Текст книги "Моя вторая мама. Том 1"

Глава 18

Сония понимала, что так, как она живет, жить больше невозможно. Она была светской женщиной, и в их кругу никого бы особенно не удивило то, что у нее молодой любовник. Многие из ее подруг имели любовников из числа домашней прислуги. Довольно часто на эти цели употреблялись как раз садовники и шоферы. В этом смысле Сония и Рамон представляли собой классический случай адюльтера. Но дело в том, что сама Сония вовсе не относилась к своим отношениям с Рамоном как к измене или легкому романчику. Она любила Рамона. Она была старше его, намного богаче и, естественно, ей хотелось сделать что-то для любимого человека, помочь ему ощутить себя на равных с ней.

Между тем ее отношения с мужем обострились до предела. Они давно уже не спали вместе. Сонию никогда особенно не привлекала эта сторона их жизни с Энрике, но с тех пор, как она узнала о том, что у него другая женщина, она просто решила для себя, что любая попытка мужа потребовать от нее исполнения супружеского долга станет поводом для последнего и решительного объяснения. Энрике то ли чувствовал это, то ли сложившееся положение устраивало его, во всяком случае он не стремился к близости с Сонией и был доволен уже тем, что внешне их жизнь сохранила вполне пристойные очертания счастливого брака, несколько омраченного отсутствием детей.

Однако в последние дни это хрупкое равновесие, сложившееся в силу воспитания, долгих лет совместной жизни и остатков взаимного уважения, стало нарушаться. Сония с трудом переносила сам вид Энрике, даже когда тот мирно сидел в гостиной, листая какой-нибудь шахматный журнал. Она с одной стороны была рада, когда он пропадал целыми днями у своей любовницы, и страшилась его возвращения, но с другой – это же самое обстоятельство унижало и бесило ее.

Энрике сдерживался как мог, пытаясь предотвратить взрыв. В отличие от Сонии, для которой двойная жизнь оказалась непереносимой в силу характера и отсутствия привычки, он-то как раз давно привык вести двойное существование. Вот уже много лет он жил на два дома. Жизнь его была хорошо налажена, как расписание поездов на железной дороге, и ломать в ней что бы то ни было ему не хотелось.

Однако и он стал нервничать в последнее время. Постоянные придирки Сонии, ее прозрачные намеки, пронизывающий, презрительный взгляд, которым она смотрела на мужа… все это вкупе выводило его из себя.

– Что с тобой происходит в конце концов? – спросил он однажды напрямую. – Ты теперь таким тоном произносишь слово «клуб», точно бог знает что подразумеваешь!

– Я? Ты ошибаешься… – пожала плечами Сония.

– Неужели тебя так задевает то, что я хожу в клуб, играю в шахматы? – настаивал Энрике.

– Нисколько. Меня совершенно не волнует, чем ты занят.

– Ну тогда я не понимаю! – Энрике развел руками.

Сония внимательно посмотрела на него.

– Ты, такой умный, действительно меня не понимаешь? – спросила она.

– Может, скажешь наконец, что ты имеешь в виду? К чему вся эта таинственность?

– Тебе что-нибудь говорит имя Паулина Рамос? – спокойно поинтересовалась Сония.

Энрике побледнел. Глаза его растерянно захлопали за стеклами очков. Он снял очки, но без них лицо его выглядело еще более растерянным.

– Я все знаю, – продолжала Сония. – И довольно давно.

– Но… почему ты мне ничего не говорила? – наконец выдохнул Энрике.

– Ждала подходящего момента. Теперь он настал.

– Послушай, дай мне объясниться…

– Не надо ничего объяснять… – Сония прошла в угол гостиной, взяла фарфоровую статуэтку и, словно изучая, повертела ее в руках. – У тебя от этой женщины не один, не два… У тебя от нее три ребенка! Что тут еще объяснять?

Размахнувшись, Сония швырнула статуэтку в стену, и та разлетелась на куски.

– Не заводись! – крикнул Энрике.

– Надеюсь, ты понимаешь, – спокойно сказала Сония, – я не собираюсь сидеть сложа руки. Моему терпению пришел конец. Думаю, самое лучшее нам развестись. И давай отнесемся к этому как культурные люди.

