Текст книги "Воспоминания"

Магараджа встретил меня с распростертыми объятиями и хотел, чтобы я постоянно находился рядом с ним. Мы ели в его апартаментах, после полудня я сопровождал его на рыбалку на лосося. Синяя вуаль, которой он закрывал лицо от мошкары, придавала ему смешной и немного пугающий вид. В наших долгих разговорах вечером у камина он больше не поднимал вопрос о моей поездке в Индию, и я решил, что он отказался от этой затеи.

Но скоро на сцену вышел новый персонаж. Он был одет как монах и прибыл из Индии. Это был еще молодой, очень образованный человек, в совершенстве владевший английским и французским. Больше всего меня поразили его глаза. От силы и проникновенности его взгляда мне становилось не по себе. У него были красивые кисти рук, длинные и изящные, ухоженные, как у женщины.

Он приобрел привычку приходить ко мне по вечерам и сидеть, порой часами, беседуя о философии и религии. После его ухода открывалась дверь моего соседа: адъютант желал знать все, что мне говорил странный монах. Результатом этих разговоров стало то, что я потерял сон и был весь на нервах. Так продолжалось до того вечера, когда мой симпатичный сосед, по обыкновению, зашел ко мне после ухода монаха и сделал признания, которые меня сильно взволновали и обеспокоили.

– Ты должен как можно скорее покинуть это проклятое место, – сказал он мне. – Магараджа устроил тебе западню; если ты еще промедлишь, то уже не сможешь отсюда уйти.

Я начал было возражать, но он настаивал:

– Очень скоро ты будешь полностью в их власти. Мало-помалу они околдуют тебя и подавят твою волю. Они сделают с тобой все, что захотят, а хотят они увезти тебя в Индию.

– Да за каким чертом им понадобилось везти меня в Индию?

Он не смог или не захотел ответить.

Слова молодого адъютанта заставили меня осознать, что я уже начинаю поддаваться колдовству. Потому что он был прав: я готов был потерять самообладание и контроль над своими мыслями. Взгляды тех двух людей преследовали меня; они напоминали мне взгляд другого человека… Чтобы не подпасть под их гипноз, надо было как можно скорее уезжать.

Мой друг не скрыл, что, предупреждая меня, рискует жизнью. После его ухода у меня появилось опасение: что, если этот друг в действительности замаскированный враг, приставленный шпионить за мной? Меня охватила настоящая тревога от мысли, что я могу оказаться беззащитным узником. При мысли обо всех, кто был мне дорог: матери, жене, ребенке, друзьях, которых я оставил, чтобы по-дурацки сунуться в эту мышеловку, я хотел только одного: вернуться домой и снова увидеть их. Я упал на колени и простыми, но идущими от всей души словами стал молить Бога помочь мне.

Должно быть, я заснул во время молитвы, потому что на следующий день очнулся лежащим возле кровати, совершенно одетым. Я проспал всего несколько часов, но встал сильным и решительным. Однако я не хотел покидать магараджу, не заставив его раскрыть свою игру, потому что мне по-прежнему было любопытно узнать, что меня ждало, согласись я поехать с ним. В тот же вечер, после ужина, взяв быка за рога, я спросил своего хозяина, что он собирался со мной сделать.

Тот неопределенно улыбнулся.

– Что я собирался с вами сделать, мой дорогой друг? Позвольте мне сначала сказать, что вы не созданы для той жизни, которую ведете; я много раз пытался дать вам это понять. Вам подходит жизнь в одиночестве и в медитации. В тишине и вдали от людей вы могли бы сконцентрироваться и развиваться. Вы обладаете способностями, о которых сами не подозреваете, но я их знаю, знаю, что вы избранный. Я хочу, чтобы вы познакомились с моим наставником, живущим в горах. Он просил меня привезти вас к нему, потому что хочет, чтобы вы стали его учеником на десять лет, и он сделает из вас йога.

