Текст книги "Воспоминания"

Глава XIX
1914

Свадебное путешествие: Париж, Египет, Пасха в Иерусалиме. Возвращение через Италию. – Пребывание в Лондоне

В Париже мы остановились в «Отель дю Рэн», где я забронировал свои обычные маленькие апартаменты, с которыми хотел познакомить Ирину. На следующий день, в 9 часов утра, нас разбудила великая княгиня Анастасия Михайловна, явившаяся в сопровождении трех грумов, несущих ее свадебные подарки в двенадцати бумажных корзинах разного размера и назначения.

Ирина привезла украшения, которым хотела изменить оправу. Мы вступили в долгие переговоры с ювелиром Шоме, взявшимся их переделать.

Не желая затягивать пребывание в Париже, где у нас было слишком много знакомых, мы, покончив с покупками, отправились в Египет. Но, поскольку о наших передвижениях сообщали газеты, нам нигде не было покоя. В Каире русский консул упрямо следовал за нами тенью и читал сентиментальные стихи собственного сочинения, которыми очень гордился.

Гуляя однажды вечером по узким улочкам старого квартала Каира, мы попали на маленькую площадь, на которой увидели перед одним из домов красавца-араба в одежде из богатых тканей, увешанного огромным количеством ожерелий, колец и браслетов, который пил кофе, сидя на красных бархатных подушках. Ежесекундно к нему подходили женщины и дети, бросавшие монеты в мешки, стоявшие возле него. Вдоль прилегающих улиц в зарешеченных окнах сидели, по-турецки поджав ноги, женщины, всячески старавшиеся привлечь внимание прохожих. Выйдя из этого квартала, мы встретили нашего консула, ужаснувшегося, увидев нас в месте, пользующемся столь дурной репутацией.

Он сообщил нам, что заинтриговавший нас местный житель обязан своим богатством интересу особого рода, который к нему испытывала очень высокопоставленная особа. Благодаря этому он стал хозяином целого квартала публичных домов, с которых получал солидный доход.

Из Каира мы поехали осматривать Луксор. Современный город построен на части площади, занимавшейся некогда древними Фивами, погребенными за много веков под нильскими наносами. Многочисленные храмы, возведенные сменявшими друг друга династиями фараонов, были откопаны, но от городской застройки ничего не осталось. Древние египтяне, говорят, жили в простых мазанках, вся роскошь доставалась гробницам и храмам, символам будущей жизни. Долина Царей – это большой неровный круг на левом берегу Нила, в совершенно пустынной местности. Гробницы – длинный ряд пробитых в скалах галерей и залов, стены которых полностью покрыты живописью, сохранившей поразительную свежесть.

Каковы бы ни были красоты и прелести Верхнего Египта, я был так измучен жарой, что отказался ехать дальше. По возвращении в Каир я заболел желтухой и оставшееся время пребывания в этой стране вынужден был пролежать в постели. Когда я встал на ноги, мы отправились в Иерусалим, где хотели провести Страстную неделю и день Пасхи. Мы не без сожаления покидали Египет, колдовское очарование которого испытали на себе.

В Яффе нас встречал начальник местной полиции, толстяк, увешанный наградами. Он предложил отвезти нас в дом, где мы могли отдохнуть несколько часов до отхода поезда в Иерусалим. Он усадил нас в коляску, запряженную двумя хорошими арабскими лошадьми, а сам устроился рядом с кучером. Когда Панч увидел его свисающую с сиденья огромную задницу, искушение оказалось слишком сильным: прежде, чем я успел хотя бы шевельнуться, чтобы удержать его, он вонзил в нее клыки. Бедняга полицейский стоически вытерпел, но мне пришлось приложить много усилий, чтобы заставить собаку отпустить добычу.

До дома, о котором шла речь, мы добрались без других происшествий, но времени на отдых у нас не нашлось. Только мы вошли, как явился губернатор Яффы в сопровождении нашего друга начальника полиции и еще нескольких городских чиновников.

