Текст книги "Воспоминания"

Глава XVII
1940–1944

Святая Тереза из Лизьё и таксист. – Новости о родных Ирины. – Мы становимся дедом и бабкой. – Фатима. – Феерический декор авеню Фош. – Рудольф Хольцапфель-Уорд. – Обеды у миссис Кори. – Переезд на улицу Пьер Герен. – Освобождение Парижа. – Приезд моего шурина Дмитрия

Мы жили на улице Лафонтен, по соседству с сиротским приютом в Отейе, церковь которого посвящена святой Терезе из Лизьё. После сна, в котором я увидел юную монахиню, идущую ко мне с букетом роз через полный цветов сад, я питал к святой из Лизьё особое благоговение. Никогда не произносил ее имя всуе. Случалось даже увеличивать число ее почитателей. Помню одного таксиста, моего соотечественника, который, везя меня, рассказывал о своих бедах. Его история была похожа на множество других: старики-родители остались в России, он не получает от них никаких известий, жена больна, дети заброшены, злая судьба ополчилась… И в завершение: нищета и желание покончить с собой. Эти печальные рассказы, столько раз мною слышанные, очень мало отличались один от другого. Различия были в темпераменте и сопротивляемости каждого рассказчика. Отчаяние моего шофера переходило в протест, который, как я чувствовал, все усиливался по мере изложения мне своих несчастий; он брал меня в свидетели несправедливости к нему судьбы. Закончил он страшными богохульствами и выводом, что мир попал во власть Сатаны, а значит, Бога нет. Не имея возможности его утешить и чувствуя, что мои наставления только вызовут у него еще большее раздражение, я велел ему отвезти меня в приют на улице Лафонтен. Было непросто затащить такого здоровяка вместе с собой в церковь, но чужие страдания способны увеличивать мое терпение почти до бесконечности. Я усадил его на скамью и, предложив обратиться с доверием к святой Терезе, оставил наедине с его мыслями; через некоторое время я увидел, что он опустился на колени. Закончив молитву, он присоединился ко мне, и мы молча вышли из церкви.

Я почти забыл про этот случай, когда, приблизительно год спустя, переходя через Елисейские Поля, увидел останавливающееся у края тротуара такси, шофер которого выскочил из машины и, сияя, побежал ко мне. Я не сразу его узнал, настолько он изменился со времени нашей предыдущей встречи. Он и его семья, сказал он мне, переживают новый период процветания. Освободившись от своих тревог, он, когда в своих разъездах оказывался в квартале Отей, никогда не забывал поблагодарить святую Терезу за помощь, которой приписывал эти счастливые перемены.

После того как вследствие перемирия 1940 года связь с Англией была прервана, мы долгое время не получали известий от родных Ирины, а страшные бомбардировки Лондона еще больше усиливали нашу тревогу. Первые новости дошли до нас только в ноябре. Тогда мы узнали, что великая княгиня и ее дети живы и здоровы. Мой шурин Андрей потерял жену, умершую после продолжительной болезни, а моя теща переехала из Хэмптон-Корта в Шотландию, где поселилась в одной из пристроек замка Балморал. Также мы узнали о смерти Булла, погибшего при бомбежке. В дальнейшем новости доходили до нас неровно и часто с большими опозданиями. Из последних мы узнали, что Федор заболел туберкулезом и лечится в санатории в Шотландии.

Новости, получаемые из Италии, были более утешительными, и мы без проблем переписывались с нашей дочерью, поселившейся в Риме вместе со своим мужем, моим шурином Никитой и его семьей. Так мы узнали, что скоро станем дедушкой и бабушкой!.. В марте 1942 года в Риме родилась маленькая Ксения, но прошло еще больше четырех лет, прежде чем мы смогли познакомиться с нашей внучкой.

