Текст книги "От 7 до 70"

– Давайте потише, товарищи, скоро будем заканчивать. А вам, Александр Васильевич, я слова не давал. Вы свое уже сказали, мы ваше «Заключение» читали, изучали, повторяться не надо. Все абсолютно ясно.

Потом Яковлев подался туловищем вперед и сказал, обращаясь к членам Ученого Совета:

– Хватит нам разыгрывать сцены судебных заседаний. Вообще, надоели все эти склоки, сутяги, пора кончать с этой грязью. Надо дело делать, а не жуликов ловить.

Он подождал пока опешивший Романов нерешительно топтался на месте, а потом, растерянно разведя руками, отправился в конец зала, и закончил:

– Так что цирка не будет. Не ждите.

Яковлев собрал со стола лежавшие перед ним бумаги и добавил:

– Давайте поручим Ученому секретарю написать по этому вопросу ответ в ВАК. А вы, Виталий Аркадьевич, – он обратился к Клячко, – помогите, пожалуйста, в его составлении. И, пожалуй, вы правы, перед нами маленькая докторская, я ее просмотрел и тоже так считаю. Если соискатель хочет, можем назначить ему еще двух оппонентов и организовать защиту на соискание докторской степени. Подумайте, Геннадий, это стоит того. Ну, что еще? Кажется, больше у нас вопросов нет. Давайте считать нынешнее заседание закрытым.

Он взял подмышку свою большую папку с бумагами и направился к выходу. Проходя мимо меня, кивнул и, улыбнувшись, заговорщицки подмигнул. Сразу же ко мне подошел сияющий Веригин и протянул руку:

– Ну, что же, поздравляю с успехом. Надеюсь, теперь уж действительно настал конец всем этим вашим мытарствам. А насчет докторской – поразмышляйте. Если что, я помогу, дерзайте.

Но я не стал. После всего, что со мной было, снова заниматься такой мутотенью? Нет уж, хватит, дудки!

Вот он и наступил тот самый долгожданный HAPPY END!

Примерно через месяц пришла открытка, где я уведомлялся, что должен явиться в регистрационный отдел ВАК,а с квитанцией об оплате фирменного бланка диплома кандидата технических наук.

Вся эта катавасия с защитой и получением диплома так меня оглоушила, что на долгие годы осталась глубокой незаживающей раной. И даже через 20 лет, когда вышла в Стройиздате моя большая монография, и мне предложили подать ее на соискание докторской степени вместо специальной диссертации (это называлось, защищаться «по трудам»), я почти сразу же отказался.

Глава девятая
ПО ОБЕ СТОРОНЫ ЖЕЛЕЗНОГО ЗАНАВЕСА

СОЛОВКИ

Кемь, город (с 1785), р.ц. в Карел. АССР, на р. Кемь, у ее впад. в Белое м. Ж-д. ст. Лесная пром-сть. ГЭС. Изв. с 15 в. Дерев. Успенский собор (18 в.).

Задолго до того, как в «Географическом энциклопедическом словаре» я прочел эти строки, мне довелось узнать другое имя этого небольшого райцентра, забытого Богом и заброшенного Чертом на далекий север. Еще с довоенных ежовско-бериевских времен название К-е-м – означает: «ке…м атери». Именно к ней на Соловецкие, Мудьюгский, Моржовец, Кий и другие беломорские острова уходили отсюда сухогрузы с трюмами, набитыми зеками.

Теперь эти острова были модной экзотикой, и я не мог не потрогать пальцами щербатые гранитные стены знаменитого монастыря и знаменитой тюряги. Я возвращался домой из Кольской Апатитовской экспедиции на озере Имандра и специально сошел с поезда, чтобы поспеть на корабль, отправлявшийся из Кеми в Архангельск и на Соловецкие острова.

От железнодорожной станции я шел по протертой до дыр деревянной мостовой, которая «скрипела, как половица». В конце этого, воспетого бардами, скорбного зэковского пересыльного пути выдвигался в море разбитый кособокий брусчатый причал.

Но почему на нем никого не было, куда подевалась отьезжающая публика, где пароход с трубой и мачтой?

Вместо пассажиров с чемоданами и рюкзаками на краю причала лежали тощие вислоухие дворняги, старательно выкусывавшие блох из своих лап, густо покрытых засохшей суглинистой грязью. На другой стороне причала в разобранном на части лодочном моторе, попыхивая цигаркой, ковырялся небольшой мужичонка в синей болоньевой куртке и в сильном подпитии. Я подошел к нему.

