Текст книги "Воспоминания"

Глава XIX
1946–1953

В Париже, отель «Вуйемон». – Дело Кериоле всплывает вновь. – Тревожные известия о Федоре и его перевод в Бретань. – Я пишу «Воспоминания». – Ирэн де Жиронд. – Возвращение в Отей. – Последние проявления светской жизни. – Покой в истине

Вернувшись осенью в Париж, мы нашли дом набитым битком. Там были Никита с женой и двумя сыновьями, а также моя дочь с ребенком; это напоминало цыганский табор. Гриша и Дениз пока оставались в Биаррице, поэтому ходить за покупками и заниматься готовкой пришлось Ирине и нашей дочери. Очень скоро они уехали, одна в Англию, другая в Италию, а я переехал в отель «Вуйемон» к моим дорогим делле Донне.

Почти каждый вечер я ужинал с Робером и Мари, мы часто выбирались вместе в театр. В это время я познакомился с Жаном Маре, который несколько раз ужинал с нами в отеле. Мне очень понравились его приветливость и простота, весьма редкие у звезд.

Я давно уже забыл про дело Кериоле, когда о нем мне напомнил обнаруженный в еще не разобранных бумагах матери конверт от мэтра Эмбера. Это был адвокат, который, изучив вопрос, отговорил мою мать предъявлять права под предлогом, что оговорка в завещании утратила силу из-за истечения срока давности. Просмотр некоторых писем, лежавших в конверте, побудил меня заново изучить все дело, и я отправился к мэтру Эмберу, занимавшемуся им по просьбе моей матери.

Я узнал, что адвокат умер несколько лет назад, а поскольку он был евреем, немцы разгромили его кабинет и сожгли бумаги. Корганов, кому я рассказал об этом деле, сказал мне, что мою мать неверно информировали, поскольку в данном случае срок давности не применим. Пришлось ехать в Кемпер за необходимыми мне документами, а по возвращении в Париж изучать у бывшего нотариуса моей прабабки ее завещание и опись имущества.

Собранное досье я положил на хранение к своему нотариусу, но, когда хотел изучить его вместе со своим адвокатом мэтром Селаром, нам сказали, что оно потерялось… Пришлось все начинать сначала! Снова поездка в Кемпер для составления нового досье. Когда это было сделано, словно по волшебству, нашлось первое. Процесс сейчас идет, но он может продолжаться еще очень долго.

Весной 1948 года мы получили плохие новости о Федоре. Врач, вызванный для консультации, счел, что спасти его может только операция, и посоветовал перевезти больного в Шатобриан, в клинику доктора Берну. Я поехал за Федором в По, чтобы отвезти его в Бретань, где он перенес одну за другой три операции, прежде чем сказали, что его жизни ничто не угрожает. Во время и после операций я оставался возле него. Я всегда любил находиться рядом с больными. В этот момент я обнаруживаю в себе неистощимые запасы терпения и заботы, особенно в случае нервозных и тревожных состояний, когда мое присутствие дает больным недостающее им спокойствие. Я, определенно, не реализовал свое призвание: из меня вышел бы превосходный санитар… или исповедник, потому что мне легко открывают душу, возможно – о чем мне не раз говорили – потому, что ощущают мою склонность к снисходительности. Большинство из тех, кто делились со мной своими горестями и проблемами, уверяли, что мои советы им помогали и придавали сил.

Федор восстанавливался медленно. Через несколько недель, видя, что он пошел на поправку, я оставил его, но процесс его лечения затянулся до весны следующего года.

Когда пришло лето, мы с Екатериной Старовой вновь отправились в Сен-Савен. Там я и начал писать свои «Воспоминания». Я проводил дни на террасе, полностью поглощенный этой работой и погружением в прошлое.

То же самое было в Лу-Прадо, где мы провели всю зиму. В мае Федор уже мог путешествовать и приехал в Аскен, где остановился в гостинице «Эчола». Мы прожили там некоторое время вместе с ним. Но из-за непрекращающегося шума автомобилей и автобусов писать было невозможно. С самого утра эту очаровательную деревушку наводняли туристы. Среди них попадались старые путешествующие англичанки, которых можно встретить повсюду и которые, хоть в пустыне, хоть на горной вершине, выглядят одинаково: тощие ноги, плоская грудь и агрессивный оскал. Все они вооружены путеводителями «Бедекер» и фотоаппаратами «Кодак», говорят только на своем родном языке и выглядят так, будто сами не понимают, как и зачем оказались в этом месте.