Несмотря ни на что, для Энрике такой поворот событий оказался полнейшей неожиданностью. Он предполагал, что когда-нибудь все может раскрыться, и даже думал, что приготовил кое-какие аргументы в свое оправдание, способные объяснить его поведение. Но он исходил из того, что Сония захочет его выслушать, что она, так же как и он, предпочтет не разрушать их пусть и не во всем идеальный союз. Энрике надеялся, что, как культурные люди, они объяснятся и смогут жить дальше, а не бросятся разводиться. В конце концов Сония должна понимать его положение. Она давно охладела к нему, а он еще далеко не старый мужчина. Ему нужна женщина. Кроме того, Сония не могла рожать, а ему хотелось иметь детей, и Паулина подарила ему этих детей, не требуя для себя никакого официального статуса. Энрике полагал, что он-то как раз все устроил самым культурным образом, и его не столько пугало, сколько огорчало то, что так удачно созданная конструкция его существования может развалиться из-за излишней чувствительности Сонии.

Он еще ничего не знал о Рамоне и надеялся, что первое бурное объяснение с женой – все-таки часть некоего устоявшегося женского ритуала с битьем фарфора и требованием развода, после которого разум вновь возобладает над эмоциями и примирение станет возможным. Исходя из этих соображений, он не стал накалять обстановку, и по первому требованию жены уехал из дома, сказав что вещи заберет позже.

У Сонии словно камень с души свалился. Не в ее характере было притворяться, прятаться, обманывать. Теперь – она полагала – им с Рамоном больше не нужно будет скрывать свои чувства и свои отношения. После отъезда мужа она привела Рамона в дом. Она сказала ему, чтобы он больше не занимался садом. Она богата и даст ему все необходимое. Ей же самой нужна от него только его любовь. Рамон, в общем-то, был честный и чистый парень. Для него эта внезапная перемена его положения оказалась достаточно болезненной. Он пытался вести себя честно. Связавшись с Сонией, он перестал встречаться со своей невестой. Ему нравилась Сония, и он не собирался использовать ее любовь к нему в целях обогащения. Он хотел пробиться в жизни, получить профессию. Когда Сония сказала, что поможет ему, первая мысль, что пришла ему в голову, была об университете. Он хотел стать агрономом. Он был деревенский парень, и ему нравилось работать на земле. Думая об учебе, он полагал, что если Сония поможет ему с университетом, то эти ее деньги он возьмет как бы в долг и впоследствии сможет отдать. Но, все равно, после того, как он стал жить в доме, он чувствовал себя так, словно он на содержании у Сонии. А если ей удавалось разубедить его в этом, то насмешки и зависть прислуги к молодому парню, вдруг прыгнувшему «из грязи в князи», быстро сводили на нет все ее усилия в данном направлении.

Сония, как могла, приучала Рамона к мысли о том, что он в ее доме теперь такой же хозяин, как и она. Он с большим трудом согласился ночевать в ее с Энрике спальне, тем более, что первое время ему приходилось пользоваться пижамами Энрике. Именно в одну из таких ночей, а вернее вечеров, когда Сония и Рамон собирались ложиться спать, Энрике вздумалось приехать за своими вещами. Втайне он все еще надеялся, что жена остыла после их первого разбирательства и теперь была расположена говорить без нервов. Он приехал вечером, потому что знал: по вечерам людей больше страшит одиночество, чем в бурные дневные часы. Сония, жившая, как он полагал, в последние дни одна, должна была уже устать от одиночества, и это вполне могло отрезвить ее и расположить к примирению.

Прислуга с удовольствием открыла дверь хозяину, не предупредив хозяйку. Слуги предвкушали занятную сцену, и, когда Энрике направился к спальне, где, как все знали, находился Рамон, дом словно замер и затаил дыхание.

Энрике открыл дверь в спальню и остолбенел. Его жена, его Сония сидела на краю расстеленной кровати, а посреди комнаты в его – Энрике – пижаме, в его шлепанцах стоял, как ни в чем не бывало, мордастый молодой парень… Приглядевшись Энрике узнал в нем садовника Рамона.

