Текст книги "Воспоминания"
Автор книги: Феликс Юсупов
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)
Я перестал с ней видеться и в течение некоторого времени даже не слышал о ней, пока в одной газете не появилась в связи с иллюстрированным переизданием своего рода драматического рассказа с сюжетом, заимствованным из недавней истории, статья под названием «Князь, монах и графиня», которую я и привожу ниже. Я ничего в ней не менял и воздержался от любых комментариев, чтобы не портить впечатления от нее.
«Главный герой, без труда узнаваемый под легкой маской, закрывающей его лицо, это князь Юсупов, один из организаторов убийства Распутина, которого он покарал за то, что тот посмел посмотреть на княгиню. Та, прекрасная, загадочная и высокомерная, открыто презирала знаменитого монаха, который, задетый за живое, применил всю силу своего необычного магнетизма, так что, понемногу поддаваясь этому влиянию, она стала проявлять к нему интерес, что было резко прервано кинжалами заговорщиков.
После русской революции княжеская чета, бежав во Францию, жила там главным образом на средства от продажи драгоценностей, доходы от созданного ею дома моды, займы и т. п. Одна знатная английская дама, безумно влюбленная в князя, предоставила в его распоряжение все свое огромное состояние. Князь принял этот дар Небес с чисто восточной снисходительностью. Но, заметив, что англичанка ожидает от него взамен развода, чтобы жениться на ней, он прервал с ней всякие отношения.
Тем временем отвергнутая влюбленная узнала, что ее кумир поместил часть подаренных ею денег в банк одного богатейшего еврейского банкира. Обезумев от ревности, она дошла до того, что стала угрожать князю все рассказать княгине при посредничестве верного старого слуги.
– Вы только напрасно утрудите себя, Ваша милость, – ответил этот образцовый слуга старой закалки. – Княгиня лишь скажет: „Бедненький! На какие жертвы он идет, чтобы прокормить нашу семью!“
Стоит добавить, что и сама княгиня тоже трудится. Почти целыми дни она сидит в основанном ею доме моды, куда скучающий князь иногда небрежно заглядывает, страстно ожидаемый красавицами-клиентками. Время от времени у страдающего от угрызений совести и русской хандры князя случаются приступы мистицизма, во время которых он яростно хлещет себя плетью и останавливается, лишь совершенно истощив силы, весь окровавленный.
Вот такой странный мир, со скромностью, не лишенной силы, рисует книга г-жи Краббе, чье детство, чувствуется, прошло в окрестностях замка Эльсинор, где бродит неупокоенная тень Гамлета, принца Датского».
В следующую субботу после моей пьяной выходки леди Х привезла к нам магараджу Алвара. Вечер был уже в разгаре. В полутемной зале наши гости, сидя в большинстве своем на брошенных на пол подушках, слушали цыганский хор, когда магараджа вошел в сопровождении леди Х и внушительной свиты.
Из глубины зала, где я сидел на ступеньке лестницы, увидел, как этот благородный господин, одетый с огромной роскошью и сверкающий драгоценными камнями, кошачьей походкой направляется ко мне с таким видом, словно мы с ним сто лет знакомы. Я поднялся, чтобы встретить его, и хотел придвинуть ему кресло, но он запротестовал и остался стоять. Правила этикета его страны, как он объяснил, запрещают ему садиться в кресло, если хозяин дома сидит на полу. Индийский этикет казался очень далеким от булонского, однако я ему подчинился, чтобы не нарушать выступление хора. Встав рядом с этим восточным человеком, таким щепетильным в вопросах политеса, я испытывал некоторую неловкость от того, что у моих ног сидят дамы, в том числе и уже не молодые, но считающие, что тем самым они сбрасывают лет двадцать, не меньше.
Когда музыка смолкла, я представил гостей друг другу. Меня попросили спеть. Наш индус, никогда не слышавший русских песен, очень ими заинтересовался, горячо поблагодарил меня и распрощался, пригласив назавтра на обед.
В отеле «Кларидж», где магараджа со свитой занимал целый этаж, меня ждал прием, достойный монарха. Один адъютант стоял у входа в отель, второй и третий на входе и выходе у лифта; еще двое открыли передо мной двухстворчатую дверь в апартаменты своего господина и провели в салон, где стоял стол, сервированный на двоих.
