Текст книги "Цвингер"

– М-м-м… Ну и новости. Что? Болгаризмы? Нет, не похоже вроде. Это украинизмы. «Речи» – это по-украински?

– Да, значит «вещи».

– Ну вот видишь. Ты же знаешь украинский.

– А я думал, по-болгарски тоже так.

– Нет, по-болгарски вещь – «нещо».

– Все равно! Мирей и русского-то не знает. А уж украинского, польского или болгарского, любого такого, ни в какой степени.

Затем Виктор описывает в подробностях картинку-символ с отрубленной головой.

Ульрих еще изумленнее крякает-квакает.

– Кстати, болгары, я тебе еще цифру не называл? Они потребовали сто двадцать тысяч долларов.

Ульрих совсем потерял дар речи.

– Болгары назначили встречу сегодня, в четверг, но на нее не пришли. Должен сказать, что Бэр собирался взять это дело в свои руки и сам договориться с болгарами. Но они не пришли, мы их не дождались. Бэр улетел.

– Даже нет смысла проверять подпись Мирей. Подпись будет подлинная, это ничего нам не даст. Неподдельными бывают только электронные подписи, прикодированные ко всему документу и исчезающие при попытке хоть слово изменить. Это новая система. Мне о ней рассказал Патрик Девалье. Только что изобрели, но она уже применяется. Вот она-то и дает настоящую гарантию. А все ваши факсики эти, ну, ими может школьник баловаться, отрубленные головы рисовать. Ты в своем киевском детстве, помнишь, совал соседям в почтовые ящики записки с черепом? «Мне нужен труп, я выбрал вас, до скорой встречи, Фантомас»? Когда я приехал к вам на Мало-Васильковскую, мама бедная по твоей милости была вынуждена ходить по соседям и извиняться.

– По моей милости? По соседям? По близким… А, записки про Фантомаса, да.

– По твоей милости. Так что неприятели твои дешево шутят. Ты же видел их…

– Шкилетину с ее волосатым собратом…

– Да. Эта парочка хочет тебе нервы пощекотать перед сделкой.

– Похоже. Так что я должен думать в конце концов? Ну напрягись, Ульрих. Повторяю условия задачи. Сначала мне звонят болгары и дают понять, что у них архив деда, он вывезен в Болгарию с театром весной семьдесят третьего. После этого в Мальпенсе какой-то припадочный босяк мне сует в руки стенограмму шпионской прослушки, сделанной в шестьдесят пятом году в Москве явно силами гэпэушников, вкупе с документами, изъятыми у Лёдика Плетнёва в Киеве в семьдесят втором.

– Делаем вывод, что на рынок вышли бумаги из архивов ГБ.

– Согласен, Ульрих. Но в то же время и дедовские тетради. Я их сам видел.

– А ты предположи, что фаршированные половицы попали в КГБ. Ну, были конфискованы в Болгарии… или, не знаю… болгары, например, сами сдали бумажки в советские органы правопорядка.

– М-м… А если провенансов – все же два? Архив Жалусского в Болгарии и плетнёвский архив, изъятый гэбэ? То есть часть находится в Софии, а часть в Киеве? То есть идут две разные психологические атаки на меня?

– Я же сразу предлагал эту схему. Что, может быть, действуют два агента-конкурента. Потом я временно заморозил эту версию. Перегруженный вариант.

– Мне бы, Ульрих, твою решительность. Предлагаешь, морозишь. Временно, не временно. Мне бы так. О’кей. Письмо погибшего Лёдика – хоть оно имеет четкое объяснение. Болгары сами признали. Ну а страшилка с головой по факсу? Это, ты думаешь, откуда? Бэр предложил гипотезу – моджахеды. Пугают за карикатуры. Тем самым появляется и третья линия в дополнение к первым двум.

– Да, к сожалению. Берем и третью.

– И есть еще одна гипотеза, опять от Бэра. Он думает, что гэбэ пугает нас, чтобы мы не вылезали с Ватрухиным.

