Текст книги "Воспоминания"

Часть вторая
В изгнании
1919–1953

Глава I
1919

На борту дредноута «Мальборо». – Сердечный прием моряков на Мальте. – Всеобщая забастовка в Сиракузах. – Париж. – Я встречаю в Лондоне великого князя Дмитрия и вновь занимаю свои апартаменты. – 14 июля 1919 года в Париже. – Бал у Эмильены д’Алансон. – Вилландри. – Короткое пребывание в Стране басков. – Возвращение в Лондон. – Надежды и разочарования. – Организация помощи беженцам. – Королева Александра и императрица Мария. – Кража наших бриллиантов

13 апреля 1919 года стоявшие на палубе «Мальборо» эмигранты смотрели, как вдали исчезает крымский берег, последний клочок родины, которую они вынуждены были покинуть. Все сердца сжимались от одной и той же тревоги, все умы занимала одна и та же мысль: когда придет час возвращения? Солнечный луч, пробившийся сквозь тучи, на мгновение осветил полоску земли, усеянную белыми пятнышками, и каждый пытался различить в них любимый дом, который, возможно, ему не суждено было больше увидеть. Постепенно растворились очертания гор. Скоро все исчезло, и вокруг, насколько достигал взгляд, осталась лишь пустота моря.

Теснота на борту дредноута была неописуемой. Старшие пассажиры занимали предоставленные в их распоряжение каюты. Остальным пришлось расположиться на диванах, в гамаках и тому подобных импровизированных ложах. Спали где придется, даже на полу.

Худо-бедно все разместились, и жизнь на борту быстро наладилась. Главное место в ней занимала еда. Привыкнув за долгие месяцы к строгим ограничениям, мы вдруг поняли, как голодны. Никогда еще английская кухня не казалась такой изысканной, а белый хлеб, вкус которого мы забыли, таким аппетитным! Ели мы трижды в день, посменно, из-за большого количества эмигрантов, но никак не могли утолить голод. Мы не переставали есть даже между приемами пищи. Прожорливость пассажиров встревожила капитана, опасавшегося, что за несколько дней мы уничтожим запасы продовольствия на много недель.

Утром мы поднимались рано, чтобы присутствовать при подъеме флагов, а оркестр играл английский и российский гимны. Затем неслись в столовую, где нас ждал обильный завтрак. После поднимались на палубу, уже с нетерпением ожидая удара гонга, зовущего на обед. Более или менее продолжительная сиеста позволяла дождаться времени чаепития. Три часа, отделявшие его от ужина, мы проводили в визитах из каюты в каюту и за играми.

В первый же вечер наша группа молодежи собралась в одном из коридоров, среди чемоданов и сундуков, служивших нам сиденьями. По просьбе друзей я взял гитару и спел несколько цыганских романсов. Вдруг дверь открылась, и мы увидели вдовствующую императрицу. Она жестом показала, чтобы я не прерывался, и, сев на чемодан, молча прослушала одну из песен в моем исполнении. Взглянув на нее, я увидел, что ее глаза полны слез.

Босфор предстал перед нами в ярких солнечных лучах на чистом небе, в то время как позади нас горизонт затягивали тяжелые грозовые тучи.

Когда мы подходили к острову Принкипо, нас обогнала часть каравана судов, перевозившего наших друзей и соотечественников, как и мы, эмигрировавших из Крыма. Зная, что на борту «Мальборо» находится вдовствующая императрица, все опустились на палубе на колени и запели национальный гимн.

Мы воспользовались остановкой, чтобы осмотреть Константинополь и посетить Святую Софию. На Принкипо великий князь Николай и его семья оставили нас, чтобы пересесть на дредноут «Лорд Нельсон», идущий в Геную, тогда как «Мальборо» пошел дальше своим курсом на Мальту, где беженцев из Крыма уже ждало жилье, приготовленное заботами британских властей.

