Текст книги "Уарда"

VI

Когда Нему возвратился домой, теперь уже верхом на осле, он не нашел там ни Катути, ни Неферт. Первая поехала в храм, а оттуда в город, Неферт же, повинуясь внезапному непреодолимому стремлению, отправилась к своей царственной подруге, Бент-Анат.

Царский дворец больше был похож на маленький город, чем на дом[112]112
  Дворцы фараонов не были похожи на храмы. Они походили на дома египетской знати, и отличались от них только размерами.


[Закрыть]. То его крыло, в котором жил наместник, было дальше от реки, а строения, где помещался царь со своим семейством, смотрели фасадами на Нил.

Всем проплывавшим мимо резиденции фараона она открывалась в самом привлекательном виде, отдельные постройки разнообразной архитектуры были красиво расположены среди садов.

К громадному главному зданию с парадными залами прилегали симметрично расположенные ряды павильонов различной величины. Все они соединялись между собою колоннадами или мостами, под которыми пролегали каналы, орошавшие сады, что придавало дворцу вид города, раскинувшегося на островах.

Все постройки дворца фараона и необозримая стена, ограждавшая его, были сооружены из легкого нильского кирпича и дерева с искусной резьбой, у высоких входных ворот стояли на часах тяжеловооруженные воины.

Стены и столбы, навесы, колоннады, даже крыши строений украшали пестрые узоры, а у всех ворот стояли высокие мачты, на которых, пока царь находился в резиденции, развевались красные и синие флаги. А теперь бронзовые острия мачт, служившие громоотводами, одиноко смотрели в небо.

Справа от главного здания находились окруженные роскошными садами дома женщин из царского семейства, некоторые из этих построек отражались в зеркале каналов. К этой части дворца примыкали многочисленные ряды царских кладовых, а позади центрального строения, в котором жил сам фараон, размещались казармы для царских телохранителей и сокровищницы. В левом крыле дворца находились помещения для придворных чиновников и бесчисленных слуг, там же были и царские конюшни.

Несмотря на отсутствие Рамсеса, во дворце царило оживление. Десятки садовников поливали лужайки, цветочные клумбы, кусты и деревья, стражники регулярно обходили территорию, конюхи куда-то вели лошадей, а во флигеле, занимаемом одной из женщин, суетились, как пчелы в улье, служанки и рабыни, царедворцы и жрецы.

В этой части дворца хорошо знали Неферт. Стражники, стоявшие у ворот и перед дверями зданий, пропускали ее носилки без оклика, с глубокими поясными поклонами. В саду Неферт встретил один из царедворцев, который проводил ее к распорядителю церемоний, а тот ввел ее, после короткого доклада, в покои любимой дочери царя.

Просторная комната, где Неферт нашла Бент-Анат, открытой стороной была обращена к Нилу.

Дверной проем, закрытый светлыми занавесками, выводил на длинную галерею, которая была ограждена изящной решеткой из позолоченной меди, увитой розовыми кустами, усыпанными бледно-розовыми цветками.

Именно в ту минуту, когда жена Мены появилась на пороге, царевна приказала служанкам отдернуть занавес, так как солнце склонялось к западу и становилось прохладнее, а Бент-Анат любила именно в это время сидеть в галерее, созерцая окружающие красоты.

Комната Неферт в доме Мены была убрана гораздо изысканнее покоев царевны. Муж Неферт и мать окружили ее множеством прелестных вещиц. Стены были обтянуты небесно-голубой парчой, затканной серебром, стулья и кушетка были покрыты тканью из перьев, сотканной руками эфиопских женщин и сиявшей, как грудка яркой птицы. Статуя богини Хатор на домашнем алтаре была изваяна из поддельного изумруда, называемого мафкат, а остальные небольшие статуэтки богов – из ляпис-лазури, малахита, агата и золоченой бронзы. На ее туалетном столике было множество сосудов с благовониями и вазочек из черного дерева и слоновой кости самой тонкой работы. Все это было расставлено весьма живописно и вполне гармонировало с наружностью самой Неферт.

