Текст книги "Воспоминания"

Вечером дня, когда возвратился император, великий князь Николай Михайлович приехал сообщить нам, что тело Распутина обнаружено в проруби под Петровским мостом. Позднее мы узнали, что его перевезли в Чесменскую богадельню в нескольких километрах от Санкт-Петербурга, по Царскосельской дороге. Когда вскрытие трупа было завершено, сестра Акулина, юная монашка, из которой Распутин некогда «изгнал беса», явилась туда с предписанием от царицы и одна, с помощью одного лишь санитара, омыла тело и приготовила к погребению. Затем она положила на грудь «старца» распятие, а в руки ему письмо императрицы:

«Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтобы оно постоянно было со мной на скорбном пути, который остается мне пройти здесь на земле. И помяни нас на небесах в твоих святых молитвах! Александра».

Вечером 1 января, через несколько часов после обнаружения трупа, генерал Максимович сообщил великому князю Дмитрию – на этот раз от имени императора, – что тот находится в своем дворце под домашним арестом.

Мы провели неспокойную ночь. Около 3 часов нас предупредили, что несколько подозрительного вида субъектов, утверждающих, будто присланы нас защищать, проникли во дворец через служебный вход. Поскольку они не могли представить никаких бумаг, подтверждающих эту их миссию, их прогнали, и верные слуги стали на охрану всех входов.

Назавтра, как и в предшествующие дни, почти все члены императорской фамилии собрались на Невском проспекте.

Умы всех занимал арест Дмитрия. Подобная мера, принятая в отношении члена императорской фамилии, была событием, по важности превосходившим все прочие. Никому и в голову не приходило, что на кону стояли интересы гораздо более серьезные, чем наши судьбы, что от решений, которых царь собирался принять в ближайшие дни, зависело будущее страны и династии, не говоря уже об исходе войны, которая могла завершиться победно лишь в случае единения народа и государя. Смерть Распутина сделала возможным новую политическую ориентацию, которая должна была, сейчас или никогда, избавить Россию от опутавшей ее сети преступных интриг.

Вечером 3-го во дворец на Невском проспекте явился агент тайной полиции, утверждавший, будто получил от Протопопова приказ охранять со своими людьми жизнь великого князя Дмитрия. Тот ответил, что не нуждается в защите со стороны министра внутренних дел и что он запрещает полицейским входить в его дом. Тем не менее они продолжали шпионить снаружи. Но очень скоро мы увидели другую охрану, уже военную, присланную петербургским губернатором генералом Хабаловым по настоянию председателя Совета министров Трепова, узнавшего, что распутинские последователи устроили против нас заговор. Так что следившие за нами сами оказались объектом слежки.

На втором этаже дворца, сообщавшемся внутренней лестницей с апартаментами великого князя на первом, был устроен англо-русский госпиталь. Банда сторонников Распутина, проникшая через него во дворец под предлогом посещения раненых, попыталась ворваться к Дмитрию. Но они наткнулись на часового, выставленного у подножия лестницы по совету старшей медсестры леди Сибил Грей.

Итак, мы находились в осажденной крепости и могли следить за развитием событий лишь по газетным статьям и рассказам тех, кто приходили нас проведать. Разумеется, каждый высказывал собственное мнение и свое личное суждение. Но у всех мы замечали один и тот же страх перед любой инициативой и одинаковое отсутствие каких бы то ни было планов на будущее. Те, кто могли действовать, благоразумно держались в стороне, предоставляя Россию ее участи. Самые лучшие оказались самыми робкими, не способными объединиться ради общего дела.

Николай II к концу своего царствования был подавлен заботами и политическими неудачами. Убежденный фаталист, он в душе был уверен, что против судьбы бороться бесполезно. Однако, если бы он увидел, что члены его семьи и самые честные из тех, кто занимали высшие государственные посты, объединились ради спасения России и трона, он наверняка обрел бы уверенность в себе и нашел бы силы, необходимые для исправления положения, которое было очень тяжелым.

Но где были элементы подобного единения? Долгие годы распутинские интриги отравляли высшие правительственные сферы и сеяли скептицизм и недоверие в самых честных и пылких сердцах. Потому одни не желали принимать решения, а другие уже не верили в их действенность.