– Какой пароход, какой корабль? Ты что, парень, спятил? – Он смерил меня сверху вниз презрительным взглядом. – Разуй зеньки, посмотри на календарь – какой сегодня месяц, а? Вот-вот, октябрь. Корабли давно уже не ходят. И вообще, на х..я это надо: через задницу на луну переть? Соловки-то где? Вон они, отсюда их видать. В хороший день с нашей колокольни монастырские крыши разглядеть можно. На х..я через Архангельск к ним идти?

Я с сомнением на него посмотрел и подумал про себя: «Пьянь ты, пьянь, чего с тебя взять?». Но на всякий случай спросил:

– А что, можно туда и на лодке добраться?

Мужичок протер тряпкой карбюратор и прикрутил его винтами к мотору, потом этой же тряпкой вытер пот со лба, сел на корточки и дыхнул на меня водочным перегаром.

– Закурить есть? – спросил он.

Я нащупал в кармане пачку «Севера» и протянул ему сигарету.

– В общем так, – он посмотрел на меня изучающим взглядом, попыхтел папироской и после небольшой паузы продолжил: – Даешь пару пузырей, и Соловки – твои. Я вскорости к брательнику на Заячий пойду, могу тебя захватить.

Это «вскорости» растянулось на целый час. За это время мой перевозчик (имя его оказалось таким же немудреным, как и он сам – Коля), завел барахливший лодочный мотор. А я успел сьесть тарелку борща в железнодорожной столовке и раздобыть в Продмаге пару пол-литровок.

Недолгий северный осенний день неторопливо уходил на запад, а мы уплывали от него на восток к затерянным где-то в далеком темнеющем горизонте Соловецким островам.

Пришло время вечернего отлива, и море начало показывать свои таинственные глубины – над его поверхностью то тут, то там стали неожиданно подниматься из воды гладкие круглые скаты базальтовых островов. Млея от удовольствия, я не мог оторвать глаз от бирюзово-изумрудной бахромы мха и водорослей, покрывавших черные камни – миллионами капель-бриллиантов они сверкали в низких лучах заходящего солнца. А Коле, наоборот, все это не нравилось, и он сердито материл Луну за ее приливные проделки с морем.

– Припозднились мы здорово, – ворчал он. – Теперь из-за этого е…ного отлива приходится петлять между лбами. А так шли бы напрямки и скорость не сбавляли.

Но вот, к моему сожалению, а его радости, острова остались позади, и море распахнуло свою необьятную ширь, ограниченную только где-то очень далеко на западе нечеткой чертой горизонта. Мотор взревел, набрал обороты и лодка побежала резвее.

А солнце совсем уже скатилось к ушедшей на ночную стоянку колокольне кемского собора и вскоре вовсе скрылось за облаками, нависшими над его крышей. Сумерки начали сгущаться, наступала тьма, и Белое море становилось черным.

Я расслабился было на своем рюкзаке и стал подремывать. Не знаю сколько прошло времени, но я услышал вдруг позади себя громкий храп. Я оглянулся: Коля лежал на корме, сладко причмокивая губами, к которым прилипла недокуренная папироска. А рулевое колесо, до сих пор направлявшее лодку туда, куда надо, безнадзорно крутилось в разные стороны. По дну у колиных ног перекатывалась порожняя поллитровка – вот, скотина, опять напился! Я принялся его будить, дергал за нос, бил по щекам. Но этот пропойца был мертвецки пьян, он только что-то невнятно мычал, изредка приоткрывал глаза и засыпал снова. Полная отключка.

Что было делать? Вокруг стояла белесая мгла, чуть подсвеченная тонким полумесяцем и редкими неяркими звездами. Куда мы плывем, где мы? Я стал вглядываться вперед, назад, в стороны, но нигде не увидел никакого намека на какое-либо подобие огоньков, фонарей, маяков – признаков хотя бы далекой земли. Мне стало очень страшно от этой бескрайности и беспросветности.

Но настоящий испуг пришел тогда, когда лодочный двигатель неожиданно взревел, лихорадочно затрясся всем своим железным телом, потом сбросил обороты, захрипел, засипел, закашлял и смолк. Я бросился к нему, стал дергать за веревку, трясти, пытался прокрутить приводной ремень, подсосать бензин, но все было бесполезно – мотор был мертв. Потеряв скорость, лодка перестала держать волну, развернулась, и ее начало захлестывать. На дне появилась вода.