– Это не прибавляет новых линий. Гэбэ уже было. Хотя, нет, прибавляет… Другая мотивация – значит, другие гэбэшники. Одни хотели знать о тайниках, другие пугают за Ватрухина. Браковать не могу, убедительно. Выходит, это четвертая. Кстати, подожди, Виктор. Тебе как раз об этом сказал и ведущий в кельнской передаче. Что не грозит ли тебе гэбуха. Нам показалось, что он очень разумно сказал. И все мы, наши все, кто со мной смотрел, забеспокоились, когда он сказал. Ты, Виктор, знаешь, смотри, потому что – опасно. Все наши в Аванше, кто смотрел, решили тебе позвонить и предупредить, чтоб ты осторожнее вел себя. Ты, кстати, выглядел неплохо. Правда, Мари-Элен сказала, что с таким ринитом надо сидеть дома, а не в кино сниматься. Хоть бы капли ты, что ли, в нос закапывал перед съемками. Кроме того, Жильбер считает, что тебе с усами было лучше. Мишель Баланш, представь, сидел и доказывал всем, что ты никогда не носил усов. Мы посмеялись над ним, совсем старый, все забывает, бедный Баланш.

– Баланшу полагается. Ему сколько, восемьдесят семь? Ну вот. А мне сорок семь, а я тоже уже все забываю… Кончится тем, что я забуду сейчас улететь. Я вдобавок ужасно устал. Самолет, кажется, скоро. Ульрих, думай. Имей в виду, Бэр допускает, что это последыши нацистов или наследники смершевцев у меня вымогают карту секретных тайников. Бэр считает, что они к расшифровке меня самого желают привлечь. Или, наоборот, хотят отобрать немую карту и хронологический реестр, а дальше уж без меня проводить свой поиск…

– А, понятно. Такова, значит, пятая версия. Версия Бэра. Пятая линия. Интересно. А в квартире погром устроили потому, что хотели добыть и карту и хронологию из твоего компьютера. А Мирей им понадобилась, чтобы тем или иным манером узнать пароль и где файлы лежат. И потому они выкрали твою Мирей.

– Да, – отвечает Вика в изнеможении. – Да, Ульрих, я тоже думаю, что дело именно в этом. Мирей у них в руках. Но кто они? И как спасти Мирей? Ульрих, помоги!

Вот маслом по сердцу. Ульрих этого «помоги» дожидался целую жизнь. И сейчас в диком стрессе, слабый, старый, но по-прежнему рассудительный, вложит все силы в ответ. Не ценил ты Ульриха, Виктор, пока был его пасынком. А сейчас уже Ульрих на входе в детство. И уже тебе предстоит становиться над Ульрихом за взрослого.

Не успел Виктор растрогаться, как от Ульриха поступает нервный разряд мощью в тысячу идей. А подробностей еще придается – несколько тысяч! Ничего себе старый, слабый, расслабленный! Он вообще, похоже, всей Викторовой жизнью способен управлять.

– В общем, так, Виктор. Если верна пятая версия, она самая опасная. Самые опасные одержимцы – это те, кто выведывает, какие подземелья копать. Черные копатели. С ними связаны преступные группировки, торгующие искусством, похищенным из провинциальных музеев СССР. За перестройку исчезло семьсот пятьдесят тысяч му му му что что ты сказал говоришь говорю про погоню за Янтарной комнатой. И перерыли в Кенигсберге делал делал делал это Альфред Роде, искусствовед и нацист по совместительству, навсегда унес тайну… Тайну писем писем альфреда роде вроде. И в народе. Письма о розысках от дружка по седьмому отделу, Георга Штайна. Там и сям искал много где искал среди скал Доннерсберг-Кирххаймболанден на запад от Мангейма. В Шпексере-Майнце, в земле вокруг замка Фалькенштайн. Франкенштайн. Штайн Георг. Попал в морг.

Боже мой, замотал головой Виктор, что за чепуху он несет, это я сплю прямо посреди разговора, воды холодной на лицо, пробудиться, а ведь у меня самолет.

– Штайн имел в программе Лофотен двух германских подводных лодок в Янтарную именно увезли. И вдруг Штайн покончил с собой… харакири. Странно для немецкого солдата. Вообще шпион японский. Чушь. И барон фон Фальц-Фейн. С Юлианом Семеновым. Тёплицзее. Миллион фальшивых фунтов. Англичане реформу сразу после войны. Эсэсовцы, эсминцы, поезд из двадцати четырех вагонов. На подходе Советская армия и водолазы военно-морского флота США. Первый водолаз когда был поднят обратно на поверхность воды трупы вспорот его живот, и в желудке копались – б-р-р – проглоченный документ? А бумагу глотать верже – это не драже…

От кошмара Виктора освободил звонок. Оказывается, он спит стоя с прижатым ухом. На что-то надавил, телефон отключился. Ульрих невозмутимо перезвонил через коммутатор в комнату «Франкфуртер Хофа» и продолжил тираду, вероятно, с того же места, на котором остановились. А Виктора ошпарил пот. Сон прошел, но сохранилось состояние грогги. Вот, оказывается, что чувствуешь, засыпая за рулем на автостраде. В полуобмороке, мокрый, он дослушивает Ульриха. А тот знай себе поет, и поет, и поет.

