Текст книги "Три Германии"

Дневники заговорщика-дипломата Ульриха фон Хасселя, которого после удачного покушения предполагалось сделать министром иностранных дел, увидели свет сначала в Швейцарии и Швеции. Почему? Заговорщики хотели поражения Германии, а в глазах обычного патриота, даже не националиста, это не нормально, объясняет мой собеседник. «Нелепо было бы утверждать, будто Ульбрихт и Пик не боролись с Гитлером, но боролись они против одной тоталитарной системы – гитлеровской – на стороне другой – сталинской и были послушным орудием в руках Москвы». В значительной мере борьба эта осуществлялась извне – Национальным Комитетом «Свободная Германия», если не считать отдельных групп типа «Красной капеллы», действовавших внутри, но также управлявшихся Москвой. К тому же коммунисты ставили перед собой задачу установления собственного тоталитарного строя. Их борьба не была сопротивлением режиму изнутри самой системы. Участники же Сопротивления разных политических и религиозных убеждений – чиновники, военные, промышленники и учёные – ставили перед собой иные цели. Они не были ни революционерами, ни реакционерами, но боролись против маленьких гитлеров в себя в стране, собираясь уничтожить режим и его вождей, аппарат гестапо, СС и СА и сформировать демократическое правительство. Впрочем, и на Западе Антигитлеровское Сопротивление далеко не сразу получило объективную оценку. Первым это сделал Черчилль в 46-м году: «В Германии была оппозиция, слабевшая с каждым днём из-за приносимых жертв, эти люди боролись без помощи извне и снаружи, руководствуясь лишь собственной совестью». Заговорщик граф Петер Йорк фон Ватенбург сказал на суде: «Самое главное, против чего мы боролись, что нас не устраивало, был тоталитаризм государства против каждого отдельного гражданина». Такую фразу никогда не произнёс бы ни один из советских военачальников, казнённый как «враг народа». Обилие покушений на Гитлера объяснялось структурой Сопротивления. Не кучка офицеров готовилась устранить диктатора, а организованные группы военных, правительственных чиновников, представителей промышленности и церкви. Сталину же с самого начала было выгодно, чтобы власть в Германии захватили национал-социалисты. Бывший рейхсканцлер, генерал-майор Курт фон Шляйхер, устранённый потом как опасный свидетель, писал в дневнике, что Гитлер получил из тайных средств рейхсвера на предвыборную кампанию 1930 года 40 миллионов марок золотом после того, как Сталин написал ему, Шляйхеру: «Чтобы активно осуществлять германо-советскую политику, вы должны развернуть в Германии кампанию на вооружение, а во главе её лучше поставить Гитлера». Барон показывал мне этот документ, существование которого у нас замалчивалось. После захвата власти национал-социалистами легальная оппозиция режиму стала невозможной, но Германия всё же пыталась отторгнуть гитлеровский социализм, тогда как у нас возможную оппозицию сталинизму уничтожили в корне. Размышляя после бесед с бароном о реальных и мнимых покушениях на вождей, я вспомнил о трагедии в пограничной деревне Штайнбах, которую рассказали мне на юге Тюрингии в бывшей ГДР. Это случилось в 68-м. Вождям понадобились новые образы врага, чтобы нейтрализовать влияние идей Пражской весны. И случай подвернулся. Группа функционеров СЕПГ отдыхала в деревенской пивной, а за соседними столиками неуважительно «гудели» местные охотники, «нагрубившие» высоким гостям. Бузотёров обвинили в том, что они готовили «убийство товарища Ульбрихта». Арестовали, скоротечно сфабриковав улики, бросили за решётку. 15 лет строгого режима. Трое оклеветанных умерли в тюрьме. Одному посчастливилось выжить. Типичный случай для нравственности «прусского социализма».

