Текст книги "Воспоминания"

Глава XXVI
1917
(Продолжение)

Всеобщий исход в Крым. – Обыск в Ай-Тодоре. – Встреча Ирины с Керенским. – Революционные дни в Санкт-Петербурге. – Императорская семья вывезена в Сибирь. – Последняя встреча с великой княгиней Елизаветой. – Таинственные ангелы-хранители. – Революционные сцены в Крыму. – Арест семьи Ирины в Дюльбере. – Задорожный. – Освобождение узников в последний момент. – Короткий период эйфории. – До нас доходят слухи об убийстве государя и его семьи. – Предсказания ялтинской монахини

День ото дня жизнь в Санкт-Петербурге становилась все более удручающей. Революционные идеи владели всеми умами, даже среди обеспеченных классов и тех, кто считал себя консерваторами. В своей пьесе под названием «Революция и интеллигенция» русский писатель Розанов, сохранивший независимость мышления, описал растерянность либералов перед победой Советов: «Насладившись в полной мере великолепным зрелищем революции, наша интеллигенция приготовилась надеть свои мехом подбитые шубы и возвращаться обратно в свои уютные хоромы, но шубы оказались украденными, а хоромы были сожжены».

Весной 1917 года многие люди покинули Санкт-Петербург, чтобы найти убежище в своих крымских домах. Великая княгиня Ксения с тремя старшими сыновьями, мои родители, Ирина и я сам последовали в том же направлении. В это время революционная волна еще не докатилась до юга России, и в Крыму было относительно безопасно.

Мои младшие шурины, обосновавшиеся в Ай-Тодоре, рассказали нам, что при известии о революции русские, жившие в двух соседних деревнях, пришли, распевая «Марсельезу» и размахивая красными флагами, поздравить их со сменой государственного строя. Господин Никий, их гувернер-швейцарец, собрал всех детей и их воспитателей на одном из балконов, с которого сам обратился к толпе с речью. В его стране, сказал он, уже триста лет существует республика, все полностью счастливы, и он желает русскому народу такого же счастья. Его обращение было встречено громкими восторженными криками. Бедные дети, до крайности смущенные, не знали, как им себя вести. Все закончилось мирно, и манифестанты удалились, как и пришли, под «Марсельезу».

Вдовствующая императрица вместе с моим тестем, своей младшей дочерью, великой княгиней Ольгой Александровной, и мужем последней, полковником Куликовским, также приехала в Ай-Тодор.

После ареста императора императрица, не желая еще более удаляться от сына, упрямо отказывалась покидать Киев. Очень кстати правительственный комиссар издал приказ, предписывающий членам императорской фамилии, находящимся в Киеве, немедленно покинуть город. Местный Совет одобрил эту меру, и сразу же было решено уезжать. Уговорить императрицу было делом очень непростым.

Вплоть до мая жизнь в Крыму текла мирно. Однако, поскольку наше пребывание там грозило затянуться, я счел благоразумным съездить посмотреть, что стало с нашим домом на Мойке и с госпиталем, устроенным в доме на Литейной. Итак, я выехал в Санкт-Петербург вместе с моим шурином Федором, пожелавшим меня сопровождать. Я воспользовался этой поездкой, чтобы привезти двух Рембрандтов, входивших в число лучших портретов нашей коллекции: «Мужчина в высокой шляпе» и «Дама с веером». Вынув полотна из рам, я их скатал в трубки, удобные для перевозки.

Поездка назад протекала в самых плачевных условиях. Поезд заполняла толпа солдат, самодемобилизовавшихся с фронта, но сохранивших оружие. На крышах их было столько же, сколько внутри. Вагон третьего класса развалился под их тяжестью. Все были в большей или меньшей степени пьяны, многие по дороге падали с вагонов. По мере продвижения на юг поезд в дополнение к ним нагружался еще и многочисленными гражданскими лицами, искавшими убежища в Крыму. В одном из купе облезлого спального вагона нас набилось восемь, в том числе старуха и двое детей; сидели, как селедки в бочке.