Жилище Бент-Анат также вполне соответствовало ее характеру.

Комнаты были высокими и просторными, а меблировка была дорогостоящей, но отличалась простотой. Нижняя часть стен была обложена изразцами из тонкого белого с фиолетовым фаянса в форме звезды, а узор представлял собою разные красивые фигуры. Выше стены были обтянуты той же прекрасной темно-зеленой саисской тканью, что и обивка диванов, стоявших у стен.

Посредине этой комнаты стоял большой стол, а вокруг него – тростниковые стулья и табуреты. Эта и другие комнаты были величественны, прекрасны и отличались гармоничными пропорциями. Их убранство говорило о том, что хозяйка находила мало удовольствия в красивых безделушках, зато она любила великолепные растения, редкие экземпляры которых были со вкусом расставлены в углах большинства комнат, в других же возвышались постаменты из черного дерева в форме обелисков, на которых стояли драгоценные курильницы.

Ее просто убранная спальня вполне могла оказаться комнатой царевича, любящего растения, а не царевны.

Бент-Анат ласково встретила жену Мены, взяла ее правой рукой за подбородок, поцеловала в нежный узкий лоб и сказала:

– Милое создание, наконец-то ты явилась ко мне, не ожидая приглашения. Это случилось, пожалуй, в первый раз с тех пор, как мужчины отправились на войну. Когда приглашает дочь Рамсеса, то об отказе не может быть и речи, а ты пришла по своей воле…

Неферт подняла мокрые от слез глаза, в которых светилась мольба, и потрясенная ее видом Бент-Анат прервала свою речь и, взяв молодую женщину за обе руки, воскликнула:

– Знаешь ли, у кого могут быть такие глаза? У того божества, из слез которого, упавших на землю, вырастали цветы.

Неферт опустила взгляд и, вспыхнув, проговорила:

– Мне бы хотелось, чтобы навеки сомкнулись мои глаза: я очень несчастна. – При этих словах две крупные слезы скатились по ее щекам.

– Что случилось, дорогая? – участливо спросила царевна, прижимая к себе Неферт.

Та опасливо посмотрела на распорядителя церемоний и придворных дам, которые вошли вместе с ней в комнату. Бент-Анат поняла этот намек и приказала всем удалиться. Оставшись наедине со своей огорченной подругой, она сказала:

– Теперь рассказывай, что тяготит твое сердце? Откуда появилось на твоем милом личике это грустное выражение? Говори, я утешу тебя, и ты снова сделаешься веселой, беззаботной куколкой.

– «Куколкой»? – повторила Неферт, и негодование сверкнуло в ее глазах. – Ты права, называя меня так: я не заслуживаю другого, всю свою жизнь я была игрушкой для своей семьи.

– Неферт, я не узнаю тебя! – вскричала Бент-Анат. – Неужели это и есть моя кроткая ласковая мечтательница?

– Вот самое подходящее слово! Я словно грезила наяву, пока меня не пробудил Мена, а когда он уехал в дальние края, я снова заснула и проспала целых четыре года. Но сегодня меня разбудили так грубо, что я уже никогда больше не найду спокойствия.

При этих словах слезы снова потекли по щекам Неферт. Бент-Анат была так сильно огорчена, будто жена Мены была ее собственным ребенком. Она ласково усадила молодую женщину возле себя на диван и не отпускала ее до тех пор, пока она не рассказала ей обо всем.

В последние часы с дочерью Катути произошло нечто подобное тому, как внезапно прозревает слепорожденный. Сегодня в первый раз она спросила себя: почему ее матери, а не ей самой поручено управление домом, госпожой[113]113
  «Госпожа дома» – титул знатных замужних египтянок.