Политический спиритизм. Тени прошлого ищут контакт с настоящим. Изучая с близкого расстояния жизнь и нравы современной Германии, довелось мне не однажды прикоснуться и к её прошлому. Летом 94-го один из руководителей дюссельдорфского клуба промышленников Ханс-Мартин Хок доверительно сообщил мне: в Германию неофициально прибыл представитель немецкоязычного лобби в США, мультимиллионер Ханс Шмитт. «Пригласить его в клуб мы не можем, фигура слишком одиозная, – сказал Хок. – Но если хотите, организуем Вам неформальную встречу. Он остановился в кёльнской гостинице «Кёнигсхоф», рядом с собором». Я, конечно, хотел. И мы увиделись на следующий же день, почти конспиративно, у него в номере. Я узнал: идеолог немецких правых в Америке, хозяин магазинов и ресторанов в США, издатель Бюллетеня «Американские письма» и председатель «Немецко-американского комитета действия», состоявший ранее в гитлерюгенд и воевавший в элитарных войсках СС, задался целью оказать поддержку развитию националистического движения в ФРГ. Какого рода поддержку, не уточнил, но намекнул, что в том числе и финансовую. Мы беседовали больше четырёх часов. Он рассказал, как в 45-м «вернулся с войны», как в 49-м эмигрировал в Штаты, продолжая служить идеям национал-социализма, «настоящего социализма», подчеркнул он разницу между двумя социализмами. Национализм везде на подъёме: и в Германии, и в России, и на Украине, новые правые сумеют договориться между собой. Расстались мы цивилизованно, а на следующий день я получил письмо, в котором он благодарил меня за беседу, сожалея, однако, что моё мировоззрение всё ещё отмечено «печатью еврейско-марксистских догм». Интервью «Известия» поместили под заголовком «Бизнесмен в коричневых одеждах». Никогда не подумал бы, что национал-социалисты (по новой терминологии – этноцентристы) могут быть такими обходительными и так трогательно любить Россию. А вообще-то политические симпатии к России в Германии окрашены в различные тона – от чёрно-коричневого до пурпурно-красного. Ультралевые и ультраправые. Конкуренция между ними неустранима, но возможна конвергенция экстремизма. Экстремизм подобен палиндрому, поскольку читается одинаково, как слева, так и справа. Номенклатурная Германия всех оттенков любит номенклатурную Россию. Но если террористы РАФ любили Россию народовольцев и цареубийц, то неокоммунисты ценили её за масштабность и длительность большевистского эксперимента. А левая интеллигенция, начиная с Курта Тухольского, настолько верила в российский антифашизм, что готова была не замечать сталинского террора. Среди этих наивных антифашистов было много искренних друзей России, пожалуй, лишь с одним изъяном: их надолго поразила слепота на левый глаз. Честному писателю Курту Тухольскому, говорившему: «Кто в 20 лет не был социалистом, у того нет сердца. Кто в 40 лет остался им, у того нет разума», прозрение обошлось слишком дорого; он покончил с собой, не сумев разрешить противоречие между реальной действительностью и своими представлениями о ней. А для скольких советских «инженеров человеческих душ» разочарование в попранных идеалах обернулось личными трагедиями: Маяковский, Есенин, Горький, Фадеев… В те времена не только творческая или, не дай Бог, политическая ошибка, но даже неосторожные намёки могли привлечь опасное внимание стражей политической нравственности. Народная мудрость не зря предостерегала: сказал бы словечко, да волк недалечко. Моим коллегам запомнились карательные операции цековского цензора А. Жданова против журналов «Звезда» и «Ленинград», а позднее – разгром редакции «Нового мира» и травля автора «Василия Тёркина».