Прежде чем сойти на берег, мы сердечно попрощались с капитаном и офицерами. Императрица, ее дочь, великая княгиня Ксения, и мои шурины временно расположились в Сан-Антонио, летней резиденции губернатора, которую тот предоставил в распоряжение ее величества. Это было очаровательное место. Дворец окружали большие апельсиновые и лимонные рощи террасами. Мы же с моими родителями остановились в гостинице. И только там осознали, от какой опасности спаслись. Возвращающаяся радость жизни, вкупе с ощущением безопасности, увлекла нас, моего шурина Федора и меня, в первый же вечер в поход по городским кабаре. Повсюду в честь иностранцев с «Мальборо» устраивали праздники. Компания подвыпивших английских и американских моряков, громко горланя песни, сопровождала нас от бара к бару, предлагая в каждом выпить. Через несколько часов такого турне мы сочли благоразумным вернуться, пока еще в состоянии это сделать.

Дней через десять «Лорд Нельсон», выполнив свою миссию в Генуе, зашел на Мальту, чтобы доставить императрицу в Англию. Государыня поднялась на борт вместе с дочерью и тремя внуками. В Лондоне она поселилась в Мальборо-Хаус, у своей сестры, королевы Александры, в то время как великая княгиня и мои шурины стали гостями Георга V в Букингемском дворце.

В свою очередь, мы тоже не собирались задерживаться на Мальте. Оставив дочь моим родителям, которые перебрались в Рим, моя жена и я, а также мои шурины Федор и Никита отправились через Италию в Париж.

Отплыв 30 апреля, мы на следующий день, 1 мая, сошли на берег в Сиракузах, где попали в самый разгар всеобщей забастовки и коммунистической демонстрации: шествие с красными флагами, надписи на стенах: «Evviva Lenine! Evviva Trotski!»[101]101
  Да здравствует Ленин! Да здравствует Троцкий! (ит.)


[Закрыть]Эта здравица в честь людей, которым мы были обязаны своим нынешним плачевным положением, сразу омрачила нам настроение.

До отправления нашего поезда пришлось ждать несколько часов. Наконец, мы смогли выехать и, переправившись на пароме через Мессинский пролив, без происшествий добрались до Рима. Однако неприятности наши не закончились, потому что я остался без иностранной валюты. К счастью, у нас еще сохранились кое-какие драгоценности. Хотя большая их часть осталась в России, мы смогли спасти те, что мои мать и жена носили постоянно и взяли с собой в Крым. Я заложил бриллиантовое колье Ирины, это позволило нам продолжить путешествие.

Новость о нашем приезде в Париж распространилась быстро, и очень скоро отель «Вандом» заполнила толпа друзей, спешивших выразить нам свою симпатию и услышать рассказ о наших злоключениях. У нас не оставалось ни секунды передышки между непрерывными телефонными звонками и нескончаемым потоком визитеров. Ювелир Шоме принес нам мешочек с бриллиантами, оставшимися у него с того времени, когда он переделывал для моей жены некоторые старинные украшения. Мы были приятно удивлены, получив эти камни, о существовании которых совсем забыли. Обнаружение нашей машины, пять лет продремавшей в гараже, стало еще одной прекрасной новостью. Она значительно упростила наши постоянные перемещения между Францией, Англией и Италией, по которым оказались разбросаны наши семьи.

Мы еще не знали, где поселимся постоянно. Ирина поехала с отцом в Биарриц, а я отправился в Лондон с намерением снова занять квартиру, в которой жил, но на время войны сдал в субаренду. Временно я остановился в «Рице». В первый же вечер по приезде я, чтобы прогнать тоску, стал напевать, подыгрывая себе на гитаре, и вдруг услышал стук в дверь, соединяющую мой номер с соседним. Решив, что кого-то побеспокоил, я перестал играть. Однако стук продолжался. Я встал, повернул в замке ключ… и столкнулся нос к носу с великим князем Дмитрием. Мы с ним не виделись со времени дела Распутина, когда оба находились под домашним арестом в его петербургском дворце. Не зная о моем присутствии в Лондоне, так же как я не знал о его, он вдруг услышал из-за стены мое пение. Мы были так счастливы встрече, что проговорили до рассвета.