– У меня нет никаких способностей, о которых вы говорите, – энергично запротестовал я. – И я совершенно не создан для того, чтобы десять лет медитировать возле вашего учителя. Я слишком люблю жизнь, свою семью и своих друзей. Я бродяга по натуре и ненавижу одиночество.

Не обращая внимания на мои возражения, магараджа продолжал:

– Когда в 1921 году я уезжал в Европу, мой учитель сказал мне: «Ты встретишь иностранца, которого должен будешь привезти с собой и из которого я сделаю йога». Он подробно описал мне ваше лицо, так что, увидев ваш портрет у одной английской дамы, я вас сразу узнал. Для такого человека, как вы, не должны существовать никакие земные блага: вы должны уехать, и вы уедете.

Я немного помолчал, потом спросил его в лоб:

– Вы верите в Бога?

В его глазах сверкнула молния.

– Да, – сухо ответил он.

– Так вот, если вы верите в божественное могущество, предоставим ему направлять нас и решать, что я должен делать.

После этих слов я покинул его и отправился к моему другу-адъютанту, чтобы пересказать ему этот разговор и сообщить, что твердо решил уехать завтра же.

Он отнесся к моим словам скептически:

– Ты не знаешь этого человека. Когда он что-то втемяшит себе в голову, никто и ничто не заставит его передумать. Он всеми средствами будет препятствовать твоему отъезду.

«Это мы еще посмотрим», – подумал я.

На следующее утро я собрал чемоданы, но когда заказал автомобиль, чтобы тот отвез меня на вокзал, до которого было километров двадцать, магараджа, тотчас извещенный об этом, отменил заказ.

Мне претило бежать, словно вору, даже не простившись с хозяином. Я перекрестился и пошел к нему. Он сидел в халате и читал газету.

– Я пришел проститься и поблагодарить за гостеприимство, – сказал я. – Был бы вам очень признателен, если бы вы распорядились отвезти меня на вокзал, поскольку у меня остается времени ровно столько, сколько нужно, чтобы успеть к поезду.

Ни слова не говоря, даже не взглянув на меня, магараджа встал и позвонил в звонок. Слуге, явившемуся на вызов, он приказал подогнать автомобиль. Я сел в него под ошеломленными взглядами монаха и адъютанта, выстроившимися на крыльце. До вокзала я доехал без происшествий, но по-настоящему в безопасности почувствовал себя только сев в поезд.

С тех пор я больше ни разу не видел магараджу. Несколько лет спустя я узнал, что во время одного из своих приездов в Европу он сломал себе позвоночник, упав с лестницы. Положенный в автомобиль на улегшихся там двух своих адъютантов, он был доставлен в больницу, где через несколько дней умер. Некоторые подробности о его жизни и характере, которые я узнал, навели меня на размышления. Рассказывали, будто однажды, рассердившись на одного из своих пони, на котором играл в поло, он приказал забить несчастное животное насмерть и сжечь его труп у себя на глазах. Также говорили, что, когда ему переставала нравиться одна из его жен или один из адъютантов, он заставлял их глотать толченое стекло и что в подвалах его дворцов имелись пыточные камеры, оборудованные по последнему слову техники.

Глава XIII
1931

Колье Екатерины II. – Предательство и смерть Полунина. – Ликвидация наших предприятий. – Странное поведение миссис Хуби. – Брак моего шурина Дмитрия. – Как принимают судебных исполнителей. – Брат и сестра делле Донне. – Тира Сейер

Средства, которые сумел добыть Полунин, подходили к концу, и наше финансовое положение ухудшалось день ото дня. Американец, арендатор виллы на озере Леман, предложил выкупить ее, на что моя мать согласилась; но, поскольку дом уже был заложен на крупную сумму, его продажа нам мало что дала. Несколько оставшихся украшений находились у ростовщиков или в Мон-де-пьете[135]135
  Католическая финансовая институция, выдававшая кредиты по ставкам ниже рыночных под залог движимого имущества.