Башни на небе и тяжесть прошлого. После «задушевной» беседы с коричневым миллионером у меня на душе остался неприятный осадок, и потребность в самоочищении я реализовал очередным посещением Кёльнского собора: послушал орган, постоял в боковых нефах: перед самым древним распятием Христа и перед загадочным триптихом Лохнера, без труда разыскав в нарисованной толпе гостей его автопортрет, полюбовался витражами и вышел на площадь в слабой надежде, что повторится увиденное однажды чудо. Чудо не повторилось. Для этого нужны были особые атмосферные условия. При низкой облачности, висящей над городом толстым одеялом из мелких водяных капелек, можно было увидеть удивительную картину: на небе лежала тень от близнецов-башен. Эффект создавался прожекторами, подсвечиванием снизу. А если в это время бил 24-тонный колокол, от чего гудел каждый камень ажурного строения, собор напоминал огромный орган, устремлявший ввысь свои божественные аккорды, как бы общаясь с мирозданием. Чудо не повторилось, но увиденное однажды позволяет памяти воссоздавать картину многократно. Поэтому я вспомнил. Вспомнил не только «иллюстрацию», но и слова архиепископа во время торжественной службы в юбилейный год, когда собору «стукнуло» 750. «Выбрав Землю из мириадов космических миров, Бог создал человечество и стал одним из нас. Испытал все наши беды: от колыбели до смерти. Потому он так близок нам. Ненависть, раскол и войны это – слуги страха. Страх подстерегает нас на каждом шагу. Преодолеть его можно только любовью и верностью Богу. Только единение и вера помогут избежать страшного конца», – говорил архиепископ. Величественный храм, где даже слуги в красных мантиях похожи на кардиналов, – пример того, как, преодолевая последствия войн, эпидемий, нехватку денег и отчаяние, люди настойчиво стремились завершить начатое дело. Преодолеть страх, последствия преступлений… Тут всё понятно. Но почему-то один из ключевых тезисов советской пропаганды звучал так, словно диктовал условие развития добрососедских отношений: «Германия должна преодолеть прошлое». И мы повторяли призыв в комментариях, не вдумываясь в его содержание.

Тайная месть исполнителю тайной миссии? Сообщение о самоубийстве последнего заключённого Шпандау, распространённое немецкими СМИ летом 87-го, вызвало у меня ощущение «несовпадения примет» политического климата. В разгар московской перестройки и, стало быть, с увеличением шансов реальной разрядки напряжённости между Востоком и Западом добровольно уходит из жизни бывший заместитель Гитлера Рудольф Гесс. Ощущалась неувязка. К самоубийству побуждает людей отчаяние, а не надежда (хотя и слабая) на то, что случится чудо. Я хотел поразмышлять на эту тему на страницах газеты, но мне сказали: «Тебе нечем заняться? Пиши про забастовки». Я, конечно, писал и про забастовки, но, когда через два года вышла книга Вольфа-Рюдигера Гесса – сына гитлеровского политика, я решил побеседовать с ним, потому что он выдвигал совершенно иную версию смерти отца, утверждая, что она была выгодна британским спецслужбам. Знал ли Р. Гесс нечто такое, что могло повредить престижу Великобритании? Автор книги не смог положительно ответить на этот вопрос. Однако английское правительство тогда же распорядилось вновь закрыть архивы, относящиеся к мисси Р. Гесса, хотя срок их тайного хранения истёк. «Известия напечатали интервью с В.-Р. Гессом под заголовком «О чём рассказал последний заключённый Шпандау», хотя о самом важном он даже сыну рассказать не успел. Немецкие историки не поддержали версию В.-Р. Гесса. Но в 2004 году в Германии вышел документальный фильм, в котором был представлен зрителям снимок странной странгуляционной борозды, нетипичной для самоубийц. Как было не вспомнить о таинственных обстоятельствах смерти Уве Баршеля! Подделка самоубийства – дело трудное, но при желании выполнимое.