Забыв о цели своего визита, Энрике устроил жене самую натуральную сцену ревности, будто и не было между ними никакого разрыва и разговора о разводе. Рамон страшно перепугался, но Сония осталась совершенно невозмутимой. Она напомнила Энрике о том, что не считает себя больше его женой, а потому и не примет с его стороны никаких упреков, несмотря на то, что их развод еще не оформлен официально. Энрике, несколько прийдя в себя, стал корить жену не в том, что она завела любовника, а в том, что любовником этим оказался человек из прислуги. Ему очевидно особенно претила мысль о том, что его место занял какой-то садовник. Сословные предрассудки глубоко в нем сидели и в данном случае даже преобладали над элементарным чувством мужской ревности. Сония не преминула заметить, что и некая Паулина Рамос – избранница Энрике – тоже не голубой крови. Энрике опять разозлился и перед тем, как хлопнуть дверью, заявил, что в ближайшее же время пришлет к Сонии своего адвоката.

– Только не забывай, что у меня есть все доказательства твоей измены, и ответчиком по суду придется выступать тебе! – предупредила его Сония.

Для Рамона приход Энрике оказался настоящим потрясением. Немало дней прошло прежде, чем Сония сумела убедить его в том, что ничего страшного не случилось, а главное, что подобное больше никогда не повторится. Постепенно Рамон начинал привыкать к Сонии, общаться с ней на равных. Трудно ему было только в присутствии посторонних. Он научился не обращать внимания на завистливые усмешки бывших друзей из прислуги, но знакомые Сонии, шокированные не столько самим фактом ее любовной связи с садовником, сколько тем, что она даже не пыталась этого факта скрыть и, напротив, всем приходившим к ней представляла Рамона, как своего жениха, эти знакомые не могли удержаться от язвительных замечаний в адрес Рамона, смеясь над его неотесанностью и провинциальным выговором. Сам Рамон предпочитал отмалчиваться, хотя в глубине души – Сония это видела – весь кипел от злости.

Однажды он все же не выдержал и грубо ответил Бренде, одной из знакомых Сонии. Он был прав. Сония всеми силами защищала его, и однозначно дала понять подругам, что скорее порвет с ними, чем с Рамоном. Из-за этого она оказалась в еще большем одиночестве, чем раньше. Ее «малыш», как она ласково называла Рамона, остался ее единственной радостью и утешением. В ее чувстве к нему была большая примесь материнской любви, и хотя она не любила вспоминать о разнице в возрасте, разделявшей их, ей нравилось, когда он слушался ее, как старшую. Иногда он даже называл ее своей учительницей, а она в шутку отвечала, что чувствует себя его матерью.

Рамон рано остался без родителей. В деревне у него жила тетка, но нравом она отличалась суровым, и, конечно же, Рамон тянулся всем сердцем к той почти материнской нежности, с которой относилась к нему Сония. Он легко подружился с Моникой, которая теперь часто бывала у Сонии. Он сам был сирота и прекрасно понимал чувства девочки. А она ощущала это понимание с его стороны.

Моника как-то спросила Сонию, куда подевался дядя Энрике, и Сония сказала ей, что тот уехал в путешествие и вернется не скоро. Моника, так же как и Рамон, любила цветы, и вместе они часто и подолгу возились в саду.

Сония старалась как можно больше бывать на людях с Рамоном. Всякий раз, заезжая за Моникой, она брала его с собой. Они гуляли вместе. Вместе катались на лодке. Во время этих прогулок Сонии иногда казалось, что Рамон по возрасту и характеру даже ближе к этой девчонке, чем к ней – Сонии. Тогда она грустила и чувствовала себя совсем старой.

И все-таки Моника и Рамон заполнили в ее душе тот вакуум невостребованности материнских чувств, который всегда удручал ее. Теперь она жила полноценной жизнью и была вполне счастлива.