Я приехал в «Кларидж» в час, а вышел в шесть, выдержав за это время настоящий экзамен. Не было темы, о которой мой хозяин не расспросил бы меня: политика, философия, религия, любовь и дружба – он перебрал все.
Сначала он пожелал узнать, монархист я или республиканец. Я ответил, что являюсь монархистом и остаюсь убежденным в том, что только эта форма правления может принести моей родине максимальное счастье, стабильность и процветание.
– Вы верующий? – спросил он тогда.
– Да, я верю в Бога. Я принадлежу к православной церкви. Но не отдаю предпочтения той или иной конфессии. Прийти к Истине можно различными путями. Все они, как мне кажется, хороши для тех, кто объединены одной любовью к Богу.
– Вы философ?
– Да. Моя философия проста, как и моя вера. Я руководствуюсь скорее сердцем, нежели рассудком. Я принимаю жизнь такой, какая она есть, не пытаясь проникнуть в окружающие нас тайны. Из всех философов я больше всего восхищаюсь Сократом, который сказал: «Я знаю, что ничего не знаю».
– А как, – продолжал магараджа, – вы смотрите на будущее вашей родины?
– Я думаю, что Россия, распятая, как Христос, воскреснет, как он. Но спасена она будет не оружием, а духовными силами.
Магараджа, никак это не прокомментировав, перешел к другим темам. Похоже, его особо интересовали мои мысли о любви и дружбе.
– Это сюжет, о котором все уже сказано и о котором будут говорить до скончания веков. Определить границы дружбы и любви весьма трудно. Но в обоих случаях речь идет о взаимном уважении, которое, по моему мнению, должно лежать в основе всякого искреннего чувства. Мне всегда казалась дерзостью попытка установления законов в отношениях между людьми. В этом плане я решительно индивидуалист.
Интерес, который проявлял ко мне магараджа, в какие-то моменты пугал меня, но этот человек меня занимал, и это любопытство, очевидно, было причиной странного притяжения, иногда прерывавшегося, то возобновлявшегося, которое многие годы, почти до своей смерти, вызывал у меня этот таинственный принц.
Я открыл для себя, что он терпеть не может собак. Когда он в первый раз приехал в Булонь на ужин и едва успел выйти из автомобиля, как его атаковала вся банда наших мопсов, яростно лаявших и твердо решивших не пускать его в дом. В тот вечер ему вообще не повезло. На ужин подали жаркое из телятины, к которому он не мог притронуться. Мы совсем забыли, что в индуизме корова является священным животным.
Когда же он сам устраивал ужин, его меню всегда отличалось от того, что подавалось его гостям; но если я был в числе приглашенных, то меня угощали тем же, что ел он сам, точно так же мне всегда отводилось почетное место, вне зависимости от ранга остальных сидящих за столом.
Однажды моим соседом оказался один из его министров, величественный старик с седой бородой. Он стал расспрашивать меня о корнях моей семьи, и я имел неосторожность сказать, что одним из наших далеких предков является пророк Али. Старик тут же вскочил, встал за моим креслом и так простоял до окончания ужина. Я был в равной мере смущен и удивлен. Магараджа, видя мое смущение, объяснил, что его министр принадлежит к секте последователей Али, для которой всякий потомок пророка является святым. Производство меня в святые было, по меньшей мере, неожиданным; клянусь, мои амбиции, даже в самых безумных мечтах, не простирались так высоко!
Незадолго до отъезда магараджа в последний раз позвал меня на ужин. В тот вечер мы были одни, и мне пришло в голову одеться в костюм индийского принца. Он проводил меня в комнату, где висели его парадные одеяния, и, открыв шкаф, представил моим восхищенным взорам целую коллекцию парчовых и шелковых одежд, вытканных золотом и серебром.
К вытканной серебром куртке, которую он попросил меня надеть, прилагались белые шелковые штаны и тюрбан, в одно движение руки намотанный им на мою голову. После он приказал принести шкатулки с драгоценностями. Давно привычный к подобным красотам, я тем не менее был ослеплен великолепием этих жемчужин, бриллиантов и изумрудов; последние были самыми крупными и красивыми из всех, что я когда-либо видел.
Мой хозяин закрепил тюрбан бриллиантовым аграфом и надел мне на шею длинные ожерелья из отполированных изумрудов, соединенных жемчужными нитями.