Наконец распрощавшись с ними, мы отправились в Иерусалим. Русский консул, выехавший нам навстречу, сел в наш вагон по пути, чтобы предупредить мою жену о готовящейся встрече. Когда Ирина увидела все эти официальные лица, ждущие нас на вокзале, она отказалась выходить из поезда; мне пришлось чуть ли не силой вытаскивать ее. После рукопожатий с многочисленными незнакомыми людьми нас отвезли в православный собор. По обеим обочинам дороги, по которой мы ехали, стояли русские паломники. Провести Святую неделю в Иерусалиме со всех концов России приехало более пяти тысяч человек. Они громко приветствовали племянницу своего императора, а затем затянули духовные песни.

Греческий патриарх Дамиан ждал нас в соборе, окруженный своим причтом. При нашем появлении он поднялся и благословил нас. После «Тебя, Боже, славим» мы снова сели в коляску, чтобы ехать в гостиницу русской миссии, где для нас были приготовлены апартаменты.

На следующий день нас принял патриарх. Аудиенция показалась нам долгой и довольно утомительной. Ирина и я сидели по бокам понтифика, тогда как духовенство стояло вдоль стен. Подали кофе, шампанское и различные варенья. Но, поскольку патриарх знал всего несколько слов по-русски и не говорил ни по-французски, ни по-английски, разговор, несмотря на помощь переводчика, был лишен живости. Впрочем, наш хозяин был примечательным человеком. Во время нашего пребывания в городе мы много раз встречались с ним в менее официальной обстановке. При нашем первом визите Панч в ярости бросился к нему; еще бы немного, и рясу почтенного прелата постигла бы участь штанов яффского полицейского.

Мы долго осматривали Святые места. На улицах и подступах к городу все напоминало о земной жизни Христа. Во время одной прогулки по окрестностям мы встретили сидящую на обочине группу людей в лохмотьях. Их лица и тела были покрыты язвами и коркой. Руки и ноги у некоторых частично изъедены и деформированы, глаза порой вылезали из орбит. Женщины держали на руках детей, выглядевших совершенно здоровыми. Подойдя к ним подать милостыню, мы поразились зловонию, исходящему от этих несчастных. Только потом мы узнали, что встретили прокаженных.

На Святой неделе мы присутствовали на многочисленных службах в храме Гроба Господня. В Великую субботу Ирине нездоровилось, и я отправился туда один. Я встал на одной из трибун, откуда мог наблюдать за необычной церемонией, которой отмечен этот день. Накануне светские власти опечатали двери святилища, находящегося в центре базилики, куда, согласно представлению верующих, утром Великой субботы нисходит благодатный огонь, зажигающий тридцать три свечи в руках патриархов. Чтобы верующие могли быть уверены в том, что греческие и армянские патриархи не имеют при себе ни спичек, ни зажигалок и что никакие ухищрения невозможны, этих высокопоставленных церковников, каждого с пучком из тридцати трех свечей в руках, обыскали солдаты-мусульмане, после чего впустили процессию в церковь, где ее ожидали паломники. Патриархи приблизились к Гробу Господню, открыли двери, взломав печати, и вошли в святилище. Через секунду в двух маленьких окошках на каждой стороне часовни появились зажженные свечи. И тут толпа верующих ринулась зажигать от благодатного огня свои свечи. Сквозь человеческую массу пробрались священники и бегом увели своих патриархов к выходу, чтобы уберечь от фанатичного восторга толпы.

Представшее моим глазам зрелище буквально ошеломляло. В мерцании тысяч свечей вся церковь казалась мне океаном огня. И все эти люди метались, словно безумцы, разрывая на себе одежду, обжигая тела пламенем свечей, так что запах горелой плоти стал невыносим. Мне казалось, что я присутствую при сцене массового помешательства. До Гроба Господня было не добраться.

В пасхальную ночь, после торжественной воскресной службы, все русские паломники, находившиеся в Иерусалиме, были приглашены в миссию на традиционный ужин. Они пришли с маленькими фонарями, внутри которых горели свечки: они благоговейно несли священный огонь, полученный у Гроба Господня, в Россию. На установленных в саду длинных столах все эти фонари с разноцветными стеклами освещали ночь феерическим светом. Перед отъездом паломников мы сами предложили им от своего имени ужин в садах миссии. Окруженные соотечественниками, мы ощущали себя как дома.