«Дары данайцев» в современном исполнении. Тень прошлого витала и над другим странным событием конца века, о котором я не мог не рассказать своим читателям. В мае 91-го Советский Союз подарил объединённой Германии урановый Гулаг – свою долю участия в совместном с ГДР предприятии «Висмут». О сходстве с Гулагом говорило многое. И то, что директором рудника назначили бывшего коменданта воркутинского Гулага Михаила Мальцева. И то, что на работу брали бродяг, уголовников, политических заключённых, перемещённых лиц из пересыльных лагерей, репатриантов и случайных прохожих, даже больных и калек. Армия рабов насчитывала около 50 тысяч человек. Заключённым ежедневно выдавали по два литра сивухи. Скрещенные шахтёрские молоточки на этикетке напоминали скрещенные кости, поэтому пойло именовалось «смертью шахтёра». Горняки в шахтах утоляли жажду на месте: пили воду, стекающую по стене: естественно, радиоактивную. Моя заметка в «Известиях» о Мини-Чернобыле в бывшей ГДР шокировала бывших советских горных инженеров, работавших на этом предприятии. Как и большинство самих немцев, они, очевидно, не знали, что творилось на рудниках «Висмута» и прислали возмущённое письмо в редакцию с требованием «разобраться и наказать автора» за «вольную интерпретацию фактов». Редакция напечатала письмо и поручила мне ещё раз всё тщательно проверить, глубже изучив обстоятельства дела. Я проверил, дополнив свое мини-исследование новыми фактами и мнениями независимых экспертов о рудниках в Саксонии и Тюрингии, на базе которых создавался урановый Гулаг ГДР. Всё оказалось во много раз хуже. «Известия» опубликовали поправку, вызвав новый поток писем. Читатели возмущались тем, что так поздно узнали правду.

До и после августовского путча. Летом 90-го, проведя в Москве очередной отпуск, я направлялся в редакцию для получения напутственных ЦУ с тяжёлым портфелем, из него выпирали дефицитные канцтовары для секретарш и девочек из машбюро, которые я не успел раздать по приезде. У памятника Пушкину меня окликнул очень компетентный коллега, которого я знал по АПН. «В отпуск? И уже опять на Запад? – спросил он и с добродушным ехидством похвалил, покосившись на портфель, – правильно. Нужно задобрить родную редакцию и поскорее возвращаться на рабочее место». Поговорили о том – о сём. Я услышал два новых политических анекдота, обменялись рукопожатиями. И неожиданно с тем же ехидным добродушием он пожелал мне: «Ну, давай! Ты, вообще, отсидись там подольше. Потом, как Бунин, напишешь какие-нибудь новые «Окаянные дни». Здесь скоро такое начнётся». Революций в обозримом будущем не предвиделось, и я воспринял предупреждение как экстравагантную шутку. Разыгрывает! Вспомнил я об этом разговоре 19-го августа следующего года. А накануне в Бонне меня посетил странный гость – сотрудник «Известий», которого раньше я не знал и который на следующий день из моей жизни бесследно исчез. Он появился в корпункте, сказав, что приехал писать очерк о какой-то семье в Ганновере (хотя выяснилось, что немецкого он не знает) и «завтра же» должен уехать туда на поезде, а «до завтра» переночует в корпункте. Лишней койки у нас не было, я предложил отвезти его в ближайшую гостиницу, но он категорически отказался. Рано утром, когда мы ещё не включили телевизор и не знали новостей, он столь же неожиданно засобирался и спросил, «где тут можно купить пистолет». Я, естественно, не знал, да и просьба показалась мне какой-то дикой. А потом он попросил меня срочно отвезти его на вокзал, сказав, что сам дорогу найти не сможет, плохо ориентируется в Бонне. Телефон уже начинал трезвонить, я не подходил потому, что торопился в автосервис, но я не мог отказать в услуге странному гостю из «Известий». Мы сели в машину, но не проехали и пол пути, как он сказал: «Останови. Где-то тут есть магазинчик, куплю себе чего-нибудь в дорогу, а до вокзала уж сам доберусь». Вышел, свернул в боковую улочку и уверенно зашагал по ней. Это был тихий квартал, никаких «магазинчиков» поблизости не было, да и вообще магазины ещё не открылись. Но, видимо, он знал, куда шёл…