Увидев себя в этом наряде в большом зеркале, я не мог не прикинуть мысленно стоимость надетых на меня драгоценностей, и вдруг ощутил желание убежать во всем этом! Я представил себе физиономии прохожих… и патрульных полицейских!
От мыслей меня отвлек голос магараджи:
– Пусть только ваше сиятельство согласился поехать со мной в Индию, и все эти безделушки будут принадлежать ему.
Решительно, я попал прямиком в сказку из «Тысячи и одной ночи»!
Я ответил ему, что высоко ценю его любезное предложение, но, к величайшему моему сожалению, семейные и деловые обязательства вынуждают меня отклонить его.
Он не настаивал и продолжал молча рассматривать меня. Мне кажется, в этот момент он предстал передо мною тем, кем был на самом деле: полным гордыни сатрапом, деспотичным и капризным, а при случае, возможно, и жестоким.
После возвращения в Индию он неоднократно писал мне. Когда я вскрыл первое письмо, то подпрыгнул от адреса. Его страна называлась Раджпутана.
Глава V
1922–1923
Миссис Хвфа-Уильямс в Нейи. – Впечатления англичанина о дореволюционной России. – Тетя Козочка. – Тягостный обед в «Рице». – Брак Федора. – Я получаю предложения из Голливуда. – Продажа наших драгоценностей становится трудным делом. – Гульбенкян одалживает мне денег на выкуп Рембрандтов. – Отказ Виденера. – Поездка в Америку
Мой старый друг миссис Хвфа-Уильямс после войны поселилась в Нейи, на очень милой вилле, в которой я с удовольствием нашел декор и атмосферу, аналогичные тем, какие знал прежде в ее доме в Англии. Сама она немного постарела, но, по-прежнему веселая и жизнерадостная, была, как и тогда, окружена молодыми людьми из всех стран мира и артистами, уже известными и теми, к кому известность должна была прийти буквально завтра. Она собирала для меня все статьи, публиковавшиеся в английских газетах после дела Распутина, часть из них была написана моими знакомыми по Оксфорду. Под заголовком «Старая Россия» один из моих былых соучеников, Сетон Гордон, рассказал о том, как в 1913 году гостил в Санкт-Петербурге у моих родителей. Мне кажется интересным привести здесь фрагмент из этого свидетельства британского подданного о довоенной России.
«По приезде в Санкт-Петербург я был привезен в Юсуповский дворец и представлен родителям графа Эльстона. С того момента прошло уже немало лет, но воспоминания, которые я сохранил о той встрече, остаются по-прежнему яркими. Княгиня Юсупова, истинная наследница царственного татарского рода, была красивой и очаровательной, утонченной и породистой. Ее муж, высокий и статный, имел выправку и властность солдата.
Во дворце Юсуповых практиковалось самое широкое гостеприимство. Чуть ли не каждый вечер устраивались ужины на тридцать – сорок кувертов. Мягкий свет люстр падал на великолепные мундиры, роскошные платья, сказочные украшения. Я оценил изысканность блюд, подбор и качество вин; но что меня поразило больше всего – это качество разговоров, ведшихся вокруг меня. Русская аристократия бегло говорила на многих языках и непринужденно переходила с одного на другой, в зависимости от оборота, принимаемого беседой: на итальянском беседовали об искусстве, на английском о спорте и т. д.
В Лондоне туриста, фланирующего по тротуарам, затолкает толпа прохожих. В Санкт-Петербурге – во всяком случае, в 1913 году – ритм жизни был более медленным. Люди прогуливались по улицам так же спокойно, как сегодня гуляют в какой-нибудь деревне на Гебридах, и каждый мог свободно гулять, сколько пожелает. Я говорю „свободно“, потому что, когда встает вопрос о деятельности тайной полиции в новой России, обычно слышишь, как кто-нибудь с содроганием говорит: „В России так было всегда“. Я решительно заявляю: это ложь. Опираясь на собственный опыт, могу утверждать, что я ходил всюду, где мне хотелось, чаще всего с фотоаппаратом на плече, и в городе, и в деревне, и ни разу ни один подозрительный взгляд не остановился на мне.
Много воды утекло под невскими мостами со времени моей поездки в Санкт-Петербург темной мартовской ночью далекого уже 1913 года. Скольких из тех, кого я встретил тогда, унесла революция, потрясшая Россию до основания! Скольких выбросила с родины, из их любимых домов ненависть и дьявольская война! Родилась новая Россия, описать которую мне не хватит знаний. Скажу лишь следующее: в старой России я знавал народ, полный очарования и изысканности, возможно, слишком любящий удовольствия, но всегда щедрый по характеру.
