Текст книги "Воспоминания"

Глава XI

Крым. – Кореиз. – Странные фантазии моего отца. – Наши соседи. – Ай-Тодор. – Первая встреча с княжной Ириной. – Кокоз. – Как я снискал благосклонность бухарского эмира

Вплоть до конца XVIII века Крым был независимым государством, управляемым ханами. И сегодня в Бахчисарае, его древней столице, можно увидеть прекрасный дворец татарских правителей. Завоеванный Екатериной II в 1783 году, Крым был присоединен к России, и лишенных трона ханов сменили губернаторы.

Это очаровательный край, чем-то похожий на Лазурный Берег, хотя и более дикий. Он окружен высокими скалистыми горами, по склонам которых растут сосновые леса вплоть до изменчивого моря; приветливое и искрящееся под солнцем, оно становится таинственным и страшным, когда его волнует буря. Климат мягкий, и повсюду океан цветов, главным образом роз.

Татарское население было веселым, приветливым и выглядело очень живописно. Женщины носили широкие шаровары на турецкий манер, приталенную кофту и маленькую вышитую тюбетейку, к которой крепилась вуаль, но только замужние женщины появлялись с закрытыми лицами. Девушки заплетали волосы во множество мелких косичек. Все они красили волосы и ногти хной. Мужчины носили каракулевые папахи, цветные рубашки и широкие штаны, завязывавшиеся на лодыжках. Татары мусульмане. Над плоскими крышами их беленных известью домов возвышались минареты мечетей, откуда по утрам и вечерам муэдзины созывали правоверных на молитву.

Крым был любимым дачным местом императорской фамилии и значительной части русской аристократии. Большинство имений сосредоточилось на южном побережье, между портами Севастополь и Ялта. Их близость облегчала установление соседских отношений, и их обитатели часто собирались вместе. У нас в Крыму было много имений. Два крупнейших из них – Кореиз на берегу Черного моря и Кокоз в долине, окруженной высокими горами. Также у нас имелся дом у Балаклавского залива, но мы в нем никогда не жили.

Кореиз был большим домом из серого камня, довольно уродливым и, казалось, более уместным в городе, чем на морском берегу. Тем не менее он был гостеприимным и комфортабельным. По парку были разбросаны павильоны, предназначенные для гостей. Клумбы с розами наполняли окрестности благоуханием. Сады и виноградники террасами спускались к морю.

Мой отец, получивший Кореиз от своей матери, весьма ревностно относился как к управлению имением, так и к вносимым улучшениям. Некоторое время он являлся страстным поклонником скульптуры. Количество купленных им статуй невообразимо. Парк был перенаселен ими. Нимфы, наяды и богини прятались во всех рощицах и кустах: полный комплект мифологических персонажей. На берегу моря отец построил павильон с бассейном, где поддерживалась температура, позволяющая купаться в любое время года. На берегу были расставлены бронзовые группы, изображающие сцены из татарской истории; на причале стояла Минерва, напоминающая нью-йоркскую статую Свободы с факелом в поднятой руке. Была даже наяда, сидящая на скале. Когда начинался шторм, ее сразу же уносили.

Фантазии моего отца принимали порой самые причудливые формы. Помню удивление матери, когда на ее именины он подарил ей гору Ай-Петри, нависающую над Южным берегом Крыма. Это скалистая гора, самая высокая на полуострове, на которой нет ни деревца, ни кустика.

Осенью отец устраивал своего рода гулянье, называвшееся «Праздник барана». На него приглашались все, от членов императорской фамилии до жителей окрестных деревень. С Кокозских гор пригоняли отары баранов и коз; на первых надевали голубую ленточку, на вторых – розовую[51]51
  Вероятно, в этом имелся какой-то элемент пародии или даже издевки, поскольку голубая лента была лентой высшего в империи ордена Андрея Первозванного, а розовая (красная) – единственного женского ордена Святой Екатерины. Эти ордена вручались при рождении великим князьям и княжнам – орден Андрея Первозванного мальчикам, орден Святой Екатерины девочкам (отсюда пошла традиция приобретать новорожденным «приданое» таких цветов).


