Текст книги "Воспоминания"

Несколько недель спустя в город вошла белая армия. По приказу адмирала Колчака тела мучеников были подняты из шахты. Рассказывают, будто на многих были повязки, сделанные из монашеского платка. Положенные в гробы, они были увезены в Харбин, а оттуда в Пекин. Позднее маркиза Милфорд-Хэвен распорядилась перевезти останки великой княгини и ее служанки Варвары в Иерусалим. Они были похоронены в крипте русской церкви Святой Магдалины, недалеко от Масличной горы. Во время перевозки из Пекина в Иерусалим гроб великой княгини треснул, и из него стала вытекать прозрачная благовонная жидкость. Тело ее осталось нетленным, и на ее могиле стали происходить многочисленные исцеления. Один наш архиепископ рассказывал, что когда он, будучи в Иерусалиме проездом, молился на могиле великой княгини, дверь церкви открылась, женщина в белом покрывале прошла через неф и остановилась перед иконой архангела Михаила. Он узнал ее, когда она повернулась, указывая на икону. Потом видение исчезло.

Единственное, что осталось мне на память от великой княгини Елизаветы, – это несколько зерен ее четок и щепка от ее гроба. Иногда этот кусочек дерева источает изысканный цветочный аромат.

Решив повидать великую княгиню, я отправился в Кремль, куда прибыл в полном смятении. В Николаевском дворце меня тотчас проводили к ней. Я застал ее сидящей за письменным столом. Ни слова не говоря, я упал к ее ногам, положил голову ей на колени и разрыдался, точно ребенок. Она ласково гладила мои волосы, дожидаясь, пока я успокоюсь. Когда я взял себя в руки, раскрыл ей свои душевные терзания и противоречивые чувства, будоражащие меня. Эта исповедь уже была облегчением. Великая княгиня внимательно выслушала.

– Ты правильно сделал, что пришел, – сказала она. – Я уверена, что с Божьей помощью помогу тебе. Какие бы испытания Он нам ни посылал, если мы сохраняем нашу веру в Него и молимся Ему с доверием, он дает нам силы их перенести. Когда тебя мучают сомнения или одолевают черные мысли, стань на колени перед образом Спасителя и сотвори молитву: ты тотчас же почувствуешь облегчение. Слезы, что ты сейчас пролил, шли от твоего сердца. Всегда слушай его вперед твоего рассудка. И тогда жизнь изменится. Счастье не в жизни во дворце, не в огромном состоянии: все эти блага могут отнять. Истинное счастье – это то, чего тебя не сумеют лишить ни люди, ни обстоятельства. В вере, в духовной жизни ты найдешь самого себя. Постарайся сделать счастливыми тех, кто рядом, и сам станешь счастливым.

Великая княгиня заговорила со мной о моих родителях. Она мне напомнила, что отныне я их единственная надежда, посоветовала окружить их заботой и не оставлять больную мать. Она предложила мне помогать ей в делах благотворительности. Она только что открыла лечебницу для больных туберкулезом женщин и пригласила навестить этих несчастных, живших в лачугах в предместьях, где очень многие поражены этой страшной болезнью.

Я вернулся в Архангельское с сердцем полным надежды. Слова великой княгини успокоили и укрепили меня. Она ответила на все вопросы, так долго мучавшие меня. Я вспомнил слова священника, с которым советовался: «Не философствуй слишком много. Не ломай себе голову над этими вопросами. Просто верь в Бога». Тогда я его не послушал и очертя голову окунулся в оккультизм. Я сумел развить волю, но так и не обрел душевного покоя. При первом же серьезном испытании эта сила и уверенность в себе, которыми я так гордился, рухнули, и я остался несчастным и растерянным. Я понимал, что являюсь лишь песчинкой в бесконечности, непостижимой для человеческого ума, и нет для меня другой истины, кроме смирения и веры в божественную волю.

Через несколько дней я вновь приехал в Москву и начал работу, порученную мне великой княгиней. Речь шла о посещении жилищ, где царили грязь и нищета. В большинство из них не проникал ни единый солнечный луч; там ютились целыми семьями, спали даже на полу, в холоде, сырости и грязи.