Несколько дней спустя наши паломники, узнав, что мы должны присутствовать на службе в православном соборе, решили вломиться туда всем скопом. Это спровоцировало давку. Пришлось закрыть двери, одну из которых толпа выломала. Мы едва успели убежать через боковой выход.

Незадолго до нашего отъезда, во время одной из последних прогулок в коляске, к нам подбежал молодой негр в белой тунике и бросил в экипаж конверт. В ней была просьба этого абиссинца взять его к нам на службу. В тот же вечер он явился в миссию за ответом. Он мне понравился, и я его нанял, к огромному неудовольствию Ирины и наших слуг-европейцев. Новобранца звали Тесфе. Он приехал в Иерусалим, бежав с родины вследствие уж не знаю какого преступления. Он был дикарем, но дикарем умным; очень быстро выучил русский язык и всегда был нам абсолютно предан. Однако вынужден признать, что очень скоро он доставил нам некоторые неприятности. Из Палестины мы поехали в Италию. В Неаполе мне пришлось выслушивать протесты управляющего отелем, потому что Тесфе пытался насиловать горничных; не говоря уже о двух старых англичанках, жаловавшихся, что не могут попасть в уборную, где Тесфе торчал безвылазно, развлекаясь захватывающей игрой – непрерывно спускал воду в унитазе; спать он упорно ложился на полу перед дверью нашего номера.

Получив в Неаполе наш автомобиль, мы, в сопровождении Тесфе и Панча, предприняли поездку по Италии, занявшую несколько дней. Слуг мы отослали ждать нас в Риме, и Ирина сама признала, что в этой ситуации Тесфе проявил себя как превосходная горничная.

Проведя несколько дней в Риме, мы отправились во Флоренцию. У меня там было много знакомых, но я с ними редко виделся, предпочитая оставаться наедине с Ириной в этом городе, ставшем для нас одним из самых любимых.

Накануне нашего отъезда я увидел перед Лоджиа-деи-Ланци показавшуюся мне знакомой фигуру. Это был итальянский принц, которого мы называли Бамбино, с кем я познакомился в Лондоне, когда у меня гостили мои очаровательные кузины. Я представил его Ирине, и мы пригласили принца поужинать с нами. Я нашел его сильно переменившимся. Он растерял всю свою жизнерадостность и детское веселье. На следующий день он приехал проводить нас и сказал, что скоро увидится с нами в Париже и в Лондоне. Через несколько недель мы узнали о его самоубийстве.

Он написал мне прощальное письмо, которое меня глубоко взволновало.

По приезде в Париж старик Шоме принес нам драгоценности Ирины, переделанные им в наше отсутствие. Он не терял времени даром: созданные им пять украшений из бриллиантов, жемчуга, рубинов, изумрудов и сапфиров были одно лучше другого. В Лондоне, на приемах в нашу честь, ими восхищались. Но должен сказать, что никакие драгоценности не могли ничего добавить к красоте Ирины.

В Лондоне мы жили в моей прежней холостяцкой квартирке. Я был рад в некотором роде вернуться домой и повидать моих английских друзей. Сразу же по приезде мы были втянуты в водоворот светской жизни, которая очень скоро полностью нас захватила. Мои тесть и теща тоже были в Лондоне, как и вдовствующая императрица, жившая у своей сестры, королевы Александры, в Мальборо-Хаус, куда мы часто ездили ее проведать.

Однажды утром нас разбудил шум спора, доносившийся из прихожей. Я накинул халат и пошел посмотреть, что происходит. И застал королеву Александру и императрицу спорящими с Тесфе, не позволяющим им войти. Императрица, исчерпав все аргументы, замахнулась на него зонтиком. Извинившись за свой наряд, я объяснил, что Тесфе в точности исполняет приказы, а мы, поскольку накануне поздно легли, строго ему приказали никого не впускать.