В прошлом мне не раз приходилось попадать в неприятное положение из-за людей, незаконно присваивавших себе мое имя. Последнее происшествие этого рода, приключившееся со мной, имело исключительно комический оборот. Начало истории – а длилась она годами и завершилась уже во время войны – восходит к временам, когда мы еще жили в Булони. Некий субъект, назвавшийся Феликсом Юсуповым, соблазнил девицу из Венгрии по имени Фатима, жившую в Будапеште. Не довольствуясь узурпацией имени, он, расставаясь с ней, дал мой адрес, из-за чего на меня обрушился поток писем, страстных, угрожающих, отчаянных, в которых наши бурные ночи упоминались в выражениях, дающих представление о высоких способностях в любви ее партнера. Она с волнением вспоминала вечер, который мы провели в каком-то будапештском ночном заведении, где я в черкеске плясал на столе, бросая кинжалы через головы присутствующих. На первое письмо этой одержимой я ответил, объяснив, что она принимает меня за другого. Не подействовало. Первые ее письма были на немецком, потом она принялась писать на французском – но каком французском! – объясняя, что начала изучать этот язык, чтобы вместе со своей мамашей приехать ко мне и выйти за меня замуж! Она ждала только «визю», которую запросила у венгерского консула в Париже. На присланной ею мне фотографии была изображена особа в теле и на вид не первой молодости, с волосами, уложенными сердечком. К ее письмам всегда прикладывались списки покупок, которые она считала необходимыми для нашей будущей семейной жизни: «Купити сталовыи преборы, пасуду, кострули, гаршки и эти саврименыи штуки, где держут лёт…»

Еще она хотела улей, чтобы «слышать жужанье пчелей». Наконец переходила к супружеской спальне: «Вам и мне большой величественный кровать, матраса очень толстая, нежный испанский кружевной покрывал». Испанской должна быть и шаль: «с бохрамой, и исчо залатые серги, украшыныи балшим свиркающчим брульянтом». В своих последних письмах она сообщала о своем скором прибытии и расписывала церемониал встречи: «Прашу вас ждать миня с мажардомом кажный ден».

Я не слишком беспокоился по этому поводу вплоть до дня, когда был вызван к венгерскому консулу, желавшему знать, действительно ли я ожидаю двух этих дам и должен ли он выдать им по их просьбе визы. «Боже упаси! – в ужасе воскликнул я. – Эта ненормальная уже несколько лет забрасывает меня письмами, принимая за другого!»

Маленькое последствие большого события: потребовалась Вторая мировая война, чтобы избавить меня от приезда Фатимы и ее матери!

Метро, оставшееся во время войны единственным видом транспорта, часто становилось местом неожиданных встреч. Так, в плотной толпе я однажды встретил своего потерянного много лет назад аргентинского друга Марсело Фернандеса Анчорену. Он представил меня своей жене, которая ехала с ним, и пригласил меня с Ириной к ним на обед, в их квартиру на авеню Фош, куда они недавно переехали.

Чета Анхорена являла собой резкий контраст. Гортензия живая и веселая, смешливая, с теплым выразительным голосом. Марсело весь из полутонов. Говорит неуверенно, тщательно подбирая каждое слово, чтобы выразить тонкую мысль; голос немного приглушенный, паузы многозначительны. Она – яркий блеск, он – таинственность; их жилище выражает характеры обоих. «Я хотела жить в театральных декорациях», – говорит сеньора Анхорена. Ей это в полной мере удалось. Не надо ждать, пока поднимется занавес, чтобы пьеса началась: три грации украшают ее двери, расступятся, чтобы пропустить актеров; или же они появятся на балконе-лоджии, или на верху одной из лестниц с белыми балюстрадами и обтянутыми черным бархатом рампами. С ширмы Кристиана Берара улыбаются Пьеро и Коломбина, готовые сыграть под музыку «При лунном свете» легкую и меланхоличную сценку.

Создателей этого декора звали: Андре Барсак, Жан Кокто, Брак, Тушаг, Матисс, Дюфи, Кристиан Берар, Джорджо Чирико, Жан Ануй, Леонор Фини, Люсьен Куто… возможно, я кого-то забыл. Всю внутреннюю планировку разработал Андре Барсак, ныне директор «Ателье»[144]144
  Театр в XVIII округе Парижа, на площади Шарля Даллена. А. Барсак являлся его директором с 1930 по 1973 г. (года своей смерти). Сценарист и режиссер Барсак, сын француза и русской, родился в 1909 г. в Крыму, во Францию переехал в 15-летнем возрасте.


[Закрыть]. Он же придумал рисунок обоев, на которых, поскольку шла война, пожелал изобразить голубя мира.