Мне открывался незнакомый мир, мир страданий и нищеты, еще более страшный, чем тот, что мы нашли в Вяземской лавре. Я хотел вырвать всех этих несчастных из их плачевного состояния и был раздавлен масштабом задачи. Я думал о неисчислимых суммах, растраченных на войны или научные исследования, главным результатом которых было уничтожение человечества, в то время как столько бедолаг были низведены до существования в таких нечеловеческих условиях.

Мне пришлось испытать некоторые разочарования. Значительная сумма, вырученная от продажи кое-каких личных вещей, растаяла в несколько дней. Я заметил, что некоторые пользуются моей наивностью, а другие платят за мою доброту неблагодарностью. Позднее я понял, что всякая денежная помощь должна оказываться незаметно и с полнейшим самоотречением, примером которого являлась великая княгиня. Я чуть ли не ежедневно ездил в Москву навещать больных. Эти несчастные проявляли трогательную благодарность за ту малую толику добра, что я мог для них сделать, хотя, в сущности, это я должен был благодарить их за все то, чему они, сами о том не ведая, учили меня. Я завидовал врачам и санитарам, их возможности помогать более эффективно.

Я был полон признательности великой княгине, понявшей отчаянную пустоту моей души и направившей меня к новой жизни; но меня терзала мысль о том, что она знает меня лишь отчасти и может сохранять на мой счет некоторые иллюзии.

Оставшись однажды с ней наедине, я признался ей в том, чего, как мне казалось, она о моей частной жизни еще не знала. Она выслушала меня молча, а когда я закончил, встала, поцеловала меня и благословила.

– Не беспокойся, – сказала она, – я знаю о тебе больше, чем ты полагаешь. Впрочем, поэтому я тобой и заинтересовалась. Тот, кто способен на многое дурное, может сделать и много хорошего, если сумеет выбрать верную дорогу. Сколь тяжелым ни был твой грех, он искупается искренностью покаяния. Помни, что душа по-настоящему пачкается лишь от умственного греха; она может оставаться чистой, несмотря на слабости плоти. Меня интересует твоя душа. Я хочу разбудить ее в тебе. Судьба одарила тебя всем, чего человек только может пожелать; тебе многое дано, и много спросится. Подумай о своих обязанностях; ты должен подавать пример и заслужить уважение. Испытания, что ты проходишь, должны тебя научить, что жизнь – это не развлечение. Подумай о добре, которое ты можешь сотворить! И о зле, которое можешь совершить! Я много молилась за тебя и верю, что Господь услышит меня и поможет тебе.

Сколько радужных надежд, сколько внутренних сил влили в меня эти слова!

Мать, видя, что я нашел себе занятие в Москве и нахожусь под благотворным влиянием великой княгини, продлила пребывание в Архангельском. Мы были там одни. Мать проводила большую часть времени на могиле брата; отец был занят своими делами и почти не появлялся. Я же работал в Москве и возвращался только к ужину. Вечером, когда отец уходил к себе, я засиживался с матерью, порой до глубокой ночи. Общее горе еще больше сблизило нас, но состояние ее нервов не позволяло мне разговаривать с ней так же свободно, как раньше, и я очень страдал от этого. Я уходил к себе в комнату больше затем, чтобы подумать, нежели для сна. Я не притрагивался к благочестивым книжкам, которые мне дали мать и великая княгиня: услышанных мною простых и глубоких слов было достаточно, чтобы дать мне пищу для ума. До сих пор я жил только ради удовольствий, избегая страданий в любых его формах; я не осознавал существование ценностей, более важных, чем те, что обеспечивают своим владельцам богатство и могущество. Сегодня я ощутил их суетность. Потеряв жажду обладания богатством и желание властвовать, я обрел истинную свободу.

Тогда я решил изменить свою жизнь. У меня роилось в голове множество проектов, которые я, очевидно, осуществил, если бы не был вынужден покинуть родину. Я мечтал превратить Архангельское в центр искусств, построить в окрестностях ряд типовых домов для художников, музыкантов, писателей, ремесленников. Там была бы академия, консерватория и театр. Саму усадьбу я превратил бы в музей, отведя несколько комнат для будущих экспозиций. Я хотел еще больше украсить парк, построив плотину, чтобы затопить окрестные поля и превратить их в огромное озеро; террасы были бы продлены до берега.