[Закрыть], а квитанции на них у различных кредиторов, взявших их в качестве гарантии. Остались только долги и угроза потери заложенных драгоценностей, в числе которых была жемчужина «Перегрина», единственное украшение, которое моя мать любила и носила постоянно. Она считала ее талисманом и не хотела даже слышать о ее продаже. Необходимость отдать ее в залог уже стала драмой.

До сих пор я никогда не имел дел с ростовщиками. Не знал нравов этого особого вида фауны. Я благодарен им за то, что они не раз вытаскивали меня из трудных ситуаций, но также обязан им и многими неприятными моментами.

Мне довелось потерять целый ряд драгоценностей из-за просрочки выплаты процентов на занятую сумму. Однажды я едва успел спасти уникальное украшение, принадлежавшее некогда самой Екатерине II: колье из нескольких рядов розового жемчуга, удерживаемого крупным рубином, окруженным бриллиантами. Ростовщик любезно сообщил мне, что если бы проценты не были уплачены в назначенный день до полудня, он не стал бы ждать ни часа, чтобы завладеть колье. Полунин, обязавшийся найти необходимую сумму, должен был принести ее мне в «Ирфе» утром дня, когда истекал срок. Я прождал его все утро, не сводя глаз с настенных часов. Когда в половине двенадцатого он все еще не появился, я решил бежать к ростовщику, чтобы попытаться уговорить его немного подождать. Быстро нацарапав записку для Полунина с просьбой немедленно присоединиться ко мне, я выбежал из дома. Новая заминка: нет моей машины. И поблизости ни одного такси. Останавливаю автомобиль, за рулем которого сидит элегантный испанец, объясняю ему, что если через десять минут не окажусь на улице Шатодон, то потеряю фамильную драгоценность, стоящую целое состояние. Мой идальго оказывается человеком учтивым и спортивным. Без двух минут двенадцать он высаживает меня перед дверью ростовщика. Я взбегаю на шестой этаж и узнаю, что он только что ушел, унеся с собой колье. Спустившись еще быстрее, чем поднялся, я выскакиваю на улицу, где замираю в нерешительности, в каком направлении бежать. Орел или решка? Я выбираю направо и мчусь. На бегу думаю, что если, каким-то чудом, все-таки догоню моего ростовщика, то не смогу его узнать, потому что никогда не видел со спины. Эта мысль вызывает у меня смех, хотя впору было заплакать. И тут я замечаю впереди человека со свертком под мышкой. Последний рывок, и я его настигаю… Это он! Мы объясняемся, и он соглашается вернуться к себе, чтобы дождаться приезда Полунина.

Однако время шло, а Полунин все не приезжал. Я телефонирую в «Ирфе», где он не появлялся. В конце концов, видя, что ростовщик теряет терпение и становится подозрительным, я предлагаю ему в залог свой автомобиль. Так было спасено колье Екатерины II.

Я вновь увидел Полунина только через много дней. Мое доверие, и без того уже поколебленное странностями его поведения, пошатнулось еще сильнее из-за его путаных объяснений. Очень скоро я заметил в нем необъяснимые перемены. Если до сих пор он был сама точность, то теперь опаздывал на самые важные встречи; когда я делал ему замечания, он хватался за голову и говорил, что болен. Он явно производил впечатление помешанного. В конце концов я сказал, что ему следует отдохнуть, и предложил взять продолжительный отпуск, который, в моем представлении, должен был стать бессрочным. С тех пор я его больше не видел, а позднее узнал, что его труп обнаружили в поезде, однако тайна его смерти так и не была раскрыта.

Мне повезло в момент наших самых больших трудностей познакомиться с одним англичанином, сэром Полом Дьюксом[136]136
  Сэр Пол Генри Дьюкс (1889–1967) – сотрудник британской внешней разведки.