Вдруг я почуствовал сильный толчок, лодка вздрогнула от бокового удара, резко наклонилась и еще больше черпнула воды. Рядом с ее бортом на мгновение поднялось над водой огромное круглое белое тело, за ним промелькнул острый треугольный плавник. Что это было за морское чудище – кит, акула? Пока я ковшом выгребал со дна воду, животное появилось с другой стороны, и я подумал, что следующий удар будет последним – наше утлое суденышко либо перевернется, либо будет разбито.

Однако второй удар пришелся в днище, подбросил лодку вверх, потом корма нырнула под волну, и ледяная беломорская вода окатила нас с головы до ног. Вот когда, наконец, Коля проснулся. Сначала отсутствующим взглядом он посмотрел вокруг, потом, окончательно продрав глаза, стремительно поднялся и сел на скамейку – его взгляд уперся в белое пятно на черной морской воде.

– Ё-мое! – вдруг громко воскликнул он с детским восторгом. – Белухи появились, белухи! Эх, е-мое, жалко гарпуна нет. – Повернувшись ко мне и увидев в каком диком страхе я находился, обьяснил: – А ты, паря, не трухай. Белуха – это такая дельфина, она тварь безобидная, правда, очень уж большеватая, до шести метров по длине доходит. Прошлый год мы с брательником двух взяли, мясо у них не очень, а вот жиру – вагон, и шкура ценная. Мы на приемный пункт снесли, большие деньги выручили.

Коля достал из-под сидения железный ящичек с инструментами, вытащил гаечный ключ, отвертку, склонился с ними к мотору, что-то подправил, подтянул, подкрутил. И не успела белуха подплыть к лодке, чтобы еще раз ударить ее сбоку, как мотор чихнул несколько раз, хрюкнул, пукнул, а потом завелся, затарахтел и набрал обороты. Лодка рванула с места и понеслась по волнам.

Коля послюнявил пальцы и подставил их ветру.

– Ага, – сказал он уверенно, – «правильным путем идете, товарищи», как говорил вождь. Так что, малый, будь спок, выйдем на Соловки, все будет нормально.

– Увидя, что мужик окончательно протрезвел, я немного успокоися, обмяк, потом тоже стянул с себя одежду, трясясь от холода, выкрутил ее и надел снова.

Через некоторое время на горизонте загорелись призывные желтые огоньки.

Стоило ли мне так выпрыгивать из себя, рисковать жизнью, вбрасывать в кровь столько адреналина, чтобы в памяти от всей моей трехдневной побывки на знаменитых Соловках остались одни жалкие крохи?

Что именно?

Наиболее стойким оказалось воспоминание о том предательском чувстве стыда и позора, которое я испытал, когда остался без штанов в общественном турбазовском туалете.

Это был обычный российский загаженный сортир с грязными стенами, щедро изрисованными неумелыми рисунками сближающихся половых органов и исписанными идиотскими похабными надписями. Самыми приличными из них были, например, такие:

 
Повернись на-лева.
Повернись на-права.
Ище повернись.
Хули вертишься?
 

Или:

 
Даю за так.
Сосу с заглатыванием.
Женбарак №2. СпроситьКлаву
 

Среди этих перлов попадалась и дессидентская дань тому застойному времени:

 
Писать в толчках – традиция не нова.
Но только здесь имеем мы свободу слова.
 

Изучая настенную живопись и поэзию и стараясь не вляпаться в экскременты, я осторожно пробрался к стене, приставил к ней рюкзак и занялся сменой мокрого белья.

Справа от меня, застегивая на ходу ширинки, направлялись к выходу двое волосатых парней, только что помочившихся в длинный ржавый желоб. Слева, громко кряхтя, тужился сидевший орлом на деревянном многоочковом помосте пожилой бородатый мужчина в дорогой нутриевой шапке. С третьей стороны два подростка прилепились к щели в фанерной перегородке, отделявшей другую половину уборной, и, похотливо похохатывая и причмокивая, смотрели, как писают женщины.

Вдруг произошло нечто совершенно неожиданное. Один из волосатых парней сорвал с головы мужчины шапку и бросился к двери. Тот вскочил, пытаясь схватить вора за рукав, но запутался в штанинах и грохнулся об пол. Я бросился было к нему с намерением помочь подняться и догнать парня, но вспомнил, что сам без штанов и остановился. Я повернулся к своему рюкзаку, чтобы натянуть на себя лежавшие на нем джинсы и замер в ужасе: мои драгоценные фирмовые джинсы марки «Lee» тоже исчезли! Ах, подлецы, ах, бандиты, это пока я отвернулся, они увели у меня штаны.