[Закрыть] которого она является по праву? И ответила сама себе так: «Потому что Мена считает тебя неспособною думать и действовать». Он часто называл ее цветочком, розочкой, и теперь она осознала, что она не значительнее и не лучше цветка, который только и радует глаз своими нежными лепестками.

– Моя мать, разумеется, любит меня, – сказала она царевне, – но она дурно управляла имениями моего мужа, очень дурно, а я, несчастная, спала и грезила о Мене, не замечая, что делается с нашим наследственным имуществом. Теперь мать боится гнева моего мужа, а кого боятся, того не любят, как говорит мой дядя, а кого не любят, охотно верят всему дурному, что услышат о нем. Поэтому она слушает людей, которые бранят Мену и рассказывают, что он изгнал меня из своего сердца и взял в свою палатку иноземку. Но это ложь, и я не могу и не хочу видеть свою мать, если она будет отравлять то единственное, что у меня остается, что меня поддерживает – кровь моей жизни, любовь, мою горячую любовь к мужу!

Бент-Анат слушала ее, не прерывая. Некоторое время она молча сидела возле Неферт, затем сказала:

– Выйдем в галерею. Там я скажу тебе, что думаю, и, может быть, Тот вдохнет спасительный совет в мое сердце. Я тебя люблю и хорошо знаю, и хотя мне не достает мудрости, но все-таки я не слепа, а рука моя крепка и не дрогнет, когда придет время действовать.

Живительной свежестью повеяло от реки, и вышедшие на воздух женщины подставили ветерку лица. Наступил вечер, и дневной зной сменился приятной прохладой. Здания и деревья отбрасывали длинные тени. Множество лодок с возвращающимися из некрополя людьми испещрили речную гладь. Величественная река несла свои полные воды на север.

Вокруг благоухали пышные растения, а вьющиеся душистые розы оплетали решетку галереи. Этот сад был спланирован знаменитым художником еще во времена Хатшепсут, и картина, рисовавшаяся в его воображении, когда он бросал в почву семена и сажал ростки, теперь, через несколько столетий после его смерти, стала действительностью. Он представлял себе сад в виде ковра, на котором стоят многочисленные дворцовые здания. Причудливо извивавшиеся водные артерии, на которых плавали лебеди, являли собою узоры ковра, а окаймленные ими фигуры затеняли растения разной величины, формы и цвета. Красивые лужайки с сочной травой составляли как бы фон ковра, на котором гармонично располагались цветочные гряды, клумбы и группы кустов. Старые деревья, многие из которых были привезены в Египет на кораблях Хатшепсут[114]114
  Деревья, привезенные в больших кадках в Египет, изображены в храме Хатшепсут в Дейр-эль-Бахри.


[Закрыть] из Аравии, придавали картине законченность и величественность.

Напротив сада воды Нила окружали остров, на котором зеленели священные дубравы Амона.

Город мертвых на другом берегу реки был хорошо виден с галереи Бент-Анат. Там протянулась аллея сфинксов, которая начиналась от пристани для праздничных барок и вела к исполинскому сооружению – храму Аменхотепа III, с замершими у входа колоссами, величайшему зданию в Фивах, к Дому Сети и к храму Хатшепсут. Дальше виднелись дома бальзамировщиков и других жителей Города мертвых. Еще дальше, на западе, возвышались Ливийские горы с бесчисленными гробницами, а за ними раскинулась широкой дугой долина с царскими усыпальницами.

– Как здесь хорошо! – глубоко вздохнув, сказала Бент-Анат. – Возвратился ли мир в твою душу?

Неферт отрицательно покачала головой.

Царевна усадила ее, сама села рядом и начала говорить:

– Твоему сердцу нанесли рану, испоганили твое прошлое, и теперь ты страшишься за будущее. Позволь мне быть с тобою откровенной, даже если мои слова будут тебе неприятны. Ты больна, и мне хотелось бы излечить тебя. Согласна ли ты выслушать меня?

– Говори, – сказала Неферт.