Мои проекты не ограничивались Архангельским. В Москве и Петербурге у нас были дома, в которых мы не жили; они стали бы больницами, клиниками, домами престарелых. Тот, что на Мойке, и Ивана Грозного были бы превращены в музеи, объединившие лучшие предметы из наших коллекций. В наших имениях в Крыму и на Кавказе я бы устроил санатории. Я рассчитывал оборудовать во всех этих учреждениях одну-две комнаты для себя лично. Земля отошла бы крестьянам, фабрики и заводы превратились бы в акционерные общества. Продажа всех украшений и дорогих вещей, не представляющих художественной или исторической ценности, вместе с деньгами на банковских вкладах, позволила бы мне собрать капитал, проценты с которого позволяли бы осуществить все эти проекты.

Это были лишь мечты о будущем, но они не покидали меня. Я постоянно рисовал планы и придумывал новые решения. Я был настолько одержим этим, что иногда видел Архангельское таким, каким напридумывал.

Я поделился своими проектами с матерью и великой княгиней. Последняя их поняла и одобрила, но со стороны матери, имевшей совсем иные виды на мое будущее, я встретил твердое сопротивление. Я был последним из Юсуповых, и она считала, что прежде всего должен жениться. Я ей сказал, что не создан для семейной жизни, что, если у меня появятся дети, буду связан обязательствами, которые помешают мне использовать мое состояние по собственному усмотрению. Я добавил, что сейчас, когда вокруг бушуют революционные страсти, уже невозможно жить так, как во времена Екатерины II. А вести унылое мещанское существование в такой роскошной обстановке, на мой взгляд, бессмыслица и дурновкусие. Характер, который я собирался придать Архангельскому, мог оправдать в будущем сохранение этой роскоши и великолепия, каковые должны были стать достоянием возможно большего числа людей из тех, кто способны ими восхищаться и наслаждаться.

Видя, что не смогу переубедить мать и наши споры лишь огорчают ее, я перестал поднимать эту тему.

Глава XIV

Отъезд в Крым и возвращение в Москву. – Зима в Царском Селе. – Отец Иоанн Кронштадтский. – Я посещаю наши имения. – Возвращение в Крым. – Мой отъезд за границу

Когда пришла осень, великая княгиня поехала вместе с нами в Крым. Ее присутствие, впечатления от поездки, красота природы и великолепная погода произвели целительное воздействие на здоровье моей матери. Но это улучшение едва не было сведено на нет процессией визитеров, явившихся выразить свои соболезнования. Моя мать, как всегда приветливая и добрая, старалась принять их всех. Усилия, предпринятые ею над собой при этом, спровоцировали нервную депрессию, вновь уложившую ее в постель.

В Крыму к нам присоединился великий князь Дмитрий. Не было ни дня, чтобы он не пришел меня навестить. Мы проводили за разговорами долгие часы, и дружба, которую он проявлял ко мне, меня глубоко трогала. Он просил относиться к нему, как к брату, заверяя, что сделает все возможное, чтобы заменить Николая, и твердо держал свое обещание в течение многих лет.

Однако монотонное и праздное существование очень скоро начало давить на меня, и я подумывал вернуться в Москву, чтобы возобновить свою работу. Когда я поделился этим замыслом с великой княгиней, она мне отсоветовала уезжать до выздоровления матери. Увы, врачи, которых я расспрашивал, не оставили мне никаких иллюзий. Они сказали, что состояние матери может постепенно улучшаться, но полностью она никогда не поправится.