[Закрыть], который долгое время жил в России и бегло говорил на нашем языке. Некоторые его речи напомнили мне слова магараджи: он тоже полагал, что пребывание в Индии пойдет меня на пользу! А пока что он занялся нашими делами так ловко, что, благодаря ему, мы получили на некоторое время передышку. К сожалению, моя мать, которую болезнь и наши постоянные неудачи сделали подозрительной и иногда несправедливой, обидела Дьюкса необдуманными словами, и вследствие этого мы лишились его помощи. В этот момент судьба свела меня с русским адвокатом, Сергеем Коргановым. Это был умный, компетентный и честный человек. Бог знает, от скольких неприятностей он меня спас! Возможно, даже от тюрьмы, потому что долгая привычка не считать деньги плохо подготовила меня к руководству такими крупными предприятиями, которые мы организовали, и я постоянно попадал в ловушки, поджидавшие в подобных случаях людей порядочных, но неопытных. Корганов, располагавший очень скромным состоянием, без колебаний заложил свою собственность, чтобы вытащить меня из крайне опасной ситуации, а его жена сделала то же самое со своими драгоценностями. Такие вещи не забываются. Корганову и его жене навсегда принадлежат мои дружба и благодарность.

Но даже самая искусная помощь могла лишь оттянуть катастрофу. Полунина больше не было; вскоре стало очевидно, что у нас остается единственный выход – ликвидировать наши предприятия. Удар был жестоким. Это означало крушение всего, что мы создавали на протяжении десяти лет и изо всех сил пытались сохранить. Необходимость скрывать все от моей матери, состояние здоровья которой ухудшалось день ото дня, еще больше усложняло нашу задачу. Но другого выхода не было, и Ирина, как и я, сочла, что тяжелое решение неизбежно.

А пока что банки продолжали отказывать нам в кредитах, что вынуждало клиентов «Ирфе» оплачивать покупки сразу по получении, к чему те не привыкли. Деликатную миссию предъявлять счет я возложил на Булла. Сталкиваясь с сопротивлением, он падал на колени, держа счет в руке, и с простодушным видом молил: «Наша фирма на грани банкротства, надо помочь нашему прекрасному принцу». Лишь в очень редких случаях тон и мизансцена не производили эффекта. Большинство клиенток, развеселившись и растрогавшись, сразу же оплачивали счета, и Булл ни разу не вернулся из похода с пустыми руками.

Мне много раз снились вещие сны. Один такой я видел в этот период. Будто бы я с моим кавказским другом Тауканом Керефовым сижу за столом баккара в игорном зале, похожем на зал в Монте-Карло. Проснувшись, я решил в этот же день выехать туда и телефонировал Таукану в Кальви, чтобы тот присоединялся ко мне в «Отель де Пари».

В течение трех дней мы играли, словно одержимые, и удача ни на мгновение не покинула нас. Факт, что я поддался этому импульсу, тем более удивителен, так как я всегда ненавидел азартные игры и никогда не посещал казино.

Пока фортуна улыбалась мне в Монте-Карло, газеты сообщили о моем приезде в Бухарест, куда король Кароль якобы пригласил меня, чтобы вручить мне управление всем своим имуществом. Пришлось телефонировать матери и жене, чтобы успокоить их, а то они уже представляли себе начало нового скандала!

Ликвидация наших предприятий началась. Один из корсиканских друзей, Жозе-Жан Пелегрини, предложил свою помощь. Он справился с этой неблагодарной и трудной задачей с большим умом и полным бескорыстием. Наиболее трудным и важным было обеспечить работой всех тех, кто ее терял. На то, чтобы всех пристроить, потребовалось много месяцев. Все должно было быть ликвидировано, кроме парфюмерного бизнеса, который просуществовал еще некоторое время. После такого полного провала я пришел к выводу, что не создан для коммерции!