В течение следующих дней мы не расставались, но скоро мне показалось, что его поведение изменилось. В то время среди эмигрантов существовала монархическая партия, твердо верившая в возможность скорого возвращения в Россию и последующей реставрации монархии. Некоторые члены этой партии, озабоченные сохранением своей власти над тем, в ком они видели будущего императора, старались отодвигать всех, кого подозревали в желании эту власть подорвать. Я был одной из главных мишеней. Мне вновь пришлось столкнуться с дворцовыми интригами, от которых я был в ужасе и которых всегда старался избегать. К счастью, моя квартира оказалась свободной. Я поспешил переехать из отеля в родные пенаты.

Вскоре после этого Дмитрий навестил меня. Он признался, что кое-кто в его окружении, желая вырвать его из-под моего влияния, очернили меня в его глазах. Он полностью отдавал себе отчет в том, что руководствуются они исключительно собственными амбициями. Кроме того, он сам не верил в возможность скорой реставрации. Он попросил меня не покидать его и даже предложил пожить вместе с ним в окрестностях Лондона. Я дал ему понять, что время для деревенского уединения выбрано неудачно. Первейшим и важнейшим своим долгом в тот момент я видел помощь русским беженцам, число которых постоянно росло. Впоследствии я спрашивал себя, не было ли с моей стороны ошибкой отвергнуть предложение Дмитрия. Предоставленный самому себе, он мог лишь стать добычей интриганов, озабоченных только тем, как его использовать или скомпрометировать.

Я испытал огромную радость, вновь войдя в маленькую квартиру в Найтбридже, единственное место на земле, где я еще мог чувствовать себя хоть отчасти дома и с которым меня связывали только светлые воспоминания. Я перебирал их в памяти, но не без меланхолии, потому что жизни некоторых друзей моей юности забрала война.

Для меня стало счастьем встретить короля Мануэла Португальского, герцогиню Рэтленд и ее очаровательных дочерей, миссис Хвфа-Уильямс, моих старых друзей по Оксфорду Эрика Гамильтона и Джека Гордона.

Я пробыл в Лондоне столько времени, сколько потребовалось для приведения в порядок квартиры, где мы могли бы временно поселиться. Затем я уехал на несколько дней в Париж, прежде чем присоединиться к Ирине в Биаррице.

Я нашел Париж празднично возбужденным. Было 14 июля, день парада Победы. По улицам, заполненным беснующейся толпой, было практически невозможно проехать. Люди кричали, смеялись, обнимались. Разгуливали группы с флагами и транспарантами с патриотическими лозунгами, распевавшие «Марсельезу». Эта песня, ассоциирующаяся у меня с самыми жуткими сценами революции, вызывала в памяти свежие тягостные воспоминания. А еще я с горечью подумал, что, несмотря на принесенные жертвы и дружеское отношение царя, России теперь нет в рядах союзников и она лишена всех плодов победы. Ситуация столь же болезненная, сколь парадоксальная: русский флаг под Триумфальной аркой не вывешен, зато под французский национальный гимн в России во имя Свободы творятся страшные зверства!

В Париже я встретил старых знакомых, в том числе прелестную куртизанку Эмильену д’Алансон. Она встретила меня очень радостно и захотела устроить в мою честь бал-маскарад. Я появился на нем в восточном костюме из черного атласа и в тюрбане с золотым шитьем. Весь парижский полусвет был там в роскошных нарядах. Бал получился блестящим; на нем царила атмосфера веселья и беззаботности, обычная для послевоенного Парижа.

