Текст книги "От 7 до 70"

ИЛЬЯ ПРОРОК И ПРЕКРАСНАЯ ДЕВА

Жил у нас в доме на Большой Черкизовский Саша Шварцман, очень увлеченный православием еврей. Его кумиром был знаменитый тогда отец Александр Мень, пользовавшийся большой популярностью и охмурявший своими книжками московскую интеллигенцию. Это про него, наверно, еще раньше написал Борис Слуцкий:

 
Еврей священник!… Видели такое?
Нет, не раввин, а настоящий поп.
Алабинский викарий под Москвою.
Глаза Христа, бородка, белый лоб.
Под бархатной скуфейкой, в черной рясе,
Еврея можно видеть каждый день.
Апостольски он шествует по грязи
Всех четырех окрестных деревень.
В большой церковной кружке денег много.
Реб-батюшка, блаженствуй и жирей!
Черт, черт возьми, /опять, не слава Богу?/
Нет, по-людски не может жить еврей.
Ну пил бы водку, брал бы кур и уток,
Построил дачу и купил бы “ЗИМ”.
Так нет – святым районным, кроме шуток,
Он пастырем себя вообразил.
И вот стоит он, тощ и бескорыстен,
И громом льется из худой груди.
На прихожан поток забытых истин.
Таких, как “не убий”, “не укради”.
Мы пальцами указывать не будем,
Но многие ли помнят в наши дни:
Кто проповедь прочесть желает людям,
Тот жрать не должен слаще, чем они.
Еврей мораль читает на амвоне
Из душ заблудших выметая сор…
Падение преступности в районе
Себе в заслугу ставит прокурор.
 

Почти все наши встречи с Сашей, особенно вечерние прогулки сопровождались азартными дискуссиями – толковищами о религии, вере, философии, политике.

Но в тот вечер Саша был чем-то озабочен и уклонялся от каких-либо споров-разговоров. Я не мог понять в чем дело. Наконец, услышал от него:

– Вчера я был в гостях у батюшки. Он очень озабочен планами прокладки метро вблизи от его прихода, прямо у стен церкви Ильи Пророка.

– Знаю, знаю, – сказал я, – эта линия должна пройти от Преображенки к Открытому шоссе и стать будущим куском Третьего метровского кольца. Ну, и что с того? Это ведь только проект, будут ли строить эту линию, или нет – еще бабушка надвое сказала.

– Увы, – Саша вздохнул и показал пальцем вверх. – Там уже все решено. Это выполнение «Наказа избирателей». А ты же знаешь, кто депутат. – Саша выдержал многозначительную паузу. – Константину Устиновичу не могут не потрафить, раз уж тот народу обещал – будет сделано.

– Ну, не знаю, может быть. – я подумал и спросил: – А все-таки, чего это твоему батюшке горевать? Ему-то что?

– Неужели, ты не понимаешь, что метростроевцы весь холм перероют, и удобного, как сейчас, подхода к храму уже не будет. Кроме того, стройка эта не на один год. Будет грохот, скрежет, пыль, грязь. Вот батюшка и боится, что всех прихожан растеряет.

Такой вот случился разговор.

Но мне, честно говоря, эта церковь была до феньки, и, что с ней станет, меня не интересовало ни с какого боку.

Но прошло время, и предпоследний главный коммунист страны, вслед за предыдущими, залег у кремлевской стены, не оставив после себя ничего, кроме одинокого памятного камня возле Щелковского шоссе и того самого «Наказа избирателей».

О нем-то я и вспомнил однажды утром.

Я ехал на работу и, как всегда, сонная, воняющая потом, чесноком и духами толпа вынесла меня из вагона метро к переходу на Комсомольскую-кольцевую. Почему-то именно в то утро и в тот момент во мне высветилась простая догадка.

Ведь продлят метро до Подбельского, и вот такая же картина будет меня каждое утро поджидать на моей родной станции Преображенской. Не будет сегодняшней лафы, не буду я усаживаться, развалясь, на мягкое сидение в углу вагона, додремывать недоспанные минуты или просматривать «Аргументы и факты». Хлынут из спальных кварталов Метрогородка, Открытого шоссе, бульвара Рокоссовского плотные людские потоки, забивая в часы пик далеко не резиновые вагоны.

Надо остановить это нашествие, предотвратить крах моего утреннего благополучия! Церковь Ильи Пророка – вот подходящий фугас для подрыва проектных метрополитеновских рельсов.