– И поэтому я согласен с пятой, с Бэром. Они явно втягивают тебя в это дело. Думают получить от тебя документы. Захватили Мирей, компьютер. Она знает пароль от компьютера?

– Они – кто? Ой! Да я же, я болгарской Зофке, вот сейчас вспомнил, сболтнул по телефону, что Мирей знает все мои пароли!

– Сколько я тебя учил, чтобы ты не трепал языком…

– Значит, именно болгары! Не Контора! Что бы они ни говорили! Ульрих, ты гений, гений! Надо же, ну надо же! Я от болгар чего угодно, но прямого бандитизма не ждал. Но напрасно они ликуют. Мирей хотя и знает пароли, но пароль не сработает. Этот комп вообще не может включиться. Он сломан. Не знаю, Ульрих, понимаешь ли ты, как в подробностях дело было…

Сон слетел, как рукой сняло. На пределе возмущения Виктор рассказывает Ульриху про субботний миланский вечер. Повторяет то, что Ульрих уже знал, – про балкон, мяч, малолетнего хулигана, – но на этот раз с психологическими подоплеками: кое-что про Наталию, кое-что и про Мирей. Уклончиво, стыдливо, скупо.

И что сейчас Наталия прочесывает черную хронику. Что она побывала в доме, обнаружила разорение, обрывки веревок, разбитую вазочку и соседское клетчатое одеяло, почему-то занесенное грабителями к Виктору в дом.

Что Доминга независимо описала то же самое. За исключением одеяла, которое Наталия вывесила обратно на балкон.

– А как они все в твою квартиру выходят-входят?

– Мирей у меня в субботу получила ключ. Который положила в воскресенье под коврик. Обещала дверь захлопнуть, когда из дому поедет на самолет. Наталия на третий день взяла этот ключ под ковриком. У Доминги постоянный свой собственный от квартиры ключ.

– Только, главное, не глупи, не устраивай шум. Если начнут расследование о похищении, первым делом вам заблокируют счет «Омнибуса». Не позволят выкупить что бы то ни было у кого бы то ни было. В частности – тетради Жалусского у болгар.

– Да и выкупать не следует. Я сейчас побегу в немецкую полицию. Необходимо этих болгар арестовать, у них тетради отобрать, они же человека, ты сам доказал только что, похитили!

– Да что там я доказал? Да кто их будет арестовывать или что-то у них отбирать под твое честное слово, да еще в Германии? Ты рехнулся? Ты сначала докажи, что надо их арестовать. Их, а не тебя. Погоди. Я попробую понять, что тут можно сделать. Наших всех задействую. Может, кто из наших вдруг имеет связи во Франкфурте в полиции. Ты пока, это самое, не психуй. И не уезжай в Милан. А найди скорей во Франкфурте болгар. И не отпускай их, пока правду не вышибешь. Дай им понять, что ты все знаешь, что согласен договариваться. Эх, меня бы туда. Да лет двадцать мне с плеч долой. Совершенно понятно, можно с ними договориться по-хорошему, отпустят Мирей.

– Ох, да, Ульрих, дай бы бог, чтоб по-хорошему… Вот сейчас гляжу на отрезанную голову. До сих пор я еще надеялся, что весь этот балаган окажется шуткой…

– Чьей же шуткой?

– Да чьей угодно. Даже, если принимать любой абсурд, шуткой Наталии. Я уже готов поверить… Это именно ведь ей, Наталии, я эту самую фотографию Мирей по факсу слал.

– Как, эту именно фотографию?

– Да, эту именно фотографию!

– А можно мне узнать подробней про эту Наталию?

– Пожалуйста. По-моему, она столь же неспособна быть вмешанной в это злодейство, как ты или я.

– Да? Никого нельзя исключать. Ты вечно такие странные отношения около себя разводишь… Вечно около тебя свистопляска и кавардак. Наталия твоя… Она ведь замужем? За кем она замужем?

