Текст книги "Воспоминания"

Наши сердца были полны надежды, ибо мы были убеждены, что совершившееся событие спасет Россию и династию от крушения и бесчестья.

В соответствии с нашим планом, Дмитрий, Сухотин и доктор должны были изобразить отъезд Распутина домой, на случай если тайная полиция все-таки незаметно проследила за ним. Сухотин преобразился бы в «старца», надев его шубу и шапку, и уехал с двумя остальными на открытом автомобиле Пуришкевича. Вернуться на Мойку они должны были на крытой машине великого князя, забрать труп и отвезти его на Петровский остров.

Пуришкевич и я остались на Мойке. Ожидая возвращения наших друзей, мы разговаривали о будущем Родины, навсегда избавленной от своего злого гения. Могли ли мы предвидеть, что те, кому смерть Распутина развязала руки, не захотят или не смогут воспользоваться этим уникальным моментом?

Во время беседы я вдруг ощутил смутное беспокойство, и непреодолимая сила потянула меня в подвал, где лежало тело.

Распутин лежал на том же месте, где мы его оставили. Я пощупал у него пульс и не уловил ни единого удара сердца. Он действительно был мертв.

Не знаю, почему я вдруг схватил труп за обе руки и резко дернул. Он завалился на бок и снова упал.

Постояв возле него некоторое время, я уже собирался уходить, как вдруг мое внимание привлекло едва заметное подергивание его левого века. Я нагнулся к нему и присмотрелся внимательнее.

И вдруг я увидел, что его левый глаз приоткрывается… через несколько секунд правое веко тоже начало подрагивать, затем поднялось. И я увидел оба глаза Распутина, два зеленых глаза гадюки, уставившиеся на меня с сатанинской ненавистью. У меня застыла в жилах кровь. Все мускулы отвердели, словно камень. Я хотел убежать, позвать на помощь, но ноги отказывались слушаться, а из сведенного горла не вылетало ни единого звука.

Словно в кошмарном сне я как бы приклеился к гранитному полу.

И тогда произошло страшное. Сильным резким движением Распутин вскочил на ноги. Изо рта у него шла пена. На него было страшно смотреть. Под сводами прозвучал дикий рев, и я увидел, как его конвульсивно сжатые руки бьют воздух. Потом он бросился на меня, пытаясь схватить за горло. Его пальцы, точно клещи, вцепились в мое плечо. Глаза вылезли из орбит, изо рта текла кровь.

Низким хриплым голосом Распутин все время звал меня по имени.

Невозможно передать охвативший меня ужас. Я пытался вырваться из его рук, но был словно в тисках. Между нами завязалась ожесточенная борьба.

В этом существе, умирающем от яда, с пулей в сердце, в этом теле, казалось, оживленном силами зла, чтобы отомстить за их неудачу, было нечто столь пугающее, столь чудовищное, что я до сих пор не могу без содрогания вспоминать эту сцену.

В этот момент я еще лучше понял, кто такой Распутин. Мне казалось, что я борюсь с самим Сатаной, воплотившимся в этом мужике и схватившим меня своими когтями, чтобы больше не отпустить.

Нечеловеческим усилием я все-таки вырвался из его рук.

Он снова упал на спину, страшно хрипя и сжимая в руке погон, сорванный с меня во время борьбы. Он лежал на полу неподвижно. Через несколько мгновений он шевельнулся. Я бросился к лестнице, зовя Пуришкевича, остававшегося в моем кабинете.

– Скорее, скорее, спускайтесь! – кричал я. – Он жив!

В этот момент я услышал позади шум; схватил резиновую дубинку, подаренную «на всякий случай» депутатом Маклаковым, и бросился по лестнице, а ко мне бежал Пуришкевич, на бегу взводя курок револьвера.

Ползя на четвереньках, хрипя и рыча, точно раненый зверь, Распутин быстро поднимался по ступенькам. Собравшись, он сделал последний рывок и сумел добраться до потайной двери во двор. Зная, что дверь эта заперта на ключ, я встал на верхней площадке, крепко сжимая в руке резиновую дубинку.