И вот посреди светских обязанностей лондонского сезона пришло известие об убийстве австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда.

Вскоре после этого мы получили письмо от моих родителей, просивших нас приехать к ним в Киссенген, где мой отец проходил лечение.

Глава XX

Наши злоключения в Германии. – Возвращение в Россию через Копенгаген и Финляндию. – Рождение дочери. – Миссия моего отца за границу. – Его недолгое пребывание на посту московского губернатора. – Положение ухудшается. – Распутин должен исчезнуть

В Киссинген мы приехали в июле. Атмосфера, царившая в Германии, показалась нам крайне неприятной. Все наслаждались чтением нелепых рассказов о Распутине, публиковавшихся в газетах с целью дискредитировать государя и государыню.

Мой отец был настроен решительно оптимистично, но новости с каждым днем становились все тревожнее. Вскоре после приезда мы получили телеграмму от великой княгини Анастасии Николаевны, жены нашего будущего Верховного главнокомандующего, призывающей нас как можно скорее вернуться, если мы не хотим застрять в Германии. 30 июля Россия, отвечая на нападение австро-венгерской армии на Сербию, объявила всеобщую мобилизацию. Указ о ней был официально опубликован на рассвете. Весь Киссинген был охвачен лихорадочным возбуждением. По городу ходили манифестации, выкрикивая оскорбления в адрес русских. Полиции пришлось вмешаться. Надо было уезжать как можно скорее. Моя мать была больна, ее пришлось на носилках доставлять на вокзал, где мы сели на поезд до Берлина.

Немецкая столица была охвачена хаосом. В отеле «Континенталь», где мы остановились, также царило смятение. На следующий день мы были разбужены в 8 часов утра полицией, пришедшей арестовать меня, нашего врача, секретаря отца и всю нашу мужскую прислугу. Отец тотчас телефонировал в русское посольство, где ему ответили, что все очень заняты и никто не может отлучиться ради приезда к нему.

Тем временем арестанты были заперты в комнате отеля, в которой едва ли могло разместиться пятнадцать человек, а нас туда набили не меньше полусотни. Мы несколько часов простояли на ногах, не имея возможности пошевелиться. Наконец нас отвели в комиссариат. Проверив документы и обозвав «грязными русскими свиньями», нас известили, что те, кто не покинет Берлин до 6 часов, будут интернированы. Было уже пять, когда я сумел вернуться в отель и успокоить семью, думавшую, что уже никогда больше меня не увидит. Надо было срочно принимать решение. Ирина позвонила своей кузине, кронпринцессе Цецилии[74]74
  Цецилия Мекленбург-Шверинская (1886–1954) – жена принца Вильгельма, старшего сына и наследника кайзера Вильгельма II; дочь Фридриха Франца III, великого герцога Мекленбург-Шверинского и ранее упоминавшейся в «Мемуарах» великой княгини Анастасии Михайловны, тетки Ирины.


[Закрыть], обещавшей немедленно обратиться к кайзеру и быстро дать нам ответ. Мой отец, со своей стороны, обратился за советом к нашему послу Свербееву. «Увы! Моя роль здесь закончена, – ответил тот, – и я не вижу, что могу для вас сделать, но все равно заезжайте ко мне сегодня вечером».

Поскольку время поджимало и нас в любую минуту могли арестовать, отец связался с испанским посольством, осуществлявшем защиту русских интересов в Германии, и попросил прислать одного из секретарей этой дипломатической миссии.

Тем временем кронпринцесса телефонировала нам, чтобы сказать, что она в отчаянии от невозможности помочь нам. Она пообещала приехать нас навестить и предупредила, что кайзер с этого момента уже считает нас военнопленными, что скоро нас посетит его адъютант с бумагой, которую мы должны будем подписать: нам предоставят выбор между тремя резиденциями и гарантию хорошего обращения. В этот момент приехал советник испанского посольства. Едва мы успели изложить ему ситуацию, в свою очередь явился посланец кайзера. Он торжественно извлек из портфеля украшенный красными восковыми печатями большой лист бумаги и протянул его нам. Там говорилось о том, что мы обязуемся не заниматься политикой и оставаться в Германии «навсегда». Мы были раздавлены! У матери случился нервный припадок, она порывалась пойти к императору. Я передал лист испанскому дипломату, чтобы тот мог лично ознакомиться с этими экстравагантными требованиями.