Вернувшись в Лу-Прадо, я вновь обрел покой и тишину, необходимые для писания. Ирина, у которой память лучше моей, очень помогла мне в доведении моей работы до конца. Прежде чем поставить последнюю точку, я отправился в Париж узнать мнение некоторых друзей. Особенно мне хотелось услышать, что скажет мадемуазель Лавока, президент Союза книготорговцев Франции, чьему суждению я полностью доверял. Положительные отзывы побудили меня привести свои записи в порядок для последующей публикации. Через графиню де Кастри я познакомился с ее подругой, переводчицей Ирэн де Жиронд, согласившейся помочь мне в этом деле.

Сначала я поехал к ней в Сен-Жан-де-Люз. В этом тихом местечке мы начали работу, которая продлилась несколько месяцев и породила между нами интеллектуальную близость, которая с каждым днем становилась все сильнее. Я быстро проникся доверием к Ирэн де Жиронд. Я чувствовал, что могу ей рассказать все, потому что она способна все понять. Ее суждения были здравыми, замечания справедливыми, а когда наши взгляды по какому-то моменту расходились, я всегда знал, что права именно она, – это меня бесило, но при этом я радовался ощущению безопасности, которое она мне давала. Временами ее голос напоминал мне голос моей матери.

Осенью Никита сообщил нам, что решил вместе с семьей перебраться на жительство в Соединенные Штаты. Вследствие этого наш дом в Отейе освободился, и мы смогли вернуться к себе.

Когда Ирэн приехала из Сен-Жан-де-Люза, наша совместная работа возобновилась в Париже. Она регулярно приезжала на улицу Пьер Герен и устраивалась в шезлонге, посадив к себе на колени своего бассета Изабель, служившую ей пюпитром. Друзья подарили нам щенка мопса, которого мы назвали Мопси. Наши собаки очень подружились; как только Ирэн приходила, они затевали безумные гонки, при которых листки рукописи летали во все стороны.

Я никогда не смогу отблагодарить своих преданных друзей за всю ту помощь в решении задачи, оказавшейся более долгой и трудной, чем я предполагал; вторую жену князя Гавриила Ирину, урожденную княжну Куракину, госпожу Белер, барона Дервиза, барона де Витта, Никки Каткова, чей мозг настоящая энциклопедия. Именно к последнему я обращался, когда требовались какие-то сведения, а моя память подводила. Он же осуществил перевод на английский. Награду за свои труды я нашел в воскрешении прошлого, богатого на различные переживания, и дорогих мне лиц, ныне уже ушедших.

Как я и ожидал, публикация первого тома моих воспоминаний отнюдь не встретила в русской колонии единодушного одобрения. Но это не остановило написание мною второго тома. Жена, наблюдавшая за моими трудами, порой грозилась написать собственные воспоминания и озаглавить их «То, о чем умолчал мой муж». Я ей отвечал, что они наверняка будут иметь больший успех, чем мои. Потому что у Ирины большой талант писателя-юмориста. Она даже начала писать «Дневник Булла», якобы написанный этим свидетелем нашей жизни яркий рассказ о происходившем вокруг него. В нем есть уморительные, но, к сожалению, непереводимые страницы.

В Париже мы возобновили некое подобие светской жизни. Несколько раз ходили в театр или на ужин к друзьям. Особенно мне нравилась атмосфера меблированной с большим вкусом и роскошью прекрасной квартиры семейства Твед, в которой всегда витал аромат «Герлена». Госпожа Твед, более известная под именем Долли Радзивилл, была племянницей Тети Козочки. Эта маленькая женщина, хрупкая и нежная, обладает огромным талантом соблазнительницы. Ее муж, приветливый и добрый ребенок, имеет большие способности в живописи. В их доме царит атмосфера старой Польши.

В салоне Люсьена Тесье в Ла-Мюэтт все иначе. Правнучка великого князя Алексея, Мари, очаровательная блондинка, изящная, словно фарфоровая статуэтка. На устраиваемых женой приемах Люсьен чувствовал себя как-то неуютно. Слишком славянская атмосфера: водка, икра, дворецкий, приносящий после ужина гитару, – все это его немного пугало.