Я не знал, какое принять решение: сыновний долг требовал остаться в Кореизе, но, с другой стороны, я чувствовал, что это пустое существование ничего мне не дает. Я все еще не мог определиться, когда узнал, что великая княгиня и моя мать решили меня женить; даже подобрали уже невесту. Распоряжаясь мною подобным образом, они не приняли во внимание моего духа независимости. Они уже видели молодого волка, преобразившегося в покорного ягненка, тогда как во многих отношениях я не переменился. Во всяком случае, я решил, что если уж надумаю жениться, то выберу себе девушку по собственному вкусу. Мысль о том, что меня хотят, в некотором роде, поместить под опеку, возмутила меня. С этого момента мир, который, как мне казалось, я обрел, исчез; все мои мучения вернулись. Тогда я решил уехать в Москву и там вновь обратиться к делу, за которое взялся под эгидой великой княгини.

Мне не пришлось раскаиваться в этом решении. Занимаясь несчастными, я мало-помалу восстановил душевное равновесие и покой.

Через несколько недель вернулись из Крыма мои родители, великая княгиня и Дмитрий, и я отправился с ними в Санкт-Петербург и в Царское Село, где мы провели зиму.

В тот год двор облачился в траур по случаю смерти великого князя Алексея, дяди царя. Великий князь Владимир воспользовался этим обстоятельством, чтобы выпросить у государя разрешение на возвращение якобы, для присутствия на похоронах дяди, своего сына Кирилла, оказавшегося в изгнании после вступления в брак: действительно, он женился на своей двоюродной сестре, принцессе Виктории, разведшийся с первым мужем, великим герцогом Гессенским, братом царицы.

Я очень хорошо знал этого последнего, поскольку он часто проводил лето в Архангельском. Он был очень красивым мужчиной, веселым и приятным, эстетом, ценившим прежде всего красоту. А его фантазия была безграничной. Заметив однажды, что белые голуби в его имении плохо сочетается по цвету со старыми камнями замка, он приказал покрасить их перья в голубой цвет. Его брак с принцессой Викторией не был счастливым, и она развелась с ним, чтобы выйти за своего кузена, великого князя Кирилла[58]58
  Первый муж Виктории, Эрнест Гессенский, тоже доводился ей двоюродным братом: ее отец, принц Альфред Саксен-Кобургский, герцог Эдинбургский, и мать Эрнеста, принцесса Алиса, были родными братом и сестрой. Мать Виктории, великая княжна Мария Александровна, была дочерью императора Александра II и сестрой великого князя Владимира, отца Кирилла.


[Закрыть]. Их брак вызвал громкий скандал при дворе, не признававшем ни разводов, ни браков между двоюродными братьями и сестрами. В особенности плохо восприняла его императрица, увидевшая в этом оскорбление своего брата. Она требовала от императора, чтобы великому князю Кириллу было запрещено возвращаться в Россию и чтобы он был лишен титула и связанных с ним привилегий. В конце концов изгнанники вернулись в милость, но сохранили досаду на императрицу.

Вскоре после смерти великого князя Алексея всю Россию погрузила в печаль кончина отца Иоанна Кронштадтского. Отца Иоанна еще при жизни почитали как святого. Рукоположенный в двадцать шесть лет в сан священника Святоандреевского собора в Кронштадте, он с самого начала своего служения приобрел любовь и почитание верующих. Почти все свое время он посвящал обходу бедных и больных. Он раздавал им все свои деньги до копейки, и не раз, бывало, возвращался домой босиком, потому что ботинки отдавал встреченному по дороге нищему. К нему приходили бесчисленные просители, порой даже магометане и буддисты, просившие его помощи для своих больных близких. Исцеления, полученные в результате его молитв, часто расценивались как чудо.

При родах одного из моих братьев состояние матери оказалось столь тяжелым, что врачи признались, что бессильны ее спасти. Она уже была в коме, когда к ней позвали отца Иоанна. В тот момент, когда он входил в комнату, больная открыла глаза и протянула к нему руки. Священник опустился на колени рядом с ее кроватью и погрузился в длинную молитву. Когда он поднялся, благословил мать и сказал просто: «Бог ей поможет, она поправится». Действительно, вскоре угроза ее жизни миновала.