[Закрыть]. Каждый мог пить и есть сколько пожелает и участвовать в бесплатной лотерее. Люди бродили среди баранов, коз и столов с закусками, не улавливая смысла этого представления и смутно ожидая сюрприза. Но ничего не происходило, и они расходились, так и не поняв, зачем приходили. Тем не менее, дабы не обижать отца, все неизменно приходили вновь на следующий год.

Покупатели наших вин получали в придачу фрукты из наших садов, но так как над деревьями трудилось столько ученых мужей, невозможно было определить сорта этих плодов, вкус которых уже не соответствовал внешнему виду.

Мой отец очень любил жизнь на свежем воздухе. Долгие конные прогулки по горам, которые ему нравилось организовывать, длились порой целый день. Он ехал во главе колонны, выбирая дорогу по своему усмотрению, не слушая проводников и не заботясь о тех, кто следовал за ним. Его любовь к рыбалке неожиданно сказалась на моем образовании. Однажды, уйдя рано утром, он вернулся в сопровождении незнакомца и сказал мне: «Вот твой новый учитель». Заметив его сидящим с удочкой на скале, отец предложил ему порыбачить с его лодки, а потом привел к нам завтракать.

Мой новый учитель был грязным вонючим коротышкой, всю неделю носившим одну и ту же белую рубашку с красными помпонами. По воскресеньям он уже с утра наряжался в смокинг с ярким галстуком и желтые ботинки. Моя мать, озадаченная, хотела возразить, но отец был увлечен своей находкой и ничего не желал слушать. Что же касается меня, я невзлюбил новичка с первого же дня и устроил ему такую жизнь, что он очень скоро уволился.

Тогда отец решил дать мне спартанское воспитание. Для начала он приказал убрать из моей комнаты всю мебель, выбранную лично мною, и заменить ее походной кроватью и табуреткой. Я следил за этими перестановками с внутренним возмущением, тем более сильным оттого, что я не мог его проявить. К нему добавилось недоброе предчувствие, когда я увидел, что слуги ставят посреди моей комнаты подозрительного вида шкаф. Оставшись один, я попытался его открыть, но безуспешно, отчего моя тревога еще больше усилилась.

На следующий день камердинер моего отца, здоровяк, которому была поручена роль мучителя, заставил меня встать, поднял на своих сильных руках и запер в шкаф. В то же мгновение на голову мне хлынул холодный душ. Но сколько бы я ни вопил и ни вырывался, на меня вылилось все содержимое резервуара. Пережитый мною нервный шок был таков, что едва дверца открылась, как я, совершенно голый, как сумасшедший пронесся по коридорам и одним махом залез на верхушку дерева. Там я стал орать, переполошив весь дом. Прибежали мои родители и приказали мне спуститься. Я согласился только в обмен на четкое и недвусмысленное обещание навсегда избавить меня от ледяного душа, а если мое требование не будет исполнено, я грозился немедленно броситься вниз. Перед таким ультиматумом отец капитулировал. А я простудился и несколько недель проболел.

Отъезд в Крым всегда был для нас с братом праздником, и мы с нетерпением ждали дня, когда наш вагон прицепят к экспрессу Север – Юг.

Мы сходили с поезда в Симферополе, где проводили несколько дней у Лазаревых. Мой дядя был крымским губернатором. Все любили его за миролюбивый характер и доброту. Его жена была не менее популярна, чем он. Что же касается нас, детей, мы обожали нашу очаровательную и веселую тетушку. У нее был очень красивый голос, и она всегда была готова спеть арию из оперетты или сыграть в комедии.

Мы сопровождали их в Симферополь, когда дядя ехал вступать в должность. Все высшее общество города собралось на вокзале встречать нового губернатора. Тот, в парадной форме, с большим достоинством переходил из вагона в вагон, но, оступившись, оказался верхом на буфере. В этой несоответствующей протоколу позиции он и предстал перед подчиненными!

Из Симферополя мы следовали дальше в большом ландо, куда помещалась вся семья. А за ним ехали экипажи с прислугой; замыкали колонну фургоны с багажом. Сколь многочисленна ни была наша свита, это ничто в сравнении с той, которую брали в поездки представители некоторых русских аристократических фамилий. Граф Александр Шереметев брал с собой не только слуг и членов их семей, но и музыкантов и даже несколько коров со своих ферм, чтобы обеспечить себя в поездке свежим молоком.