Когда, оставшись одни после ухода визитеров, мы вспоминали услышанное за день и приходили к очень мало обнадеживающим выводам. Надежды, ради осуществления которых мы пережили страшные часы ночи с 29 на 30 декабря, рушились одна за другой. Мы поняли, насколько трудно изменить ход событий, даже во имя самых благородных целей и при готовности к любым жертвам.

И все же мы не хотели окончательно потерять надежду. Страна была с нами и не сомневалась в скором возрождении. По всей России, особенно в обеих столицах, отмечался большой патриотический подъем. Газеты публиковали восторженные статьи, изображая смерть Распутина как сокрушение сил Зла и демонстрируя самые радужные чаяния. В тот момент они выражали мысли всей страны. Но свобода выражения мнений оставалась у прессы недолго. На третий день после исчезновения «старца» вышел приказ, запрещающий газетам даже упоминать его имя. Тем не менее народ проявлял свои чувства. На петербургских улицах царило большое оживление. Незнакомые люди поздравляли друг друга с исчезновением злого гения. Перед дворцом великого князя и нашим домом на Мойке становились на колени, чтобы помолиться. В церквях служили благодарственные молебны и ставили свечки перед Казанской иконой Божьей Матери.

В театрах публика требовала исполнения государственного гимна. В офицерских собраниях пили за наше здоровье; заводские рабочие кричали «ура» в нашу честь. Нам приносили мешки писем со всей России с благодарностями и благословениями. Правда, последователи Распутина тоже нас не забывали и осыпали оскорблениями, проклятьями и угрозами расправы.

Сестра Дмитрия, великая княжна Мария Павловна, приехала из Пскова, где размещался штаб Северного фронта; она нам описала восторг войск, вызванный новостью об убийстве. Все были убеждены, что император, наконец-то избавленный от губительного влияния «старца», сумеет подобрать в свое окружение верных и добросовестных слуг.

Через несколько дней меня вызвал председатель Совета министров Трепов. Я много ожидал от этой встречи, но и здесь пришлось расстаться с иллюзиями. Глава правительства вызвал меня по приказу царя, желавшего во что бы то ни стало узнать имя убийцы.

Меня под конвоем доставили в Министерство внутренних дел. Министр принял меня очень дружелюбно и попросил видеть в нем старого друга моей семьи, а не официальное лицо.

– Полагаю, – спросил я, – вы распорядились меня вызвать по приказу императора?

– Верно.

– В таком случае все сказанное мною будет передано его величеству?

– Разумеется. Я не могу ничего скрывать от моего государя.

– Коли так, то как вы можете думать, что я признаюсь, даже если это я убил Распутина? И как вы можете думать, что я выдам моих сообщников? Соблаговолите передать его величеству, что те, кто убили Распутина, преследовали единственную цель: спасти царя и Отечество. А теперь, ваше превосходительство, – продолжал я, – позвольте мне задать один вопрос вам лично: неужели возможно, что вы продолжите тратить время на поиски убийц «старца» в то время, когда дорог каждый миг, и это, похоже, единственный еще оставшийся шанс на спасение нашей Родины? Посмотрите, какой восторг убийство Распутина вызвало по всей России, посмотрите на испуг его последователей. Что же касается царя, я убежден, что в глубине души он радуется тому, что случилось, и ждет от всех вас, что вы поможете ему выйти из этого ужасного тупика. Возможно ли, что никто не желает замечать, что мы находимся накануне ужасных потрясений и что без радикального изменения внутреннего положения императорский режим, сам император и вся его семья будут сметены революционной волной, готовой выплеснуться на Россию.

Трепов слушал меня с вниманием и удивлением.

– Князь, – сказал он мне, – откуда в вас это присутствие духа и это хладнокровие?

Я оставил его вопрос без ответа, и на том наша беседа закончилась.

Разговор с председателем Совета министров был нашей последней попыткой обратиться к высшим правительственным чинам.

Однако дальнейшая судьба Дмитрия и моя еще не прояснилась. На сей счет в Царском Селе шли бесконечные переговоры.

3 января мой тесть, великий князь Александр Михайлович, приехал из Киева, где пребывал в качестве командующего военной авиацией. Узнав об угрожающей нам опасности, он телеграфировал императору, чтобы испросить у него аудиенцию. Перед поездкой в Царское Село он ненадолго заехал к нам.