Императора больше нет, аристократия рассеяна по всему свету. Однако в сердцах этих изгнанников, великих князей и крестьян, горит любовь к родной земле, и мысли их возвращаются сквозь время и пространство к родине, которую они никогда больше не увидят».
Всякий раз, когда ездили в Рим навестить родителей, мы возвращались с убежденностью, что пора забирать к себе нашу дочь. Ребенок рос, становился капризным и своевольным. Как и все дедушки и бабушки, мои родители избаловали ее и потеряли всякий авторитет. С каждым днем становилась все очевиднее необходимость забрать ее во Францию. Не обошлось без драматических конфликтов. Мои родители смотрели на маленькую Ирину как на своего собственного ребенка и не допускали мысли, что ее у них могут отнять. Но, поскольку теперь у нас появился свой дом, не было больше причин, чтобы наша дочь жила не с нами. Все можно было бы решить, если бы мои родители согласились переехать в Булонь, но они боялись богемной атмосферы, в которой чувствовали бы себя чужими, и предпочитали оставаться в Риме.
Жили они тогда у княгини Радзивилл, дальней родственницы моей матери[112]112
З.Н. Юсупова и Мария-Розалия Радзивилл (урожденная Браницкая) были родственницами через племянниц светлейшего князя Г.А. Потемкина, сестер Татьяну (во втором браке Юсупову) и Александру Энгельгардт (в замужестве Браницкая), бывших, соответственно, прабабками Юсуповой и Радзивилл.
[Закрыть]. Несмотря на чрезмерную полноту, Тетя Козочка, как мы все ее называли, была само изящество, чудо ума и утонченности. В Риме ее очень любили, она была заметной фигурой в тамошнем светском обществе. У нее был отличный шеф-повар, она держала открытый стол и принимала своих гостей по-королевски. У нее бывали князья церкви, политические деятели, именитые иностранцы, все сколько-нибудь заметные в Риме персоны. Всех очаровывали ее энергия и чувство юмора. Нанеся однажды визит Муссолини, она так его заинтересовала, что, вместо десяти минут, обычно выделяемых им для аудиенции, дуче проговорил с ней около двух часов. У нее была бурная молодость, о которой она не стыдилась вспоминать. «Теперь, – говорила она, – я сплю уже только с собственным пузом».
Она владела прекрасным жемчужным ожерельем, подарком императрицы Екатерины ее прабабке, с которым она никогда не расставалась. Однажды ожерелье это украли. Найдя его, она, во избежание повторения подобных неприятностей, каждый вечер прятала в свою ночную вазу, говоря, что это последнее место, куда вор додумается залезть.
От огромного состояния, которым она владела в России, не осталось ничего. Тем не менее она продолжала вести роскошную жизнь к огромному неудовольствию своих многочисленных детей[113]113
У княгини было шестеро детей: три сына и три дочери.
[Закрыть]. Все имущество, оставшееся у нее за границей: дома, имения, украшения – было постепенно распродано. К концу жизни, совершенно разоренная, она нисколько не потеряла ни своего оптимизма, ни юмора. Однажды она попросила меня оценить ее украшения. Поскольку я полагал, что все они проданы, удивился ее приказанию горничной принести шкатулку с бриллиантами. Я ожидал увидеть остатки знаменитых драгоценностей Радзивиллов, но в шкатулке лежали лишь несколько медалей и брелоков, не имеющих большой ценности. Мое изумление развеселило Тетю Козочку. «Ну да, это все, что у меня осталось!» – воскликнула она со смехом. Это показалось ей удачной шуткой. Признаюсь, что в этот момент она вызвала у меня настоящее восхищение.
В один из моих приездов в Рим родители, оказавшиеся без денег, попросили меня взять с собой для продажи в Париже ожерелье из черного жемчуга и серьги Марии-Антуанетты. Я в то время как раз познакомился с иностранцем, оказавшимся в Риме проездом и искавшим для своей жены исторические драгоценности. Поскольку эта дама жила в Париже, было договорено, что я возьму наши украшения, чтобы показать их ей.