– За Джанни Пископо.

– И что известно о Джанни Пископо? Где он работает?

– В Брюсселе. В международной организации. Не помню, в какой. Они разошлись.

– Разошлись? Вот это может оказаться очень важно. Скажу Модесту, у него племянник в Европарламенте депутат, пусть-ка узнает, какая репутация у Джанни Пископо. Хотя зачем разводящемуся брюссельскому бюрократу грубый шантаж… А может, все-таки именно Наталия квартиру вверх тормашками перевернула и фотографию Мирей с отрезанной головой послала тебе? Может, побудительной причиной является бытовая ревность?

– Нет, нет. Это бред!

– Да, наверно, бред, Виктор. Куда она бы, если и так, в этом случае саму Мирей дела? Убила разве? Нет, та по телефону отвечала, ты говоришь. И Наталия не способна факс с украинским акцентом сфальсифицировать. И разве ты, Вика, совсем не разбираешься в людях?

– Я в людях разбираюсь. И в данный период Наталия для меня – важнейшая из людей. Красивая. Самоотверженная. Очень умная. Если бы ты ее знал. Надеюсь, узнаешь. А кстати, можешь на нее посмотреть в интернете. Она печатается. Там есть портреты в статьях. Наталия мне помогает. Даже стыдно перед ней за абсурдные подозрения. Я просто извелся. Знаешь, Ульрих, правда, по-моему, беда. Какие-то люди похитили Мирей. Причем бессмысленно. Если хакеры у них в шайке и есть и если даже получится у них диск восстановить, все равно без толку. На диске же нет ничего. Нет планов поисков, нет сведений, нет карт. Я ничего об этом не знаю…

Помолчав, Ульрих в ответ:

– Дурак ты, Вика. Это же большое несчастье, что поломался глупый диск! Они же будут вышибать этот пароль и запуск компьютера любыми методами из Мирей!

– Нет! Что ты говоришь! Ой… То есть ты думаешь, они?..

– Я исхожу из того, что ты сам сказал. Ты описал двух болгар. Понятно, что люди страшные. Эта криминальная пара – из мафии. Они, скорее всего, в смычке с гэбэшниками, – говорит Ульрих.

– Да, в аэропорту они подбросили бумаги, хранившиеся в украинском ГБ. Значит, у болгарско-украинской банды в руках три совершенно разных архивных фонда. Раз, бумаги из киевского ГБ по делу Плетнёва, два, бумаги Жалусского и Плетнёва, вынесенные из квартиры Плетнёва в день обыска, и три, тетради Жалусского, перевезенные в Болгарию в половицах.

– Ты вот что, Вика. Можно кое-что узнать через Бэра. Пусть узнает в Москве, у него, поди, знающие информаторы…

– Павлогородский…

– Это кто?

– Он связан с органами.

– Я имел в виду скорее архивщиков. Ну, может, и Павлогородский. У кого-нибудь, кто может сказать, как могло получиться, что три коллекции управляются из одного центра. Бэр, наверно, в Москве будет встречаться с архивщиками из спецхранилищ. Кто придет хоронить Яковлева? Коллеги, специалисты, архивные люди. С ними вот и пусть обсудит, что сталось с документами по делу Плетнёва, которых, поди, целая полка имелась в киевском ГБ. А ты пока иди по болгарскому следу. Болгары – посредники, уполномоченные с тобой контактировать по всем трем фондам. Страшные люди. Вероятно, болгары-то за Мирей и скомпилировали письмо со всеми кривыми нерусскостями. Хотели писать по-русски, а вышел у них украинский.

Виктор взвыл.

Ульрих прав.

Нельзя ему, Виктору, лететь в Милан. Что делать там? Сидеть в квартире и рвать на себе волосы? Надо немедленно кидаться в погоню за болгарами. Быстро найти их. Притворщиков, негодяев.

– О, я их!

И где я их, и что я их? Вцепиться им в горло, вытрясти правду. Где я их найду? Болгар? Пять часов. Агентский центр закрывается через час. На выставку, значит, бежать не имеет смысла. Там все кончается. Толпа идет с выставки плотными колоннами по Дюссельдорферштрассе. К вокзалу и центру города. Нет, надо прочесать места, где парочка могла бы быть.