Каковы же были мои изумление и ужас, когда дверь открылась, и Распутин исчез в темноте! Пуришкевич бросился за ним в погоню. Во дворе прогремели два выстрела. Мысль, что он может от нас ускользнуть, была невыносима. Выскочив из главного входа, я побежал вдоль Мойки, чтобы остановить Распутина у ворот, на случай если его упустит Пуришкевич.

Двор имел трое ворот, из которых только центральные не были заперты на ключ. Сквозь решетку я увидел, что Распутин направляется именно к ним.

Прозвучал третий выстрел, за ним четвертый… Я увидел, как Распутин пошатнулся и рухнул в сугроб.

Пуришкевич подбежал к нему, несколько секунд постоял над телом, потом, удостоверившись, что на сей раз действительно все кончено, широкими шагами направился к дому.

Я его окликнул, но он меня не слышал.

Набережная и соседние улицы были пусты; существовала вероятность, что выстрелы не были услышаны. Успокоившись относительно этого, я вернулся во двор и подошел к сугробу, позади которого валялся Распутин. Он больше не подавал признаков жизни.

Но в этот момент я увидел бегущих с одной стороны двух моих слуг, а с другой городового, всех троих привлекли выстрелы.

Я направился навстречу городовому и обратился к нему, встав так, чтобы ему пришлось повернуться спиной к месту, где лежал Распутин.

– Ваше сиятельство, – заговорил он, узнав меня, – тут стреляли. Что произошло?

– Ничего серьезного, – ответил я, – глупая история. У меня сегодня была небольшая вечеринка; один из гостей выпил лишнего и принялся ради развлечения палить из револьвера. И понапрасну всех переполошил. Если кто тебя спросит, отвечай, что ничего не случилось и все в порядке.

Говоря, я проводил его до ворот. Потом вернулся к трупу, возле которого стояли двое слуг. Распутин лежал на прежнем месте, скрючившись, однако положение тела изменилось.

«Господи, – подумал я, – неужели он все еще жив?»

При мысли о том, что он может подняться на ноги, меня охватил ужас. Я побежал к дому, зовя Пуришкевича, который скрылся. Мне было плохо, я спотыкался; я все еще слышал глухой голос Распутина, зовущий меня по имени. Шатаясь, я добрел до своей туалетной комнаты и выпил стакан воды. В этот момент вошел Пуришкевич.

– А, вот вы где! А я вас повсюду ищу! – воскликнул он.

У меня помутилось в глазах; я подумал, что сейчас упаду. Пуришкевич поддержал меня и увел в рабочий кабинет. Едва мы туда вошли, как мой камердинер доложил, что городовой, с которым я разговаривал несколькими минутами раньше, хочет меня видеть. Выстрелы услышали в полицейском участке, и к нему прислали дежурного полицейского потребовать объяснений происшедшего. Его версия показалась неудовлетворительной, полиция настаивала на выяснении подробностей.

Увидев входящего городового, Пуришкевич громким голосом спросил его:

– Ты слыхал про Распутина? Того, кто замышлял погибель нашей родины, царя и твоих братьев-солдат, того, кто предавал нас Германии?

Городовой, не понимавший, чего от него хотят, ошалело молчал.

– Знаешь, кто я такой? – продолжал Пуришкевич. – Перед тобой Владимир Митрофанович Пуришкевич, депутат Думы. Выстрелами, которые ты слышал, был убит Распутин. Если ты любишь царя и Отечество, то будешь молчать.

Ошеломленный, я в ужасе слушал эти слова, сказанные столь быстро, что я не успел вмешаться. Пуришкевич пребывал в таком возбуждении, что не отдавал себе отчета в том, что говорит.

– И правильно сделали, – сказал городовой. – Я буду молчать, но если заставят давать присягу, придется сказать все, что знаю; скрывать правду грех.

Сказав это, он вышел, взволнованный.

Пуришкевич выбежал за ним.

В этот момент мой камердинер доложил, что труп Распутина перенесен на внутреннюю площадку лестницы. Мне было очень плохо; голова по-прежнему кружилась, я едва мог идти. Я с трудом поднялся, машинально прихватил по дороге резиновую дубинку и вышел из кабинета.