В тот вечер я узнал, что некий голландский художник, по отзывам талантливый, написал, не будучи знакомым со мной, мой портрет, сходство которого мне расхваливали. Мне стало любопытно самому в этом убедиться, и я отправился к нему. С первых же минут он произвел на меня неприятное впечатление. Что же касается портрета, он получился зловещим. Конечно, мертвецки бледное лицо, выделяющееся на фоне грозового неба, прочерченного молниями, имело сходство с моим. Оглядываясь по сторонам, я с удивлением, смешанным с беспокойством, заметил, что ручки кисточек, разбросанных по мастерской, изгрызены – очевидно, самим художником. Это еще больше усилило мое неприязненное отношение и к портрету, и к его автору. А тот поставил меня рядом с полотном. Его пронзительные глаза переходили с портрета на модель. Затем, явно удовлетворенный сравнением, он подарил мне свое дьявольское произведение.

Некоторое время спустя, вдохновленный фотографией в одном иллюстрированном издании, он написал мой новый портрет, в костюме, в котором я был на балу у Эмильены д’Алансон, и тоже подарил мне. Когда пришел третий портрет – на сей раз конный, – я написал ему, прося впредь выбирать себе другие модели.

Отправившись в Биарриц на автомобиле, мы с Федором планировали сделать остановку в Турени, чтобы осмотреть замки Луары. Посещение одного из них, то ли из-за его непредвиденности, то ли от удовольствия, полученного при осмотре, оставило у меня особо сильные впечатления.

Гуляя вечером по улицам Тура, в котором мы должны были заночевать, я остановился перед репродукцией мужского портрета работы Веласкеса, выставленной в витрине книжного магазина. Охваченный непреодолимым желанием увидеть оригинал, я расспросил книготорговца и узнал, что портрет принадлежит испанцу по имени Леон Карвальо, владельцу замка Вилландри в нескольких километрах от Тура. Я вознамерился завтра же по пути заехать туда. К сожалению, мы должны были выезжать рано утром, а часы посещений не совпадали с нашим расписанием. И все же я решил попытать счастья.

Было не более 7 часов, когда мы остановились перед воротами Вилландри. Удивившись столь раннему посещению, привратник спросил, есть ли у нас специальное разрешение, и после нашего отрицательного ответа отказался нас впускать. Уступив моей настойчивости, он все-таки отправился за дворецким. Тот оказался более сговорчивым, и нас проводили в картинную галерею, где я смог без помех полюбоваться портретом, приведшим меня сюда. Пока я его рассматривал, вошел хозяин замка, одетый в просторный домашний халат из красного бархата.

– Я счастлив, господа, что смог удовлетворить ваше любопытство, – сказал он нам, – но, согласитесь, вы выбрали для визита не самое лучшее время.

Я представился и попросил извинить нас за бестактность.

– Я был бы не прав, сердясь на вас за нее, – заметил хозяин, – поскольку только благодаря ей имел удовольствие познакомиться с вами.

Хозяин оказал нам честь, показав свой прекрасный замок, изуродованный предшествовавшими перестройками и лишь его стараниями вернувший себе первоначальный вид.

Потом мы осмотрели все имение. Нас очаровали сады. С террасы, идущей по краю, можно было любоваться их упорядоченностью и одновременно оригинальностью. По изгороди вдоль рва и вокруг огорода вился виноград. Перед домом розовая клумба и высокие самшиты, а дальше настоящий андалусский сад, который этот влюбленный в Турень человек создал в память о родной Испании.

На прощанье наш хозяин подарил мне на память репродукцию того самого портрета, что привел меня в его дом. Радушие его приема стерло у нас всякие угрызения совести за нашу бесцеремонность.

В тот же вечер мы приехали в Биарриц. Страна басков, которую я видел впервые, сразу же покорила меня. Однако я не планировал задерживаться в ней надолго. Я спешил увезти Ирину в Лондон, где мы решили поселиться. За время короткого пребывания на юге мы съездили в Сан-Себастьян посмотреть на бой быков. Это новое для меня зрелище показалось мне одновременно ужасным и великолепным.