Через пару дней мы с Сашей Шварцманом направились к обьекту моей диверсии. Я знал эти места с моего послевоенного детства. Здесь ходил тогда трамвай 11-й номер, и росли высокие развесистые липы, которые в один из хмурых весенних дней неожиданно исчезли. Они появились в центре, на голой до этого улице Горького, куда их переместил в одночасье великий Преобразователь природы, как раз в то время провозгласивший борьбу с суховеями.

После того, как по Большой Черкизовской к центру столицы торжественно проследовал Юрий Гагарин, эта улица стала главной парадной магистралью для вьезда в столицу победных кортежей космонавтов. Ее даже собирались назвать Звездным проспектом, но не успели – Хрущева сняли и о переименовании забыли.

Неподалеку от Чекизовской на берегу старого пруда стояла ничем не примечательная типовая сельская церквушка, похожая на тысячу таких же. Но Саша о ней был совсем другого мнения.

– Колокольня здесь действительно стандартная, – сказал Саша, когда мы с ним подошли к ней поближе, – но вот четверик – 1690 года постройки. Мало того, до него на этом месте еще с Х1Y века стоял деревянный храм.

Саша скосил глаза к церковным дверям и поманил меня рукой:

– А теперь пойдем-ка внутрь, покажу тебе еще кое-что.

Мы вошли в пустой четырехстопный зал, и Саша подвел меня к одному из пределов, где висела на стене темная почерневшая от времени икона. Впрочем, на икону-то она не очень походила и, скорее, была картиной какого-нибудь провинциального живописца.

– Здесь изображена, – обьяснил Саша, – историческая сцена излечения в Х1Y веке дочери астраханского хана Тайлды. Будущий митрополит святитель Алексей наложением рук избавил ее от слепоты. За это московскому князю пожаловали специальный ярлык на княжение.

– Ну, и что в ней особенного, – удивился я, – только что она древняя?

– Нет, не только, – Саша осторожно погладил широкий золотой багет, – эта икона – чудотворная. Сюда ей поклониться приезжают со всего Союза. Говорят, она исцеляет от катаракты, глаукомы, косоглазия и прочих глазных мерзостей.

Я улыбнулся в кулак, покачал головой и потащил Сашу на выход.

Мы постояли на церковном дворе, плотно заставленном могильными памятниками, потом подошли к ограде, возле которой Саша показал мне небольшой гранитный камень с черным крестом и надписью:

НИКОЛАЙ ЯКОВЛЕВИЧ КОРЕЙША

– Знаешь, кто это? – спросил Саша.

– Кто?

– Знаменитый московский юродивый ХIХ века.

– Что он тоже был целителем? – спросил я, стараясь снять иронию с лица.

– Еще какой! – Саша укоризненно посмотрел на меня. – Он избавлял от многих болезней. К нему записывались на прием, даже когда он уже сидел в психушке. Им интересовались Гоголь, Лесков, Достоевский. Но житуха у него была не из легких: власти преследовали, официальная Церковь не признавала. Поэтому-то он и лежит за церковной оградой, а не на самом кладбище. Только потом забор передвинули, и вот он здесь. К Корейше и теперь страждущие приезжают, тоже, говорят, излечиваются.

Потом, выйдя за церковные ворота, мы направились к Архиерейскому пруду. На берегу стоял диковинный деревянный дом с резными колоннами, украшавшими большую парадную веранду.

– Ну, спроси меня, спроси, – со значением глядя на меня, сказал Саша, – почему пруд называется Архиерейским?

– Не воображай, – ответил я, помахав пальцем перед сашиным носом. – В отличие от некоторых, живущих здесь недавно, я знаю этот пруд с детства. Купался в нем и на лодке катался, и в девушек влюблялся. Правда, о его названии никогда не задумывался.

– А зря. Это место знаменитое, – Саша надыбился и заговорил с нажимом на глаголы: – За дом этот надо было бы тоже повоевать, добиться его защиты охранной памятной доской от государства.

К сожалению, на этом здании не только не повесили табличку, но впоследствии его вообще сначала подожгли, а потом и снесли.

– Была тут когда-то летняя метрополитова резиденция того самого святителя Алексея – воспитателя великого князя Дмитрия Донского, героя Куликовской битвы, – продолжал Саша свой рассказ. – Позже здесь жил архиерей – отсюда и название пруда. А стоявший на холме монастырь был снесен, как рассадник «опиума для народа». Кстати, в этих деревянных стенах в 1917 году работала первая большевистская радиостанция, она и донесла до ушей всего человечества весть о великой радости – победе революции в России.