Спускаясь по лестнице, я заметил лежащее на площадке тело Распутина. Из многочисленных ран текла кровь. В падавшем на него свете люстры были видны малейшие детали его искаженного лица. Зрелище было глубоко отталкивающим.

Мне захотелось закрыть глаза и убежать далеко, забыть, хоть на мгновение, жуткую действительность. Однако, вопреки самому себе, меня влекло к этому трупу. Моя голова разрывалась, мысли путались. И тут со мной случился приступ какого-то безумия. Я набросился на него и принялся яростно колотить дубинкой, которой вооружился. В ту секунду я забыл про закон и божественный, и человеческий.

Позднее Пуришкевич мне рассказывал, что эта сцена была такой жуткой, что он никогда не сможет ее забыть. Когда он, с помощью Ивана, оттащил меня от трупа, я потерял сознание.

Тем временем Дмитрий, Сухотин и доктор Лазоверт вернулись в крытом автомобиле за телом.

Когда Пуришкевич им рассказал, что произошло, они решили оставить меня в покое и ехать без меня. Они завернули труп в толстую ткань, погрузили в автомобиль и поехали на Петровский остров. Там они сбросили тело с моста в реку.

Когда я пришел в себя, мне показалось, что я очнулся после тяжелой болезни и могу дышать полной грудью, словно после грозы, очищенным природой воздухом. Я чувствовал, что оживаю.

С помощью моего камердинера я вытер все следы крови, которые могли нас выдать.

Вымыв и приведя в порядок апартаменты, я вышел во двор. Мне надо было принять и другие меры: как-то объяснить выстрелы. Вот что я придумал: одному из моих гостей, который перебрал, пришла блажь палить в одну из наших сторожевых собак.

Я позвал двух слуг, присутствовавших при финале драмы, и объяснил им, что на самом деле произошло. Они молча выслушали меня и пообещали хранить тайну.

Было около 5 часов, когда я вышел из дома, чтобы отправиться во дворец великого князя Александра.

От мысли, что сделан первый шаг к спасению России, я чувствовал прилив мужества и веры в себя.

Войдя в свою комнату, я нашел там моего шурина Федора, который не мог спать всю ночь в тревожном ожидании моего возвращения.

– Вот и ты, наконец. Слава Богу, – сказал он. – Ну что?

– Распутин убит, – ответил я, – но пока я не в состоянии рассказывать: падаю от усталости.

Предвидя, что завтра пойдут допросы, обыски и, возможно, иные меры судебного преследования и что мне понадобятся все силы, чтобы выдержать их, я лег и заснул крепким сном.

Глава XXIV
1916–1917

Допросы. – Во дворце великого князя Дмитрия. – Разочарования

Я проспал до 10 часов.

Едва я открыл глаза, как мне сообщили, что генерал Григорьев, полицмейстер нашего квартала, желает меня видеть, чтобы поговорить по очень важному делу. Я быстро оделся и прошел в соседнюю комнату, где меня ожидал генерал.

– Ваш визит, – сказал я ему, – вероятно, связан со стрельбой во дворе нашего дома.

– Именно. Я пришел узнать от вас подробности этого дела. Среди ваших вчерашних гостей не было Распутина?

– Распутин никогда не бывал в моем доме, – ответил я.

– Дело в том, что выстрелы были слышны именно в тот момент, когда было зафиксировано его исчезновение, и градоначальник мне приказал как можно скорее выяснить, что у вас произошло этой ночью.

Немедленное установление связи между выстрелами на Мойке и исчезновением Распутина могло иметь неприятные последствия. Мне надо было подумать, прежде чем ответить, и тщательно взвесить свои слова.

– А откуда известно, что Распутин исчез?

Из рассказа генерала Григорьева следовало, что городовой, перепугавшись, решил подать рапорт начальству и передать неосторожные слова Пуришкевича.

Я пытался сохранить внешнее равнодушие. Меня связывала данная нами клятва не разглашать секрет из-за сложности политической ситуации, и мы еще надеялись, что сможем скрыть правду.

– Я счастлив, генерал, – сказал я, – что вы прибыли лично прояснить эту историю, ибо мне было бы очень жаль, если бы неправильно истолкованный рапорт городового мог бы навлечь на него неприятные последствия.