– Лучше бы не говорить, а действовать. Мне кажется, что я знаю, чего тебе недостает и чем я могу помочь тебе. Ты любишь своего мужа, но долг призвал его покинуть тебя, и ты чувствуешь себя брошенной и одинокой. Это естественно. Но те, кого я люблю, – мой отец и мои братья – тоже отправились на войну, мать моя давно умерла. Благородную женщину, которой царь поручил меня, несколько недель тому назад тоже забрала смерть. Посмотри на этот опустевший город, где я живу. Кого можно назвать более одинокой: тебя или меня?

– Меня, – ответила Неферт. – Чье одиночество может сравниться с одиночеством женщины, разлученной с мужем, к которому рвется ее сердце?

– Но ты уверена в любви Мены? – спросила Бент-Анат.

Неферт прижала руку к сердцу и утвердительно кивнула.

– И он вернется, а с ним возвратится и твое счастье.

– Надеюсь, – тихо проговорила Неферт.

– А кто надеется, – сказала Бент-Анат, – у того есть будущее. Скажи, поменялась бы ты своею судьбой с богами, пока Мена был с тобой? Нет? В таком случае, ты несказанно богата, потому что тебе принадлежат драгоценные воспоминания, счастье прошлого. Что же значит настоящее? Пока я говорю, оно уже миновало! Теперь я спрашиваю тебя: о каком блаженстве могу вспомнить я и на какое счастье я могу надеяться?

– Ты не любишь, – возразила Неферт. – Подобно луне, ты, холодная и непреклонная, идешь по своему пути. Да, высшее счастье осталось для тебя неизведанным, но зато ты не знаешь и невыносимо горьких страданий.

– Какого страдания? – спросила Бент-Анат.

– Боли тоскующего сердца, пожираемого пламенем Сехмет, – ответила Неферт.

Царевна, задумавшись, долго смотрела вниз, затем быстро вскинула глаза и сказала своей подруге:

– Ты ошибаешься. Я знаю любовь и безумные порывы. Однако если ты ждешь праздничного дня для того, чтобы снова надеть свои драгоценные уборы, принадлежащие тебе, моя драгоценность не принадлежит мне, как и жемчужина, мерцание которой я вижу на дне моря.

– Ты любишь! – радостно вскричала Неферт. – Благодарю Хатор за то, что она коснулась наконец твоего сердца.

Бент-Анат с улыбкой поцеловала ее в лоб и сказала:

– Как это волнует тебя, оживляет твой ум и развязывает тебе язык! Ты, я думаю, готова слушать меня до утра, лишь бы я рассказывала тебе о своей любви. Но мы не для этого вышли в галерею. Слушай же. Я одинока так же, как и ты, моя любовь несчастнее, чем твоя, из Дома Сети мне грозят серьезными неприятностями, и при этом меня не оставили спокойствие и способность наслаждаться жизнью. Как ты объяснишь это?

– Мы созданы такими разными! – сказала Неферт.

– Это так, но мы обе молоды, мы обе женщины и жаждем счастья. У меня рано умерла мать, и некому было мною руководить, потому что мне уже повиновались в то время, когда я более всего имела нужду в наставнике. Тебя воспитала мать, которая возилась со своей хорошенькой дочкой и позволяла ей мечтать и играть, – ведь это так естественно для девочки! Затем к тебе посватался Мена. Ты искренне полюбила его, но из четырех долгих лет вы были вместе только несколько месяцев. Твоя мать оставалась с тобой, и ты едва замечала, что она управляет вместо тебя твоим собственным домом и взяла все заботы по хозяйству на себя. У тебя была игрушка, которой ты посвящала свои дни, – это были мысли о твоем отсутствующем муже, герое тысячи грез. Я знаю это, Неферт: все, что ты в течение этого времени видела, слышала и чувствовала, было полно им, все мысли устремлялись только к нему одному, и в этом, в сущности, нет ничего дурного. Но прекрасное чувство любви все росло в твоем верном мечтательном сердце. Как дикое растение, оно чрезмерно расползлось и омрачило твой ум и твою душу. Я не порицаю тебя, так как садовники, заботящиеся о саде твоей души, должно быть, не замечали или не хотели замечать, что с тобой происходило. Послушай, Неферт: пока я была ребенком, я также делала только то, что мне нравилось. Я никогда не находила удовольствия в мечтаниях, меня занимали буйные игры с братьями, я любила коней, увлекалась соколиной[115]115
  Во многих папирусах, ко времени написания которых относится наш рассказ, говорится о дрессировке соколов.