Я встречался с леди Дианой Купер, Дрианом, послом Эрве Альфаном и его женой, Сесиль Сорель, Маргаритой Морено и многими другими, друзьями, светскими персонажами или представителями мира искусств.

Но и эта слабая светская жизнь меня тяготила. Работая над воспоминаниями, я привык к одиночеству; я одичал, хотя раньше совсем не был таким! За свою жизнь я знавал многих людей, известных по разным причинам: знатность, богатство, известность, но потерял к ним интерес. У тех же, кто считается выдающимися умами, я, бывает, не понимаю и половины из того, что они говорят… Обществу этих слишком умных для меня персонажей я предпочитаю компанию людей попроще, у кого не разум управляет сердцем, а наоборот, потому что меня больше интересует ум сердца.

У госпожи де Кастри в Калаутсе я познакомился с отцом Лавалем. Его белая ряса доминиканца под сводами монастыря кажется элементом декора. Мы разного возраста, наши жизненные пути были различными, однако мы можем с ним разговаривать на самые разные темы.

Порой он удивляется, что такая полная превратностей жизнь, какой была моя, не сломала меня:

– Как ты пришел к этой непоколебимой вере?

– Все вокруг нас тайна. К чему пытаться постичь непостижимое? Единственная мудрость – это полная покорность сотворившему нас Богу. В этой простой, не требующей обсуждений и анализа вере я нашел единственное настоящее счастье: МИР И ДУШЕВНОЕ РАВНОВЕСИЕ. Но я не столп церкви. Я даже не прилежный прихожанин и не претендую на то, что вел примерную жизнь, но я знаю, что Бог существует, и мне этого достаточно. Я ничего у Него не прошу. Просто благодарю за все, что он мне посылает: счастье или несчастье, я знаю, что все к лучшему.

По вечерам я часто выхожу на балкон моего маленького домика и в деревенской тишине Отейя, сквозь долетающие из Парижа звуки, ясно слышу эхо своего прошлого.

Увижу ли я однажды Россию?

Надеяться никогда не поздно. Дожив до возраста, когда, если только ты не выжил из ума, нелепо надеяться на будущее, я все-таки иногда мечтаю о времени, которое, возможно, не наступит для меня никогда, – времени, которое будет называться После изгнания.

Сентябрь 1953 г.

Эпилог

Разумеется, третья часть, После изгнания, так никогда и не появилась…

После публикации «Мемуаров» князь снова заставил говорить о себе. Заходила ли речь о революции, загадке Анастасии, очередном фильме о Распутине, к нему тут же мчались толпой журналисты. Если он все-таки выиграл процесс по делу о Кериоле, то проиграл другой, против американской телекомпании.

Многие его несчастные соотечественники из числа русских эмигрантов постоянно обращались к его неистощимой доброте.

Мало-помалу отойдя в сторону от шумихи и суеты, он прожил последние годы на улице Пьер Герен, где и умер в 1967 году. Княгиня скончалась в 1970-м.

Их дочь Ирина, графиня Шереметева, унаследовала от матери робость, а от отца любовь к прекрасному и чувство юмора. Жила она то в Афинах, то в Париже, где умерла в 1983 году. Ее дочь Ксения живет в Афинах со своим мужем Ильей Сфири и их дочерью Татьяной. Они часто приезжают в Париж и живут в доме на улице Пьер Герен.

Ксения единственная из семьи побывала на родине предков после революции.

На похоронах Юсуповых на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа на их гробы, согласно обычаю, бросали по горсти земли со Святой Руси.

Вернутся ли они когда-нибудь в родовую усыпальницу в Архангельском?

Приложение[154]154
  См. часть вторая, глава VII.


[Закрыть]

Выдержки из Свода законов Российской империи, составленного при Николае I, издание 1892 года, том I

Статья 5. – Оба пола имеют право к наследию престола; но преимущественно принадлежит сие право полу мужескому по порядку первородства; за пресечением же последнего мужеского поколения, наследие престола поступает к поколению женскому по праву заступления.

Статья 141. – Брак мужеского лица императорского дома, могущего иметь право на наследование престола, с особою другой веры совершается не иначе, как по восприятии ею православного исповедания.

Статья 144. – Лицо императорской фамилии, вступившее в брачный союз с лицом, не имеющим соответственного достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому царствующему или владетельному дому, не может сообщить ни оному, ни потомству, от брака сего произойти могущему, прав, принадлежащих членам императорской фамилии.

Род Юсуповых