Виктор снова побывал у Курца, чтобы меняли бронь на завтра, и не разглядывал, что уж там, Курцево лицо. Дальше ринулся бегать, и носился, носился, носился в промокшем от пота костюме, с оттопыренными от иссморканных платков карманами и вообще без голоса, не прекращая кивать, рукожать, обнимать и приветствовать не всегда понимая кого. Он прошел через все диваны «Франкфуртера», через все столики «Хессишера», через все рестораны «Мариотта», через все салоны «Маритима», заглянул в отдельные кабинеты, прочесал аперитив-бары, побывал у индусов, побывал у китайцев, извел на это три часа, повстречал всех на свете ненужных знакомых, всем кивал, что, да, давайте предложения на Ватрухина, да, заявки я приму, а сам буду завтра за омнибусовским столом. А если не я, то будет Роберт. Намекал, что Бэр срочно вылетел в Россию в связи с этой колоссальной акцией. Говорил – завтра последний срок по аукциону, милости просим, желаю именно вам ослепительной победы! Болгар нигде не было. Наконец, понимая, что старания безуспешны, повесив нос, потащился, поскольку сговорено было с американскими собратьями – Робертом и Сэмом Клоповым, – в «Арабеллу» на банкет издательства «Бертельсман».

Болгары парой терпеливо стояли напротив двери, вытягивая шеи и дожидаясь Виктора.

Виктор бросился прямо на двоих, визжа, размахивая кулаками и разя в четыре стороны света. Изумленные болгары расступились, Виктор въехал в какую-то стеклянную дверь и, порезав руку, развернулся и бросился опять. Пара кинулась, если можно так сказать, врассыпную.

Виктор порывался то за ним, то за ней, толпа в страхе раздавалась, он измазал чье-то жемчужно-сиреневое платье, метал в публику промокшие носовые платки, мотал головой, очки норовили соскочить, он успел поймать и сунуть их в карман, после чего ловить болгар ему сделалось еще труднее. Изо рта изрыгались непонятные восклицания по-русски приблизительно такого характера:

– Вы похитили Мирей! Отрезанную голову! Мадам Ламбаль вспомнили? Или вы правда ей отрезали? Давайте я вам кое-что поотрезаю. И бегаете за мной (кричал Виктор, продолжая за ними скакать)! Покою не даете! Укрыться от вас негде! Суете бог знает какие бумаги! Аукцион Ватрухина срываете! Оболенского мешаете продать! И с меня дикие деньги! За моих же собственных покойников! За моих дедушку и бабушку! А мне вдобавок замечательно известно (тут Виктор понял, что официанты побежали за секьюрити), мне, да, известно, что не намерены вы бумаги возвращать. Факсы страшные шлете! Почему украинский выучили? Что хотите из меня добыть? Какие немые карты? Дудки! Не дождетесь, сволочи! Я в полицию, вас в тюрягу, вас под землей найдут. В любой шахте. Рассказывайте про шайку. И про договоренности с Конторой выкладывайте.

Догнал, схватил за грудки. Но трясти Чудомира было трудно. Мужчина крупный, литой, стоеросовый. Косматый стоял неподвижно, оцепенев от изумления. Потом он повел плечами, и Виктор отлетел на четыре шага. Тут Виктор, сам изумившись, что он способен нападать на женщину, схватил за руки Злыдню и принялся ее кружить по залу свирепо и решительно, как в танце «Крабовая полька». На это Чудомир не вытерпел смотреть равнодушно и, прижавшись сзади к Виктору, стал его попинывать коленями в тыл. Теперь это уже напоминало летку-енку.

К Виктору поспевали с трех сторон золотопуговичные официанты, а перед ними на семимильных ногах два темнокожих великана в черных костюмах, из тех, которые обычно переминаются у отельных дверей. Он побрыкался, поорал, но кончилось тем, что Виктора с позором выкатили в дальний коридор и лису Алису с котом Базилио тоже.

Там наконец, в железных великанских объятиях, Виктор затих. Болгары стояли напротив с вопросительными лицами. И наконец случилось какое-то подобие беседы.

– Ведь вы Мирей похитили?

– Какое похитили! Наоборот, стерегли вас, отдаем бумагов, вот их!

– Зачем же вы работали?

– А за куртаж!

– Так это не вы похитили Мирей?

– Нет, определенно!

– Вы мне должны будете объяснить ваше поведение.