Только однажды, когда Моника гостила у них в выходные, произошел эпизод, чуть не ставший причиной ее размолвки с девочкой. Сония и Рамон собирались ложиться спать, а Винни, собачка, которую Энрике подарил Монике, сбежала от девочки и заскочила в их спальню. Моника прибежала вслед за Винни и застала Сонию и Рамона целующимися посреди спальни. Она была ошеломлена своим открытием. Монике было десять лет, и она уже вполне соображала, что садовники, даже такие замечательные, как Рамон, не должны оказываться в хозяйских спальнях по вечерам, а если такое происходит, то ясно – неспроста. Сонии стоило больших трудов упросить девочку ее выслушать. Она постаралась, как можно, понятнее и мягче объяснить Монике сложившуюся ситуацию, и в конце концов попросила никому не рассказывать о том, что она видела.

– Видишь, тебе тоже довольно трудно все это понять, – сказала Сония. – Точно так же и всем остальным. Мне еще надо подумать, как сказать им о нас с Рамоном.

Моника обещала никому ничего не Говорить, но, вернувшись в воскресение вечером домой, не удержалась и сказала Игнасио и Марии, что ее дядя Энрике уехал куда-то очень далеко, а у нее теперь новый дядя – Рамон.

Энрике, поначалу страшно разозлившийся и приславший к Сонии своего адвоката, теперь практически не досаждал ей. Адвокату Сония показала фотографию Энрике вместе с Паулиной Рамос и их тремя детьми, а также отчет частного детектива, которого она нанимала в свое время для слежки за мужем. Адвокат уехал и больше не возвращался. Видимо, ему удалось убедить Энрике, что затевать судебный процесс против Сонии с его стороны неразумно. У нее на руках были веские доказательства его измены, а значит самым лучшим решением в данной ситуации был цивилизованный развод по обоюдному согласию и без взаимных претензий.

О перемене своей политики Энрике сообщил Сонии, пригласив ее как-то в кафе – «на нейтральную территорию», как он выразился. Встреча прошла вполне мирно. Вначале Энрике еще пытался делать кое-какие ходы по поводу возможного примирения. Говорил, что прекрасно понимает Сонию. Конечно же, ее отношения с садовником это – несерьезно. Это как бы месть ему – Энрике за Паулину. Он готов забыть и простить. В конце концов они немало прожили вместе, и чего не бывает в жизни. Его словесные упражнения, однако, оказались совершенно безрезультатными. Сония настаивала на разводе, и Энрике окончательно с этим смирился. Свое миролюбие он вскоре подтвердил на деле, приехав к Сонии за вещами и общаясь на равных с Рамоном, который в свою очередь уже не выглядел таким испуганным, как раньше, но еще довольно сильно смущался.

– Для меня главное, чтобы Сония была с тобой счастлива, – заявил Энрике, прощаясь.

Сония могла теперь чувствовать себя вполне спокойной. Они с Рамоном сходили в университет и выяснили, что занятия там должны были начаться буквально через неделю. Сония внесла необходимую плату за первый семестр, и Рамон был благополучно принят. Он весь сиял от счастья, и Сония, глядя на него, радовалась еще больше.

Только одно теперь смущало и пугало ее. Скорая встреча с братом. Как ей объяснить Хуану Антонио все, что произошло за дни его отсутствия? Как он отнесется к Рамону? Сословные предрассудки – страшная вещь. Хуан Антонио ощутил это на собственной шкуре, когда женился на Лусии. Но Сония не обольщалась насчет того, что этот горький опыт мог лишить брата предрассудков в отношении других людей. К тому же Лусия это все-таки не Рамон. Она не была из богатой семьи, но и не работала прислугой.

Сония постоянно думала о том, как сказать брату о своей связи с Рамоном. Она пыталась представить его реакцию, и, к сожалению, ничего хорошего по ее предположениям ожидать не следовало. Это понимал и Рамон, но Сония старалась разубедить его. Она стремилась выглядеть беспечной, описывая их будущую встречу с Хуаном Антонио, и сама чувствовала, что получается у нее не очень. В конце концов она осознала, что ей необходимо решить для себя главное: что делать, если Хуан Антонио будет твердо настроен против ее отношений с Рамоном? Ответ был болезненным для Сонии, которая только-только вновь обрела брата, но совершенно однозначным.