В результате его демарша генерал Максимович передал великому князю Дмитрию приказ немедленно покинуть Санкт-Петербург и отправиться в Персию, под начало генерала Баратова, командовавшего нашим корпусом в этой стране. В сопровождающие ему были назначены генерал Лейминг и граф Кутайсов, флигель-адъютант императора.

Я также получил приказ покинуть Петербург. В качестве постоянного места пребывания мне было назначено наше имение Ракитное. Я должен был выехать в ту же ночь. Офицер-наставник Пажеского корпуса, капитан Зенчиков и сотрудник тайной полиции Игнатьев получили приказ сопровождать меня, держа в изоляции вплоть до места ссылки.

Дмитрию и мне было очень тяжело расставаться. Те несколько дней, что мы провели вместе, под арестом в его дворце, стоили долгих лет. Сколько придуманных планов!.. И сколько разбитых надежд! Когда и при каких обстоятельствах мы встретимся вновь? Будущее было темным; нас терзали мрачные предчувствия.

В половине первого ночи великий князь Александр Михайлович заехал за мной, чтобы отвезти на вокзал.

Доступ для публики на перрон перекрыли. Повсюду стояли полицейские наряды.

Я с тяжелым чувством вошел в вагон. Прозвенел звонок, паровоз издал пронзительный свисток, платформа проплыла у меня перед глазами и скрылась из виду… Потом в зимней ночи растворился Санкт-Петербург. Поезд катил в темноте по спящим под снегом равнинам.

Под монотонный стук колес я погрузился в печальные мысли.

Глава XXV
1917

Ссылка в Ракитном. – Первый этап революции. – Отречение императора. – Его прощание с матерью. – Возвращение в Санкт-Петербург. – Странное предложение

Путешествие было долгим и унылым, но по приезде я был обрадован тем, что мои родители и Ирина, предупрежденные тестем, сразу же выехали из Крыма, чтобы присоединиться ко мне, оставив нашу дочь в Ай-Тодоре с няней.

Зная, что мою переписку прочитывают, я смог написать им лишь несколько ничего не значащих слов. То, что они узнали о событиях в Санкт-Петербурге из других источников, их сильно взволновало, тем более что детали оставались им совершенно неизвестны. Две телеграммы, полученные почти одновременно, окончательно внесли смятение в их умы. В первой, отправленной из Москвы великой княгиней Елизаветой, говорилось:

«Молитвами и мыслями со всеми вами. Благослови Господь вашего сына за его патриотическое деяние».

Вторую отправил из Санкт-Петербурга великий князь Николай Михайлович:

«Труп найден. – Феликс спокоен».

Таким образом, мое участие в убийстве Распутина становилось общепризнанным фактом.

Ирина мне рассказывала, что проснулась ночью с 29 на 30 декабря и, открыв глаза, увидела перед собой Распутина. Он предстал перед ней до пояса, огромный, в вышитой голубой рубахе. Через секунду видение исчезло.

Мой приезд в Ракитное не остался незамеченным, но приходившие зеваки наталкивались на приказ никого не впускать.

Однажды ко мне явился прокурор, ведущий следствие. Наша встреча оказалась настоящей сценой из водевиля. Я ожидал найти сурового несгибаемого чиновника, с которым приготовился бороться, а увидел человека, взволнованного до такой степени, что едва не бросался мне в объятья. За обедом он встал с бокалом шампанского в руке, произнес патриотическую речь и выпил за мое здоровье. Поскольку разговор вращался вокруг охоты, отец спросил его, охотник ли он. «Нет, – ответил достойный чин прокуратуры, думавший о своем, – я никогда никого не убивал». Тут же заметив свою бестактность, он густо покраснел.

После обеда у нас состоялся разговор наедине. Для начала он, не зная, как подступить к теме своего визита, ходил вокруг да около. Я пришел ему на помощь, сказав, что мне нечего добавить к уже сделанным заявлениям. Похоже, он испытал облегчение и в дальнейшем в ходе нашей беседы, продолжавшейся два часа, имя Распутина больше ни разу не было произнесено.