Мы везли с собой паренька лет пятнадцати, пришедшего на Мойку за несколько часов до нашего отъезда. Я не помню – если вообще когда-то знал, – как он ко мне попал в поисках средств выжить. Как бы то ни было, он пришел, в военной форме, вооруженный револьвером. Несмотря на свою молодость, он явно принял боевое крещение и проявил доблесть, судя по Георгиевскому кресту на его превратившейся в лохмотья гимнастерке. Юный герой заинтересовал меня. Не имея возможности заниматься с ним на месте из-за отсутствия времени, я предложил взять его с собой в Крым, а там найти работу. Зря я это сделал! Хрупкий и субтильный, он не занял бы много места, если бы сидел тихо. Но он постоянно ерзал, забирался на багажную сетку, словно обезьяна, или вылезал из окна на крышу, где принимался палить из револьвера. Вернувшись тем же путем, он вновь начинал трястись. Мы недолго передохнули от него, когда он улегся на багажную сетку поспать. Мы сами задремали, как вдруг нас разбудил водопад подозрительного содержания. Наш юнец совсем потерял стыд и совесть.

В Симферополе, только мы сошли с поезда, он затерялся в толпе, и больше мы его не видели.

Одновременно с нами в Крым отдохнуть после тягот сибирской ссылки приехала слишком хорошо известная Брешковская, прозванная «бабушкой русской революции»[94]94
  Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (1844–1934) – деятель русского революционного движения, народница, одна из основателей и лидеров партии социалистов-революционеров и ее Боевой организации.


[Закрыть]. Она путешествовала в императорском поезде, а Керенский предоставил в ее распоряжение Ливадийский дворец. Ялта, сплошь увешанная красными тряпками, устроила этой мегере невероятную встречу. Насчет этой Брешковской ходили самые нелепые слухи. Народ видел в ней дочь Наполеона I и какой-то московской купчихи! Так что, когда она ехала с вокзала, толпа приветствовала ее криками: «Да здравствует Наполеон!»

Пока мы были в Санкт-Петербурге, мирную жизнь в Ай-Тодоре нарушила первая тревога.

Однажды на рассвете мой тесть был разбужен тычком ствола револьвера в лоб. Дом заполонила банда матросов, посланная севастопольским Советом с ордером на обыск. Великому князю велели отдать ключ от его кабинета и сдать все оружие. Старой императрице пришлось подняться и позволить обыскать ее постель. Стоя за ширмой, она видела, как главарь банды захватывает ее бумаги и личные письма, точно так же, как и у моего тестя. Он прихватил даже старую Библию, которая всегда была с ней с того момента, когда она покинула Данию, чтобы выйти замуж за Александра III. Обыск продолжался все утро. Из оружия они нашли штук двадцать старых винчестеров с яхты моего тестя, который совершенно забыл об их существовании. После полудня офицер, командовавший этой экспедицией, сообщил великому князю, что должен арестовать императрицу – он называл ее «Марией Федоровной», – виновную, по его словам, в оскорблении Временного правительства. Тесть с трудом его успокоил, заметив, что у моряков не принято врываться в спальни к старым дамам в 5 часов утра, и естественно, что она была этим оскорблена.

Этот милейший персонаж позднее достиг высоких постов при большевистском правительстве, которое в конце концов его расстреляло.

Обыск в Ай-Тодоре стал еще одним подтверждением слабости Временного правительства, потому что приказ о нем отдал петербургский Совет на основании ложных донесений о контрреволюционной деятельности семьи моей жены.

Узнав, что происходит с ее родными, Ирина тотчас примчалась туда, но попытки проникнуть в имение были безуспешными: все входы, вплоть до малых тропинок, известных лишь местным жителям, охранялись. Лишь после отъезда этой банды ей удалось присоединиться к своей семье.