Слушал я все это без должного внимания, так как больше шарил глазами по сторонам в поисках подходящего плацдарма для атаки на Гипрометрострой. Вроде бы, на окружающей местности ничего такого не было, что могло стать поводом обьявления войны. Береговой склон был укреплен каменной отмосткой и защищен с одной стороны зданием кинотеатра «Севастополь», с другой – общественным туалетом.

И вдруг я обратил внимание на большую, оторвавшуюся от забора кирпичную арку бывших парадных церковных ворот. При внимательном рассмотрении, можно было заметить, что эта старушка слегка сгорбилась, нагнулась в сторону пруда и вполне может при случае завалиться в воду.

Вот где, дорогие коллеги метростроители, я вас зацапаю! Эти ворота – тот первый снаряд, который я запузырю в ваш черкизовский проект. Оползень, подтопление, осадка – вот те ключевые слова, которые сами напрашиваются в обойму моего первого залпа.

Ну, конечно же, я кривил душой. На самом деле, никаких следов оползня не было – парадные ворота действительно чуть-чуть наклонялись, но совсем не в ту сторону. И никакое подтопление церкви не грозило – уровень воды в пруде был зарегулированным. Осадками фундаментов тоже не пахло – чего бы им вдруг оседать?

Но высокая цель оправдывает низкие средства, не так ли вместе с другими великими мира сего полагал великий Ленин?

Саша повел меня к батюшке, жившему в небольшой бревенчатой избе-пятистенке, спрятавшейся в Зельевом переулке среди жилой панельной застройки. Это был единственный в нашем микрорайоне деревенский особняк, чудом уцелевший осколок бывшего подмосковского села Черкизово.

К нам вышел нестарый человек с большой седоватой бородой – только она и выдавала его профессиональную принадлежность. На нем был спортивный адидасовский костюм, и в голове тут же проклюнулась глупая мальчишеская частушка:

Кто наденет «адидас»,

Тому девка сразу даст.

Батюшка, как ему и полагалось по сану, двигался неторопливо и степенно. Он подошел к большому многоэтажному секретеру и достал оттуда кожаную папку с золоченой застежкой, где у него хранилась вырезка из «Московской Правды» со статьей о планах прокладки линии метро.

– Одной мерзости им было мало, – сказал он, протянув руку в сторону общественного туалета, построенного рядом с церковью в хрущевские времена. – Так теперь еще одну пакость задумали.

– С этим можно попробовать побороться, – заметил я, – давайте начнем с того, что напишем письма в министерство Культуры, Общество охраны памятников, Моссовет и еще куда-нибудь.

– Правильно, – поддержал Саша, – мы с Геннадием можем сочинить их от вашего, батюшка, лица.

Я увидел, как тот вдруг изменился в этом своем лице, его пальцы нервно забегали по лежавшей на коленях папке.

– Нет, нет, – испуганно возразил он, – мне в мирские дела лезть не гоже, мое дело – служба. Вы лучше озадачьте этим нашего церковного старосту Николая Евфграфовича.

На следующий день уже без Саши я подошел к небольшому служебному зданию, стоявшему на церковном дворе за кладбищенскими памятниками. Старостой был невысокий средних лет мужчина в сером пиджаке и старомодной рубашке-косоворотке. Он выслушал меня и сказал:

– А я бы к этим адресам добавил еще газету. Пусть печать тоже откликнется.

– Это неплохая мысль, – поддержал я, – можно написать, например, в «Советскую культуру», или еще куда-нибудь.

Староста помолчал немного и вдруг спросил:

– Сколько?

Я не понял.

– Что сколько?

Глаза старосты отклонились за угол церкви, рассмотрели трещину в асфальте и затем вернулись ко мне.

– Ну, что вы не понимаете. Сколько это будет стоить?

«Неплохо, – подумал я, – оказывается, еще и подзаработать можно». И, помявшись, ответил:

– Я не знаю, это нужно будет уточнить… – потом осмелел и добавил: – Ну, наверно, рублей 100-200, я думаю.

Староста, не говоря ни слова, сунул руку во внутренний карман своего пиджака, вытащил оттуда несколько сторублевых купюр и, не пересчитывая, протянул мне.

« Вот так да! – подумал я. – Дает деньги без всяких расписок и бухгалтерских квитанций. Ничего себе житуха у церковников! Ни налогов тебе, ни отчетов. Здорово устроились!».