Подавленность моей матери, когда она узнала о катастрофе, о чем ей все-таки пришлось сказать, добавилась к нашей собственной. Особенно сильно мы почувствовали разочарование, доставленное нам миссис Хуби. Биби не вдавалась в подробности. Ее реакции часто бывали непредсказуемыми, но они всегда были без нюансов. Когда она осознала масштаб бедствия, написала, что ей скоро понадобится павильон, и дала нам неделю на сбор вещей. Я ей довольно сухо ответил, что ее желание в точности совпадает с нашим, что нам слишком тесно в этом павильоне и мы как раз подумывали о переезде в Англию. Поскольку я знал, что она не хочет, чтобы мы покидали Францию, рассчитывал, что мое письмо заставит ее задуматься. Я рассчитал верно, но, не желая показать, что передумала, она притворилась, будто бы произошло недоразумение, уладить которое можно простым разговором. Она позвала меня к себе и произнесла такую речь:

– Дорогой Раритет, мне необходимо произвести в павильоне ремонт, чтобы у вас было больше места. Я устрою для вас спальню с ванной на первом этаже дома. Малышка Зинаида останется в своей комнате; она больна, не стоит ее тревожить. Ирине, тебе и вашей дочери на время ремонта придется переехать в гостиную. Я еще хочу выкопать во дворе бассейн и запустить туда крокодилов.

Я согласился с этим новым обустройством, оговорив, что ничего не будут менять до предстоящей свадьбы моего шурина Дмитрия, прием по случаю которой должен был пройти у нас.

Из всех моих шуринов Дмитрий обладал самым независимым характером. Он всегда знал, чего хочет, и строил свою жизнь, не прося ни у кого ни совета, ни помощи.

Девушка, на которой он женился, была очаровательна, и брак их по всем приметам обещал стать счастливым. Судьба, однако, решила иначе. Рождение дочери Надежды не помешало им через несколько лет развестись[137]137
  Дмитрий Александрович женился 25 ноября 1931 г. на графине Марине Сергеевне Голенищевой-Кутузовой (1912–1969). Брак был расторгнут в 1947 г.


[Закрыть].

Когда в Булони начались работы, Ирина с дочерью уехали в Фрогмор-Коттедж, а я с Гришей и Панчем переселился в отель «Вуйемон», на улице Буаси-д’Англа. Мое присутствие в Париже было необходимо в связи с еще не закончившейся ликвидацией наших предприятий. Не хотелось мне и удаляться от матери, не понимавшей, почему мы все разъехались, оставив ее в Булони одну. Впрочем, «одну» не совсем верно, потому что при ней были сиделка, две горничные, а также повар. Она принимала многочисленных посетителей, и сам я навещал ее так часто, как мог, между деловыми встречами, отнимавшими у меня много времени.

Приехав однажды в Булонь обедать, я узнал, что там находятся судебные приставы, собирающиеся арестовывать имущество. Два субъекта с малосимпатичными физиономиями, с черными папками под мышкой, ожидали меня в салоне. Я подобного не ждал. Мне оставалось сохранять в этой неприятной и для меня совершенно новой ситуации достоинство. Спрятав тревогу под внешней раскованностью, я любезным и непринужденным тоном обратился к этим мрачным птицам:

– Господа, вы пришли в дом, где живут русские. Надеюсь, вы уважите наши обычаи и выпьете со мной по рюмке водки.

Несколько озадаченные, они переглянулись. Не давая им времени опомниться, я приказал принести водку. После первой рюмки они вошли во вкус, за нею последовали многочисленные другие. Скоро я счел их достаточно созревшими, чтобы послушать музыку, и добил, поставив пластинку с цыганскими песнями. Еще немного, и они пустились бы отплясывать казачок. В своей комнате моя мать теряла терпение и постоянно требовала меня, удивляясь, что слышит, как я развлекаюсь под граммофон вместо того, чтобы пойти к ней. В конце концов незваные гости убрались вместе со своими ордерами об аресте имущества. Расставались мы лучшими друзьями.

– Все-таки вы, русские, – говорили они мне, фамильярно хлопая по плечу, – охренительно симпатичные!