Каждый человек, личность которого сформировалась в контрастных условиях советского климата, носил в себе двойное сознание как генетически унаследованный признак. Даже нынешние сторонники радикальных рыночных реформ носят его в себе, хотя бы и полу-осознанно. В тот день, выехав из корпункта пораньше – сдать машину на техосмотр и, включив радио после того, как высадил странного гостя, я услышал то, что сразу поставило меня и многих моих коллег в новые отношения с системой. Путч! Предвиденный Михаилом Булгаковым в «Роковых яйцах» (там тоже мерзкие чудища вылупились 19 августа). О такой возможности в декабре 90-го иносказательно говорил Шеварднадзе. О приготовлениях к нему можно было догадаться по некоторым вторичным признакам, которые многими не воспринимались всерьёз: каждый по-своему освобождался от балласта дурных привычек и подсознательных ограничений. В дни путча антисоветизм и антикоммунизм перестали быть уделом избранных – диссидентов. Случившееся мы обсуждали в машине с моим другом, корреспондентом АПН Юрием Казаковым. Как и многие другие представители поколения советских интеллигентов-конформистов, в тот день, ещё по-настоящему не осознав завершения трансформации, происходившей с нами с момента вручения пионерского значка, мы стали антикоммунистами. Иллюзии о гуманности социалистического общества, слегка омрачённые в детстве осторожными рассказами родственников о Гулаге и смутными собственными догадками, унесённые ветром хрущёвской оттепели в период юности и вновь было воскресшие с верой в теорию конвергенции Андрея Сахарова в годы студенчества, были оттеснены в подсознание прагматизмом брежневской стагнации и странностями горбачёвской перестройки. Вера в сближение двух систем выхолащивалась грубыми буднями и окончательно выветрилась, когда такое сближение началось. 19 августа 91-го наше сознание окончательно простилось с иллюзиями. Из автомастерской на машине Юрика мы отправились в посольство, куда за день до этого всех журналистов вызвали на совещание. Посол Терехов зачитал документы ГКЧП. Нам рекомендовали вести себя сдержанно, разъясняя немцам, что новая власть обеспечит преемственность во внешней и внутренней политике. Лица присутствовавших отражали разные чувства: удивление, растерянность, торжество, прикрытое показной деловитостью, досаду. Большинство дипломатов держалось подчёркнуто корректно, без проявления лишних эмоций. Мы с Юрой не могли обещать послу, что будем вести себя сдержанно. Партийные взносы я перестал платить ещё в апреле, в разгар «полозковщины», теперь же написал заявление о выходе из КПСС, передав его в посольство и в редакцию. Носителем надежд был для меня тогда Борис Ельцин. Но нас ожидали новые разочарования, постепенное оттеснение компетентных и честных людей от власти, демонтаж самого Ельцина, при его активном участии в этом процессе, и концентрация власти в руках представителей нового политического класса, зарождение которого предвидел проницательный историк Михаил Восленский. Разочарования переживаются менее болезненно с помощью друзей. И я благодарен судьбе за то, что в самый трудный период моей жизни принимать кардинальные решения мне помогал Юрик Казаков. Он вошёл в мою жизнь вместе со своими друзьями, покорив меня предельной скромностью личных запросов и невероятной душевной щедростью, уникальной работоспособностью и острым неприятием фальши. А ещё тем, что «страной» его юности была таинственная Казань, рядом с которой я жил во время эвакуации и в которой я так и не побывал. Я жалел, что Юрику досрочно пришлось уехать из ФРГ из-за ликвидации корпункта АПН. Но впереди было много радостного: путешествия с его друзьями – Акинфиевыми и Мамакинами – по Германии, песни под гитару и тосты «за проезд». Жизнь возвращалась на круги своя. Затухание интереса к политике вернуло веру в торжество духовных ценностей, защищающих человека от идеологической коррозии, приближающих его к разумному, доброму, вечному.