[Закрыть] охотой. Они часто говорили, что у меня сердце мальчишки, да я сама охотно стала бы мальчиком.

– Я – никогда, – прошептала Неферт.

– Ты маленькая роза, – сказала Бент-Анат. – Когда мне минуло пятнадцать лет, – продолжала она, – то я, при всей своей дикости, почувствовала себя такой унылой, неудовлетворенной, несмотря на то, что меня окружали доброта и любовь. Однажды – это было четыре года тому назад, незадолго до твоей свадьбы, – отец позвал меня играть с ним в нарды[116]116
  В Мединет-Абу сохранилось изображение Рамсеса III, играющего со своею дочерью в нарды.


[Закрыть]. Ты знаешь, с какой легкостью он побеждает самых искусных противников, но в тот день он был рассеян, и я два раза подряд одержала над ним верх. Я, радостная и гордая собой, вскочила, поцеловала его прекрасную голову и вскричала: «Девушка победила бога, героя, под чьей пятой пресмыкаются иноземные племена, перед которым преклоняются жрецы и народ!» Он улыбнулся и сказал мне: «Небожительницы часто превосходят небесных владык, и наша богиня победы Нехебт[117]117
  Богиня, изображавшаяся в облике коршуна. В сущности, она не имеет своего особого имени, так как «Нехебт» означает, что она покровительница города Нехеб – древней столице Верхнего Египта. В качестве богини дворца фараона она стала впоследствии покровительницей и самого фараона и изображалась в виде коршуна, парящего над ним и защищающего его своими крыльями. Такую же богиню-покровительницу – Уто, или, как ее назвали греки, Буто, – имел и царь нижнего Египта. Она изображалась в виде змеи. С объединением Верхнего и Нижнего Египта под властью одного фараона их стали изображать вместе, и обе они отныне вошли в царский титул.


[Закрыть] – женщина». Затем он заговорил более серьезным тоном: «Меня называют богом, дитя, но я чувствую себя богоподобным только в одном: я каждый час могу, ценой непомерных усилий, быть полезным, сдерживая здесь и подгоняя там[118]118
  Знаки царской власти, почти всегда изображавшиеся в руках фараона и многих богов: посох и плеть, вероятно, указывают на обязанность царей – сдерживать и подгонять.


[Закрыть]. Я богоподобен, ибо действую и создаю великое». Эти слова, Неферт, запали в мою душу, подобно семенам, и дали всходы. Я тотчас же поняла, чего мне недостает, и когда через несколько недель после этого мой отец отправился с твоим мужем и стотысячным войском воевать, я решила сделаться достойной своего отца и быть полезной, насколько это возможно. Ты не знаешь всего, что происходит там, в домах позади дворца, под моим руководством. Триста девушек прядут там лен и ткут из него полотно для перевязки ран воинов, много детей и старух отыскивают в горах разные целебные растения, другие сортируют их согласно указаниям лекарей. В кухнях варятся плоды в сахаре для больных в лагере. Там солят, вялят и коптят мясо для пропитания солдат во время переходов через пустыни. Хранитель погребов приносит мне вино в больших каменных сосудах, а мы переливаем его в прочные мехи, предназначенные для воинов, лучшие сорта мы разливаем в крепкие кувшины, которые тщательно запечатываем, чтобы вино сохранилось в дороге и порадовало героев. За всем этим и за многим другим мне приходится наблюдать, и поэтому ночью боги не посылают мне никаких сновидений; я так сильно утомляюсь, что меня сразу одолевает глубокий сон. Теперь ты все знаешь, Неферт, и я обращаюсь к тебе: присоединяйся ко мне, помоги мне, и этим ты заставишь Мену не только относиться к тебе с любовью, но и гордиться тобой.