Николай и я очень любили эти дальние поездки. Все в них нас забавляло: смена лошадей, производившаяся дважды за дорогу, выбор места для остановки на обед и сама еда в палатке. А кроме всего этого, мы были счастливы побыть наедине с родителями, поскольку такие случаи представлялись редко.

Было время, когда по приезде в Кореиз нас поджидал какой-нибудь сюрприз, которым мы были обязаны чудачествам нашего тогдашнего управляющего. Однажды он придумал написать черными чернилами на всех предметах в доме сумму, в которую он их оценивает; многие вещи оказались испорченными навсегда. В другой раз мы нашли уже сам дом измазанным в красный цвет, с белыми полосками, изображающими стыки воображаемых кирпичей; статуи, столь любимые отцом, он тоже не пощадил; они были выкрашены в телесный цвет, очевидно, затем, чтобы придать им больше жизни. Это был последний случай, когда управляющий сумел проявить свое воображение в ущерб нашему имуществу: отец немедленно рассчитал его. Но потребовался целый год, чтобы отчистить краску с дома и со статуй.

В Кореизе у нас жил один дурачок – здоровенный татарин по имени Мисуд. Он был огромного роста и имел довольно большой зоб. Простодушный зобатый гигант обожал своего господина, за которым следовал повсюду как тень. Раздраженный такой обременительной преданностью, но при этом не желая его обижать, отец нашел ему синекуру: наряженный стражником гарема, в вышитом золотом черном кафтане и в тюрбане, вооруженный рогом и ружьем, Мисуд дежурил у фонтана перед домом. Всякий раз, когда приезжал гость, он должен был протрубить в рог, выстрелить из ружья и крикнуть «Ура!». Но ему случалось ошибаться и исполнять весь этот ритуал не при приезде, а при отъезде наших гостей. Некоторые воспринимали это очень плохо.

Мы были в Санкт-Петербурге, когда отец получил из Крыма телеграмму со следующим текстом: «Мисуд объявляет его светлости, что умер». Наш славный Мисуд, тяжело заболев, составил его, велев отправить сразу после его смерти.

Для наших друзей Кореиз был настоящей землей обетованной. Они могли приезжать туда со всей семьей и прислугой и жить, сколько пожелают. Жизнь в этих изобилующих фруктами и цветами краях, с приветливым и услужливым населением была чудесна.

Брат и я всегда с нетерпением ждали приезда наших кузенов и кузин. Вместе с ними мы ходили на море, взяв с собой корзины фруктов, которые ели после купания. Мы устраивали продолжительные конные прогулки на неутомимых татарских лошадках. В Ялте непременно заходили во французскую кондитерскую «Флорен», где делали вкусные пирожные.

Уже на следующий день после приезда в Кореиз начиналось нашествие наших соседей. Фельдмаршал Милютин, которому было уже за восемьдесят, пешком проходил восемь километров, отделявших его имение от нашего. Баронесса Пиляр была подругой, точнее, рабыней моей бабки. Маленькая, толстая, с лицом покрытым волосатыми бородавками, она умудрялась быть любезной и веселой, несмотря на свою невероятно безобразную внешность. Она подчинялась всем прихотям моей бабки, доверявшей ей своих шелковичных червей или мобилизовывавшей ее на сбор улиток.

Львиная внешность князя Голицына, колосса с всклокоченной гривой, соответствовала его имени Лев. Несмотря на свою вошедшую в поговорку щедрость, он был для всех кошмаром. Постоянно полупьяный, он искал любой повод, чтобы устроить скандал, и, не довольствуясь тем, что пил сам, старался напоить окружающих вином, произведенным на его заводах. Едва коляска князя въезжала во двор, как слышался его громкий голос: «Гости, едут!» И он тут же принимался жонглировать бутылками, затянув застольную песню:

 
Пей до дна! Пей до дна!
 