– А вы сначала объясните, зачем отправили свои ребяты за наш Чудомир.

– Да кому он нужен!

– Напрасно вы напустили ребяты. Чудомир полный день от них себя скрывает, работать мы не можем. Вас хотели встретить на ярмарке, но пришлось нам с ярмарки уходить через задний проход. Много скоро себя удалять. Только мы хотели отдать вам ваших тетрадей. Вот пачка, она, видите, тяжелая, мы ее положили вам в сумку, вот. Здесь все шесть тетрадей и прочих бумагов. Мы приняли решение передать их вам и пожелать вам счастья. Существенно, законный владелец – вы…

Все это противоречило всем схемам Ульриха и Виктора. От неожиданности Виктор даже начал приходить в себя.

– То есть как? Почему отдаете?

– Мы получили чек на тридцать тысяч евро, и мы считаем достаточно. Так мы приняли решение передать тетрадей вам за эту сумму и пожелать счастья. Существенно, законный владелец – вы…

– Как чек, когда?

– От Бэра мы получили чек на приносителя.

– Господи, счастье какое. Ну ответьте, давайте же, моментально. Вы можете связаться с подельниками? Извините, партнерами? Которые похитили Мирей? Которые кидались на меня в аэропорту? Которые работают с архивами украинского ГБ, имеют доступ к архивным фондам? Мне на кретинском языке вы факс отправили? И голову отрезанную? Горе вам, волос упадет с головы Мирей!

Болгары молчали и смотрели на него со священным ужасом, как смотрят в радении кандомбле на одержимого потусторонней силой танцора.

– Я требую, чтоб вы немедленно отпустили нашу сотрудницу Мирей.

– Мы даже не знаем, о ком говорите. Никого не задерживали, передаем тетрадей. Желаем счастливо себя оставать, остановите свои ребяты.

– Каких ребят вы имеете в виду?

– Ваши подосланные, которые нас преследуют.

– И вы решили отдать тетради, чтоб избавиться от них?

– Мы поняли намек, и вдобавок мы получили чек.

Так, сказал себе Виктор. Они кого-то не на шутку испугались, дали задний ход, получили чек и принесли… Напрасно, может, Бэр им выписал целых тридцать тысяч. Но что поделаешь. Зато хотя бы путанице конец. Какой орел Бэр! Вот выручил – и на расстоянии уладил все! Передал чек на тридцать тысяч. Видно, дал команду по телефону. Хвала Бэру, хвала его доброте.

У Виктора по телу разливались усталость и лень. Он и хотел бы дальше пытаться узнать у парочки подробности бардака, особенно о судьбе Мирей. Но видимо, наблюдавшим стало ясно – дух вышел из одержимого трясуна. И болгары, молниеносно развернувшись, подались в главный зал, где раздавали еду.

Виктор поулыбался и покивал державшим его гигантам. Те глянули внимательней и ослабили зажим. Виктор снова покивал, сел на кресло и уставился куда-то в потолок, зализывая костяшки правой руки. Усмирители осторожно попятились.

Миновало минут пятнадцать, а впрочем, бог знает, пятнадцать ли. Виктору показалось, что ему вернули условную свободу. Он нашарил и надел очки. На плече висела спортивная сумка, в ней потерханные тетради в ледерине. Он открыл одну тетрадь наугад – милый дедов почерк. Зарисовка какого-то карниза. Протер глаза – не спит. Все наяву. Хорошо бы выпить, подумал он.

Проследовал в банкетный зал «Арабеллы». При виде его люди живо расступались, но протестов вроде не было. У ломящегося стола торчали Пищин и Кобяев, оттопырив локти, чтобы занимать побольше места и никого к фуршету, кроме себя, не подпускать.

На пути оказался Роберт, видимо вошедший позже и ни о чем не имеющий представления. Виктор смог поговорить с ним, продолжая охотиться за бокалом. Что там Роберт ему толкует? В основном о работе. Ну, дай бог. В голосе Роберта интерес, зависть, восторг:

– Ну, у нас-то рутина. Это у вас настоящий спорт.

– Ты о чем?

– Разумеется, о ватрухинском деле.