Она слишком долго шла на поводу у других, подчиняя свои желания, свою судьбу чужой воле. Для того чтобы вырваться из этого порочного круга, ей пришлось сломать свою прошлую жизнь, расстаться со многими иллюзиями. Слишком тяжело ей досталась ее теперешняя духовная свобода, чтобы вот так, в одночасье, расстаться с ней, пусть даже ценою сохранения дружеских отношений с братом. Сония решила, что если придется выбирать между Рамоном и братом, между Рамоном и целым светом, она выберет Рамона. Сказав себе так, она почувствовала одновременно и горечь и легкость. Она знала теперь, что ей нужно, и знала, какую цену ей, вполне вероятно, придется за это заплатить.

Глава 19

На Сан-Джоне были великолепные пляжи, и Джина заранее радовалась тому, как здорово они с Даниэлой проведут там время. Она заявила, что займется подводным плаванием, потому что это занятие всегда ее привлекало. Правда, она никогда не пробовала нырять на большую глубину, но, говорят, вид там роскошный – водоросли, кораллы и разноцветные рыбки, снующие стайками туда-сюда… Даниэла, смеясь, говорила, что ей страшно даже представить, как там на глубине. Она, наверное, трусиха. Но Джина не соглашалась с ней…

– Мы им всем покажем, вот увидишь! – воскликнула она, едва сойдя на берег.

– Только не забудь, что к часу нам надо успеть на катер до Сан-Томаса, – напомнила Даниэла.

Джина слегка задумалась. Сан-Томас для нее был слишком большим искушением. Там были отличные магазины, и ради них Джина готова была пожертвовать даже подводным плаванием. Даниэла словно прочитала ее мысли:

– Ах, Джина, ты только о покупках и думаешь…

Джина пожала плечами и, отвернувшись от подруги, стала фотографировать город.

На пляже Сан-Джона, где расположились Джина с Даниэлой, было немноголюдно. Они уже накупались вволю и теперь лежали на солнце. Даже говорить было лень. Джина почувствовала, что еще немного, и она совсем сгорит. Нужно было чем-нибудь накрыться, но сил пошевелиться у нее не было. Невероятным усилием она заставила себя сесть и огляделась вокруг в поисках полотенца. Взгляд ее задержался на зелено-голубой поверхности моря, сверкающей под солнечными лучами. Песок вдоль берега был темный с синеватым оттенком. Метрах в тридцати слева Джина вдруг увидела парочку, показавшуюся ей знакомой. Да, это были Хуан Антонио и Иренэ. Джина с любопытством следила за ними, пока они сами не заметили ее с Даниэлой. Тогда она отвела взгляд и прилегла рядом с подругой…

– На нас смотрят… – вполголоса предупредила она.

Но Даниэла и сама уже заметила Хуана Антонио с Иренэ.

– Ради Бога, Джина, не смотри на них! – нервно попросила она. – Мне хватит уже проблем с этой женщиной.

– Пусть только попробует тебя тронуть, я ее мигом в нокаут отправлю, – пообещала Джина.

Хуан Антонио что-то втолковывал Иренэ, поглядывая на Джину и Даниэлу. Иренэ отрицательно качала головой, и было видно, что Хуан Антонио не на шутку рассержен. Наконец Иренэ неохотно кивнула и пошла по направлению к Джине и Даниэле. Когда она приблизилась к ним, Джина резко приподнялась и спросила:

– Что тебе нужно?

– Хочу извиниться перед вами, – обращаясь к Даниэле, холодно произнесла Иренэ. – Признаю, я вчера была неправа…

Даниэла несколько растерялась.

– Что ж… хорошо… спасибо… – помолчав, сказала она.

– Мы с Даниэлой никому не позволим вести себя с нами подобным образом! – заявила Джина, которой реакция Даниэлы показалась слишком уж мягкой.

В глазах Иренэ сверкнул злой огонек.

– Я тоже не позволю, чтобы кто-либо вставал между мной и моим женихом, – сказала она с застывшей улыбкой. – Надеюсь, вам это ясно. Думаю, нам не стоит ссориться…

Иренэ повернулась и пошла обратно к Хуану Антонио, который все это время следил за ними издали.

– Чтоб ее акулы слопали! – буркнула Джина.

Иренэ, подойдя к Хуану Антонио, взяла его под руку и потянула прочь. Он оглянулся, проводив долгим взглядом Даниэлу, и подчинился Иренэ.