Я прибегал в надежде первым попробовать великолепные вина, привезенные им. Еще даже ни с кем не поздоровавшись, он подзывал слуг, чтобы выгрузить и открыть ящики. Потом собирал весь дом, хозяев и прислугу, и заставлял каждого пить допьяна. Однажды он так разозлил мою бабку, которой в ту пору было за семьдесят, что она выплеснула ему в лицо содержимое своего бокала. Он схватил ее и потащил за собой в диком танце, так что бедная женщина потом несколько дней не могла прийти в себя.

Моя мать очень боялась визитов князя Голицына. Один раз ей пришлось целых двадцать четыре часа провести взаперти в своих апартаментах из-за буйства этого сумасшедшего. Напоив всю прислугу, он рухнул на софу, где и проспал всю ночь. Отделаться от него, и то с большим трудом, удалось лишь на следующий день.

Граф Сергей Орлов-Давыдов жил в своем имении Селям один. Он был слаб умом, а на вид просто чудовище: растрепанные волосы, ноздри наружу, свисающая на подбородок нижняя губа. Всегда одетый крайне изысканно, он носил монокль, белые гетры и душился «Шипром» – что не мешало ему вонять козлятиной. В целом он был очень добрым и даже симпатичным, похожим на большого ребенка. Самым главным его развлечением было играть со спичками. Они всегда лежали возле него в большом количестве, и он часами зажигал и гасил их; потом, без единого слова или жеста, уходил. Самым счастливым днем его жизни наверняка был тот, когда я привез ему из Парижа коробку спичек в метр длиной, которую купил на Больших бульварах.

Безобразная внешность и слабоумие не мешали ему проявлять интерес к женщинам. Он устроил скандал на богослужении в Зимнем дворце в присутствии императорской семьи. Все дамы, по обычаю, были в придворных платьях, а граф Орлов, направив свой монокль, стал заглядывать в декольте и кудахтать от смеха, так что его едва не вывели из церкви. Кое-кто даже приписывал ему несколько любовных приключений. Он, бесспорно, был очень сентиментальным и трогательно верным. Так, он никогда не забывал про именины моей матери: была ли она в Кореизе или нет, он неизменно приходил туда в этот день с огромным букетом роз.

Графиня Панина была очень умной особой с передовыми идеями. Она жила в этаком феодальном замке, в котором принимала политиков, художников и писателей. У нее я встречал Льва Толстого, Чехова, а еще очаровательную пару, с которой очень сдружился: знаменитую певицу Ян-Рубан и ее мужа, композитора и талантливого художника Поля. Госпожа Ян-Рубан давала мне уроки пения и по этому случаю часто бывала у нас. Думаю, я не слышал другой певицы, обладающей более совершенной дикцией и с таким чувством исполнявшей произведения Шумана, Шуберта и Брамса.

Среди имений, расположенных в направлении Севастополя, одним из самых красивых была Алупка, принадлежавшая семейству Воронцовых. По стенам карабкались глицинии; большой парк был украшен фонтанами и статуями. К сожалению, внутреннее убранство дома пребывало в запустении, поскольку владельцы очень редко там бывали. Мне рассказывали, будто в плюще, покрывающем ограду, живет огромная змея, которая иногда доползает до берега и скрывается в море. В детстве эта легенда меня пугала, и я всегда отказывался гулять в тех местах.

В маленьком порту Ялта – ставшем знаменитым благодаря встрече Большой тройки в 1945 году – стояла императорская яхта «Штандарт». Ялта была центром экскурсий. Сидя на причалах, гиды-татары, молодые здоровяки с волнующей красотой, поджидали туристов, которым сдавали внаем лошадей и сопровождали в горы. Эти поездки часто принимали галантный оборот. Долго обсуждались злоключения одной богатой московской купчихи, которая, заскучав в обществе старого мужа, приехала в Ялту развлечься. Она наняла гида и отправилась с ним в горы. Говорят, они настолько понравились друг другу, что о возвращении верхом вопрос уже не стоял, а приключение завершилось визитом к врачу… Уже на следующий день об этой истории говорил весь город, и бедной женщине, покрытой позором, пришлось покинуть Ялту. Муж узнал о случившемся и потребовал развода.