Признаюсь, что в процессе своей самоотверженной борьбы за церковь Ильи Пророка я еще не раз становился получателем пачки денег, доставаемой небрежным движением руки из кармана церковного старосты. И с каждым разом эта пачка все больше толстела.

Недели через три осторожная «Советская культура» (26/Y-84) после довольно долгих сомнений, колебаний и проверок осмелела и выбросила в мир по тому времени очень

ОСТРЫЙ СИГНАЛ

Без исследований и расчетов

Близ стадиона «Локомотив» и кинотеатра «Севастополь» расположен чудесный памятник истории и архитектуры ХУ11 века – церковь Ильи Пророка. Ныне над ним нависла угроза разрушения.

Почему? Да потому, что институт Метрогипротранс, разрабатывая проект продления Кировско-Фрунзенской линии метро от Преображенской площади до улицы Подбельского, прокладывает эту линию в непосредственной близости от старинного здания. Широкая железобетонная эстакада нависнет над Черкизовским прудом, высокая земляная насыпь надвинется на древний архитектурный памятник. Нарушится не только архитектурно-ландшафтная гармония, но главное – старинная постройка пострадает от вибрации, которую неизбежно вызовут проходящие мимо поезда. Сдвинутся с места насыщенные водой грунты в основании здания, начнутся осадки, опускание склона.

Инженеры Метрогипротранса не провели специальных исследований и расчетов, доказывающих безопасность прокладки метро рядом с уникальной постройкой. Таким образом, были нарушены действующие общесоюзные строительные нормы и правила…

…Велика ответственность проектировщиков, трудна и кропотлива их работа. Но, учитывая сегодняшние нужды людей, предвидя их будущие потребности, нельзя забывать и о прошлом, о сохранности памятников истории и культуры нашего Отечества.

Г.РАЗУМОВ, канд. техн. наук,

старший научный сотр. ПНИИИС Госстроя СССР

Итак, перчатка была брошена.

Что тут началось! Моя статейка оказалась лакомой косточкой для многочисленной своры патриотов, руссофилов, народников, почвенников – защитников отечественного наследия. Они набросились на проблему со всех сторон. «Советская культура» (11/Х11-84) даже вынуждена была опубликовать подборку откликов, для чего выбрала письма наиболее важных откликантов:

Газета выступила. Что сделано?

Редакция получила обширную читательскую почту в поддержку выступления газеты и официальные ответы.

Так, заместитель начальника управления изобразительных искусств и охраны памятников Министерства культуры СССР С.Петров сообщает…

Председатель Научно-методического совета по охране памятников культуры Министерства культуры СССР Л.Сокольский также одобряет…

Заместитель председателя президиума Центрального совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры рассмотрел реплику Г.Разумова и считает ее правильной…

…Из общего тона выпадает лишь ответ на публикацию газеты, присланный заместителем начальника ГлавАПУ города Москвы Ю.Дыховичным и директором института Метрогипротранс А.Луговцевым, в котором без серьезной аргументации опровергаются доводы…

Началась ожесточенная схватка. Горы писем, откликов, замечаний, предложений, проектов росли на столах разных начальников, их заместителей и помощников. Многоголосые совещания, заседания, собрания, рассмотрения побежали наперегонки друг за другом в длинной марафонской эстафете.

И вот на одном из них я, наконец, добился, правда, не решающей, но все же, какой-то победы.

– Мы собирались проложить открытую линию метро, – докладывал положенный мною на лопатки главный инженер проекта В.Киселев. – Поезда должны были идти по земляной насыпи, так что с высоты 3,5 метра пассажиры могли бы любоваться красивым видом пруда и церкви. Но раз общественность так рьяно возражает, мы согласны изменить проект. Мы дадим новое решение этой линии – метро пройдет в тоннеле и на поверхности вообще видно не будет.

В перерыве мы встретились с Киселевым, пардон, в туалете. Он улыбнулся мне и, подставляя ладони под сушку, доверительно наклонил ко мне голову:

– Вообще-то, нам эта линия до лампочки, – сказал он, – не те здесь пассажиропотоки, чтобы за нее воевать. Но вот депо… – главный инженер проекта глубоко вздохнул. – Оно нужно на Северо-востоке, как воздух. Мы задыхаемся от нехватки вагонных стоянок и ремонтных мастерских. Единственное депо, в Сокольниках, – подземное, оно старо, мало и неудобно. Поэтому без нового, хоть удавись.