– Научи меня приносить пользу, – проговорила растроганная Неферт.

– Завтра я навещу вас и попрошу твою мать отпустить тебя ко мне. Я объясню ей, что мне трудно после смерти моей компаньонки. Послезавтра ты переберешься во дворец. Ты поселишься в комнатах покойницы и станешь, подобно ей, помогать мне в моих занятиях. Да будет благословенна эта минута!

VII

Лекарь Небсехт все еще оставался перед хижиной парасхита и ожидал старика, терзаемый разными мыслями.

То он дрожал от страха за него, то совсем забывал об опасности, которой подверг Пинема, и думал только об исполнении своего желания. Он мечтал об удивительных открытиях, которые сможет совершить, исследуя человеческое сердце.

Он пытался размышлять о научных проблемах, но этому мешало беспокойство о парасхите и то, что Уарда была так близко.

Он долго оставался с нею наедине, так как ее отец и бабка больше не могли не выполнять свои обязанности. Отец Уарды должен был сопровождать пленных в Гермонтис, а старуха была одной из плакальщиц, которые, распустив волосы и вымазав себе лоб и грудь нильским илом, с воем и стоном сопровождали покойников в некрополь.

Солнце уже садилось, а Уарда все еще лежала возле хижины. Она была бледна и имела утомленный вид. Ее густые волосы снова растрепались, в них запутались соломинки. Когда Небсехт подходил к ней, чтобы пощупать пульс или заговорить с нею, она отворачивала от него свое лицо.

Когда солнце исчезло за горами, он снова подошел и, наклонившись над нею, сказал:

– Становится прохладно, не отнести ли мне тебя в хижину?

– Оставь меня, – проговорила она с досадой. – Мне жарко, отойди дальше! Я уже не больна и могу сама зайти в хижину, когда захочу, но ведь сейчас придут дед и бабка.

Небсехт встал, сел на корзину в нескольких шагах от Уарды и спросил, запинаясь:

– Не следует ли мне отодвинуться еще дальше?

– Поступай как знаешь, – бросила она.

– Ты неласкова со мной, – заметил он с грустью.

– А ты постоянно смотришь на меня, этого я терпеть не могу. Кроме того, я сильно беспокоюсь, так как дед был нынче не такой, как всегда, и вел странные речи о смерти и о высокой цене, которую требуют от него за мое выздоровление. Затем он просил меня никогда не забывать его. Он так странно смотрел на меня и был очень взволнован. Куда это он запропастился? Мне бы хотелось, чтоб он поскорей вернулся.

И Уарда стала тихо плакать. Небсехта охватил невообразимый ужас, совесть стала мучить его, так как он заставил человека рисковать жизнью за то, что было его долгом. Он хорошо знал законы, и ему было известно, что за похищение человеческого сердца старика немедленно заставили бы выпить кружку с ядом, если бы о его поступке узнали.

Темнело. Уарда перестала плакать и спросила лекаря:

– Как ты думаешь, не пошел ли он в город, чтобы занять ту огромную сумму, которую требуешь ты или твой храм за ваши лекарства? Но ведь у нас есть еще золотой обруч царевны и половина добычи отца, а в сундуке лежит нетронутой та плата, которую бабка получила за два года работы плакальщицей. Неужели всего этого вам мало?