– Я хочу, чтобы мы уже отправились на Сан-Томас, – капризно сказала Иренэ.

Они качались на волнах недалеко от берега. После того как Иренэ извинилась перед Даниэлой, у Хуана Антонио словно камень с души свалился. Он наслаждался солнцем, морем, покоем… Уходить ему не хотелось.

– Куда торопиться? – спросил он. – Разве тебе здесь не нравится?

– На Сан-Томасе такие магазины! – Иренэ мечтательно закатила глаза. – Мне так хочется посмотреть…

– Поедем после обеда…

– Нет, поехали сейчас… – Иренэ подплыла к Хуану Антонионио и обняла его.

Ему не хотелось спорить.

– Ладно.

Держась за руки, они вышли из моря.

На Сан-Томасе Иренэ буквально замучила Хуана Антонио. Она сама понимала, что сейчас не время требовать от него подарков, что лучше сдержать себя и лишний раз дать ему почувствовать, насколько она бескорыстна в своей любви, но ничего не могла с собой поделать. Хуан Антонио молчал, но в душе его – это было очевидно – вновь закипало раздражение.

– Какая красота! Однако как все дорого… – печально сказала Иренэ, когда они выходили из очередного магазина.

– Лучше бы мы остались на пляже, – заметил Хуан Антонио.

– Ты правда не хочешь ничего мне купить? – Иренэ устала ходить вокруг да около.

– Нет. Пошли отсюда, – коротко ответил Хуан Антонио.

Они немного побродили по городу и вышли к берегу моря. На небольшой смотровой площадке у моря Хуан Антонио остановился и, присев на скамью, уставился вдаль, туда, где темно-синяя водная гладь смыкалась с голубым небом. Он словно забыл о существовании Иренэ. Рассердившись, Иренэ осталась стоять.

– Если мы ничего не собирались покупать, лучше было остаться на корабле, – раздраженно бросила она.

– Или на пляже… – ровным голосом ответил Хуан Антонио. – Я тебе говорил, но ты такая упрямая…

– Я не понимаю, почему ты так не любишь магазины? Ты же не нищий!

– Как знать… – Хуан Антонио откровенно издевался.

– Все кругом что-то покупают, только я – ничего! – крикнула Иренэ.

– Так покупай! Кто тебе мешает?

Иренэ даже опешила.

– А на какие деньги?! – наконец спросила она. – У меня с собой слишком мало…

– Если хочешь, я могу тебе одолжить… – великодушно предложил Хуан Антонио. – Потом, в Мехико отдашь.

Шок, пережитый Иренэ при этих словах, надолго заставил ее замолчать. Они шли с Хуаном Антонио по каким-то улицам, говорили о чем-то… Иренэ сама что-то произносила, но все это было как бы в стороне от ее сознания. Страх, всегда прятавшийся в глубине ее существа, вдруг выплыл наружу и мешал ей осознавать происходящее. Наконец усилием воли Иренэ заставила себя слушать и понимать, что именно говорит человек, идущий рядом с ней…

– Нет, Иренэ, я вовсе не обязан тебя содержать… – Хуан Антонио, похоже, отвечал на какой-то ее вопрос или упрек. – Я всегда помогал тебе, всегда дарил то, что ты хотела, но теперь – все, хватит!

– Раньше ты так не думал… – выдавила Иренэ.

– Так было раньше. Ты сама это сказала.

– Это твоя сестра наговорила тебе на меня? – Иренэ понимала, что Сония здесь ни при чем, но другой, верный ответ, который она предчувствовала, был для нее страшнее, чем ссылка на сестру.

– Рано или поздно всему приходит конец, – спокойно объяснял Хуан Антонио. – К тому же, мне нет необходимости платить кому бы то ни было за то, чтобы он был со мной.

– Вот как?! Значит, теперь ты считаешь, что платил мне? Ты сильно изменился с тех пор, как познакомился с этой… Даниэлой. Это она во всем виновата!

– Мы уклонились от темы, – заметил Хуан Антонио. – Кажется, начиналось все с магазинов… Заруби себе на носу: я не собираюсь покупать тебе ни драгоценностей, ни чего-либо еще! Ясно? А теперь – на корабль!