В связи с все возрастающим числом кающихся, отец Иоанн установил коллективную исповедь. Многие люди, бывшие ее свидетелями, рассказывали мне, что гул голосов в церкви был невообразимым, каждый хотел перекричать других. Доминировали более пронзительные женские голоса. Много неприятностей отцу Иоанну доставляла женская секта «иоанниток». Убежденные, что он является воплощением Христа, они порой устраивали акции, близкие к истерикам, например, могли наброситься на него и укусить до крови. Поэтому он обычно отказывал им в причастии.

Он сохранил дружеские чувства к моей матери и часто навещал ее в те времена, когда я был ребенком. Никогда не забуду пронзительный взгляд его светлых глаз и его добрую улыбку. В последний раз я видел отца Иоанна в Крыму, незадолго до его смерти. В памяти моей сохранились слова, сказанные им мне в тот день: «Божественный дух для души есть то же, что дыхание для тела: как человек не может жить без воздуха, так и душа не может жить без божественного духа».

Отцу Иоанну было семьдесят восемь лет, когда под предлогом посещения умирающего его заманили в западню и жестоко избили. Тем, что выжил, он был обязан вмешательству привезшего его извозчика. Тот сумел вырвать его из рук нападавших и полумертвого отвезти домой. Он так и не оправился от полученных травм и умер через несколько лет, не пожелав назвать имена своих палачей. Его смерть стала страшным несчастьем для России и особенно для государя и государыни, потерявших в нем верного и мудрого советника.

Той же зимой загадочное происшествие напомнило мне об обещании, которое мы с братом дали во времена нашего увлечения оккультизмом. Мы тогда поклялись друг другу, что тот из нас, кто умрет первым, явится другому. Остановившись на несколько дней в петербургском доме на Мойке, я был однажды ночью разбужен и, движимый непреодолимой силой, направился через свои апартаменты к комнате брата, дверь которой с момента его смерти оставалась запертой на ключ. Вдруг я увидел, что дверь стала открываться, и на пороге появился Николай. Его лицо сияло, он протягивал ко мне руки… Я хотел броситься к нему, но дверь медленно закрылась, и больше я ничего не увидел.

Наша жизнь в Царском была очень монотонной. Я почти ни с кем не общался, за исключением Дмитрия. Много раз за зиму императрица передавала мне приглашения в Александровский дворец. Она хотела поговорить со мной о моем будущем и предлагала себя в мои духовные наставники. Но если мне было легко откровенно разговаривать с ее сестрой, то с ней я никогда не чувствовал себя свободно: казалось, между нами всегда стояла тень Распутина.

– Каждый уважающий себя мужчина, – заявила она мне однажды, – должен служить в армии или исполнять обязанности при дворе. Меня удивляет, что ты не делаешь ни того, ни другого.

Я ответил, что война приводит меня в ужас, а карьера военного внушает непреодолимое отвращение, что же касается должности при дворе, то я слишком ценю свою независимость, а с моей привычкой говорить в лицо все, что думаю, мне никогда не стать примерным царедворцем. Не видел я себя и в роли чиновника какого бы то ни было ведомства. В будущем мне предстояло управлять огромным состоянием, со всей сопряженной с этим ответственностью. Я должен буду заниматься нашими землями, заводами, заботиться о благосостоянии наших крестьян. Эта задача, если правильно ее исполнять, тоже своего рода служба моей стране, а служа своей стране, я буду служить и ее государю.

Императрица обратила внимание на то, что я поставил Россию перед царем.

– Но царь и есть Россия! – воскликнула она.

В этот момент дверь открылась, и в комнату вошел Николай II.

– У Феликса совершенно революционные идеи! – сказала ему императрица.

Император удивленно раскрыл глаза, остановил на мне свой добрый взгляд, но промолчал.

Моя мать, чье здоровье слегка улучшилось, постепенно вновь стала заниматься делами своих многочисленных благотворительных заведений. Отец редко бывал дома и проводил большую часть вечеров в клубе. Тогда я оставался с матерью и читал ей вслух, пока она вязала. Эта замкнутость и неторопливость не могли продолжаться бесконечно. Когда пришла весна, я решил совершить большое путешествие по России, чтобы осмотреть наши многочисленные имения и предприятия. Этот проект получил полное одобрение моих родителей. Отец предоставил в мое распоряжение личный вагон, и я отправился в путь в сопровождении нашего главного управляющего, отцовского секретаря и многочисленных друзей.