Акинфиевы. Штирия. «Летающая тарелка». В июле 2002 года, когда мы с женой уже продумывали детали предстоявшего возвращения (машиной или поездом, что взять – что оставить), нас пригласили на уикенд в Штирию, в живописный городок Леобен Коля и Таня Акинфиевы. Колю по рангу профессора направили туда в научную командировку читать лекции по минералогии студентам Горного института. Из Бонна до Австрии ехать было не так уж долго. Соблазн побывать в новых местах усиливался желанием повидаться с друзьями, и мы решились. В этой части Австрии мне бывать не приходилось, и моим первым впечатлением был новый запах. По образу жизни местных жителей, с учётом известного славянского влияния, по характеру экономического развития и по условиям природы Штирия немного напоминала Баварию, но обладала интересной особенностью климата. Смолистые пары горных сосен, насыщенные ароматом луговых трав, цветов и другой альпийской растительности, создавали удивительно приятный воздушный коктейль, располагая к углублённой созерцательности. А потому первые же прогулки с друзьями быстро сняли дорожный стресс, естественным образом подготовив всех нас к вечерним интеллектуальным беседам, как это случалось в другом составе в Удомле или Покровке. Коля увлечённо рассказывал про минералы, играл на гитаре, пел Высоцкого. Хорошее настроение дополнялось скромным чревоугодием у хозяйской печки – кулинарными сюрпризами Тани. Вечер пролетел незаметно, перешёл в первую половину ночи и закончился бы утром, если бы я не вспомнил, что пора и честь знать. Умиротворённые, мы с женой тепло попрощались с хозяевами и, выйдя на тёмную улицу, ещё четверть часа стояли у дома, слушая тишину. Клубился лёгкий туман. Дома казались стадом уснувших бизонов. Обстановка была настолько сказочной, что я готов был увидеть чудо. И увидел. Подняв голову, достаточно отчётливо разглядел в туманном небе огромный светящийся диск. Луна? Так высоко? Как бы не так. От диска спускались два косых луча, словно ощупывавшие землю. «Летающая тарелка!» «Коля! Таня!» – истошно завопил я, рискуя перебудить всю улицу. Наши друзья готовились ко сну, но поднятые на ноги, выскочили на улицу. Они успели увидеть «тарелку». Через минуту она бесследно исчезла. На следующий день Коля принёс нам разгадку. В нескольких километрах от городка «гудела» лазерная дискотека, и «тарелка» была всего лишь отражением игры света благодаря эффекту рефракции. Аналогичным образом, видимо, можно объяснить появление большинства НЛО, подробно описанных «очевидцами». Процентов пять достоверности увиденного я, однако, оставляю таким надёжным очевидцам и учёным, как советские космонавты и астрофизик, академик Яков Борисович Зельдович. А всё-таки жаль, что моя австрийская тарелка оказалась миражом.

22 апреля 1994 г. Проф. Вернер Гумпель – Е. Бовкуну:… спасибо за готовность выступить перед моими студентами. Как я уже говорил по телефону, семинар состоится в Тутцинге, в здании Академии политического образования, и проводится нашим университетом при поддержке Фонда им. Ханса-Мартина Шляйера. В Вашем распоряжении для доклада 45 минут, не считая краткого рассказа об «Известиях и последующей дискуссии. С дружеским приветом, проф. д-р В. Гумпель. Институт экономики и общества Восточной и Юго-Восточной Европы при Мюнхенском университете.