В будуаре Гортензии была дверь, декор которой вдохновлен балетом «Девушки ночи» Жана Ануйя. Это композиция Леонор Фини, автора костюмов кошек. Ануй собственноручно написал краткое содержание балета, а Жан Франсэ несколько нот из музыки к нему; это выглядело как старинный манускрипт. Весь балет здесь, на этой двери, на зеркальных стеклах, которые выдули в Венеции. Но самым удивительным предметом в этой квартире, в которой удивляет все, без сомнений, является украшенный Жаном Кокто рояль, в котором был спрятан радиоприемник, странный зверь, загадочный, словно сфинкс. «Это мое писание», – сказал Кокто. Внутри, после посвящения, под звездным небом он написал: «Ночная бабочка говорит совсем одна».

В военные зимы, когда были перебои с электричеством, Анчорены принимали друзей в расположенной под чердаком маленькой гостиной, обтянутой красным. Я играл на гитаре под рисунком Пикассо. В этой гостиной я встретил большинство художников, работавших над оформлением квартиры.

Всегда в поисках богатства, которое приносят знания, ум, культура, откуда бы они ни исходили, Анчорены любили собирать у себя людей разных взглядов, социальных слоев или национальностей и устанавливать между ними интеллектуальные контакты.

На авеню Фош можно было отведать и блага иного характера, но не меньшего достоинства, создаваемые искусством повара хозяев. На маленькие столики, за которыми никогда не собиралось больше восьми сотрапезников, нам подавали изысканные блюда, а мы даже не видели, чтобы открывалась дверь в таинственные края, где их производили. Они были восхитительно вкусны и в то же время удивительны: цыпленок оказывался лангустом, в качестве закуски готовились овощи. Используемая в качестве приправы неожиданность поддерживала атмосферу дома, в котором находишься вне времени и реальности, в сказочном королевстве.

Трудности с добыванием продуктов часто заставляли нас питаться вне дома. Обычно мы ходили в ресторанчик в нашем районе, где еда была достаточно приличной, а цены доступными. Однажды, когда мы выходили из него после обеда с одной приятельницей, хозяйка заведения отвела ее в сторону и спросила, знакома ли она с теми, с кем только что обедала.

– Ну разумеется, – ответила наша подруга.

– Я так и думала… Но вы, возможно, не знаете, что этот господин очень хорошо известен в квартале… Говорят, будто он зарезал какого-то Марата у него в ванне! Говорите, что хотите, но я бы не хотела встретить его у себя в туалете.

С тех пор наша подруга называла меня не иначе как Шарлотта Корде.

В те времена я захаживал в отель «Риц», где встречался с друзьями. Там я и познакомился с Рудольфом Хольцапфель-Уордом, американцем, одним из ведущих парижских экспертов по предметам искусства. Взаимная симпатия сблизила нас, и в дальнейшем я часто наведывался к нему в Отей, где он жил с женой и двумя маленькими сыновьями.

Рудольф был интересной личностью. Полностью поглощенный искусством, религией и философией, он мало обращал внимания на события реального мира. Мне нравилась его манера мышления, хотя он и возвел в культ Жан-Жака Руссо, а я не разделял его восторгов по этому поводу. Ведомый никогда не подводившим его нюхом, он выискивал шедевры в самых неожиданных местах и делал ценные находки, реальную стоимость которых не знали даже их владельцы.

Когда Соединенные Штаты вступили в войну, Рудольф был арестован одновременно со всеми американцами. Его, не без труда, удалось освободить, благодаря вмешательству его австрийских и немецких коллег, с которыми он сотрудничал до войны.

В эту зиму, когда ограничения стали особо строгими, миссис Кори, вдова стального короля, давала в «Рице» обеды. В числе обычных приглашенных присутствовали графиня Греффюль, принцы Шарль и Пьер д’Аренберг, остроумный виконт Ален де Леше, Станислас де Кастеллан с женой, которых называли «оленями», и графиня д’Ази, шившая себе туалеты из штор.

Миссис Кори была невообразимо худа и бледна. Она носила фетровые шляпы, поднимая перед и зад, как у наполеоновской треуголки. Поговаривали, что в дни, когда на стол не подавалось мясо, она приказывала подать себе до прихода гостей бифштекс. Желавшие выпить должны были приносить спиртное с собой. Так, графиня Греффюль доставала восхитительное «Папа Климент» 1883 года из своей черной тряпичной сумки.