Мы встретились еще раз, но все ограничилось обычной описью имущества; до изъятия дело не дошло.

Отель «Вуайемон», куда я переселился, принадлежал родителям моих ближайших друзей, Робера и Мари делле Донне. Мари, вышедшая замуж за барона фон Васмера, была очаровательна и оригинальна. В отеле она занимала небольшой номер, где всегда было слишком натоплено и вечно царил беспорядок, имевший свой особый шарм. Очень болезненная, она проводила большую часть жизни в постели, окруженная художниками и писателями, среди которых у нее было много друзей и воздыхателей. Там я имел удовольствие встретить Алексея Суковкина, секретаря ее отца и своего давнего друга, милого юношу, доброго и робкого, жившего в мире мечтаний и иллюзий. Симпатия, которую он ко мне испытывал, смешивалась с упреками относительно моей беспорядочной жизни. В конце концов он принял буддизм и уехал в Тибет, где стал монахом.

После наполненных заботами дней мне совершенно необходимо было переменить обстановку, и я любил выходить по вечерам, в веселой компании, куда входили мои кавказцы, Таукан и Руслан, мой старый друг Альдо Бруски и один из моих племянников Марсель де ла Арп. Робер и Мари делле Донне тоже иногда выходили с нами. С приходом весны мы стали чаще выбираться в окрестности Парижа. Нашей излюбленной целью было Коломбье, имение баронессы Тиры Сейер в Сен-Клу. Розовый дом гармонично сочетался с окружавшей его зеленью. Розовым был и интерьер этого жилища, от которого исходило неизъяснимое очарование. Мы познакомились с Тирой Сейер накануне войны 1914 года. Она потеряла одного за другим троих мужей: Анри Менье, русского Елисеева и последнего, Ришара-Пьера Бодена, кинокритика в газете «Фигаро». Овдовев в третий раз, она вернула себе девичью фамилию. Прекрасный друг и хозяйка рафинированного салона, Тира была также и прекрасным музыкантом. Прекрасный голос был одним из многочисленных достоинств этой женщины, обладавшей красотой кариатиды. Несмотря на годы, она оставалась все такой же прекрасной, и число ее поклонников не уменьшалось. Многочисленные испытания нисколько не ожесточили ее характер. Принять и покорно перенести их ей позволила глубокая вера. Сегодня она живет в Люксембурге, удалившись от мира, в доме, обустроенном ею по своему собственному вкусу, одна с воспоминаниями, которые очень изящно изложила в двух своих книгах: «Да, я любила» и «Ум сердца».

Однажды поздно ночью, возвращаясь из Коломбье в Париж, мы почувствовали сильнейшую жажду, и я предложил своим друзьям остановиться в одной гостинице в Сен-Жермене, чтобы выпить по стаканчику. В гостинице все спали, включая ночного сторожа, храпевшего у открытой двери. Не нарушая его сна, мы прошли на кухню, где содержимое многочисленных холодильников предоставило нам возможность устроить полноценный ужин, за которым последовала сиеста в пустом номере на втором этаже. Досыта наевшись, напившись и отдохнув, оставив на стойке дежурного администратора щедрую плату, мы ушли так же, как вошли, не потревожив сторожа, по-прежнему спавшего у открытой двери.

В те времена я часто наведывался в мастерскую Клео Беклемишевой, талантливого скульптора, жившей вместе с сестрой на Монмартре. Несмотря на скромный доход, принимали они очень приятно. Количество гостей было непостоянным, но каждый был уверен, что найдет радушный прием и душевную атмосферу. Я встречал там многих художников и всю монмартрскую богему.

Когда ремонт в Булони завершился, я, не без сожаления, покинул тихую гавань, каковой был отель «Вуйемон», и моих дорогих друзей делле Донне, чьи доброта и дружба стали для меня моральной поддержкой в час, когда это мне было особенно необходимо.