– Да бери себе ватрухинское дело. У тебя ведь собраны все оферты? Где они? Эта вот пачка подмышкой? Ну, еще подложи. Вот, держи, добавь туда. Еще пяток по Ватрухину предложений. И проводи теперь сам, самостоятельно, ватрухинский аукцион, – вдруг выпаливает Виктор. – Мне все надоело. Только спать охота и есть охота. Что там на столе у них там симпатичное? Вижу. Суши. А где берут палочки для суши? Черт, вот же они в руках у меня, верчу ими, как Бэр карандашами! Хорошо, Ватрухина бери, только все наши интервью прочти, подготовься, прочти внимательно. Завтра пятница. Вся она твоя. Весь наш стол полностью твой! Это твой час, Бобби. Покажи, дружище, класс.

Роберт пылко обрадовался. А Виктор, поедая гункан-маки, восстанавливал сознание. Дозвониться до Нати в Милан, до Ульриха в Аванш, до Бэра в Москву и скорей лететь на поиски Мирей.

– Да, вот, Роберт, еще. Есть еще одно мелкое дело. Подойдет к нашему столу адвокатша из Парижа, Ортанс. Она должна была вести переговоры с болгарами. Так ты ее поблагодари и скажи, что ничего от нее не нужно. Дело разрешилось уже. Документы у меня. Бэр болгарам заплатил за бумаги тридцать тысяч. Переговариваться ей уже не с кем, так что мерси. Познакомьтесь, поглядите на нее. Может, она агентству окажется небесполезна. Может работать из Франции.

– А ты куда денешься?

– А я денусь из Франкфурта чрезвычайно далеко.

– Ничего себе… Ортанс Франкини?

– Франкони… или Франкини.

– Так ведь она с нашим нью-йоркским филиалом давно сотрудничает. Но я ее никогда не видел. Буду рад с ней выпить кофе. Я не знал, что она сюда приехать должна.

Ел бы и ел. И вино. Да тут заметил Викторово появление Пищин. Только его не хватало. Навалился с пьяными откровенностями:

– Что ты, Виктор, думаешь? Мне говорил Кобяев про проект с ночными сорочками немецких женщин, которые у нас вместо вечерних платьев в театр носили. А я вспомнил про ночные горшки трофейные. Мать рассказывала. Домработница однажды наделала вареников, ставит на стол наполненный сметаной фаянсовый ночной горшок, еще и приговаривает: «Мочайте, мочайте!» Ну разве это плохо?

– Гениально.

– Ну, гениально, ты загнул. Эх, почему вот ты меня, Виктор, презираешь?

За что мне этот Пищин, подумал Вика, с пьяными разговорами. Пусть бы к Роберту лип, такое надрывное американцу экзотика, чем не Достоевский.

А по толпе тем самым временем гуляли новые литературные сплетни.

– Впервые учредили и впервые выдали «Немецкую премию» в двадцать пять тысяч евро. Амо Гейгеру молодому. Сегодня как раз. Теперь будут каждый год во время Франкфуртской ярмарки давать. Оно и правильно, присуждать премию на ярмарке. Издатели и авторы пусть совместно волнуются. Фыркают злобно, кому не повезет.

– Жаль, у вас погода чересчур уж немецкая, – встрял Виктор. – А в Италии все премии летние: «Монделло» в Палермо в конце мая, «Стрега» в римском нимфее Виллы Джулии в начале июля, «Кампьелло» в сентябре в театре «Фениче» в Венеции. Видно, не столько мнение мировой общественности волнует итальянцев, сколько им хочется посидеть в час вечернего бриза под старинными башнями на площадях. В теплоте, в фонтанных брызгах и в мерцании охры, сепии, терракоты, жженой сиены…

– Ох, не надо, как захотелось в Италию. Завтра у нас с вами встреча?

– Увы, я вынужден отменить… Да, и Бэр и я в этом году… м-м-м… не слишком задерживаемся на выставке. Я срочно улетаю. Вы же понимаете, такие неожиданности! В агентстве творятся такие дела! Хотелось бы с вами посидеть и поговорить, но не в подобном угаре. Вы сказали – вам хочется в Италию. Ну вот и приезжайте, там на месте мы и повидаемся, буду рад.

– Вы, Зиман, слышал, отменяете все встречи и уезжаете. Откройте секрет. Какой-то огромный куш на горизонте блеснул?

– Ну, наши новости по всем телеканалам рекламируют. Конечно, это серьезно меняет жизнь и работу. Но есть и еще причина, – делал вид, что хитрит, а на самом деле откровенничал выпивший Виктор. – Дело в том, что с возрастом разлюбливаешь выставки! Ярмарки эти, самовыпячивание издателей. То ли дело презентации в книжных магазинах.