Впоследствии, после вступления США в войну, миссис Кори была отправлена в лагерь для интернированных.

На один из этих обедов графиня Греффюль привела Жана Дюфура и его жену, которые стали нашими друзьями. Жан тогда был поверенным банка «Креди Лионнэ», директором которого является в настоящее время. Его энергичность и работоспособность просто невероятны. Кроме того, он обладает редкой способностью четвертьчасовым сном восстанавливать силы после бессонной ночи. Очень общительный по характеру и приятный в компании, он одновременно был самым услужливым из друзей. Мадам Дюфур мы переименовали из Сюзанны в Марию-Антуанетту из-за ее сходства с французской королевой. Очевидно, поэтому «Мария-Антуанетта» с особым удовольствием и талантом рисовала различные уголки Трианона[145]145
  Владение, подаренное Людовиком XVI своей жене Марии-Антуанетте, которая обустроила его по своему вкусу. Трианон стал ее любимой резиденцией.


[Закрыть]. Чтобы разделить жизнь мужа, она без колебаний принесла в жертву свои личные вкусы и наклонности, поскольку она большая домоседка. Но в гуще парижской жизни ей случается мечтать о тихой деревенской жизни, где она могла бы совершенно свободно рисовать. Пока же она довольствуется тем, что из окна ее квартиры на набережной Вольтера «у нее перед глазами вся история Франции». Традиционно считается, что здесь жил Бонапарт. Если случалось, что он заглядывался на этот пейзаж, то интересно, какие мысли его посещали в этот момент… У старого дома есть и другие воспоминания, поскольку он был свидетелем бурной любви де Мюссе и Жорж Санд.

Поскольку нам надоело наше временное пристанище на улице Лафонтен, мы стали подыскивать другое жилье, которое могло стать постоянным. В центре Отейя, в тупике на улице Пьер Герен мы обнаружили старую конюшню, переоборудованную в жилой дом. Она была облезлой и без всяких удобств, но место показалось нам очень привлекательным: вокруг деревья, дворик вымощен неровными камнями. Но снять дом было половиной дела; его надо было отремонтировать и обустроить. Для этого я обратился к бригаде русских рабочих.

Это было весной 1943 года. Мы прожили в Париже все зимние месяцы, но когда температура поползла вверх, вернулись в Сарсель, где сад, за которым ухаживали Гриша и Дениз, принес нам ценную поддержку в то время, когда решать проблему пропитания с каждым днем становилась все труднее. Я часто приезжал из Сарселя проследить за ходом работ, которые затягивались.

Когда наступила осень, дом еще далеко не был готов. В декабре, когда мы все еще жили в Сарселе, у меня начались сильные боли в левой ноге. Врач, к которому я обратился, диагностировал артрит и посоветовал обратиться в Париже к хирургу. Старое такси, переделанное в «скорую помощь», отвезло меня на улицу Пьер Герен, где еще не было установлено отопление и не доделана крыша. Никогда не забуду первые ночи в нашем новом доме. Гриша нашел старую печку, дымившую так, что из страха задохнуться мы держали все окна открытыми днем и ночью. Поскольку к тому же шли дожди, мы не только тряслись от холода, но и спали под зонтом.

Хирург, к которому я обратился, сообщил мне, что я, очевидно, буду обездвижен много месяцев. Наши друзья, ужаснувшись состоянию нашего жилья, посоветовали мне лечь в клинику, но, поскольку я не нуждался ни в каком особом лечении, а Ирина была превосходной медсестрой, предпочел остаться дома. Моя вынужденная неподвижность и не законченные работы помешали весело отпраздновать Рождество, а в новогоднюю ночь мы пили и пели с нашими русскими друзьями, которые принесли с собой гитары. Такого улица Пьер Герен никогда не слышала!