– Как можно требовать подписать подобную нелепицу! – воскликнул он, прочитав. – Здесь явно ошибка. Написано «навсегда» вместо «на время войны».

После короткого обсуждения мы предложили немцу исправить текст документа и принести его нам завтра, в 11 часов утра. Отец вместе с испанским дипломатом отправился к Свербееву. Было решено, что этот последний попросит германского министра иностранных дел фон Ягова представить в распоряжение российского посольства специальный поезд для членов посольства и всех желающих покинуть Германию. Список возможных пассажиров будет ему представлен немедленно; Свербеев заверил отца, что в него включат наши имена и имена наших слуг. Он также сообщил, что в этот день российская вдовствующая императрица и великая княгиня Ксения проезжали через Берлин. Узнав, что мы в отеле «Континенталь», они выразили желание нас повидать и забрать с собой в Россию. Но было уже слишком поздно; их собственное положение стало опасным, и императорский поезд был вынужден в спешке покинуть берлинский вокзал, дабы избежать враждебных проявлений со стороны толпы, бившей стекла и срывавшей шторы вагона, в котором находилась ее величество.

Ранним утром следующего дня мы отправились в российское посольство, а оттуда на вокзал, где должны были сесть на поезд до Копенгагена. Никаких полицейских сил – чье присутствие было бы естественным при официальном отбытии посла – не было, и мы оказались полностью во власти разбушевавшейся толпы, бросавшей в нас камни на протяжении всего пути. Просто чудо, что нас не линчевали. Многие сотрудники посольства, а некоторых из них сопровождали жены и дети, получили сильные удары тростями по голове; некоторые были в крови, у других сорваны шляпы и разодрана одежда. Наш экипаж ехал последним, нам повезло: нас приняли за прислугу и поэтому не били. За несколько мгновений до отбытия поезда прибежали слуги, перепутавшие вокзалы. В панике они потеряли по дороге все наши чемоданы. Мой английский камердинер Артур, оставшийся в отеле с крупными вещами, чтобы создать впечатление, будто мы отлучились на время, пробыл в плену у немцев до конца войны.

Когда поезд тронулся с места, мы испытали настоящее облегчение. Позднее нам стало известно, что посланец кайзера прибыл в отель вскоре после нашего отъезда и что кайзер Вильгельм, узнав о нашем побеге, отдал приказ арестовать нас на границе. Но приказ опоздал, и мы спокойно пересекли границу. Что же касается невезучего адъютанта – его отправили на фронт искупать вину.

В Копенгагене, куда мы приехали даже без туалетных принадлежностей, остановились в отеле «Англетер», где сразу же начали принимать многочисленные визиты: короля и королевы Дании со всей семьей, российской вдовствующей императрицы, моей тещи и еще толпы других людей, оказавшихся проездом в датской столице. Все были потрясены происходящими событиями. Императрица запросила и получила несколько поездов для русских, не имеющих средств для возвращения на родину.

На следующий день мы покинули Данию. На пароме, увозившем нас в Швецию, императрица с явным волнением смотрела, как удаляется ее родная страна. Но долг призывал ее быть с русским народом.

По прибытии в Финляндию нас уже ждал императорский поезд. Вдоль всей дороги ее величество восторженно приветствовали финны. Эти манифестации опровергали лживые новости о финском восстании, дошедшие до нас в Дании.

Общий вид Санкт-Петербурга мало изменился. Война совсем не ощущалась.

Императрица Мария, уезжая в Петергоф, попросила нас провести некоторое время с нею.