С этого дня обитатели Ай-Тодора стали подвергаться всевозможным унижениям. В имении разместилась охрана из двадцати пяти солдат и матросов, все люди наглые и грубые. Сопровождавший их комиссар огласил правила, которым должны были подчиняться узники. За списком запретов следовал список лиц, которых им дозволялось принимать: Ирина, я, учителя сыновей, врач и поставщики продуктов. Время от времени моим тестю и теще без всякого объяснения запрещались любые посещения, даже их дочери. Потом, также без объяснений, запрет отменялся.

Когда Ирина рассказала мне о случившемся в мое отсутствие, мы вместе решили, что она поедет к Керенскому и попросит его вмешаться. Мы отправились в Петербург. Но лишь через месяц Ирина смогла получить аудиенцию у главы Временного правительства.

Войдя в Зимний дворец, она сразу встретила нескольких старых слуг, трогательно обрадовавшихся тому, что снова видят ее. Ее провели в бывший рабочий кабинет Александра II, куда вскоре пришел Керенский, очень вежливый и даже немного смущенный. Он предложил ей сесть, и она нарочно села в кресло своего прадеда, вынудив тем самым главу правительства занять место, предназначенное для посетителей. Едва узнав, о чем идет речь, Керенский стал объяснять, что вопрос не в его компетенции, но Ирина, игнорируя его возражения, продолжала свой рассказ, ничего не смягчая и не сглаживая. В конце концов ей пришлось удовольствоваться его обещанием сделать все возможное и навсегда покинуть дворец ее предков, в последний раз провожаемой поклонами старых слуг.

Вопреки развитию событий и общую тревогу, мы часто принимали и сами ездили в гости. Какими бы ни были обстоятельства, веселье и радость жизни никогда не теряют свои права, особенно в молодости. Дружеские вечеринки в узком кругу устраивались чуть ли не ежедневно: то на Мойке, то у кого-то из наших друзей, оставшихся в Петербурге. Мы даже ездили в Царское Село к великому князю Павлу Александровичу. После ужина две его дочери, Ирина и Наталья, очень талантливо сыграли в пьесе на французском языке, написанной для них их братом Владимиром. Подолгу засиживавшийся у нас великий князь Николай Михайлович непрерывно обличал всех и вся.

В конце нашего пребывания в Санкт-Петербурге большевики предприняли свою первую попытку захватить власть. По городу носились грузовики с солдатами, стрелявшими во все стороны из пулеметов; солдаты, лежащие на подножках, направляли винтовки куда угодно и на кого угодно. На улицах было много убитых и раненых; в столице царила паника. Однако в тот раз восстание завершилось неудачей, и на время установилось относительное спокойствие.

Вскоре после этих событий мы вернулись в Крым. В наше отсутствие в Ай-Тодор была направлена следственная комиссия в связи с жалобой, поданной семьей Ирины на кражи вещей в ходе майского обыска. Всех обитателей дома допрашивали по отдельности. Когда пришел черед императрицы, ее попросили подписать заявление: «бывшая императрица Мария». Она взяла перо и подписалась: «вдова императора Александра III».

Через месяц приехал посланец Керенского. Он всего боялся и ничего не мог. Его присутствие нисколько не улучшило ситуацию.

В августе мы узнали, что царя вместе с семьей перевезли в Тобольск, в Сибирь. Была ли эта мера навязана большевиками или – как уверял Керенский – являлась прелюдией акции, направленной против них, в любом случае нельзя было не испытывать огромной тревоги относительно судьбы узников. Предложение короля Георга V предоставить им убежище встретило сопротивление английского правительства в лице Ллойд Джорджа. Испанский король сделал такое же предложение, но наш государь с супругой отклонили его: что бы ни случилось, они не покинут Россию.