Следы террористов уходят в прошлое. Получив это приглашение, я не мог не вспомнить события 20-летней давности, свидетелем и почти очевидцем которых я тогда оказался. В сентябре 77-го около полудня я выехал из кёльнского района Мариенберг, где находилась редакция нашего журнала, рассчитывая, что за час успею пообедать дома, на Оскар-Йегерштрассе, пообщаться с семьёй и вернуться в бюро. Путь лежал мимо городского парка, где мы гуляли с детьми по выходным. Этот огромный зелёный массив с одной стороны ограничивался окружной дорогой, а с другой – виллами тихого квартала Браунсфельд. Но привычный график был безжалостно сломан: я чуть было не оказался в центре событий, которые на много лет потрясли всю страну. Перед самым Браунсфельдом меня остановил полицейский. Тут же начали тормозить и другие машины, образовалась безнадёжная пробка. Стражи порядка в растерянности суетились. Решив изучить обстановку, я отправился на поиски полицейского начальства, предъявляя свое удостоверение. За ограждение не пускали. Для советского журналиста сделали исключение, но у второго кордона меня остановил представитель криминальной полиции в штатском, указав на середину улицы: «Сожалею, но здесь ещё долго будут работать эксперты. Произошло жестокое преступление. Погибли люди. Похищен известный промышленник. Окажись вы здесь на четверть часа раньше, и вы могли бы стать случайной жертвой» Поперёк улицы стоял изрешеченный пулями автомобиль, перед ним перевёрнутая детская коляска, а чуть поодаль – другая машина. Мне разрешили проследовать домой по соседней улице, а назавтра газеты были полны подробностями кровавой трагедии: террористы Фракции Красной Армии (РАФ) похитили председателя Союза работодателей ФРГ Ханса-Мартина Шляйера, застрелив его шофёра и охранника. Потеряв надежду на то, что требования их будут удовлетворены, анархисты убили Шляйера. Расследование длилось много лет, и только в 1984 году в Дюссельдорфе нашли орудие убийства – пистолет советского образца.

Вспоминается симпозиум, организованный тем же Фондом им. Х.-М. Шляйера полгода спустя в Берлине. Присутствовавших интересовала тема «русской мафии» – «перетекание» советской организованной преступности в Германию, и компетентный участник дискуссии из Москвы успокаивал публику: «Что касается борьбы с мафией, то у русских всегда была надежда, что КГБ и другие силовые структуры смогут её одолеть». Но, к сожалению, бывший репрессивный аппарат СССР оказался не в состоянии остановить рост организованной преступности и предотвратить её перерождение в новую разновидность преступной семейственности. Он даже стал невольным поставщиком её кадров: изгнанные или ушедшие на вольные хлеба спецы, воспользовавшись, алчностью продажных депутатов и политиков, работников СМИ, управленцев, производителей и торговцев, легко интегрировались в мульти-национальные преступные структуры. Бывший советский разведчик, магистр спецопераций Павел Судоплатов упрекал Горбачёва и Ельцина: вместо создания механизма парламентского и общественного контроля работы спецслужб они заново перемешали функции анализа и индивидуальной работы и вернули ориентацию на прежние критерии. Реставрация СССР стала невозможной. Но реставрация методов управления государством и организация тотального надзора стала реальной. Государственный репрессивный аппарат новой России оказался слабо вооружён для борьбы с гидрой преступности. Бывший шеф КГБ Шебаршин предупреждал в Москве западных корреспондентов: в России каждый год может стать 37-м. Правда, до 2037-го ещё далековато. Может быть, что-то и переменится.

«Партнёр ВПК». Конверсия. Идея выпуска совместного журнала по проблемам вооружений и разоружения. Похороны по высшему разряду.

17 мая 1993 г. Бонн-Бонн (Мелем). Бригадный генерал Эрих Швеммле шеф-корреспонденту «Известий»:… Ваше письмо генералу Брандту с его рекомендациями отослано управляющему издательской группы «Мёнх» г-ну Садловскому. Он свяжется с Вами в ближайшее время. С пожеланиями публицистического успеха в Германии. Немецкое общество военной техники. Бонн, Дойчхерренштрассе 157.

24 мая 1993 г. Директор издательства Мёнх М. Садловский Е. Бовкуну:… мне передали письмо председателя Немецкого общества военной техники генерала Ю. Брандта, рекомендацию статс-секретаря министерства обороны Йорга Шёнбома и Ваши предложения о сотрудничестве. Кроме журнала «Вертехник» наша группа выпускает 30 журналов. Что касается идеи издавать совместно с «Известиями» журнал, посвящённый конверсии, я нахожу её великолепной. Готов к переговорам с Вашим руководством.

15 июня 1993 г. Министр обороны ФРГ Фолькер Рюэ шеф-корреспонденту «Известий»:… спасибо за Ваше письмо. Подходящим партнёром для «Известий» в выпуске совместного журнала могла бы стать издательская группа «Мёнх» в Бонне (Хайльсбахштрассе, 26), которой принадлежит журнальное издательство «Брайденштайн» в Херфорде. С дружеским приветом, Фолькер Рюэ.