Я наплел ему целую сказку про собаку и устроенную перепившим гостем стрельбу. Добавил, что, когда на звуки выстрелов прибежал городовой, Пуришкевич, единственный еще остававшийся гость, бросился к нему и стал что-то очень быстро говорить.

– Не знаю, о чем они разговаривали, но, после сказанного вами, предполагаю, что Пуришкевич, будучи пьяным, должно быть, говорил о собаке, возможно сравнив с нею Распутина и выразив сожаление от того, что погибла собака, а не «старец». Городовой явно его не понял.

Мои объяснения, похоже, его удовлетворили, но он пожелал узнать, кто, помимо великого князя и Пуришкевича, были моими гостями.

– Предпочитаю не называть вам их имена, – ответил я, – поскольку мне бы не хотелось, чтобы столь малозначительное дело доставляло им неудобства в виде допросов.

– Благодарю вас за сообщенные подробности, – сказал генерал. – Я повторю ваши слова градоначальнику.

Я попросил передать ему, что желаю его видеть и просил бы, чтобы он назначил мне время для приема.

После ухода этого визитера мне доложили, что меня просит к телефону мадемуазель Г.

– Что вы сделали с Григорием Ефимовичем? – закричала она.

– С Григорием Ефимовичем? Что за странный вопрос!

– Как?.. Разве он провел вчерашний вечер не у вас? – продолжала мадемуазель Г., чей голос выдавал ее волнение. – Но где же он? Ради бога, приезжайте скорее ко мне, я в ужасном состоянии.

Перспектива беседы с ней была мне крайне неприятна. Но я не мог уклониться и полчаса спустя вошел в ее гостиную. Она бросилась ко мне и севшим голосом спросила:

– Что вы с ним сделали? Говорят, его убили в вашем доме и будто бы убили его вы, собственноручно.

Я попытался ее успокоить и рассказал придуманную мною историю.

– Все это ужасно, – сказала она мне. – Императрица и Анна убеждены, что вы убили его этой ночью в вашем доме.

– Телефонируйте в Царское, – предложил я ей, – пусть императрица меня примет; я ей все объясню. Только быстро.

Выполняя мое желание, мадемуазель Г. телефонировала в Царское Село, откуда ответили, что ее величество меня ожидает.

Я собирался уходить, чтобы отправиться к императрице, когда мадемуазель Г. приблизилась ко мне.

– Не ездите в Царское, – сказала она умоляющим голосом. – С вами случится беда, они не поверят в то, что вы непричастны к этому преступлению. Они все потеряли голову. Злятся на меня и обвиняют в том, что я их предала. Ах, зачем я вас послушалась? Не надо мне было звонить в Царское. Вы не можете туда ехать!

Ее тревога меня тронула, потому что я почувствовал, что вызвана она не только исчезновением Распутина, но также и беспокойством за меня.

– Храни вас Господь, – тихо произнесла она. – Я буду за вас молиться.

Я выходил из гостиной, когда зазвонил телефон. Из Царского Села звонила Вырубова. Императрица себя плохо почувствовала, она не могла меня принять и просила в письменной форме изложить все, что мне известно об исчезновении Распутина.

Я вышел и, сделав несколько шагов по улице, столкнулся со своим товарищем по Пажескому корпусу, который, заметив меня, подбежал в сильном волнении.

– Феликс, ты знаешь новость? Распутина убили.

– Не может быть! А кто?

– Говорят, будто это случилось у цыган, но кто убийца, пока еще не известно.

– Слава Богу! – ответил я. – Лишь бы это оказалось правдой.

Вернувшись во дворец великого князя Александра, я нашел там ответ петроградского градоначальника генерала Балка, в котором тот просил меня приехать к нему.

В градоначальстве царило большое оживление. Генерала я нашел сидящим с озабоченным видом за столом. Я объяснил ему, что разъяснил недоразумение, вызванное словами Пуришкевича. Мне хотелось как можно скорее покончить с этим делом, потому что я получил отпуск на несколько дней и собирался этим же вечером выехать в Крым, где меня ждала семья.