Когда пришла осень, я решил вернуться в Санкт-Петербург, чтобы попытаться спрятать наши ювелирные украшения и наиболее ценные предметы коллекций. Сразу же по приезде я взялся за дело, в котором мне помогали самые преданные слуги. Также я собирался взять из Аничкова дворца большой портрет императора Александра III, которым особо дорожила императрица Мария и который она просила ей привезти. Я велел вынуть его из рамы и скатать в рулон, как ранее сделал с двумя Рембрандтами. К сожалению, я опоздал спасти наши драгоценности, которые по приказу Временного правительства были вывезены в Москву. Завершив дела, я выехал туда же в сопровождении нашего верного Григория Бужинского, увозя все наши бриллианты, чтобы спрятать их в другом месте. Я избрал для этого тайник под лестницей. Ранее я уже рассказывал, как, благодаря героической преданности Григория Бужинского, этот тайник поначалу не был обнаружен большевиками. Наши драгоценности попали к ним в руки через восемь лет, когда рабочие, ремонтируя ступеньку, нашли место, где они были спрятаны.

Перед отъездом из Москвы у меня состоялся долгий разговор с великой княгиней Елизаветой. Я нашел ее полной мужества, но без иллюзий относительно серьезности положения, и очень встревоженной судьбой императора и его семьи. После короткой молитвы в часовне я простился с ней с ужасным чувством, что больше никогда ее не увижу.

В тот же вечер я выехал в Санкт-Петербург. На следующий день после моего приезда Временное правительство позорно пало, и власть захватила партия большевиков во главе с Лениным и Троцким. Все посты в правительстве сразу же заняли комиссары-евреи, более или менее удачно спрятавшиеся под русскими фамилиями. В столице царил невообразимый беспорядок; банды солдат и матросов врывались в дома, грабили и часто убивали жильцов. Город был отдан черни, жаждущей крови и разрушений.

Дни и особенно ночи были тревожными. Я стал свидетелем особенно ужасной сцены, развернувшейся под моими окнами: группа матросов издевалась над старым генералом, пиная его ногами и нанося удары прикладами по голове. Бедняга еле шел, издавая страшные стоны. Я с ужасом увидел на его изуродованном лице, по которому струилась кровь, две дыры, зияющие на месте глаз.

Многочисленные друзья и даже незнакомые люди приходили искать убежища на Мойке, полагая, что там они будут в большей безопасности. Разместить и накормить всех их было большой проблемой. Однажды явился отряд солдат, чтобы занять дом. Я им показал его, стараясь втолковать, что это скорее музей, чем казарма. Они, не споря, ушли, но не оставили надежды вернуться.

Через некоторое время после этого случая, когда утром я выходил из спальни, чуть не споткнулся о тела вооруженных солдат, лежавших на мраморном полу вестибюля. Ко мне подошел офицер и сказал, что получил приказ охранять дом. Такая забота мне не понравилась: она наводила на мысли, что большевики рассматривают меня как сочувствующего их делу. Не желая иметь с ними ничего общего, я решил незамедлительно вернуться в Крым. Но вечером ко мне явился молодой офицер, бывший комендантом нашего квартала. Его сопровождал штатский. Первого я знал, второго нет. Они мне сообщили, что я должен немедленно покинуть Санкт-Петербург и отправляться с ними в Киев. Одновременно они показали мне фальшивые документы, приготовленные для этого.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как последовать совету, сильно напоминавшему приказ. Тем более что приключение меня заинтриговало. Каковы были намерения этих двоих? Я терялся в догадках относительно того, что меня ждет. Садясь вместе с ними в автомобиль, я заметил большой красный крест, намалеванный на стене нашего дома.

Поезд тронулся. Люди ехали даже на крышах вагонов, в которых все стекла были выбиты, а шторы исчезли. К моему огромному удивлению, сопровождающие провели меня в запертое на ключ купе, похоже, специально забронированное. Там мы провели ночь совершенно спокойно.