Через несколько дней мы были уже в Лондоне, в нашей квартире в Найтсбридже. Великая княгиня Ксения, со своей стороны, покинула Букингемский дворец и обосновалась с детьми в Кенсингтоне.

В России к концу лета 1919 года генерал Деникин, тесня большевиков, продвигался к Москве, в то время как генерал Юденич наступал на Санкт-Петербург. Но надежды на успех белых армий были жестоко обмануты: генерал Юденич уже дошел до предместий столицы[102]102
  В марте 1918 г. с переездом советского правительства из Петрограда в Москву, именно она стала столицей. Видимо, автор не признавал переноса столицы, как и переименования Санкт-Петербурга в Петроград.


[Закрыть], когда был вынужден начать отступление. К ноябрю он был окончательно разгромлен. Генерал Деникин был близок к соединению с адмиралом Колчаком, командовавшим сибирской армией. Несколько кавалеристов из армии первого, посланные на разведку, даже встретились с разведчиками армии второго. Но, когда соединение двух сил казалось неизбежным, большевики все же сумели ему помешать.

В ожидании неопределенного еще будущего вставала насущная задача: помочь нашим соотечественникам-беженцам. Сразу по приезде в Лондон я связался с графом Павлом Игнатьевым, председателем российского Красного Креста. Речь шла в первую очередь об организации мастерских, чтобы дать беженцам работу и, одновременно, обеспечить белые армии бельем и теплой одеждой. Любезная англичанка, миссис Лок, предоставила нам свой дом на Белгрейв-сквер. С другой стороны, я обеспечил участие графини Карловой, вдовы герцога Георга Мекленбург-Стрелицкого. Эта женщина, больших достоинств, энергичная и умная, сразу же согласилась возглавить нашу мастерскую. Два моих шурина, Федор и Никита, равно как и многие английские друзья, усилили нашу команду.

Очень скоро наша первоначальная цель была превзойдена; дом на Белгрейв-сквер быстро превратился в центр, куда обращались все эмигранты, не только искавшие работу, но и другие, перед которыми жизнь ставила проблемы более трудные, чем простое выживание. Однако если деятельность наша развивалась, то ресурсы таяли, словно снег на солнце. Тогда я предпринял турне по крупным промышленным центрам Англии. Повсюду я не просто встречал проявления симпатии, но и получал реальную поддержку, так что результат моих поездок превзошел самые оптимистические прогнозы. Целая серия благотворительных вечеров, организованных с помощью наших английских друзей, также пополнила нашу кассу. Самым большим нашим успехом стала постановка в Сент-Джеймском театре пьесы Толстого «Живой труп» с Генри Эйнли. Этот великий актер не удовлетворился просто исполнением своей роли, а обратился к публике со страстным призывом к своим соотечественникам помочь русским беженцам, их давним союзникам.

Мы приходили на Белгрейв-сквер утром и проводили там целый день. Пока моя жена руководила работой дам, графиня Карлова и я, сидя за большим столом, принимали бесконечную очередь беженцев, искавших работы, помощи или совета. Однажды мы приняли даже делегацию английских добровольцев, которые, желая вступить в ряды белой армии, пришли просить нас помочь уехать в Россию, в чем им отказывали британские власти.

В какой-то момент среди просителей оказался маленький странного вида человечек, сразу привлекший мое внимание. Он был некрасивым, щуплым и робким, движения неуверенные, как у марионетки; голову он держал чуть набок и постоянно улыбался лукавой и немного угодливой улыбкой. Во всем его облике было нечто комичное и одновременно жалкое, даже трогательное, напоминавшее некоторых персонажей Диккенса или Достоевского. Он пал на колени перед графиней Карловой, чтобы поцеловать ей руку, а после проделал то же самое со мной. Сев на самый краешек стула, указанного мною, он поведал нам свою странную и печальную историю.