– Понимаю, – ответил я. – Но…

Борьба шла с переменным успехом почти 3 года. За это время я стал одним из знатных функционеров защиты российских исторических ценностей. Меня приняли в члены Инженерной комиссии Совета по охране памятников культуры Министерства культуры СССР. Он был создан когда-то знаменитым советским художником Игорем Грабарем и многие годы задиристо влезал почти во все более не менее крупные проекты, затевавшиеся ретивыми властями.

Вслед за черкизовской церковью, я ринулся в бой на защиту баженовского «Дома Пашкова» – Библиотеки им. Ленина, который стал разваливаться при возведении эскалаторных тоннелей станции метро Боровицкая. Потом я вступил в борьбу с Метростроем за спасение парковых прудов и недостроенного Казаковым Екатериненского дворца в Царицыно.

Но особое удовольствие я получил, когда схватил за руку московского градоначальника, замахнувшегося ею на дом Мельникова. Этот небольшой архитектурный шедевр, затерявшийся среди старых доходных домов глухих арбатских переулков, поражал своей необычной трубообразной формой и украшал самые пижонские фотоальбомы с видами Москвы. Архитектор мировой известности, Константин Мельников за павильон СССР на Международной выставке в Париже, клуб им. Русакова в Сокольниках и другие проекты 30-х годов получил редкое по тем временам разрешение построить в Москве этот свой собственный дом.

А теперь он кому-то мешал.

Кому? Может быть, офонарелому Арбату, ставшему недавно пешеходным? Или поликлинике 4-го Главного управления на Сивцевом вражке, раковой метастазой распространявшейся на окружающие здания?

Так или иначе, но мы добились, чтобы дом оставили в покое и даже отреставрировали.

Потом была шикарная поездка с элитной комиссией Минкультуры СССР по древностям Крыма. Впервые увидел я средневековые стены генуэзской крепости Судака, потрогал руками рустованые квадры римско-византийского Херсонеса, прошел по узким улочкам ханского Бахчисарая и облазил пещерные города Чуфут-Кале.

Но нигде не испытал я такого телячьего восторга, как в Керчи, где особенно плотно слилось в экстазе прошлое с настоящим. Чего стоило хотя бы посещение Лапидария – уникальной коллекции могильных памятников всех времен и народов, живших и умерших в степях восточного Крыма! Среди древнейших надгробий выделялись древнегреческие боспорские стелы и намогильные камни с шестиконечными звездами и минорами – неоспоримые свидетельства еще дославянского присутствия евреев на российской земле.

Набегавшись по пыльным тропинкам развалин Боспорского царства, перепачкав брюки на раскопах Фанагории, Гермонассы, Китея и Акры, мы зашли в небольшой рыбный ресторан, повисший на стальных консолях над темной рябью Еникальского пролива. Мы сели за стол, накрытый бывшей белой скатертью, и взяли в руки меню. К нам подошла официантка, миловидная молодая женщина в голубом фартуке и достала из накладного кармана блокнотик с карандашом.

– Что будете заказывать? – спросила она. – Хотите наше фирменное блюдо? Называется – «Наутилус».

– Несите, – согласились мы.

Эта субмарина-сигара оказалась большой рыбной котлетой в золотисто-коричневом кляре. Я рискнул быть первым, взял нож и, аккуратно отрезав от края маленький кусочек, поддел его вилкой и положил в рот. На тонкий нежный вкус этого рыбно-кулинарного чуда воображение тут же откликнулось живым кинокадром, на котором билась о доски причала крупная рыбина со спининговой блесной в носу.

– Что это, – спросил я убиравшую соседний стол официантку, – скумбрия или ставрида?

– Ой, – что вы, что вы, – махнула она рукой, – такого нам никогда не дают, вся свежая рыба идет только на рыбозавод. Это повар у нас здесь большой искусник – простой мороженый минтай так готовит, что пальчики оближешь.

Она помолчала немного, потом подошла поближе к нашему столу и добавила:

– Но это блюдо вы ножом режете напрасно, его нужно только ломать руками. Хотите покажу? Вот посмотрите.

Вооружившись салфетками, она осторожно подняла котлету над тарелкой, аккуратно несколько раз надломила и положила обратно набок – в одном месте из ее дымящегося чрева выскочил маленький морковный зайчик. Из другого надлома вывалилась свекольная собачка, а в противоположной стороне появился картофельный дельфин. Все зверюшки были сделаны с большим скульптурным мастерством – очень профессионально, точно, изящно. Увидев наши удивленные взгляды, официантка потупила взор и обьяснила:

– Это я, недоучка, здесь ремесленничаю. Когда-то из Строгановки со 2-го курса ушла. Неразделенная любовь, неудачное замужество… Но я не горюю, всякая работа хороша, эта не хуже других.