Градоначальник ответил, что заявление, сделанное мною генералу Григорьеву, его вполне удовлетворило и что, следовательно, он не видит никаких препятствий к моему отъезду; но предупредил меня, что императрица приказала произвести обыск в нашем доме на Мойке: выстрелы у нас во дворе, совпавшие по времени с исчезновением Распутина, показались ей подозрительными.

– В нашем доме, – заметил я, – проживает моя жена, являющаяся племянницей императора. Жилища членов императорской фамилии неприкосновенны. Подобные меры не могут приниматься без личного приказа императора.

Градоначальник согласился с моим мнением и немедленно отозвал ордер на обыск.

С моих плеч свалилась огромная тяжесть. Я действительно опасался, что в ходе ночной уборки от нашего внимания ускользнуло множество деталей; следовало во что бы то ни стало избегать визитов полиции до тех пор, пока мы не убедимся, что никаких следов убийства не осталось.

Успокоившись на сей счет, я попрощался с генералом Балком и вернулся домой.

Произведя новый осмотр места драмы, я заметил, что мои страхи были более чем обоснованны: при дневном свете на лестнице были четко видны бурые пятна. С помощью Ивана я вновь помыл все апартаменты и, завершив работу, отправился на обед к Дмитрию. Сухотин приехал после обеда. Мы попросили его отправиться за Пуришкевичем и привезти его к нам, потому что собирались уезжать: великий князь на следующий день в Ставку, Пуришкевич в своем санитарном поезде на фронт, а я в тот же вечер в Крым.

Необходимо было в последний раз обсудить линию поведения на случай, если одного из нас задержат в Санкт-Петербурге, подвергнут допросу или аресту.

Собравшись вместе, мы решили: какие новые улики против нас ни найдут, мы будем держаться заявления, сделанного мною генералу Григорьеву, мадемуазель Г. и градоначальнику.

Итак, первый шаг сделан. Открыт широкий путь перед теми, кто располагал средствами продолжать борьбу с распутинщиной.

Наша же роль на тот момент была закончена.

Попрощавшись с друзьями, я вернулся на Мойку, где узнал, что в течение дня всех моих слуг допросили. Результаты этих допросов были мне неизвестны, но, хотя сам факт мне не понравился, после рассказов слуг у меня сложилось впечатление, что все прошло вполне благополучно.

Я решил отправиться к министру юстиции Макарову, чтобы узнать, что мне делать.

Там царила такая же суматоха, как в градоначальстве. Макаров, которого я видел впервые, мне сразу понравился. Это был немолодой человек. Борода и бакенбарды с проседью, лицо худощавое, черты приятные, голос мягкий.

Я изложил ему цель моего визита и повторил, по его просьбе, свою историю, которую уже выучил наизусть.

Когда я дошел до разговора Пуришкевича с городовым, министр меня перебил:

– Я прекрасно знаю Пуришкевича, мне известно, что он никогда не пьет; если не ошибаюсь, он даже член общества трезвости.

– Могу вас заверить, – ответил я, – что в этот раз он подпортил свою репутацию непьющего человека и нарушил обязательства, взятые перед этим обществом. Ему было трудно отказаться выпить в моем доме, потому что я справлял новоселье. Если Пуришкевич действительно не пьет, как вы говорите, нескольких бокалов ему вполне хватило, чтобы сильно опьянеть.

Закончив, я спросил министра, будут ли моих слуг вновь подвергать допросу и не грозят ли им иные неприятности, поскольку всех это беспокоило в первую очередь потому, что я сегодня вечером собирался уезжать в Крым.

Министр меня успокоил, сказал, что полиция, скорее всего, удовлетворится уже снятыми допросами. Он мне пообещал не позволять никаких обысков в нашем доме и не слушать никаких начавших распространяться сплетен.

Я спросил, могу ли покинуть Санкт-Петербург. Он ответил утвердительно и вновь выразил мне свои сожаления в связи с тем, что мне доставили столько неприятностей. У меня сложилось четкое впечатление, что ни генерала Григорьева, ни градоначальника, ни министра юстиции я своим рассказом не обманул.

Выйдя от министра, я направился к моему дяде, председателю Государственной думы Родзянко[90]90
  Автор называет М.В. Родзянко дядей, так как тот был женат на двоюродной сестре его отца княжне Анне Николаевне Голицыной, дочери упоминавшейся ранее княгини М.С. Голицыной, урожд. Сумароковой, сестры бабки автора по отцовской линии.