26 июля 1993 г. Пресс-служба «Известий» издательству «Мёнх»:… г-н Кампер, главный редактор «Известий» г-н Голембиовский поручил нам официально Вам сообщить, что «Известия» в соответствии с договоренностью между Вами и г-ном Бовкуном берут на себя подготовку «пилотного проекта» по проведению 26–27 октября в Берлине семинара по проблемам России. «Известия» готовы обеспечить состав референтов и опубликовать на своих страницах рекламную информацию об этом мероприятии. Работа уже ведётся: её начал г-н Бовкун. Сейчас он в отпуске, но мы сможем её завершить к 25 августа в соответствии с договоренностью, достигнутой Вами и г-ном Бовкуном. Основной выступающий по рангу и компетенции будет высокого уровня.

Идея выпускать журнал «Партнёр ВПК» принадлежала сотруднику «Известий» Виктору Толстову. Он собирался издавать его на российском материале, но не нашёл спонсоров, и проект медленно умирал. Я предложил немного изменить концепцию издания, расширив тематику и попытавшись привлечь к сотрудничеству издателей и рекламодателей ФРГ, чтобы печатать журнал на двух языках – немецком и русском. Игорь Голембиовский не возражал. Вернувшись в Бонн из отпуска, я приступил к поискам. Для начала заручился поддержкой военного атташе нашего посольства в Бонне Володи Фильченко, имевшего прочные контакты с издательствами военной литературы, а затем, пользуясь личным знакомством, обратился к влиятельному деятелю Христианско-демократического союза Фолькеру Рюэ, который незадолго до этого был назначен министром обороны. По рекомендациям дипломатов, политиков и промышленников из дюссельдорфского Клуба промышленников я установил контакты с крупнейшим издательством специализированной литературы «Мёнх-Ферлаг» и Международным центром семинаров и симпозиумов (МЦЦ). В апреле 93-го у меня состоялись обстоятельные беседы с директором и хозяином издательской группы «Мёнх-Ферлаг, где печаталось полтора десятка военно-промышленных и военно-политических журналов, Манфредом Садловским и руководителем МЦЦ Эберхардом Кампером. По результатам переговоров я отправил Игорю подробный отчёт. Садловский нашёл идею совместного журнала великолепной, сказав, что с некоторых пор «они тоже об этом думали», что Россия интересует их долгосрочно и широко и что во время своей поездки в Москву и бесед в «Оборонэкспорте» он сам осторожно затрагивал эту тему. В то же время он высказал убеждение, что для качественной реализации проекта потребуются качественные журналистские кадры, которыми, по его мнению, достаточной мере располагают «Известия». Я получил от Садловского принципиальное согласие на сотрудничество. Еще более конкретным оказался разговор о совместном проведении семинаров для промышленников и деловых людей на экономические темы. Руководство МЦЦ, сообщил Садловский, направило запрос в советское посольство для передачи в МИД, где этим вопросом занимается бывший советник по экономике Валентин Кипоренко, но что ответ пока не получен. Первый такой семинар решено было провести в Берлине. Спираль раскручивалась полтора года. Наконец, был составлен проект договора, и директор издательства в согласованный срок полетел в Москву подписывать документ. О его встрече с Голембиовским я, конечно, договорился заранее. В последнюю минуту Игорь отказался подписать соглашение, и разочарованный партнёр вернулся в Германию. Отговорки звучали неубедительно. Но времена были трудные: шло перераспределение сфер влияния в экономике, политике, СМИ. Новые известинские дельцы поддерживали те проекты, которые приносили крупную личную выгоду. Неудача наша была, скорее всего, именно в этом. Особое усердие в поисках таких источников проявлял руководитель московского отдела рекламы «Известий» Б. Пиляцкин. Возможно, это был первый симптом предстоявшего саморазрушения старых «Известий».