Мое путешествие продлилось больше двух месяцев. Глубоко проникшись важностью своей роли, я воспринимал себя так же серьезно, как молодой суверен, объезжающий свои владения. Красота и разнообразие регионов, по которым я проезжал, завораживали. Наши крестьяне, в национальных костюмах, встречали меня песнями и плясками; многие при виде меня падали на колени. Наш вагон был забит цветами и подношениями всякого рода: курами, гусями, утками и поросятами, столь многочисленными, что потребовался второй вагон, в дополнение к нашему, чтобы все их вывезти. Об этом путешествии я сохранил прекрасные воспоминания. Закончил я его в Крыму, куда мои родители уже перебрались на осень.

И вновь монотонность и праздность жизни, которую я вел, показались мне невыносимыми. Мне тогда было двадцать один год, и я испытывал настоятельную потребность сменить обстановку. Я подумывал об отъезде за границу. Я припомнил, что один мой знакомый, Василий Солдатенков, отставной флотский офицер, живший в Париже, часто советовал мне поступить в Оксфордский университет. Я решил поехать в Англию. Великая княгиня, с которой я поделился этим проектом, сначала попыталась меня отговорить, но в конце концов вняла моим доводам и пообещала приложить все усилия, чтобы убедить моих родителей принять мою точку зрения. Дело оказалось долгим и трудным. Однако, не сомневаясь в своем успехе, я написал Василию, чтобы сообщить ему о своем скором приезде в Париж, где намеревался остановиться на несколько дней.

Наконец родители согласились меня отпустить при условии, что мое отсутствие продлится не более месяца. И все равно я был счастлив.

За несколько дней до отъезда императрица вызвала меня в Ливадию. Я нашел ее сидящей на террасе и занятой вышиванием. Она выразила свое удивление тем, что я покидаю больную мать, и долго пыталась отговорить меня от этого проекта. Она заметила, что многие молодые люди, уезжавшие, как и я за границу, настолько отвыкали от родины, что по возвращении в конце концов покидали ее навсегда. Мой долг был оставаться в России и служить императору.

Я заверил, что с моей стороны не следует опасаться подобного бегства, ибо я люблю родину больше всего на свете, а если желаю поступить в Оксфордский университет, то исключительно с намерением стать по возвращении еще более полезным моей стране и моему государю.

Мои слова явно не понравились императрице, которая сменила тему. Прощаясь, она рекомендовала мне навестить в Лондоне ее сестру, принцессу Викторию Баттенбергскую, письмо для которой передала мне. Она пожелала мне счастливого пути и выразила надежду увидеть меня зимой в Царском Селе.

В день моего отъезда в нашей часовне был отслужен молебен, чтобы обеспечить мне божественную помощь. Все плакали, целовали и благословляли меня. Это было и трогательно, и комично. Можно было подумать, что я уезжаю не на короткий срок в Англию, а в опасную экспедицию на Северный полюс или на вершину Гималаев.

В конце концов я отправился в путь в сопровождении моего верного Ивана и прибыл в Париж без происшествий, если не считать потери моего паспорта на германской границе.

Василий Солдатенков встречал меня на вокзале. Василий был незаурядным человеком: умный, спортивный, обаятельный, невероятно волевой и энергичный. Он назвал свой гоночный автомобиль «Лина» в честь красавицы Лины Кавальери[59]59
  Лина Кавальери (1874–1944) – итальянская оперная певица (сопрано).


[Закрыть], которую он незадолго перед этим покорил. Женщины сходили с ума по этому широкоплечему здоровяку с красивым, но грубоватым лицом, который свою жизнь, словно автомобиль, гнал на полной скорости. Он женился на очаровательной женщине, княжне Елене Горчаковой[60]60
  Старшая сестра упоминавшегося ранее приятеля автора Михаила (Мики) Горчакова.


[Закрыть], но их брак был не очень счастливым.

Проведя несколько дней в Париже, я вместе с Василием отправился в Англию.