[Закрыть]. Его жена и он сам, знавшие о нашем решении убить Распутина, с тревогой ждали новостей от меня. Я нашел их обоих в сильно нервном состоянии. Тетушка, вся в слезах, обняла меня и расцеловала. Дядя своим громовым голосом выразил мне одобрение. Их отеческое отношение вернуло мне спокойствие и мужество. В тяжелые минуты, которые я переживал вдали от семьи, это искреннее и сердечное проявление симпатии было особенно большим подспорьем. Но я не мог у них засиживаться: мой поезд отходил в 9 часов вечера, а багаж еще не был собран.

Перед тем как попрощаться, я вкратце изложил им обстоятельства драмы.

– С сегодняшнего дня, – сказал я им, – мы отходим в сторону и предоставляем другим завершить наше дело. Бог даст, они наконец-то выступят все вместе и глаза у императора откроются прежде, чем станет слишком поздно. Такой благоприятный момент больше не повторится.

– Я уверен, что убийство Распутина будет всеми расценено как патриотический акт, – ответил мне Родзянко, – и что все истинно русские люди объединятся ради спасения Отечества.

Когда я вернулся во дворец великого князя Александра, швейцар мне сказал, что дама, которой я назначил встречу на 7 часов вечера, ожидает меня в малой гостиной, соседствующей с моей спальней.

Поскольку я не назначал свиданий никаким дамам, этот внезапный визит показался мне подозрительным. Я попросил швейцара коротко описать мне посетительницу: она была одета в черное, но лица он не рассмотрел, потому что его скрывала густая вуаль. Данное объяснение меня совершенно не успокоило, поэтому я прошел прямиком в свою спальню и приоткрыл дверь между двумя комнатами, что позволило мне узнать в ожидающей меня особе одну из самых пылких последовательниц Распутина. Я подозвал швейцара и велел ему сообщить незваной гостье, что я вернусь очень поздно. После чего я спешно собрал вещи.

Направляясь на ужин, я встретил на лестнице моего друга Освальда Райнера, английского офицера, с которым познакомился в Оксфордском университете. Он был в курсе нашего плана и приехал за новостями. Я поспешил его успокоить.

В столовой я застал троих братьев моей жены, тоже отправлявшихся в Крым, их английского гувернера мистера Стюарта, фрейлину их матери, мадемуазель Евреинову, и еще несколько человек.

Все обсуждали таинственное исчезновение Распутина. Одни не верили в его смерть и говорили, что все, рассказываемое по этому поводу, чистой воды выдумки. Другие утверждали, что знают из надежного источника, чуть ли не от прямых очевидцев, что «старца» убили во время оргии у цыган. Наконец, третьи заявляли, что убийство Распутина произошло в нашем доме на Мойке. Не думая о том, что я принимал в убийстве активное участие, все были убеждены, что мне известны подробности, и надеялись, забрасывая меня вопросами, что мое лицо где-нибудь меня выдаст.

Но я оставался непроницаемым, хотя и принимал участие в общем веселии.

Телефон звонил не переставая, потому что весь город упорно связывал мое имя с исчезновением Распутина.

Директора заводов, представители различных предприятий телефонировали сказать мне, что их рабочие решили организовать охрану, чтобы защитить меня в случае надобности.

Я отвечал, что все циркулирующие слухи не имеют под собой никакого основания и что я не причастен к этому делу.

За полчаса до отхода поезда я попрощался с присутствующими и сел в автомобиль вместе с тремя братьями моей жены, их гувернером и моим приятелем, капитаном Райнером. Приехав на вокзал, я заметил там множество полицейских.

«Уж не меня ли арестовывать они собрались?» – подумал я.

В тот момент, когда я проходил мимо полковника жандармов, тот направился ко мне и сильно взволнованным голосом произнес несколько неразборчивых слов.

– Говорите громче, господин полковник, – попросил я, – поскольку мне ничего не слышно.

Он немного собрался с духом и сказал, повысив голос:

– По приказу ее императорского величества вам запрещено покидать Санкт-Петербург. Вы должны вернуться во дворец великого князя Александра Михайловича и оставаться там вплоть до новых распоряжений.