Эх, если бы овощные животные были так же хороши на вкус, как их рыбный дом!

А то главное, благодаря чему я попал в эту высокопоставленную государственную комиссию, выпало на два последних дня командировки и заставило сильно напрячься.

Я поехал на Митридатову гору пораньше, пока жаркое крымское солнце еще не начало во всю шпарить и, лениво потягиваясь косыми лучами, только проснулось где-то далеко в Таманском заливе. В сопровождении работника местного музея и инженера Горкомхоза я поднялся по узким улочкам, плотно заставленным глинобитными домами частников.

Потом дома расступились, дав место невысому штакетному забору. За ним натуженно тарахтел в бетонной будке насос водопроводной подкачки, а рядом молча возвышался закрытый дощатым щитом лаз в подземный погреб.

Горкомхозовский работник подтащил к лазу на длинном проводе фонарь-переноску, повернул ключ в большом амбарном замке и поманил меня пальцем:

– Залезайте. Только осторожно, здесь ступенек нет. И голову пониже пригибайте, а то расшибетесь.

Я смело шагнул вперед и… – открыл рот от удивления. Ничто и никогда, ни раньше и ни позже, не производило на меня столь острого, столь сильного впечатления. Никакие Помпеи и Колизеи, никакой Андрей Рублев и Феофан Грек меня так не трогали. Может быть, потому, что тех я ждал, к ним стремился. А здесь – такая неожиданность.

То, что я с бессовестной небрежностью назвал погребом, был только что вскрытый археологами древнегреческий склеп. А то, от чего у меня так широко раскрылись глаза, была бесподобной красоты фреска. Роспись занимала весь потолок, с которого к онемевшему зрителю был обращен лик прекрасной Девы с черными кудряшками волос, большими голубыми глазами и нежнорозовыми, прямо ренуаровскими, щеками.

– Краски уже начали блекнуть, – сказал музейный работник, заметив мой восторженный взгляд, – специалисты говорят, что еще месяца два, и фреска совсем погибнет. Пока склеп был замурован и воздух сюда не попадал, все было в порядке. А теперь не только воздух, но и влага сьедает древние краски. Видите, какая здесь сырость?

С трудом оторвав глаза от Девы, я посмотрел вокруг. Со всех сторон к деревянному настилу, на котором мы стояли, подступала с пола вода, расцвеченная радужными бензиновыми разводами, по глинобитным стенам склепа ползла вверх волосатая серозеленая плесень.

– Да, – растерянно протянул я, – надо что-то делать. Но что? С водой-то я могу помочь справиться, но вот как спасти эту роспись? Не знаю.

Мы спустились с Митридата в контору Горкомхоза и я отобрал чертежи для проекта осушения склепа Девы,

Но что толку? Я составил «Заключение», разработал мероприятия, дал проектные решения. Куда все это делось? Скорее всего, мои бумажки до сих пор валяются в пыльном ящике стола какого-то чиновника керченского Горисполкома. А прекрасная Дева попрежнему блекнет и темнеет за амбарным замком своей сырой могилы.

А, может быть, от нее и вовсе ничего не осталось. Жаль!

Ну, а что же с Ильей Пророком? Может быть, на нем мне удалось отыграться в борьбе за светлое будущее темного прошлого?

Ничего подобного! Кроме той единственной победы, когда я загнал метро под землю, никаких других достижений больше так и не последовало.

Куя победу, метростоевцы пропихнули в черкизовский холм железобетонные двухпутные тоннели, обложили метлахской плиткой стены трех новых станционных залов и спустили в них ступеньчатые гусеницы эскалаторов. А вскоре побежали по новым подземным трассам голубые метровские вагоны, и заскрежетали скрипучие тормоза у широких столбастых перронов трех новых надземных станций.

Но вскоре все это мне оказалось абсолютно безразличным, так как метро мне перестало быть нужным. Я начал ездить на работу трамваем и тролейбусом, а потом вообще пользоваться 11-м номером, то-есть, пешкодралом. Вредная для здоровья поездка в метро сменилась здоровой сорокаминутной утренней пешеходной прогулкой. По дороге на службу я заходил в бассейн на Ткацкой, где наш ПНИИИС арендовал две плавательные пятидесятиметровые дорожки. И только после полукилометрового заплыва я шел решать насущные проблемы инженерной гидрогеологии.