– Да, замечательные есть магазины, такие как «Шекспир энд Компани». Зелененькая лавочка. – Оказывается, справа от Виктора толстый стенфордский переговорщик с сарделькой на штыке.

– Которую открыл в пятидесятые годы Джордж Уитмен, – вторил ему тонкий, тоже стенфордский, с кусочком пиццы и с огурцом. – А что профессор Бэр? Приехал? Что он решил по поводу Оболенского?

– Он временно отлучился. Но очень хочет с вами обсудить положение.

– Так вы ему передайте, что мы напряженно ждем.

– Нет, правда, как это вы покидаете Франкфурт от скуки? Ни в жизнь не поверю. Откройте тайну, – перекрыл все голоса своим басом Джеймс Дикси.

– Поймите, милый, я действительно не могу. Top secret. Скоро узнаете. А в этом «Шекспире энд Компани», в его прежних помещениях… разворачивались, можно сказать, главные события прошлого века. Благодаря «Шекспиру» опубликован «Улисс».

– Да, это известно, Джойса поддержала и издала владелица магазина, Сильвия Бич.

– Кстати, кто-то мне говорил, что на этой ярмарке… Кто же говорил мне? В общем, кто-то агентирует воспоминания Адриенны Монье. Это наперсница Сильвии Бич, ее любовница и подруга жизни, – обращается к Виктору боговидная, скульптурная скаутша. – Кто агентирует, случайно не знаете?

Ну и ну, она его заметила наконец!

– Нет, не слышал, но как только узнаю, сообщу обязательно.

– Ну, будем внимательно следить за вашими новостями, Зиман. Чую, великой сенсацией пахнет. Иначе вы бы от вопросов не уклонялись.

Переброски репликами вдруг замирают. Есть от чего. По залу несется, на сей раз без участия Виктора, караван бесноватых. Впереди бегут все те же болгары. Улетают со всех ног, топча шнурки. Плотно за ними – восточного вида люди. Черноглазые, небритые. Их, кажется, пять или шесть. А в арьергарде, как водомерки, вышагивают двое Гулливеров, которые хватали Виктора час назад. На нынешний вечер здесь норма бардака перевыполнена.

– Боже, что это за парад-алле?

– Вот не поверите, везде влезают. И предупреждали же работников секьюрити! Но сами видите, охрана хило работает. Эти хулиганы везде просачиваются. Сегодня утром по агентскому центру тоже за этими болгарами неслись.

– А, вот что! Да, Чудомир жаловался, что за ним гоняются какие-то башибузуки. Но он считает, это я их подослал. А я не знал, что ответить. Сумасшедший дом, и только.

– Эти моджахеды с ума сошли. Им на Бэра вашего положено охотиться. Если уж решили мстить за датские карикатуры. Что им Чудомир сделал.

– Останется неразгаданной тайной!

– Как, моджахеды? Вот везение, что нету здесь Хомнюка, – вставил реплику Кобяев. – Кто знает, что бы с Хомнюком приключилось при их виде. Он ведь, к сожалению, у меня травмированный.

– Как, когда?

– А вы думаете, заикается с чего? Когда был мальчишкой, его забрили в армию, и прямо из учебки, восемнадцатилетних, их бросили на вилы повстанцев. Усмирять бунт в Хуррамабаде. Хомнюк наш еле отлежался по психиатричкам. Комиссовали. С тех пор он заика. Боится восточных толп. Это посттравматический синдром.

…Может быть, в этом танце, пропорхав как пух Эола по моей жизни, болгарка исчезнет с горизонта? Оставив у меня на плече дедовы тетради, плотненький вес?

Похоже, она и вправду не имела отношения к Мирей. В какую-то совсем другую беду Мирей попала. Лечу в Милан, вытаскивать. Нет, это дело не болгаркиных щупалец. Посмотрим, что там Бэр в России выяснит через Павлогородского.

Ну а болгарка, что болгарка! Хрен уж с нею. Чао-чао, костистая! Увидимся на том свете, но не скоро. Постараюсь задержаться на этом. Но обещаю – сразу же по прибытии напрошусь к тебе вниз с инспекцией. Поворошу угольки. Чтоб не понизилась там у тебя случайно температура.