Все имения императорской фамилии располагались на берегу моря. Царь и его семья жили в Ливадии, во дворце итальянского стиля, с большими светлыми залами, заменившем старый дворец: мрачный, сырой и неудобный. Имение великого князя Александра Михайловича, Ай-Тодор, соседствовало с нашим. Воспоминания, связанные с ним, мне особенно дороги. Стены старого дома, утопающего в зелени, скрывались под розами и глициниями. Главным украшением этого дома, в котором прекрасно было все, являлась великая княгиня Ксения Александровна. От своей матери, императрицы Марии Федоровны, она унаследовала больше чем красоту – необыкновенный шарм, составлявший ее основное достоинство. Взгляд ее восхитительных серых глаз пронизывал вас до глубины души. Ее изящество, скромность и безграничная доброта создавали вокруг нее такой очаровывающий ореол, перед которым никто не мог устоять. Еще в детстве ее визиты становились для меня праздниками. После ее ухода я бегал по комнатам, где витал аромат ландыша, который я с наслаждением вдыхал.

Великий князь Александр, высокого роста красавец брюнет, был сильной личностью. Его брак с великой княжной Ксенией, сестрой Николая II, нарушил традицию, требовавшую от членов царствующего дома жениться на иностранках королевской крови. Поступив по призванию в Морское училище, он всю жизнь был настоящим моряком, страстно любящим свое дело. Убежденный в необходимости строительства мощного военного флота, он сумел заразить этой убежденностью императора, но наткнулся на оппозицию высших флотских чинов, тех самых, на ком лежит вина за поражение в Японской войне. Тогда он принял активное участие в развитии торгового флота, министерство которого, созданное специально для него, ему было поручено возглавить[52]52
  Точнее это ведомство называлось: Главное управление торгового флота и портов.


[Закрыть]. Он вышел в отставку после подписания царем манифеста о созыве первой Думы. Тем не менее согласился возглавить отряд миноносцев, счастливый вернуться на боевой корабль. Он крейсировал в финских водах, когда пришла телеграмма из Гатчины, где великая княгиня поселилась с детьми: его вызывали к сыну Федору, тяжело заболевшему скарлатиной. Через три дня он узнал от своего камердинера, оставшегося на борту адмиральского корабля, что экипаж, готовый взбунтоваться, ждет его возвращения, чтобы взять в заложники. Подавленный, он выслушал вердикт шурина. «Правительство не может рисковать отдать члена императорской фамилии в руки революционеров», – сказал Николай II. Великий князь подал в отставку, ссылаясь на слабое здоровье детей, и, с болью в душе, уехал за границу.

Он снял виллу в Биаррице, где прожил с семьей много месяцев. В последующие годы регулярно туда наведывался. Там он узнал о перелете Блерио через Ла-Манш.

Фактически, он стал одним из первых энтузиастов зарождающейся авиации. Подвиг Блерио, показав важность для России аппаратов тяжелее воздуха, вернул его к активной деятельности. Он связался с Блерио и Вуазеном и выехал в Россию с уже разработанными планами. Встретили его усмешками и сарказмом.

«Если я правильно понимаю ваше императорское высочество, – сказал военный министр генерал Сухомлинов, – вы предлагаете внедрить в армии игрушки Блерио? Могу я вас спросить, придется ли нашим офицерам покидать службу, чтобы порхать над Па-де-Кале, или, если им взбредет в голову, это будет происходить здесь, в Санкт-Петербурге?»

Первая неделя авиации прошла в Санкт-Петербурге весной 1909 года. Генерал Сухомлинов счел ее «очень развлекающей, но не представляющей интереса для национальной обороны». Тем не менее три месяца спустя великий князь открыл первую летную школу, подготовившую к 1914 году большую часть наших пилотов и наблюдателей.

Его библиотека по морской тематике, которую он начал собирать еще в юности, накануне революции насчитывала более двадцати тысяч томов. Бесценные работы, хранившиеся в ней, погибли во время пожара, произошедшего во дворце великого князя, превращенного в комсомольский клуб.

Однажды, во время верховой прогулки, я встретил очаровательную девушку, которую сопровождала пожилая дама. Наши взгляды встретились, и впечатление, произведенное ею на меня, было столь сильным, что я остановил коня, чтобы посмотреть ей вслед.