Сразу по возвращении я телефонировал в «Риц» и попросил ее назначить мне время встречи. Она пригласила меня назавтра на обед и попросила привести с собой еще одного мужчину в качестве кавалера для ее подруги, с которой она проживала в отеле. Мне ее просьба показалась странной, но, в конце концов, какая разница… На следующий день, мобилизовав Федора, я отправился вместе с ним в «Риц». Какой кошмар!.. Нас ожидали два разочарования: на встречу явились две более чем зрелые, чрезмерно ярко накрашенные и увешанные драгоценностями особы, в которых все, за исключением их бриллиантов и долларов, было фальшивым. Эти чудища, похоже, уже принявшие в ожидании нас немало коктейлей, оскорбляли зрение и слух, говоря слишком много и слишком громко в явном стремлении привлечь к себе внимание. Что им удалось даже слишком хорошо! Зал ресторана был полон, и большинство сидевших в нем были нашими знакомыми. Заметив издалека короля Мануэла Португальского, я отвел глаза. Мне принесли записку: «Тебе не стыдно появляться в такой компании?» Мы поистине страдали, как на пытке. Спеша поскорее ускользнуть от устремленных на нас взглядов, я предложил подняться в номер к дамам выпить кофе. Они поспешили принять мое предложение, которое придало им такую смелость, что их поведение стало откровенно провокационным. Когда разговор зашел о драгоценностях, я соврал, что забыл их дома. Мне была невыносима мысль, что ожерелье и серьги моей матери может носить одна из этих крокодилиц. Очень скоро я подал Федору знак, и мы покинули «Риц» с чувством глубокого отвращения.
Все то время, что мы жили за границей, жизнь Федора был неразрывно связана с нашей. Он последовал за нами в Англию, затем в Булонь, а когда мы ездили в Рим навестить моих родителей, почти всегда путешествовал вместе с нами. Эта совместная жизнь прекратилась лишь после его свадьбы, состоявшейся в Париже в июне 1923 года в русской церкви на улице Дарю. Федор женился на княжне Ирине Палей, дочери великого князя Павла от второй жены. Этот брак, на который мы возлагали большие надежды, продлился недолго. Через несколько лет пара развелась, и Федор снова перебрался к нам.
Приходится признать, что наши поступки преследуют нас, и отголоски их порой бывают непредсказуемыми. Я никак не мог ожидать предложения, которое мне сделал один американец, чья назойливость и бесцеремонность стала причиной того, что я пожалел о своем согласии на встречу с ним, о которой он просил.
Я уже был настроен негативно, и то, каким манером он появился у меня: не потрудившись снять шляпу и пальто и даже не удосужившись вынуть изо рта сигару, не способствовало появлению расположения к нему. Он сообщил, что приехал из Голливуда, что прислан американской кинокомпанией, которая предлагает мне крупную сумму за то, чтобы сыграть самого себя в фильме про Распутина!
Мой отказ его, похоже, удивил, но нисколько не обескуражил. Не сомневаясь, что достаточно лишь поднять цену, он стал предлагать новые суммы, дойдя в конце концов до совершенно астрономических цифр. Мне было крайне трудно убедить его в том, что он напрасно теряет время. Наконец он решил уйти, но при этом выплеснул свое недовольство в словах: «Ваш князь – идиот!», которые, словно парфянскую стрелу, адресовал моему ошарашенному слуге. И удалился, хлопнув дверью.
А финансовые трудности усугублялись с каждым днем. У нас еще оставались драгоценности и предметы искусства, но надо было еще их выгодно продать. Я знал, что в Америке дадут лучшую цену, чем в Европе, и решил отправиться в Нью-Йорк после короткого заезда в Рим, чтобы проведать родителей. Я также хотел уговорить их доверить мне их драгоценности, чтобы продать в Соединенных Штатах; обретенный таким образом капитал должен был обеспечить их существование.
Я не видел родителей несколько месяцев и нашел их постаревшими и морально подавленными. Они потеряли всякую надежду на возвращение в Россию. Также, как я понял, они скучали по внучке, с которой были разлучены. Я в очередной раз принялся уговаривать их переехать к нам в Париж, но так и не сумел убедить. Они любили Рим, привыкли к жизни в нем и предпочли остаться там.