Наш тупик – это отдельный маленький мир. Обычно в нем царит тишина, за исключением минут переменок в расположенной в ближайшем к нам соседстве школе. Тогда он наполняется воплями, которые дети постоянно издают без всякой видимой причины, если не считать желания взбесить тех, кто их слышат. Сначала мы думали, что не сможем к этому привыкнуть. Но в конце концов сроднились с этим шумом, который служит нам часами. По утрам тупик является местом встречи всех собак и кошек квартала, а по вечерам – влюбленных. В нескольких домах живут скромные люди. Одна из наших соседок – старушка, страдающая ревматизмом. Глядя, как она по утрам тащит ведро с водой, согнувшись так, что едва может идти, даже невозможно себе представить, какое солнце оживляет эту жалкую жизнь. Каждую субботу, сидя у окна, она ждет друга, приходящего ее навестить. Каждую неделю он появляется на углу тупика, напевая: «Вот и я, вот и я». Он бывший музыкант, живущий в Руане. Приносит ей мелкие подарки, кое-какую еду, бутылку вина; убирает в доме, готовит ей еду и играет на рожке. Потом уходит. В конце улицы оборачивается помахать ей на прощанье рукой. Она улыбается ему из окна и провожает взглядом, пока он не скроется из вида… и начинает ждать снова.

А как не рассказать о консьержке тупика Луизе Дюсиметьер! Она бы заработала себе целое состояние в театре, играя роли Полин Картон[146]146
  Полин Картон (1884–1974) – французская киноактриса.


[Закрыть]. Что сталось бы с тупиком Пьер Герен, если бы не эта проворная розовощекая женщина с лукавыми глазами? Она целыми днями суетится, убирает наш двор, наш дом и все лестницы в тупике. С ее энергией сравнится разве что ее фантазия. Она не только моет и натирает с утра до вечера, но стирает белье, даже когда оно чистое, высаживает наши цветы в школьном саду, а школьные у нас. Она мне готовит, когда я один, и балует меня, готовя всякую вкуснятину. Когда идет за покупками, то приносит нам сенсационные новости: правительство решило снести Эйфелеву башню, или: детская машинка, въехавшая в витрину «Бель Жардиньер», задавила несколько человек…[147]147
  Комизму образу жизнерадостной энергичной консьержки добавляет ее фамилия: Дюсиметьер (Ducimetière) – «Кладбищенская», «С кладбища».


[Закрыть]

Луиза Дюсиметьер называет нас: меня – «господин князь», мою жену – «госпожа графиня», а мою дочь – «мадемуазель». Приходящий ко мне доминиканец – «господин монах», когда он в сутане, или «господин профессор», если он в обычном костюме. Когда я ухожу, я иногда прошу ее записывать имена людей, звонящих мне по телефону в мое отсутствие. Однажды она мне объявляет, что звонил посол.

– Какой посол?

– Не знаю.

– Так почему вы решили, что это посол?

– Потому что у него голос посла.

Но самая жемчужина ее фантазий – это рассказ о том, как она вместе с президентом Республики возлагала у Триумфальной арки венок на могилу своего племянника Франсуа, «неизвестного солдата».

Я уже не могу обходиться без Луизы Дюсиметьер, как и вся улица Пьер Герен.

Пока я сидел дома, меня навещали многочисленные друзья. Рудольф Хольцапфель, живший по соседству, на вилле Монморанси, приходил ежедневно в шесть. Я был этим тронут тем сильнее, что знал, как он занят. Он не придумал ничего лучше для того, чтобы развлекать меня, как читать мне «Исповедь» Жан-Жака Руссо на английском! Дома его звали «шестичасовой господин».

Иногда заходила Жермена Лефран, тоже наша соседка, чьи блестящий ум, энергичность и чувство юмора веселили меня и придавали сил.

В марте мне позволили вставать, и я начал выходить на улицу. Работы в доме почти завершились, и наше жилище стало приобретать свой особый вид. Внизу у нас были салон и столовая, разделенные маленькой кухонькой. Два эти помещения, обтянутые холстиной, получили мебель, которую мы возили с собой во всех наших странствиях, от Англии до улицы Пьер Герен с заездом в Булонь и Сарсель. В столовой я повесил свои рисунки, сделанные в Кальви, а в витрине выставил забавные шерстяные куклы, изготовленные Ириной.

По очень крутой лестнице поднимаемся в нашу спальню, ранее служившую сеновалом. Это большая, очень светлая, залитая солнцем комната. Я велел покрасить ее в аквамарин и поставил туда мебель, ранее стоявшую в спальне моей матери в Булони. На стенах портреты и гравюры, вызывающие в памяти самые дорогие воспоминания.