Я стоял жалкий, растерянный, убитый, с голыми ногами и в мокрых трусах. А мальчишки оторвались от своего наблюдательного пункта и громко хохотали, держась за животы. Потом, отдышавшись, они подошли и помогли подняться с пола мужчине, который безуспешно пытался оттереть бороду от прилипшей к ней какашки.

Придя в себя и обвязав задницу свитером, я вместе с ним отправился писать заявление начальнику местного отделения милиции и к директору турбазы. Первый косо усмехнулся и ничего не обещал, посетовав, что у него и серьезные-то дела с места не сдвигаются, а это уж совсем мертвое.

Визит к турбазовскому начальству оказался более продуктивным. Мне была вручена записка завсклада выдать: «брюки туристские, б.у., брезентовые ». В них я шиковал до самого приезда в Москву.

Нет, конечно, запомнился мне на Соловках не только тот злосчастный сортир. Кроме всего прочего, память сохранила заросшие пожухлой травой и чахлым кустарником оплывшие откосы многокилометровых каналов, еще до революции соединивших между собой многочисленные соловецкие озера. По так называемому Малому кругу этих каналов я прокатился на весельной лодке вместе с группой шумных горластых путевочных туристов.

А можно ли забыть археологический раскоп с остатками подземных обогревательных труб? Благодаря им трудолюбивые монахи выращивали у стен монастыря настоящие арбузы. И это в Белом море, на далеком севере!

Хранит память и некую (ис)пытательную камеру с глубоким каменным подвалом, бывшим погребом, над ним была проложена узкая шаткая доска. Любознательные охранники-чекисты проверяли на ней эквилибристические способности вновьприбывших зеков, одни из которых, падая, ломали себе ноги, а другие разбивали головы.

КИЙ – ОСТРОВ

На остров Кий я переплыл из лесопромышленного гидролизного городка Онега на многоместной паромной моторке. В отличие от Соловков Кий был не архипелагом, а одиночным островом Гулага. И с наскальной живописью я там познакомился совсем другой, более старой и более впечатляющей. Окатанные морской волной округлые каменные береговые лбы были расписаны черным гудроном и грязно-коричневой масляной краской. Среди прочих петроглифов можно было прочесть, например, такие:

Здесь чалился Первищев Николай. 24/Y111-51

Рестюк Измайлов. 2 июля 1953 г. – последний день срока.

Михаил + Сеня = любовь!

Джафар Оглы-Муратов, 1941-1953

Как и в соловецком туалете, тут тоже не обошлось без стихотворных текстов с матерным фольклором:

 
Никогда и нигде не ахай,
Жизнь бери, как коня, за узду.
Посылай всяк и всякого на х…,
Чтоб тебя не послали в п…
 

И еще слова из блатной лагерной песни:

 
Колокольчики-бубенчики ду-ду!
А я завтра на работу не пойду.
Пусть грохочет и пусть рвется аммонал,
На х.. сдался Беломорский ваш канал.
 

Белое море и на Кий-острове не отказалось от своей задумки попугать меня нептуновыми страстями. Оно воспользовалось перерывом в моих многотрудных хлопотах по инженерным изысканиям на киеостровском несторовском монастыре.

Узнав, что трое работяг отправляются за арматурой в Онегу, я попросил их забросить меня на маленький живописный необитаемый островок, давно уже манивший меня золотым песчаным пляжем. И договорился с ними, что они заберут меня на обратном пути.

Стоял яркий солнечный день, и после долгой неги в чистой прозрачной воде я залег на горячий песок подтемнить загаром свою бледную московскую кожу, нисколько при этом не заботясь о сохранности кровеносных сосудов (эх, эта молодость!).

Наверно, в таком кайфе я пребывал не один час, так как, открыв глаза, заметил, что переставшее греть солнце не только уже далеко отошло от жаркого зенита, но и вообще грозилось убраться за горизонт.

Однако еще неприятнее было совсем другое. Размер острова, где я так приятно проводил время, катастрофически уменьшился и, подобно той книжной шагреневой коже Золя, стягивался в ничто. Ставшая теперь холодной, морская волна накатывалась со всех сторон, бросалась под ноги и при каждом своем заходе поднималась все выше и выше.