Моя мать очень возражала против нашего отъезда в Штаты. Она не могла смириться с мыслью, что мы будем так далеко от нее. Она заклинала меня отказаться от этого проекта и попытаться продать наши драгоценности в Париже или в Лондоне. Несколько недель я челноком мотался между двумя столицами, не добившись никакого результата. Я натолкнулся на ювелирную мафию, где все сговорились против меня. Если я предлагал жемчуг, у меня просили бриллианты; когда я приносил бриллианты, у меня требовали рубины и изумруды. Украшения, принадлежавшие Марии-Антуанетте, якобы приносили несчастье; то же самое говорили и о черном жемчуге.
Приведу типичный пример. Я было продал одной американке бриллиантовые серьги Марии-Антуанетты. Обменял их на чек и, по ее предложению, вместе с ней поехал в банк. К сожалению, ей в голову пришла злосчастная идея заехать по дороге к крупному ювелиру на улице де ла Пэ, чтобы показать ему свое приобретение. Я ожидал в машине, очень волнуясь за результат этого демарша. И правильно делал: скоро она вернулась с расстроенным видом и вернула мне серьги, прося отдать ей ее чек. Ювелир нашел бриллианты великолепными, цену разумной, но убедил ее, что эти серьги, принадлежавшие обезглавленной королеве, приносят несчастье. И таких примеров я мог бы привести множество.
Когда невозможность продать наши драгоценности в Европе стала мне очевидной, я прекратил свои попытки и решил попытать счастья в Новом Свете. Еще одна причина делала эту поездку необходимой. Я не отказался от намерения вернуть двух Рембрандтов, увезенных Виденером. Срок выкупа истекал 1 января 1924 года, а шли уже последние месяцы 1923-го. После консультаций в Лондоне с моим адвокатом, мэтром Бейкером, я получил от него письменное подтверждение его слов: он утверждал, что второй договор, который меня вынудили подписать обстоятельства, не аннулирует первого, написанного Виденером собственной рукой.
«Я убежден, – писал мне Бейкер, – что если, до наступления 1 января 1924 года, вы будете в состоянии выкупить двух Рембрандтов, господину Виденеру будет невозможно отказаться вернуть их вам. Любой беспристрастный суд заставит его это сделать».
В течение двух лет я безуспешно искал нужную сумму. За несколько месяцев до истечения срока мне посчастливилось встретить Гульбенкяна, короля ближневосточной нефти, которому я изложил свое дело, а он предложил одолжить мне через банк сумму, необходимую для выкупа картин. Он простер свою любезность до того, что не стал требовать от меня расписки, а ограничился лишь устным обещанием не продавать эти картины никому, кроме него, если я когда-нибудь решусь их продать.
Деньги были посланы нью-йоркскому адвокату, которому я поручил передать их Виденеру в обмен на Рембрандтов. Виденер отказался. Я решил, в случае если он станет упорствовать, начать против него процесс, но пока что надеялся на месте убедить его принять мое предложение.
Нас не слишком радовала перспектива путешествия, совсем не «развлекательного» и вынуждавшего нас покинуть в то время восьмилетнюю дочь, с которой мы и так были слишком долго разлучены. Со своей стороны, ребенок очень расстраивался, что мы уплываем без нее. Поскольку взять ее с собой было невозможно, она должна была остаться со своей гувернанткой, мисс Кум, женщиной безупречной во всех отношениях, полностью оправдывавшей наше доверие и нашу любовь. По правде говоря, ее задача была далеко не простой. Характер маленькой Ирины поразительно напоминал характер ее отца, и, вспоминая собственное детство, я не мог иной раз не пожалеть несчастную гувернантку.
Единственной по-настоящему приятной перспективой предстоящей поездки было то, что путешествовать мы должны в обществе нашего доброго друга, баронессы Врангель. После роспуска белой армии генерал и его жена жили в Брюсселе, посвящая большую часть своего времени и деятельности помощи эмигрантам. Баронесса Врангель сочла полезным отправиться с нами в Штаты, где надеялась найти эффективную поддержку.
В последний момент нас чуть не задержала телеграмма от моей матери, нагнавшая нас в Шербуре: у отца случился апоплексический удар, его состояние было тяжелым. Мы уже решили отменить нашу поездку и немедленно выехать в Рим, когда стало известно, что опасность отступила, и мать попросила нас не откладывать отъезд.
Прекрасным ноябрьским днем 1923 года, нагруженные всеми драгоценностями и коллекциями разных безделушек, мы поднялись на борт пакетбота «Беренгария», направлявшегося в Нью-Йорк.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.