Жизнь в Ракитном была монотонной. Нашими главными развлечениями были катания на санях. Зима была холодной, но великолепной. Сияло солнце, ни малейшего ветерка; мы могли ездить в открытых санях при температуре ниже 30 градусов, не страдая от холода. Вечерами читали вслух.

Новости, приходившие из Санкт-Петербурга, становились все тревожнее. Казалось, все потеряли голову и крах неизбежен.

8 марта[93]93
  По новому стилю; по старому – 23 февраля.


[Закрыть]грянула революция. В столице то там, то тут вспыхивали пожары, на улицах шла интенсивная перестрелка. Значительная часть армии и полиция перешли на сторону революции, включая казаков конвоя, элиту императорской гвардии.

После долгих дискуссий с Советом рабочих и солдатских депутатов было сформировано Временное правительство под председательством князя Львова. В качестве министра юстиции социалисты навязали Керенского.

15 марта произошло отречение императора от престола. Чтобы не расставаться с больным сыном, он отрекся в пользу своего брата, великого князя Михаила. Текст этого исторического документа широко известен, но мне все равно хочется напомнить его благородные слова:

«Божьей милостью, Мы, Николай Вторый, император Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский, и прочее и прочее, объявляем всем Нашим верным подданным:

В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, всё будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца.

Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага.

В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственною думою, признали Мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с Себя верховную власть.

Не желая расстаться с любимым Сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше брату Нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на престол Государства Российского. Заповедуем брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу.

Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и силы.

Да поможет Господь Бог России.

Николай».

На следующий день, 16 марта, великий князь Михаил подписал временное отречение. Принудивший его к этому Керенский благодарил его в высокопарных выражениях.

Временное правительство предоставило императору «разрешение» попрощаться с армией. Вдовствующая императрица сразу же покинула Киев, чтобы в сопровождении моего тестя выехать в Могилев, где находилась Ставка Верховного главнокомандующего.

Николай II вошел в вагон своей матери и пробыл с ней два часа. Содержание их беседы осталось тайной. Когда моего тестя позвали присоединиться к ним, императрица рыдала. Император стоял неподвижно и молча курил.

Временное правительство подчинилось воле Совета, требовавшего немедленного ареста государя. В это же время был опубликован пресловутый приказ № 1, провозгласивший упразднение воинской дисциплины, приветствие офицеров и т. д. Солдат приглашали создавать свои комитеты или советы и самим выбирать офицеров, которых они хотели оставить в частях.

Это стало концом русской армии. В некоторых гарнизонах уже начались убийства офицеров подчиненными.

Через три дня император выехал в Царское Село: ему позволили воссоединиться с семьей. После душераздирающего прощания матери с сыном, ставшего для них последним, Николай II, одетый в простую защитного цвета гимнастерку с Георгиевским крестом, сел в свой поезд, стоявший напротив поезда императрицы. Та, вся в слезах, стоя у окна вагона, крестила и благословляла сына, который из окна своего вагона в последний раз махнул ей рукой, когда поезд уже тронулся с места.

По приезде в Царское Село царь увидел, что все его покинули. Только князь В. Долгоруков проводил его до Александровского дворца.

В конце марта меня освободили, и мы все вернулись в Санкт-Петербург. Перед отъездом в Ракитном был отслужен молебен. Церковь была полна плачущих крестьян. «Как теперь будем жить? – повторяли они. – Отняли у нас царя!»