Круто повернувшись, Хуан Антонио зашагал по улице. Иренэ, постояв несколько секунд, бросилась за ним.

Даниэла и Джина вернулись на корабль перед самым ужином. Джина, накупившая кучу самых экзотических тряпок, принялась разбирать их, едва они вошли в каюту. Даниэла дивилась выносливости подруги. Не чуя ног, она рухнула на кровать. В этот момент в дверь постучали. Даниэла хотела встать, но Джина жестом руки остановила ее:

– Лежи, лежи… на тебе лица нет. Я сама открою.

Она открыла дверь и удивленно отступила. За дверью стоял стюард с огромным букетом цветов.

– Вам прислали, – сказал он по-английски и протянул букет.

Джина, не понимая слов, поняла жест и, забрав букет из рук стюарда, мастерски произнесла свое «сэнк ю-у-у», каковое считала вполне достаточным для общения с неговорящими по-испански.

Стюард произнес еще несколько английских фраз, но, получив в ответ все то же «сэнк ю-у-у», осознал ситуацию и вежливо удалился.

– Кому же это? – Джина искала среди цветов записку.

Пальцы ее в конце концов выудили визитную карточку.

– Это тебе, Даниэла, – прочитав, сказала она.

Даниэла, забыв об усталости, вскочила с кровати и схватила карточку.

– «Я не думаю… я уверен, что люблю тебя. Хуан Антонио», – прочла она и, радостная, закружилась по комнате.

– Готов! Готов! Он по тебе с ума сходит! – закричала Джина.

– Мне просто не верится, Джина, – призналась Даниэла.

– Ну вот еще!

– Подожди, тут еще что-то написано, – Даниэла перевернула карточку и стала читать на обороте.

– Ну что там? – Джина сгорала от нетерпения.

– Он хочет, чтобы мы встретились на палубе сегодня в десять.

– Господи, как романтично! Ты обязана пойти!

– Нет.

– Почему?

– Потому что не хочу.

– Но ты же сама по нему сохнешь? – Джина ничего не понимала.

– А если узнает эта… Иренэ? – напомнила Даниэла.

– Пусть знает! – беспечная Джина не собиралась думать о таких мелочах. – Заодно поймет, что ей с тобой не тягаться!

– Я бы конечно пошла… – задумчиво сказала Даниэла, – но вдруг… даже не знаю…

В дверь снова постучали.

– Ну дела! – Джина открыла дверь и, приняв у стюарда небольшую коробку, обернутую серебряной бумагой, протянула ее Даниэле. – Похоже, дело серьезное! Еще подарочек!

Даниэла прочла приклеенную к коробке карточку.

– Это тебе, Джина. От Ханса, – сказала она. – Эй, чего ты ревешь?!

Джина смотрела на нее широко открытыми глазами, и по щекам ее текли слезы.

– Что с тобой, Джина?!

– Ничего, – Джина вытерла слезы и присела на кровать. – Просто мне давно уже не дарили подарков…

За ужином в ресторане Джина благоухала духами из подаренного ей флакона. Она радовалась, как ребенок, и все время требовала у Даниэлы подтверждений высокого качества духов.

– Хороший человек Ханс, правда? – улыбнулась Даниэла.

– Жаль, я не сказала ему о том, как обожаю бриллианты… – посетовала Джина.

Даниэла искренне радовалась, глядя на сияющую подругу.

– Мне кажется, он вполне мог прислать тебе и бриллианты… – сказала она.

– А почему бы и нет? – Джина горделиво вскинула голову.

– Действительно, почему бы и нет?

Подруги расхохотались, но Джина, тут же приняв серьезный вид, заявила:

– Помни, что сегодня ты должна быть на высоте!

– Я пока не знаю, пойду или нет на это свидание… – протянула Даниэла.

– Ради Бога, не занудствуй, Дани!

– Просто я реалистка… – Даниэла оглядела зал и увидела, как Ханс приближается к их столу. – Вдруг со стороны Хуана Антонио это просто игра?

– Какая разница? Главное, чтобы эту игру ты вспоминала потом с удовольствием! – воскликнула Джина.