У Булла, как звали этого странного человека, имелись русская, датская и английская кровь. В молодости он женился на девушке, которую любил, но несчастный случай, происшедший с его невестой, превратил этот брак по любви в чисто формальный.

– Если хотите, – добавил он, – я могу сообщить вам подробности.

Графиня Карлова наступила мне на ногу, призывая положить конец этим откровениям. Но я этого не сделал.

– Продолжайте, – сказал я, – подробности меня очень интересуют.

Пока наш визитер, подбодренный мною, продолжал свой рассказ, графиня Карлова встала и покинула комнату. В конце концов Булл поступил к нам на службу и долго оставался в нашем доме, хотя обязанности его так никогда и не были определены точно.

Мы часто ездили в Мальборо-Хаус с визитом к вдовствующей императрице, жившей в то время там у своей сестры, королевы Александры. Ничто в облике двух этих датских принцесс не напоминало об их происхождении; казалось, на обеих наложила сильный отпечаток их вторая родина. Хотя королева была старшей и в приличном возрасте, она выглядела моложе сестры. Ее лицо без единой морщинки могло бы принадлежать тридцатилетней женщине. Казалось, она обладает секретом вечной молодости.

Опоздания королевы являлись предметом вечного раздражения ее сестры, которая была воплощением пунктуальности. Всякий раз, когда они куда-либо выезжали вместе, императрица спускалась первой и ожидала опоздавшую, нервно прохаживаясь по вестибюлю и угрожающе помахивая зонтиком. Когда королева, наконец, появлялась, оказывалось, что она что-то забыла. Все бросались на поиски забытого предмета, что окончательно выводило из себя императрицу.

Эти мелкие ссоры нисколько не подрывали престижа и достоинства обеих государынь. Ни у кого из членов царствующих домов, с кем я был знаком, не встречал такого величия, соединенного с такой добротой и такой простотой.

Каждую субботу мы собирали друзей в квартире в Найтсбридже. Гитары и цыганские песни напоминали о России. Попугаиха Мэри, дождавшаяся меня в Лондоне, свободно разгуливала среди гостей, развлекаясь различными способами, в частности, удовлетворяя свою страсть к русским сигаретам, которые она пожирала дюжинами, а затем жадными глазами смотрела на опустевшую коробку.

Наши друзья приводили своих друзей, часто иностранцев, привлекаемых радушной и несколько богемной атмосферой; попадались и такие, которых мы совершенно не знали.

В одно воскресное утро, на следующий день после очередной вечеринки, собираясь выходить с Ириной из дому, чтобы отправиться в церковь, я открыл ящик письменного стола, в котором держал деньги, и увидел, что мешочек с бриллиантами, возвращенными нам Шоме, исчез. Допрос наших слуг ничего не дал, и я им велел продолжать поиски в наше отсутствие. Мешочек как в воду канул. Прислуга была вне подозрений, приходилось признать, что кражу совершил один из наших вчерашних гостей. Я обратился к директору Скотленд-Ярда, сэру Бэзилу Томпсону, и изложил ему ситуацию. Первым делом он сказал мне, что ему потребуются имена всех наших гостей. Сообщить их ему я не мог по двум причинам: во-первых, потому, что многие из них были нам незнакомы, во-вторых, потому, что подобный шаг был для меня неприемлем. Однако он пообещал приложить все усилия, чтобы обнаружить виновного и найти бриллианты.

Шли недели, не принося ничего нового; следствие не дало никаких результатов. Разумеется, единственным виновным в этой истории был я со своей привычкой принципиально не запирать ничего на ключ, считая это оскорблением для наших слуг.

Кража бриллиантов некоторое время служила темой для наших бесед, но вскоре дело было похоронено, и никто о нем больше не вспоминал.