В Киеве все гостиницы были забиты. У меня не было ни малейшего желания воспользоваться предложенным офицером гостеприимством. Однако пришлось на него согласиться, чтобы не ночевать на улице. К счастью, проезжая на извозчике, я увидел, как из открывшейся двери дома выходит моя добрая знакомая, княгиня Гагарина. Она тоже меня узнала и вздрогнула от удивления. Остановив пролетку и попросив моего спутника секунду подождать, я пошел с ней поздороваться.

– Что вы здесь делаете, – спросила она, – и нашли ли себе жилье?

– Был бы рад, если бы кто-нибудь мне рассказал, что я делаю в Киеве, – ответил я. – Что же касается жилья, мне, похоже, придется довольствоваться решением, которое меня вовсе не удовлетворяет.

Она предложила мне остановиться у нее, на что я тотчас согласился.

На следующий день, узнав, что телеграф все еще работает, я вышел отправить депешу семье, должно быть тревожившейся, не получая от меня известий. Сделать это оказалось совсем не просто. Как и в Санкт-Петербурге, в Киеве царил полный хаос. Повсюду трещали выстрелы, можно было в любую секунду получить шальную пулю. Время от времени улицу выметала пулеметная очередь. Худо-бедно я все-таки добрался ползком до почты и обратно. Моя хозяйка ужаснулась, увидав меня в рваной одежде и с вымазанными в грязи лицом и руками.

Офицер навестил меня и сообщил, что дом, в котором он жил и в котором предложил остановиться мне, разрушен снарядом. Сам он уцелел, потому что ночевал в другом месте.

Случайно открыв газету, я вздрогнул, увидев, что разыскивается преступник с точно таким же именем, которое стояло в моем фальшивом документе! Я сразу же сказал об этом офицеру, который добыл мне новые документы, такие же фальшивые, как прежние, и, видимо, с такой же легкостью.

Через неделю я объявил ему, что не намерен до бесконечности торчать в Киеве, где мне нечего делать, и что я решил присоединиться к моей семье в Крыму; помимо этого я хотел еще раз заехать в Санкт-Петербург за вещами, оставленными там при поспешном отъезде. Похоже, мои планы не понравились офицеру. Тем не менее он пообещал известить, когда для нас будет безопасно ехать, поскольку явно решил не оставлять меня. Два дня спустя он пришел сказать: «Будьте готовы выехать завтра». Действительно, на следующий день он заехал за мной в сопровождении своего таинственного помощника.

На вокзале в Санкт-Петербурге я купил газету и прочитал:

«Князь Юсупов арестован и заключен в Петропавловскую крепость».

Я протянул газету моим спутникам.

– Вы уверены в ваших слугах? – спросил офицер.

– Абсолютно.

– В таком случае езжайте к себе и никуда не выходите до тех пор, пока я не подам вам знак. Ни с кем не встречайтесь, не подходите к телефону. Надеюсь, мне быстро удастся организовать ваш отъезд в Крым.

Я поднял воротник и отправился на Мойку. Слуги, прочитавшие новость о моем аресте, были в слезах. Как же они обрадовались, увидев меня! Несмотря на свое вынужденное затворничество, я все-таки повидался с некоторыми надежными друзьями. Через несколько дней, по-прежнему в сопровождении моих ангелов-хранителей, я отбыл в Крым. И в этот раз для нас было забронировано купе, и поездка прошла без происшествий. Я пытался вытянуть из моих таинственных спутников хоть какую-то информацию, но все было тщетно: на все мои вопросы они отвечали полным молчанием. Они расстались со мной на вокзале в Бахчисарае. Я навсегда сохранил в отношении них благодарность. Позже мне стало известно, что оба они были франкмасонами.