Петергоф стоит на берегу Балтийского моря недалеко от Санкт-Петербурга. За дворец золотисто-розового цвета, террасы и французский парк с фонтанами его прозвали русским Версалем. Длинный канал с деревьями и фонтанами по берегам спускается к морю. Перед ним каскад и большой бассейн со скульптурной группой, изображающей Самсона, раздирающего пасть льву; из открытой пасти хищника вырывается мощная струя воды. Два из бесчисленных фонтанов парка стали причиной смешного происшествия, долго забавлявшего окружение вдовствующей императрицы. В числе дам ее величества состояли две старые девы, которые были сама пунктуальность. Поэтому все сильно удивились, когда однажды они явились на обед с получасовым опозданием. Засыпанные вопросами, эти достойные особы, краснея, признались, что назначили встречу у входа в парк, у фонтана Адама – или Евы – этот момент история не прояснила. Как бы то ни было, одна ждала возле Адама, другая возле Евы, и ни та, ни другая не могли сказать, у которого из прародителей она находилась.

Дворец, построенный в XVIII веке императрицей Елизаветой, был разрушен бомбежками во время последней войны. Он не был жилым и использовался исключительно для приемов. У государя и государыни был дом в парке, на берегу Балтики. Чуть выше стоял «Коттедж» вдовствующей императрицы и «Ферма», где жили мои тесть и теща. Там родилась Ирина.

После нескольких недель в Петергофе мы переехали с императрицей Марией в Елагин дворец, императорскую резиденцию на одном из островов в устье Невы. Там Ирина заболела ветрянкой, и это нас очень обеспокоило, потому что она была беременна. Когда она выздоровела, мы поселились у нас, на Мойке. Апартаменты на первом этаже еще не были готовы, и временно мы занимали те, что некогда я делил с братом.

В качестве единственного сына я не подлежал призыву в армию и занимался организацией госпиталей в различных наших имениях. То, что Красный Крест возглавляла императрица Мария, облегчало мою задачу, и первый госпиталь для тяжелораненых был открыт в нашем доме на Литейной. Я вложил в эту работу всю душу, говоря себе, что лучше облегчать людские страдания, нежели причинять их. Персонал был хорошо подобран: и врачи, и санитары все первоклассные.

Кампания началась блестяще глубоким прорывом в Восточную Пруссию с целью помочь Франции, оттянув силы германцев с Западного фронта. В конце августа из-за отсутствия тяжелой артиллерии один из корпусов армии генерала Самсонова[75]75
  Два корпуса: 13-й и 15-й.


[Закрыть], состоявший из отборных войск, оказался окруженным в районе Танненберга. Генерал, не желая пережить гибель своей армии, застрелился. Наступление продолжало успешно развиваться на Австрийском фронте, но в феврале 1915 года новое наступление в Восточной Пруссии привело к катастрофе под Августовом. 2 мая австро-германские войска мощным ударом прорвали русский Юго-Западный фронт. Наши войска, плохо снабженные провиантом и боеприпасами, в жутких условиях сражались против лучшей по снаряжению армии мира. Целые полки гибли, не в состоянии защищаться, потому что вовремя не получили необходимые снаряды. Героизм наших войск не мог искупить бездарности командования, дезорганизации транспорта и недостатка боеприпасов: отступление превратилось в бегство. Общественное мнение в тылу заволновалось. Заговорили об измене; в этой связи упоминали имена императрицы и Распутина, указывали на слабость императора.

В это время, особенно в Москве, городе по преимуществу торговом, большинство крупных предприятий находились в руках немцев, чья наглость не знала границ. В армейском командовании, как и при дворе, многие высокопоставленные лица носили немецкие фамилии. Большинство из них были прибалтийского происхождения и не имели ничего общего с нашими врагами, но все равно на массы это производило неблагоприятное впечатление. Среди простонародья многие наивно полагали, что император, чисто по доброте душевной, взял к себе в свиту пленных германских генералов. Но и в других слоях выражали недоумение по поводу того, что командные посты доверили людям с нерусскими именами и происхождением. Германские агенты-пропагандисты использовали эту ситуацию, чтобы посеять недоверие к императорской фамилии, напоминая, что царица и большинство великих княгинь немки по происхождению. Тот факт, что государыня ненавидит Пруссию вообще и Гогенцоллернов в особенности, ничего не менял. Когда моя мать обратила внимание императора на негативный эффект, который производили немецкие фамилии среди придворных чинов, тот ответил:

«Что я могу сделать, дорогая княгиня? Они так ко мне привязаны и так преданны! Правда, некоторые из них стары и даже слабы на голову, как мой бедный Фредерикс[76]76
  Владимир Борисович Фредерикс (1838–1927) – барон (с 1913 – граф), генерал-адъютант, министр двора (1897–1917); входил в ближайшее окружение царя.


[Закрыть], который однажды похлопал меня по плечу и спросил: „Надо же, и ты здесь? Тебя тоже пригласили на обед?“»

21 марта 1915 года моя жена родила дочь, которую назвали Ириной, как мать. Когда я услышал первый крик ребенка, я почувствовал себя самым счастливым человеком. Акушерка, госпожа Гюнст, была отличным специалистом, болтушкой, как все ее коллеги, имеющие клиентуру при большинстве европейских дворов. Она знала множество сплетен, и, когда с ней заговаривали на эту тему, ее было не остановить. Должен сказать, что истории ее были очень интересными, и мне было любопытно послушать, как она их рассказывает, порой забыв про молодую мать, нуждающуюся в ее помощи.

Крещение прошло в нашей часовне, в присутствии императорской фамилии и нескольких самых близких друзей. Император был крестным, вдовствующая императрица крестной. Моя дочь, как некогда ее отец, едва не захлебнулась в купели.

В том же 1915 году император поручил моему отцу миссию за границей. Мать это несколько встревожило. Она знала самолюбивый, с причудами, характер мужа и боялась отпускать его одного. Но страхи были напрасны: отец исполнил миссию, и никакие неприятности ему не помешали. Его поездка началась с Румынии, царствующую чету которой он знал лично. В то время Румыния еще не вступила в войну и колебалась, кого выбрать в противники. В ходе долгой беседы с королем Каролем, в присутствии первого министра Братиано, мой отец открыто изложил виды России и получил четкое обещание, что, когда подойдет время, Румыния станет на сторону союзников. На него произвел большое впечатление дворец Синай, особенно апартаменты королевы, где большие каменные кресты соседствовали со шкурами животных, роскошными мехами, цветами и человеческими черепами.

Во время пребывания в Париже отец встречался с президентом Пуанкаре, генералом Жоффром и еще несколькими важными деятелями. Он передал французскому главнокомандующему в его ставке в Шантийи крест ордена Святого Георгия, присланный ему царем.

Посетив позиции, он был восхищен храбростью и боевым настроем войск. Шутливые надписи на табличках у входов в блиндажи очень ярко рисовали характер французских солдат: «Помню Мари, Лизетт. Прощай, Аделаида. Отдыхаю без Розы». Ужиная тем же вечером в «Рице», он поразился, увидев в зале много английских офицеров. Эти офицеры в безукоризненных мундирах оставили фронт в 3 часа дня, чтобы вернуться туда завтра утром, поужинав в Париже и проведя ночь в собственных автомобилях, чтобы сократить расходы. Видя их такими, невозмутимыми, непринужденными, с трубкой во рту, трудно было поверить, что через несколько часов они окажутся на передовой.

В Лондоне жизнь была более строгой и более упорядоченной. На следующий день после приезда отец был принят королем Георгом V и королевой Марией. Королевская чета показалась ему утомленной, как будто вся ответственность за войну с ее ужасами лежала на их плечах. Он имел беседу с лордом Китченером[77]77
  Горацио Герберт Китченер (1850–1916) – граф, британский фельдмаршал, с августа 1914 г. военный министр Великобритании.


[Закрыть], в котором его восхитили блестящий проницательный ум и великолепная выправка. Хорошо осведомленный о происходящем в России, лорд Китченер очень беспокоился за ее будущее.