– Очень жаль, – ответил я. – Меня это никоим образом не устраивает.

Затем, обращаясь к моим спутникам, я повторил им полученный приказ.

– What’s happened? What’s happened?[91]91
  Что случилось? Что случилось? (англ.)


[Закрыть]– повторял Стюарт, который ничего не понял.

Андрей и Федор сразу же отказались от поездки в Крым, чтобы не покидать меня. Было решено, что младший, Никита, поедет один с гувернером.

Мы пошли проводить их до вагона. Полицейские следовали за нами по пятам, очевидно опасаясь, что я все-таки сяду в поезд.

Собралась большая толпа, с самым живейшим любопытством наблюдавшая за нашей группой, идущей по перрону в окружении жандармов.

Я вошел в купе проститься с Никитой, что сильно встревожило полицейских. Я их успокоил, заявив, что совершенно не намерен убегать от их приятного общества.

После отхода поезда мы сели в машину и вернулись во дворец.

Я сильно устал после этого бурного дня. Поэтому сразу прошел в свою комнату и попросил Федора и Райнера побыть со мной.

Через некоторое время доложили о приезде великого князя Николая Михайловича.

Этот поздний визит не предвещал ничего хорошего. Наверняка он приехал расспрашивать меня о том, что произошло; я устал и не имел ни малейшего желания в очередной раз повторять свою версию драмы.

Когда великий князь вошел, Федор и Райнер покинули комнату.

– Ну, – сказал он мне, – рассказывай, что ты натворил?

– Неужели ты тоже веришь всем этим россказням? Эта история не что иное, как следствие недоразумения. Я тут ни при чем.

– Рассказывай это другим, но не мне. Я все знаю. Знаю все детали, даже имена дам, присутствовавших на твоей вечеринке.

Последние слова показали мне, что он абсолютно ничего не знает, а знающим притворяется для того, чтобы разговорить меня.

Не знаю, поверил ли он еще раз изложенной мною басне, но выглядел не слишком убежденным и покинул меня с недоверчивым видом, несколько обиженный на то, что не узнал ничего нового.

После его ухода я сообщил шуринам и Райнеру о своем желании завтра же утром перебраться к великому князю Дмитрию. Я дал им инструкции о том, как надо отвечать, если их будут допрашивать. Все трое пообещали мне скрупулезно им следовать.

События предыдущей ночи вернулись в памяти с пугающей ясностью, потом мои мысли спутались, голова отяжелела и я заснул.

Назавтра я рано утром отправился к Дмитрию. Он очень удивился, увидев меня, полагая, что я уехал еще накануне.

Я сообщил ему все, что со мной произошло с момента нашего расставания, и попросил оказать мне гостеприимство, чтобы быть рядом с ним в трудные моменты, которые нам, очевидно, придется пережить.

В свою очередь он рассказал мне, что накануне был вынужден покинуть Михайловский театр до окончания спектакля, поскольку его предупредили, что публика намерена устроить ему овацию. Вернувшись домой, он узнал, что императрица считает его одним из главных участников убийства Распутина. Он тут же телефонировал в Царское Село, чтобы испросить аудиенцию, но наткнулся на категорический отказ.

Мы поговорили еще несколько минут, а потом я ушел в приготовленную для меня комнату и стал просматривать газеты. В них очень кратко сообщалось, что «старец» был убит в ночь с 29 на 30 декабря.

Утро прошло спокойно. Около часу пополудни, когда мы обедали, великому князю позвонил по телефону генерал Максимович, флигель-адъютант императора.

Дмитрий вернулся сильно взволнованный.

– Я арестован по приказу императрицы, – сказал он мне. – Она не имеет права так поступать. Арестовать меня может только император.

Пока мы разговаривали, доложили о прибытии генерала Максимовича.

Его сразу же впустили, и он объявил великому князю:

– Ее императорское величество просит ваше императорское высочество не покидать вашего дворца.

– Что это значит? Арест?

– Нет, вы не арестованы, но ее величество настаивает на том, чтобы вы не покидали дворца.