В Харькове мы хотели выйти из поезда, чтобы посетить буфет. Нам с трудом удалось пробраться сквозь толпу, заполонившую вокзал. Все эти люди обращались друг к другу «товарищ». Кто-то узнал меня и назвал по имени. В толпе тут же началось волнение. Сдавленные со всех сторон, полузадохнувшиеся, мы испытали неприятное чувство, что люди, восторженно приветствующие нас, могут нас так же легко линчевать. На выручку нам пришли военные, и мы смогли войти в зал буфета. Толпа ринулась следом; пришлось запереть двери. Хотели, чтобы я произнес речь. Я отказался, сославшись на то, что не умею выступать на публике. Тут мы узнали, что на вокзал прибыл поезд, везущий с Кавказа великого князя Николая Николаевича. Чтобы добраться до него, нам пришлось снова пробираться через вопящую толпу, на сей раз приветствующую великого князя. Он горячо расцеловал меня. «Наконец-то, – сказал он, – мы сможем победить врагов России!» Ему пришлось нас покинуть, потому что его поезд отходил. Садясь в наш, я заметил в коридоре певца Алчевского. Он мне рассказал, что возвращается из деревни, куда был отправлен для лечения серьезного нервного заболевания. Он пришел в наше купе и предложил спеть для нас. Внезапно он остановился и, глядя на меня безумными глазами, спросил: «Почему вы на меня так смотрите? Я больше не могу петь». Озадаченный, я попытался убедить его продолжать, но он отказался и стал говорить бессвязно, все больше повышая голос. Скоро его крики привлекли внимание людей, занимавших соседнее купе. Один из сопровождавших его друзей нашел в поезде врача, сделавшего успокоительный укол. Но ночью его вопли возобновились с еще большей силой. В атмосфере всеобщего напряжения встреча с этим несчастным умалишенным только усилила ощущение кошмара, не отпускавшего нас всю поездку.

Санкт-Петербург мы нашли сильно изменившимся. На улицах царил невообразимый беспорядок. Большинство людей носили красные банты. Даже наш шофер счел благоразумным надеть такой, когда приехал на вокзал встречать нас. «Сними эту дрянь!» – велела ему возмущенная мать.

Первым делом я отправился в Москву с визитом к великой княгине Елизавете, которую не видел уже несколько месяцев. Она вышла мне навстречу, поцеловала и благословила. Ее глаза были полны слез.

– Бедная Россия, – сказала она, – какие страшные испытания ей придется пережить! Все мы бессильны перед волей Божьей. Мы можем только молиться о милосердии к нам.

Она внимательно выслушала мой рассказ о событиях той трагической ночи.

– Ты не мог поступить иначе, – сказала она, когда я закончил. – Твой поступок был последней попыткой спасти страну и династию. Не твоя вина, если последствия не соответствовали твоим ожиданиям. Вина на тех, кто не захотели понять свой долг. Убив Распутина, ты не совершил преступление: ты уничтожил воплощение дьявола. Но на тебе нет и заслуги, потому что ты был избран и направляем, как мог бы быть другой.

Она мне рассказала, что через несколько дней после смерти Распутина ее навестили настоятельницы нескольких монастырей, пришедшие рассказать о странных событиях, случившихся в их общинах 29 декабря. Во время ночных служб священники как будто внезапно посходили с ума, богохульствовали и издавали дикие крики; монашки принялись бегать по коридорам, вопя как одержимые и с непристойными жестами задирая подолы.

– Русский народ неповинен в событиях, которые произойдут, – продолжала великая княгиня. – Бедный Ники, бедная Аликс, какой страшный крестный путь их ожидает! Да свершится воля Господня. Но когда все силы ада ополчатся на них, Святая Русь и православная церковь останутся непобедимыми. В этой грандиозной битве Добро однажды победит Зло. Те, кто сохранят Веру, увидят победу Света над Тьмой. Господь карает и милует.

С самого возвращения наш дом на Мойке был полон народу. Эти бесконечные хождения туда-сюда нас сильно утомляли. Одним из самых частых визитеров был председатель Государственной думы Михаил Родзянко. Однажды мать позвала меня к себе. Я пришел вместе с Ириной, и мы застали ее за беседой с Родзянко. Увидев меня, он подошел и заявил в лоб:

– Москва желает провозгласить тебя императором. Что ты на это скажешь?

Я уже не в первый раз слышал подобные речи. За месяц, прошедший с нашего возвращения, со мной об этом заговаривали многие люди из самых разных слоев: офицеры, политики и деятели церкви. Позже об этом же со мной говорили адмирал Колчак и великий князь Николай Михайлович. Последний сказал:

– Трон России не наследственный и не выборный: он узурпаторский. Пользуйся моментом, у тебя на руках все карты. Россия не может оставаться без царя. С другой стороны, династия Романовых дискредитирована, народ ее больше не хочет признавать.

Подобное предложение основывалось на трагическом недоразумении. Тому, кто устранил Распутина ради спасения династии, предлагалось самому сыграть роль узурпатора!

В это время я был обеспокоен судьбой Дмитрия, который заболел в Тегеране и находился в отчаянии из-за того, что находится так далеко.