Вернувшись на континент, отец нанес визит королю и королеве Бельгии, чьи благородство и мужество еще больше возвысили их в глазах их народа и союзников. Также он встретился с принцем Уэльским, будущим Эдуардом VIII, герцогом Коннаутом[78]78
  Артур, герцог Коннаутский (1850–1942) – британский принц (сын королевы Виктории и дядя царствующего на тот момент Георга V), фельдмаршал.


[Закрыть]и генералом Френчем, по-прежнему бодрым, несмотря на свой возраст.

Перед отъездом из Франции отец еще раз встретился в Шантийи с генералом Жоффром, чтобы поделиться с ним впечатлениями об Англии после контактов с представителями ее руководства.

По завершении миссии отец вернулся в Россию, где император доверил ему пост московского генерал-губернатора. Но сохранял он его недолго. Один человек не мог бороться с немецкой камарильей, захватившей все важные посты. Видя царящие всюду шпионаж и измену, отец принял драконовские меры для очистки Москвы от владычества тайных вражеских сил. Но большинство министров, обязанных своими постами Распутину, являлись германофилами. Они проявляли открытую враждебность к генерал-губернатору и отменяли его распоряжения. Возмущенный систематическим противодействием, с которым сталкивался в своей деятельности, отец отправился в Ставку, где имел разговор с царем, ставшим Верховным главнокомандующим, с его штабом и министрами. Без обиняков, не выбирая выражений, он изложил ситуацию, какую застал в Москве, излагая факты и называя по именам виновных. Эта яростная речь произвела эффект разорвавшейся бомбы. До сих пор никто не смел в присутствии императора выступать против лиц, облеченных властью. Увы, все оказалось напрасно. Немецкая партия, окружавшая государя, была достаточно влиятельна, чтобы быстро свести на нет эффект, произведенный словами генерал-губернатора. Вернувшись в Москву, отец узнал, что снят с должности[79]79
  Основной причиной снятия Юсупова-старшего с поста стало его бездействие во время немецких погромов, прокатившихся по Москве в конце мая (начале июня по н. ст.) 1915 г.: толпа громила и грабила предприятия, принадлежавшие германским и австро-венгерским подданным, избивала немцев, причем нередко жертвами становились и российские подданные немецкого происхождения, с немецкими или похожими фамилиями.


[Закрыть].

Все русские патриоты были возмущены этой мерой и слабостью императора, допустившего ее. Борьба против германского влияния оказалась невозможной. Разочарованный, отец вместе с матерью уехал в Крым. Я же оставался в Санкт-Петербурге[80]80
  Уже в августе 1914 г., практически сразу после начала войны с Германией, на волне ура-патриотизма, немецкое название Санкт-Петербург было изменено на русское Петроград, хотя автор продолжает и далее называть столицу по-старому.


[Закрыть], где продолжал работу в госпиталях. Но скоро мне стало стыдно за свою мирную жизнь, тогда как все мои ровесники воевали на фронте. Я решил поступить в Пажеский корпус, чтобы, отучившись там, получить офицерский чин.

Год в военном училище показался мне очень тяжелым, но, в каком-то смысле, он пошел мне на пользу, укротив мою гордыню и непокорный дух, противящийся всякому подчинению.

В последних числах августа 1915 года было официально объявлено, что великий князь Николай освобожден от обязанностей Верховного главнокомандующего и переведен на Кавказский фронт, а командование войсками принимает на себя сам император. Новость, в целом, была встречена плохо, поскольку все знали, что решение это принято под давлением и благодаря интригам «старца». Чтобы победить последние сомнения государя, Распутин воззвал к его религиозной совести. Каким бы слабым ни было сопротивление Николая II, в его интересах было удалить царя из столицы. Присутствие императора в армии оставляло ему свободным поле для действий. С этого момента его визиты в Царское Село стали чуть ли не ежедневными. Его советы и мнения имели силу закона и передавались в Ставку Верховного главнокомандующего. Ни одна важная мера на фронте не принималась без его предварительного одобрения. Слепая вера в него побуждала царицу неосторожно обсуждать с ним самые важные, даже наиболее секретные, дела. Через нее Распутин правил Россией.