Судя по ожидавшему меня огромному родительскому «делонэ-бельвилю» с увенчанным короной княжеским гербом Юсуповых на флажке, в Крыму было относительно спокойно; но вскоре после моего возвращения начались массовые убийства. Черноморский флот перешел на сторону Советов. Несколькими месяцами раньше до конца боровшийся за сохранение дисциплины командующий им адмирал Колчак сломал золотую саблю, полученную за храбрость, бросил обломки в море и сложил с себя командование. В Севастополе произошла жуткая резня флотских офицеров, по всему полуострову множились грабежи и убийства. Банды матросов врывались в дома, насилуя женщин и детей на глазах мужей и родителей. Мужчин пытали до смерти. Мне довелось встречать немало этих мучителей. На волосатой груди висели жемчужные и бриллиантовые ожерелья, пальцы и запястья были унизаны кольцами и браслетами. Среди них попадались даже пятнадцатилетние мальчишки. Многие были гротескно напудрены и накрашены. Казалось, присутствуешь на каком-то адском маскараде. В Ялте взбунтовавшиеся матросы привязывали большие камни к ногам расстрелянных и сбрасывали их в море. Один водолаз, позднее осматривавший дно залива, сошел с ума, увидев эти вертикально стоящие трупы, раскачиваемые волнами, словно водоросли. Ложась спать, мы не были уверены, что утром будем живы. Однажды днем из Ялты заявилась банда матросов, возглавляемая каким-то евреем, и хотела арестовать отца. Я им сказал, что он болен, и попросил показать ордер. Разумеется, у них его не было, и я рассчитывал выиграть время, попросив съездить за ним. После бесконечных препирательств двое из них решили отправиться за ордером. Поскольку через несколько часов они не вернулись, остальные, устав ждать, тоже в свою очередь убрались.

Через несколько дней с гор спустилась другая банда. Это была морская кавалерия, которую боялись сами Советы. Вооруженные до зубов бандиты на украденных лошадях заполнили наш двор, размахивая красными знаменами с многообещающими надписями: «Смерть буржуям! Смерть контрреволюционерам! Смерть богачам!» Перепуганный слуга доложил мне, что они требуют еды и питья. Я вышел во двор. Двое матросов спешились и направились ко мне. Наглые хамские физиономии. На одном бриллиантовый браслет, на другом брошь, форма запачкана кровью. Поскольку они заявили о желании поговорить со мной, я пригласил их к себе, предварительно сказав остальным, что они могут подкрепиться на кухне. Как же удивилась Ирина, увидев, что я веду гостей столь мало презентабельного вида. Я приказал принести несколько бутылок вина, и вот уже мы все четверо уселись, как для дружеской беседы. Наши визитеры, казалось, нисколько не были смущены, но с любопытством рассматривали нас. Вдруг один из них спросил, правда ли, что это я убил Распутина. После моего утвердительного ответа, они выпили за мое здоровье и объявили, что в этом случае ни мне, ни моим близким не следует их бояться. Потом они стали рассказывать о своих подвигах против белой армии. Потом, заметив гитару, попросили меня спеть. Пришлось петь; хорошо уже то, что это занятие сразу прекратило их рассказы, слушать которые было неприятно. Я спел несколько песен, припевы которых они подхватывали хором. Бутылки опустошались одна за другой, веселье наших необычных сотрапезников становилось все более и более шумным, а мои родители, чьи комнаты находилась над моей, удивлялись причине этой гулянки. Вечер закончился очень хорошо. Перед тем как уйти, матросы долго жали нам руки и горячо благодарили за гостеприимный прием. Потом вся банда уселась в седла и уехала, дружески маша нам руками и размахивая флагами, лозунги на которых обещали всем нам смерть!

В Ай-Тодоре присланного Керенским комиссара сменил другой, назначенный Советами.