Жизнь с каждым днем становилась все тяжелее; не только из-за нехватки всего, но и от страха перед вторжением лжеполицейских, которые в то время грабили квартиры. Вечерами останавливали на улицах женщин, отбирали меха, драгоценности, иногда даже платья и туфли. Жертвами этих нападений уже стали многие наши знакомые. Люди боялись открывать двери по звонку, а женщины выходить в одиночку по вечерам.

Мой друг Рудольф, считая, что жить в Париже стало невозможно, предлагал зафрахтовать парусник и тайно бежать в Ирландию.

Чтобы добыть для нас дополнительные продукты, Гриша и Дениз ездили на велосипедах в Сарсель, где на заброшенных огородах, слава богу, еще оставались кое-какие овощи. Они привозили их в старом ящике, который Гриша переделал в прицеп.

В 1944 году мы без всякого удовольствия узнали, что как раз напротив нас обосновался генерал Роммель со своим штабом. Улица Пьер Герен заполнилась немецкими часовыми, с которыми часто приходилось вступать вечером в переговоры. Не зная немецкого, мы иной раз с большими трудом могли убедить их, что наша единственная цель – спать в своей кровати.

Июнь 1944 года… Войска союзников высадились во Франции. По мере их продвижения к Парижу обстановка становилась все напряженнее. Говорили, что город заминирован, и все ждали, что мы с минуты на минуту взлетим на воздух.

Шведский консул господин Нордлинг рассказывал нам, как его вмешательство побудило генерала фон Хольтица[148]148
  Дитрих фон Хольтиц (1894–1966) – германский генерал пехоты, последний немецкий комендант Парижа. О его переговорах со шведским консулом и обстоятельствах спасения Парижа летом 1944 г. см.: Д. фон Хольтиц. Солдатский долг: воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы, 1939–1945. М.: Центрполиграф, 2015.


[Закрыть], вопреки полученным приказам, пощадить столицу. Так был спасен Париж. Немцы ушли, в город во главе своих частей вступил генерал Леклерк, а за ним союзные войска. Но эти радостные дни имели и свою отвратительную сторону. За чистой радостью первых часов освобождения последовали тягостные сцены, слишком напоминавшие пережитое нами в другом месте. Реакция толпы всегда практически одинакова: всегда склонная к насилию и чаще всего не раздумывающая, во все времена обезумевшая чернь проклинала того, кого еще вчера превозносила… Я был поражен точностью размышления одного коммерсанта. «Не забудем, – говорил он, – что между Вербным воскресеньем и Святой пятницей всего пять дней».

Имели место массовые аресты – зачастую производившиеся самозваными мстителями, сводившими личные счеты. Среди наших друзей было немало тех, кого незаконно арестовали, и было очень трудно добиться их освобождения. Ненависть к немцам была так велика, что клеймо «предателя» навешивалось как на того, кто действительно предал, так и на того, кто просто выполнял свою работу.

Очень скоро мы встретились с новым английским послом Даффом Купером, ныне лордом Норвичем, и его женой леди Дианой. Оба они были моими давними друзьями. Я поехал поприветствовать их в отель «Беркли», где они временно остановились, в ожидании, когда посольство будет готово их принять.

Однажды на улице Пьер Герен неожиданно появился мой шурин Дмитрий в форме королевских ВМС, присланный с заданием от Адмиралтейства. От него мы узнали новости о родных Ирины. Андрей снова женился, на шотландке. Федор, по-прежнему болевший, жил в Шотландии с моей тещей. Со времени нашей последней встречи с Дмитрием произошло много бурных событий, особенно в Дюнкеркские дни[149]149
  В мае 1940 г. в ходе наступления на Западном фронте германскими войсками в районе г. Дюнкерк были блокированы крупные силы французской армии, а также остатки бельгийской и части английского экспедиционного корпуса. Британскому флоту с большим трудом удалось эвакуировать в Англию более 300 тысяч человек английских и союзных войск, однако техника и тяжелые вооружения были брошены.


[Закрыть], когда он входил в спасательную команду, отправленную британским флотом эвакуировать войска.

Все строили планы на мирную жизнь, тем более что после успехов союзников стало понятно, что война скоро кончится. Мы не хотели ничего другого, кроме как поскорее отправиться в Англию, чтобы повидать великую княгиню.