В последующие дни я ездил в то же место в тот же час в надежде снова увидеть прекрасную незнакомку. Однако она не появлялась, отчего я загрустил. Но как-то днем великий князь Александр с супругой навестили нас в сопровождении своей дочери, княжны Ирины. Каковы же были мои удивление и радость, когда я узнал в ней девушку, встреченную на дороге! На сей раз у меня было достаточно времени любоваться совершенной красотой той, которая станет спутницей моей жизни. Ее профиль был словно взят с античной камеи, и она была очень похожа на своего отца.

Чуть позднее я познакомился с ее братьями, князьями Андреем, Федором, Никитой, Дмитрием, Ростиславом и Василием[53]53
  В целях сокращения расходов по цивильному листу, Александр III издал указ, устанавливающий, что отныне лишь сыновья царя и их дети имеют право титуловаться великими князьями. Другие члены императорской фамилии должны носить титул князей императорской крови. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Непохожие друг на друга, все они унаследовали шарм своей матери.

Наше имение Кокоз – на татарском это означает «синий глаз» – расположилось в долине, близ татарской деревушки с белыми домиками с плоскими крышами. Это было сказочное место, особенно весной, когда цвели яблони и вишни. Вместо разваливавшегося старого дома моя мать приказала построить новый, в местном стиле. Изначально планировавшийся как простой охотничий павильон, он в конце концов превратился в большое и красивое здание в подражание ханскому дворцу в Бахчисарае. Получилось превосходно. Дом был белым, с зеленой черепичной крышей, старинная патина разнообразила оттенки зеленого. Его окружал фруктовый сад, а у дверей протекал ручеек; с балкона можно было ловить форель. Внутри была мебель красного, синего и ярко-зеленого цветов, копировавшая старые татарские образцы. Восточные ковры покрывали диваны и украшали стены. В большую столовую свет попадал через персидские витражи на потолке, и вечером, при наружном освещении, он гармонично сочетался со светом стоящих на столе свечей. Одну из стен украшал мраморный фонтан, вода в котором, капля за каплей, медленно, с тихим и жалобным звуком, падала из одной из многочисленных небольших чаш в другую. Этот фонтан был точной копией того, что был в ханском дворце. С ним связана легенда: юная красавица-европейка была похищена ханом, который держал ее пленницей в своем гареме. Красавица пролила столько слез, что они образовали фонтан, так и названный «Фонтан слез».

Синий глаз был повсюду: на витражах, над фонтаном в кипарисовом саду и в восточном орнаменте стола.

Я часто привозил друзей в Кокоз, до которого от Кореиза было всего километров пятьдесят. В распоряжении гостей был целый восточный гардероб, и все переодевались к ужину. Королю Португалии Мануэлу, приехавшему однажды на один день, там так понравилось, что он, по его словам, не желал уезжать. Мы часто принимали там и нашего государя с супругой, тоже любивших этот дом.

Окрестные горы поросли лесами, в которых водились лоси. Там были построены несколько охотничьих домиков, где во время прогулок мы останавливались на обед. Один из этих домиков, стоящий на краю обрыва, назывался «Орлиное гнездо». Мы бросали камешки в скалы, чтобы вспугнуть орлов, и те, взлетев, кружились над ущельем.

Однажды мой отец пригласил туда на обед после охоты эмира Бухарского со свитой. После трапезы, прошедшей очень весело, подали кофе и ликеры, и хозяин дома передал поднос с сигаретами. Когда у эмира спросили разрешение закурить, сигареты вспыхнули… За этим последовал общий фейерверк, вызвавший такую панику, что все бросились вон, решив, что стали жертвой покушения! Один лишь я остался в доме, хохоча до слез над действием сигарет с секретом, привезенных мною из Парижа. Мое поведение выдало меня, и я получил крепкую взбучку. Но через несколько дней эмир, к всеобщему изумлению, пожаловал к нам снова и повесил мне на грудь звезду с бриллиантами и рубинами, одну из высших наград своей страны! И попросил сфотографировать его со мной. Ему одному понравилась моя шутка.