«Мы переживали последствия новой революции, – написал в своих мемуарах мой тесть. – Командовавшего нашей стражей некоего Джорджулиани отозвали, и севастопольский Совет назначил на его место моряка Задорожного. В день его приезда я был ему представлен в спальне моего собственного дома, которую занимали наши охранники. Это был огромного роста человек с грубым лицом, на котором все-таки можно было обнаружить некоторую доброту. Большое счастье, что наша первая встреча прошла наедине. Он с самого начала повел себя очень вежливо. Мы сели, и разговор начался. Я спросил его, где он служил. Он ответил, что в авиации, добавив, что часто видел меня в Севастополе. Затем мы с ним обсудили общую ситуацию, и я понял, что он настроен к нам доброжелательно. Он откровенно признался, что поначалу увлекся революционным движением… Расставались мы уже друзьями. Для нас было большим подспорьем знать, что наша охрана поручена такому человеку. Перед своими товарищами он вел себя с нами грубо, никак не выдавая своих подлинных чувств».

Тем временем явился какой-то еврей по фамилии Спиро, приказавший собрать всех обитателей Ай-Тодора, чтобы произвести перекличку. Вдовствующая императрица отказалась спускаться и только на секунду показалась наверху лестницы.

Задорожный приехал в декабре. В феврале он объявил моему тестю, что все Романовы, проживающие в Крыму, а также лица их свиты должны быть собраны в Дюльбере, имении великого князя Петра Николаевича. Он объяснил, что эта мера принимается ради безопасности узников. И действительно: ялтинский Совет требовал их незамедлительной казни, в то время как севастопольский, которому подчинялся Задорожный, хотел дождаться приказа товарища Ленина. Следовало опасаться вооруженной атаки со стороны ялтинского Совета с целью завладеть узниками. Дюльбер с его высокими толстыми стенами представлял собой своего рода крепость, которую было проще оборонять, чем Ай-Тодор, куда мог зайти кто угодно. Поэтому построенный в мавританском стиле дворец великого князя Петра и был выбран в качестве темницы для находившихся в Крыму членов императорской фамилии: вдовствующей императрицы, моих тестя и тещи и шестерых их сыновей; великого князя Николая Николаевича, его жены и двух ее детей от первого брака; великого князя Петра и великой княгини Милицы с их детьми, княжной Мариной и князем Романом. Их младшую дочь, ставшую по браку княгиней Орловой, так же как великую княгиню Ольгу Александровну и мою жену, оставили на свободе.

В Дюльбере узники были полностью изолированы. Только нашей дочери, которой тогда было два года, дозволялось их навещать. Через нее нам удавалось сноситься с ними. Няня приводила ее к входу в имение, куда ребенок входил один, неся наши письма, приколотые изнутри к ее пальтишку. Ответы приходили к нам тем же путем. Несмотря на свой крайне юный возраст, наша связная ни разу не провалила своего опасного задания. Мы знали, как живут узники. Кормили их плохо и скудно; повар Корнилов, который впоследствии держал в Париже известный ресторан, старался как мог, умудряясь что-то готовить из тех немногих продуктов, которые ему удавалось достать. Чаще всего это были гречневая каша и гороховый суп. В течение нескольких дней узники Дюльбера ели осла, следующие несколько – козла.

Зная, что им разрешается выходить в парк, моя жена придумала хитрость, позволившую нам время от времени разговаривать с ее братьями. Мы ходили выгуливать собак к забору имения. Ирина подзывала псов, и сразу же на стену забирался один из моих шуринов. Заметив кого-то из охранников, он спрыгивал, а мы с невозмутимым видом продолжали прогулку. К сожалению, очень скоро наш трюк заметили, и нам пришлось отказаться от этих встреч.

Однажды днем я встретил Задорожного. Мы немного прошлись вместе. Узнав новости о его заключенных, я сказал, что хочу с ним поговорить. Он удивился и даже как будто смутился. Полагая, что он не хочет, чтобы его люди видели нас вместе, я предложил ему зайти ко мне вечером в такое время, когда его никто не увидит. Чтобы незаметно попасть ко мне, достаточно было перелезать через балкон моей комнаты, расположенной на первом этаже. Он пришел в тот вечер и потом еще много раз. Часто при наших встречах присутствовала моя жена. Мы вместе часами придумывали способ спасти императрицу Марию и ее семью.