Великий князь повысил голос:

– Я заявляю, что данный приказ равнозначен аресту. Скажите ее величеству, что я подчиняюсь ее воле.

Все находившиеся в Санкт-Петербурге члены императорской фамилии нанесли Дмитрию визиты. Великий князь Николай Михайлович был в их числе, к тому же он неоднократно телефонировал нам, чтобы поделиться самыми невероятными новостями, используя при этом загадочные фразы, которые можно было интерпретировать по-разному. Он продолжал утверждать, что уже в курсе, надеясь таким образом выведать наш секрет.

Кстати, он принимал активное участие в поисках, предпринятых с целью обнаружить тело Распутина. Он нам сообщил, что императрица, убежденная в нашем участии в убийстве «старца», требовала расстрелять нас на месте. Это предложение, добавил он, вызвало всеобщие возражения: сам Протопопов посоветовал дождаться приезда царя, которому телеграммой сообщили о случившемся и теперь ждали его возвращения со дня на день.

Одновременно я узнал от мадемуазель Г., что два десятка самых пылких поклонников Распутина, собравшись у нее на квартире, поклялись отомстить. Она сама была свидетелем этой сцены и горячо просила нас принять необходимые предосторожности ввиду возможного покушения.

Нескончаемая вереница любопытных держала нас в постоянном напряжении. Приходилось держаться начеку: достаточно было неосторожного слова или просто изменения выражения лица, чтобы подтвердить подозрения тех, кто забрасывал нас вопросами, даже – а так было в большинстве случаев – если они руководствовались самыми лучшими намерениями. Так что конец дня мы встретили с огромным облегчением.

Слух о нашей скорой казни распространился и вызвал особое волнение среди рабочих крупных заводов, которые решили сформировать охрану, чтобы защитить нас.

Утром 1 января царь вернулся в Царское Село. Лица из его свиты рассказывали, что он встретил новость о смерти Распутина без каких бы то ни было комментариев, но его хорошее настроение всех поразило. Никогда еще с начала войны он не выглядел таким довольным[92]92
  Вероятно, источником этой информации был великий князь Павел Александрович, отец Дмитрия и дядя Николая II. Его морганатическая супруга, княгиня О.В. Палей, по этому поводу писала в своих мемуарах: «В тот день [когда Николаю II стало известно об исчезновении Распутина] он [великий князь Павел] в пять часов пил чай с государем и был поражен, не понимая причины того, выражением спокойствия и безмятежности на лице императора, который был весел и в отличном настроении, в каком не бывал уже давно. Очевидно, что императрица постоянно держала его в курсе событий, о которых он знал все, вплоть до того, что подозрения падали на Юсупова и Дмитрия. Император ни слова не сказал об этом великому князю Павлу, который позднее объяснил улыбчивость императора внутренней радостью, испытанной им от того, что он, наконец, избавился от присутствия Распутина. Слишком любя жену, чтобы идти наперекор ее желаниям, император был счастлив тем, что судьба избавила его от этого сильно тяготившего его кошмара» (Цит. по: Палей О.В. Воспоминания о России. М.: Центрполиграф, 2023. С. 25–26).


[Закрыть]. Очевидно, он считал, что смерть «старца» избавила его от тяжких цепей, разорвать которые самому у него не хватало сил. Но, едва вернувшись в Царское Село, он вновь подпал под влияние части своего окружения, и его намерения вновь поменялись.

Несмотря на то что посещать дворец великого князя разрешалось только членам императорской фамилии, мы тайком принимали разных людей. Так, многие офицеры приходили заверить нас в том, что их полки готовы нас защитить. Они дошли до того, что предложили Дмитрию поддержать возможную политическую акцию. Некоторые великие князья давно уже думали, что следует попытаться спасти царский режим, сменив монарха. При поддержке некоторых гвардейских полков следовало выступить ночью на Царское. Императора убедили бы в необходимости отречься, императрицу заточили бы в монастырь, а цесаревича провозгласили бы императором при регентстве великого князя Николая Николаевича. Полагали, что участие Дмитрия в убийстве Распутина сделало его лучшим кандидатом в вожди данного движения, и его сразу же попросили довести до конца дело национального спасения. Лояльность великого князя не позволила ему принять подобные предложения.