Я быстро принял вертикальное положение и вспрыгнул на единственный остававшийся еще над водой бугорок. Но тут же с ужасом представил себе, как через несколько минут море достанет меня и там. Ведь было ясно: это приближается тот самый прилив, который неотвратимо должен затопить остров полностью. Причем, так, что тот вообще перестанет существовать, и я останусь один в открытом море. Потом зайдет солнце, станет темно и жутко. А обратный отлив, кажется, начнется только через шесть часов.

Очень скоро обнаружилось, что уровень моря поднимается быстрее, чем я даже мог себе представить. Вода быстро достигла моих колен, затем пояса, груди, плеч, головы, а потом ноги уже перестали доставать дно. Я всплыл, держа одежду в одной руке, а другой начал выгребать к Кий-острову.

Плыть было нелегко, волна хлестала в лицо, одежда намокала все больше, делалась тяжелой, и я быстро выбивался из сил. Время от времени, хотя и с трудом, мне удавалось перевернуться, лечь на спину и накоротке отдохнуть. Однако, нужно было поторапливаться, так как солнце уже совсем зашло, вокруг стало стремительно темнеть, а берег был очень далеко.

Не знаю, сколько времени я продержался бы еще на плаву, если бы не благовестный рокот катера, послышавшийся откуда-то издали. Я набрал в рот побольше воздуха и, как мне казалось, громко крикнул. Но катер на большой скорости промчался мимо – повидимому, из-за шума мотора мой призыв не был услышан.

А вообще-то, подумал я, почему эти паразиты на моторке не остановились, даже ни чуть-чуть не притормозили? Почему проскочили, не попытавшись меня поискать? Может быть, забыли обо мне? Вот негодяи!

Но потом я сообразил, что и найти-то меня было бы невозможно, так как острова уже не существовало. Где же они должны были меня искать? Тем более, вокруг уже нависла кромешная тьма.

Я был в отчаяньи, что делать?

И вдруг вспомнил: у меня же в ветровке есть фонарик! Лежа на спине, торопясь и боясь потерять равновесие, я дрожащими пальцами попытался открыть молнию на внутреннем кармане. Но она не поддавалась, замочек сорвался и упал в воду. А времени уже не оставалось – катер уходил от меня все дальше.

Тогда я сунул палец в небольшую дырочку на подкладке и, что было сил, ее рванул. Слава Богу, ветровка была старая, ветхая и карман сразу же лопнул по шву. Я достал фонарь, попробовал включить. На мое счастье он не отсырел и зажегся.

Однако, все мои старания были напрасны – катер уже ушел, исчез во тьме, растворился.

«Все, конец, – подумал я, – теперь нечего делать. Придется помирать в расцвете лет. Такая глупая история!»

Но я ошибся.

Неожиданно вдали снова послышался спасительный шум мотора. На этот раз он звучал совсем иначе, тише и глуше, он работал на более редких оборотах, и в отличие от того, первого, не форсировал. Я повыше поднял руку с фонариком и судорожно им замахал, ругая себя, что не сменил в нем вчера батарейки. Разве можно было увидеть такой слабый, такой тусклый свет?

Неожиданно широкий яркий луч от другого, сильного автомобильного фонаря длинным ножом прорезал темноту. Он медленно пополз по поверхности моря и направился в мою сторону. Еще немного, и он меня достанет. Я бросил одежду, фонарик, все, что мешало плыть, и, перевернувшись со спины на живот, изо всех сил замолотил руками по воде.

Вдруг резкая предательская боль вонзилась в левую ногу – судорога! Я снова лег на спину, подтянул колено и попытался размять мышцу, но потерял равновесие и, захлебнувшись, ушел под воду. Как раз в этот момент круглое световое пятно проскользнуло над моей головой. Меня не увидели.

Я вынырнул, луч света уходил от меня все дальше и дальше. Вот несчастье! Я достал рукой икру ноги и помял ее пальцами – слава Богу, боль утихла. Потом я лег на бок и снова поплыл. Может быть, удастся догнать фонарный луч?

И вдруг он остановился, пошарил немного на месте, а потом заскользил по воде в обратном направлении. Еще мгновение, и свет саданул по моим глазам.

Ура! Меня заметили!

Двигатель затих, и катер осторожно стал приближаться. Через пару минут я ухватился за борт, и несколько крепких рук, подхватив меня за плечи, вытащили из воды.

– Прости, браток, – сказал старший, – что поздно мы за тобой приехали. Задержались в городе, сам знаешь, как выбивать материалы у завхозов. Хоть в Онеге, хоть в твоей Москве.

А тот первый катер был чужой и шел, оказывается, совсем в другую сторону.