. И. Соколовой, прибывшей из Москвы по специальному заданию Комитета по делам искусств.

О приезде Соколовой дед подробно рассказал Плетнёву в писательском ресторане. Это запечатлено в прослушке. И вообще в детстве Виктора часто упоминали эту Соколову.

О том, что сокровища Дрездена уже нашли, эти искусствоведы понятия не имели. Их вывезли в Германию и в штабе фронта поставили в известность, что Жалусский картины уже откопал. Ну, те разинули рты! Чуть не попадали!

Симу, не евшего, не пившего, грязного, снова сунули в «додж» чуть ли не в качестве арестованного и погнали все показывать заново. У Соколовой началась истерика, как Вика мог судить по ее поздним письмам. А дед, чистым чудом отпущенный из контрразведки, счастью не веря, снова опрометью к своему главному занятию. Заскочил в «додж» и понесся по дорогам Саксонии в соответствии с зашифрованной картой – дальше рыть!

Тем временем, продолжая разведку, мы занялись значком P. L. Под этим значком крылась заброшенная известняковая шахта, находящаяся между селами Покау и Ленгефельд, невдалеке от германо-чехословацкой границы.

В затопленные штреки этой шахты гитлеровцы бросили 350 полотен величайшего значения. Вода, насыщенная известью, пропитывала полотна, проникала в мельчайшие поры, в трещинки-кракелюры. Картинам угрожала близкая гибель. Необходимо было, не медля ни дня, извлечь их оттуда. Мы получили по приказанию маршала Конева в помощь автобатальон и группу погранвойск под командованием капитана Сараева.

Известняковая? А можем ли мы быть уверены? А может, затопленные штреки, ну, вода эта радоновая, ну, все, что сказано Ребекой, думал Вика. У деда не сказано о том, что зараженные места. Видно, не знал он, ничего не знал.

Энкавэдэшники, как именно мы вот тут читаем, споро набросились и споро отодвинули Жалусского. Ничего себе, какой опять-таки счастливчик. За поиск в подобном неподлежащем месте могли бы не отодвинуть, а уничтожить или значительно подальше загнать!

…Н. И. Соколова подобрала место для своза спасенных ценностей. То был загородный дворец в Пильнице – пригороде Дрездена. Штаб фронта одобрил выбор, и мы приступили к извлечению картин из шахты.

Многие из них находились в катастрофическом состоянии. Так, например, на «Вирсавии» Рубенса местами сильно вспучился красочный слой. (На знаменитых волосах Вирсавии образовались крупные пузыри диаметром в 4–5 см.) Грозило осыпание красочного слоя. Ни о какой перевозке не могло быть и речи. Воины бережно переносили холсты к выходу из главной штольни. Там их принимали другие и поднимали наверх из ложбины на специально сооруженных салазках, плавно и медленно скользивших по наклонно положенным бревнам.

Наверху, под открытым небом, реставраторы, прибывшие из Москвы, накладывали консервирующие наклейки, подготовляя картины к перевозке. Из шахты были извлечены и спасены такие мирового значения произведения, как «Динарий кесаря» Тициана, «Четыре сцены из жизни святого Зиновия» Боттичелли, «Мария с младенцем» Мурильо, «Суд Париса» Рубенса, «Портрет мужчины» Ван Дейка и многие другие.

Тем временем, исследуя развалины замка (дворца) Иоганнеум в Дрездене, мы нашли несколько обгоревших древних китайских монет, что натолкнуло нас на мысль о близком местонахождении известной нумизматической коллекции. Тщательные поиски не сразу привели к результату.

Однако, находясь в обгорелом, усыпанном пеплом и обломками библиотечном зале, мы обратили внимание на ящик с песком для тушения, стоящий посреди помещения.

Нас удивило то обстоятельство, что поверхность песка абсолютно чиста, не усыпана, как остальная поверхность пола, пеплом и обломками. Сдвинув в сторону ящик, мы обнаружили под ним закрытый квадратный люк. Приподняв ломиками тяжелую каменную плиту, мы увидели глубокий подземный бункер, в который вела вертикальная металлическая лестница (трап). Спустившись вместе с бойцами по трапу, я увидел стоящие высокими стопками выставочные нумизматические планшетки. Первая же осмотренная планшетка убедила нас в том, что здесь сосредоточены фондовые ценности исключительного значения. Под первым бункером оказался еще второй, также полный выставочных планшеток с нумизматикой.

Поднявшись наверх, мы закрыли люк, я опечатал его и, оставив охрану, немедленно отправился в штаб фронта, где доложил об этой находке начальнику ОКР «Смерш» генерал-лейтенанту Осетрову и просил его принять бункеры под свою охрану, что и было выполнено.

В двадцатых числах мая маршал И. С. Конев, генерал-лейтенант И. Т. Кольченко, генерал-лейтенант Осетров и сопровождавшие их лица приехали в крепость Кенигштайн и осмотрели места, где были укрыты ценности. Я подробно доложил маршалу. (Приезд снимал оператор военной кинохроники.)