Становилось все очевиднее, что грозный с виду Задорожный полностью на нашей стороне. Он объяснил мне, что пытается выиграть время, используя противоречия между двумя Советами: ялтинским, желающим заполучить узников, чтобы немедленно расстрелять их, и севастопольским, который, по договоренности с Москвой, ожидал суда над ними. Я предложил ему сказать ялтинскому Совету, что Романовых должны скоро перевезти в Москву, чтобы предать суду, а если их расстрелять здесь, они унесут в могилу важные государственные тайны, известные им одним. Задорожный последовал совету. До сих пор ему удавалось сохранять своих заключенных, но его положение с каждым днем становилось все труднее и опаснее, потому что Ялта подозревала его в желании спасти их, и его собственная жизнь оказалась под угрозой. Однажды ночью он разбудил меня, чтобы сказать, что узнал из надежного источника, что завтра большая банда матросов должна приехать, захватить всех пленных и увезти в Ялту, где их расстреляют. Он решил не находиться в Дюльбере в момент, когда туда явится эта банда, потому что был уверен в своих людях и знал, что в его отсутствие они никого не впустят. Он добавил, что уже много ночей его молодые узники, сменяя друг друга, несут ночное дежурство и что на случай тревоги приготовил оружие, чтобы раздать им. Также он мне поведал, что готовится общая бойня, в которой никто не уцелеет… Новость была тем более неприятной, что мы ничем не могли помочь, поскольку у нас забрали все оружие.

Та самая банда действительно прибыла на следующий день и хотела войти в Дюльбер. Как и рассчитал Задорожный, охранники ответили, что в отсутствие комиссара они будут выполнять приказ никого не впускать. Увидев готовые к бою пулеметы, нападавшие отступили, громко выкрикивая страшные ругательства в адрес Задорожного.

Мы знали, что после этой неудачи Ялта захочет покончить с этим делом. Предвидя мощную атаку, Задорожный лично отправился в Севастополь за подкреплениями. Он должен был привезти их в тот же вечер. Но Ялта была ближе Севастополя…

Эту ночь мы провели на крыше нашего дома, откуда были видны башни Дюльбера и дорога, по которой с одной стороны должны были прибыть подкрепления, а с другой – бандиты. Только на рассвете мы увидели едущие из Севастополя броневики и, поскольку со стороны Ялты никакого движения не было, пошли спать.

На рассвете мы узнали о приходе германцев. Это обстоятельство, о котором никто из нас даже не думал, спасло нам жизнь.

Тогда был апрель, несколько дней до Пасхи. А еще 8 марта советское правительство подписало Брест-Литовский мир, и германцы начали оккупировать некоторые районы России. Они с удовольствием выставляли себя освободителями перед доверчивым населением, измученным испытаниями и лишениями, а потому готовым видеть в них таковых. Но именно их прибытие спасло узников Дюльбера. Можно себе представить всеобщую радость от этого избавления, столь же внезапного, сколь непредвиденного. Немецкий офицер готов был повесить Задорожного с его людьми. Невозможно описать его изумление, когда великие князья попросили не делать этого и даже оставить эту охрану в Дюльбере и Ай-Тодоре. Он согласился при условии, что с него снимут всякую ответственность за последствия этого безумия, но его поведение ясно говорило об убеждении в том, что у великих князей от длительного заключения помутился рассудок.

В мае в Ялту приехал немецкий офицер, адъютант императора Вильгельма. Он привез от кайзера предложение провозгласить императором Всероссийским того из членов императорской фамилии, кто согласится контрасигнировать Брест-Литовский договор. Все присутствующие Романовы с негодованием отвергли данное предложение. Великий князь отказался, заявив, что ни один член его семьи никогда не станет предателем.

После освобождения бывшие узники еще некоторое время прожили в Дюльбере. Потом императрица переехала в Харакс, имение одного из братьев моего тестя, великого князя Георгия, а остальные возвратились в свои дома.