– Нет, дорогая. С любовью не шутят. Хотя, конечно, – Даниэла приветливо улыбнулась подошедшему Хансу, – «кто не рискует, тот не выигрывает»… Правда, Ханс?

Ханс невозмутимо кивнул, хотя и не понял, о чем речь. Джина на радостях расцеловала его, благодаря за подарок.

– Я рад, что вам понравились духи, – сказал немец, и Даниэле даже показалось, что он немного покраснел.

– Странно, что мы не видели вас на Сан-Джоне и Сан-Томасе, Ханс… – сказала она.

– Я не хотел надоедать вам, – вежливо объяснил немец.

Джина принялась расспрашивать его о том, какие покупки он сделал помимо духов. Ханс отвечал, что ему трудно все перечислить, но он может показать, если Джине так хочется…

– Конечно, ей хочется, – подтвердила Даниэла. – Она-то думала, что скупила все, что там было. А, оказывается, и другим что-то досталось…

– Скоро наше путешествие закончится, – грустно заметил Ханс.

Даниэла попыталась успокоить его, сказав, что они с Джиной будут ждать его в гости в Мехико. Многозначительно поглядывая на Джину, Ханс ответил, что обязательно приедет в Мехико, и довольно скоро: у него там теперь неотложное дело.

– Ну что… идем после ужина на шоу? – спросила Даниэла.

– Мы с Хансом – да! – строго сказала Джина. – А у тебя, дорогая, есть другие дела.

– Ради Бога, Джина! – взмолилась Даниэла.

– Все, все! Тема закрыта. И уверяю тебя, ты не пожалеешь! – Джина подмигнула Даниэле и отвернулась.

Даниэла подняла глаза и на мгновение застыла. С другого конца зала на нее смотрел Хуан Антонио.

Хуан Антонио за ужином был подозрительно задумчив. Иренэ долго ломала голову над тем, как ей вести себя с ним. Она видела, что он все время поглядывает в сторону столика, за которым сидели Даниэла, Джина и немец. Но делал он это все-таки украдкой, и это давало Иренэ хоть какую-то надежду на то, что он пока не решил окончательно судьбу их дальнейших отношений. В конце концов она не выдержала и потребовала, чтобы он прекратил таращиться на Даниэлу. Хуан Антонио миролюбиво пожал плечами и принялся за ужин. Иренэ, истолковавшая его миролюбие как хороший для себя признак, не замедлила съязвить:

– Твоя знакомая, я вижу, без тебя не скучает!

– Что ты имеешь в виду? – удивился Хуан Антонио.

– Ее нового дружка. Этого немца. Видать, она из тех женщин, что не любят подолгу оставаться в одиночестве…

Хуан Антонио зло взглянул на Иренэ и ничего не сказал. Она поняла, что несколько перегнула палку, и решила перевести разговор на другое.

– Когда мы вернемся в Майами, – мечтательно сказала она, – думаю, нам стоит задержаться ненадолго… Говорят, там можно чудесно отдохнуть.

– Я не смогу задержаться, – ответил Хуан Антонио.

– Но ведь это всего два-три дня… – Иренэ капризно поджала губы.

– Оставайся сама, если хочешь, – равнодушно предложил Хуан Антонио. – А я возвращаюсь в Мехико.

– Если ты из-за Моники… – начала Иренэ, но Хуан Антонио резко оборвал ее:

– Ешь скорее! Шоу вот-вот должно начаться.

Они молча закончили ужин и вышли из ресторана.

У входа в концертный зал Хуан Антонио неожиданно заявил, что ему надо в туалет.

– Раньше не мог пойти? – с досадой спросила Иренэ.

– Значит, не мог. Ладно, я пойду, – Хуан Антонио повернулся, чтобы идти, но Иренэ схватила его за рукав.

– Я пойду с тобой!

– Господи, Иренэ, о чем ты! Иди садись. Я сейчас приду.

Иренэ нехотя вошла в зал. Хуан Антонио огляделся и бросился по лестнице на верхнюю палубу. Он еще издали увидел Даниэлу. Она стояла спиной к нему, глядя на море, но обернулась, услышав его шаги.