– Хочу сострить, Бэр. У Горького была вещица «Девушка и Смерть». Пошлейшая.

– На которой Сталин написал: «Эта штука посильнее, чем “Фауст” Гёте».

– А, вы знаете. Вот предлагаю название. Не «Девушка и Смерть», а «Дедушка и “Смерш”». И тоже как «Фауст» Гёте… Представляете, прежде он был практически незаметен, одинок, мал, и вдруг его привозят для доклада к генерал-лейтенанту «Смерша»? Маршал Конев по его приглашению выезжает на осмотр местности? Все снимают операторы?

– Эта хроника, может быть, где-нибудь лежит еще, Зиман.

– Да, я именно о ней думаю. Как бы мне хотелось разыскать этот фильм, Бэр.

Затем мы направились в каменоломню: маршал и сопровождавшие его лица осмотрели место, где была найдена «Сикстинская мадонна». Там еще находилась часть оставшихся картин под охраной наших бойцов. […]

В августе 1945 года, приехав в Москву, я оставил в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина докладную записку, где сжато описал вышеизложенные события. В мае 1946 года я передал аналогичную докладную записку в ЦК ВКП(б), т. П. И. Лебедеву.

Сообщаю краткие сведения о себе: родился в 1912 г. Член Союза советских художников Украины с 1939 года. Военное звание – младший лейтенант. После Великой Отечественной войны, работая в области театра и книжной графики, выступал и как литератор. Опубликовал повесть «Пробуждение», где в отвлеченной, беллетризованной форме была изложена история спасения нашей армией сокровищ искусства. Опубликовал также более 10 рассказов в журналах «Октябрь», «Огонек», «Советская Украина» и ряд очерков в «Литературной газете». Мой адрес: г. Киев, ул. Мало-Васильковская, д. 23, кв. 12.

Вот. Он и начальству в рапорте подчеркивает, что сам – автор, литератор. Неуловимо подсказывает: «Опишу, напишу». Хотя на каком опасном камушке он стоял после войны. Как ему удалось сохраниться, ему, коснувшемуся тайн? Потому ли, что сплясал необходимые ритуальные па? Или как раз потому, что текстом защитился?

– Ну, – говорит Виктор, – Бэр, выпутаем правду из паутины недомолвок. Реконструируем историю по зарисовкам на дверях казармы и на стенах кабака.

– Казармы, кстати, устраивали обыкновенно в старинных замках, и надписи там до сегодняшнего дня – учитаешься!

– И нигде еще не сказано, как эти сокровища разворовывали…

– Можно представить как. «Не хватало никаких часовых», – пишет ваш дед.

– В общем, из чтения явствует, что интересных фактов там навалом, сплошной саспенс.

– Да, Жалусский ввел саспенс даже в цековский протокол.

– Нажимали на пуп розы, высеченной в родовом гербе, часть стены отходила, открывалась темная винтовая лестница. Между кирпичей выпирал засохший раствор – ясно, что мастерком удавалось заровнять лишь ту сторону, которая глядела вовне, но, разумеется, не внутреннюю…

– И кстати, шикарно, где у него про этих офицеров-французов, которые сидели в Кенигштайне.

– Я вспомнил «Великую иллюзию»!

– Да? Вы любите старое кино. Короче, ваш дед планировал перестрелку с американцами. Отделением воевать против дивизии… У меня нет слов. Джигит! Его бы в цахаловский спецназ, вашего дедушку.

– Я всегда считал, что он не способен убить и комара. А, Бэр, ваше мнение, если бы картины передали американцам, было бы значительно больше порядка?

– Что вы, какое! Ни один американский солдат не возвращался без трофея. Что, например, произошло с линцскими альбомами Гитлера? Знаете? Их же по кусочкам до сих пор в Штатах собирают!

Бэр еще толкует про Линц. А Виктор заигрался зеркальцами совпадений. Унесся мыслями на Бойню номер пять. Именно в то помещение, куда в феврале загнали Билли Пилигрима. Вот о чем думал Билли в переводе Райт-Ковалевой:

Шествие, хромая, спотыкаясь и сбивая шаг, подошло к воротам дрезденской бойни. Пленных ввели во двор. Бойня уже давно не работала. Весь скот в Германии давно уже был убит, съеден и испражнен человеческими существами, по большей части в военной форме. Такие дела. Перед входом была установлена на массивном гранитном пьедестале бронзовая статуя быка.

Та статуя, которую, рассказывает дед, огибали перед входом на бойню советские солдаты в пилотках, заносившие высокий ящик стоймя. Чтобы разместить «Сикстинскую мадонну», вывели и отпустили пленных американцев. Получается, что Курта Воннегута выпустил, освобождая место Рафаэлю, именно Жалусский. Узнал ли Воннегут, для какой прекрасной дамы освобождал помещение?