Последний вопрос девушки прозвучал со злостью, и лекарь, будучи человеком правдивым, молчал, не решаясь сказать «да». Он за свою помощь потребовал чего-то большего, чем золото и серебро. Теперь он вспомнил о предостережении Пентаура и, когда залаяли шакалы, поспешил поджечь приготовленные куски смолы. При этом он спрашивал себя: какая судьба ожидает Уарду, если не станет стариков и его самого? Невообразимый план, смутно вырисовывавшийся в его мозгу, теперь становился явственным. Если со стариком что-нибудь случится, Небсехт намеревался хлопотать о вступлении в касту колхитов[119]119
  Эта каста существовала еще во времена Римской империи, и сейчас многое известно об этом из греческих папирусов.


[Закрыть] или бальзамировщиков, которые едва ли отказали бы ему, зная его ловкость и умения. Он думал, что тогда сможет жениться на Уарде, жить с ней вдали от людской суеты, полностью посвятив себя новому ремеслу, благодаря которому надеялся извлечь много сведений для своих исследований. Для него не имели значения удобства, признательность людей и привилегированное положение.

Он мог надеяться, что гораздо быстрее пойдет вперед по новому каменистому пути, нежели по старой, гладко накатанной дороге. Ведь он не чувствовал потребности делиться своими мыслями о своих открытиях. Знание само по себе вполне удовлетворяло его. О своих обязательствах по отношению к Дому Сети он теперь не думал. Уже три дня он не менял одежды, бритва не касалась его лица и головы, ни одна капля воды не освежила его рук и ног. Он чувствовал себя одичавшим, отчасти уже стоявшим на одной ступени с презреннейшим из людей – с парасхитом. Это нисхождение необычайно волновало его, так как уравнивало с Уардой, и она, лежавшая рядом, с растрепанными волосами, больная и испуганная, вполне соответствовала его представлению о будущем.

– Ты ничего не слышишь? – вдруг спросила девушка.

Небсехт стал прислушиваться. Раздался собачий лай, и вскоре старый парасхит со своей женой появились перед хижиной. Они прощались со старой Хект, повстречавшейся им, когда они возвращались из Фив.

– Как долго вас не было! – воскликнула Уарда, увидев стариков. – Я так боялась!

– Ведь лекарь был с тобою, – сказала старуха, уходя в хижину, чтобы приготовить незатейливый ужин.

Парасхит, став на колени, начал ласкать свою внучку так нежно и с таким благоговением, как будто он был ей не кровным родственником, а преданным слугой.

Затем он встал и подал дрожавшему от волнения Небсехту мешок из грубого холста, который он носил всегда с собою на узкой перевязи.

– Там лежит сердце, – шепнул он лекарю. – Забери его оттуда и возврати мне мешок: там лежит мой нож, а он необходим мне.

С дрожью в руках вынул Небсехт сердце из мешка, старательно уложил его в ящик с лекарствами, затем сунул руку за пазуху и заговорил шепотом:

– Вот возьми мою расписку, повесь ее себе на шею, а когда ты умрешь, то, как знатному вельможе, я вложу тебе в пелены книгу о вступлении на дневной свет. Но это еще не все. Состояние, которое досталось мне в наследство, мой брат, сведущий в делах, поместил под проценты, и в течение десяти лет я не трогал этих доходов. Я отдам их тебе, и ты со своею старухой будешь обеспечен до конца своих дней.

Парасхит взял мешочек с полосою папируса и выслушал слова лекаря. Потом он, отвернувшись от него, сказал спокойно, но решительно:

– Оставь у себя свои деньги, мы с тобою поквитались. Конечно, в том случае, – добавил он с мольбою в голосе, – если девочка выздоровеет.

– Она уже почти здорова, – запинаясь, проговорил лекарь. – Но почему ты не хочешь… не хочешь принять моего подарка?

– Потому что до сих пор я никогда ни у кого не занимал и не попрошайничал, – ответил парасхит. – А на старости лет не хочу начинать. Жизнь за жизнь! Но то, что я сделал сегодня, – так не смог бы расплатиться и сам Рамсес, а ведь у него достаточно сокровищ!

Небсехт потупился – он не знал, что ответить старику.

– Чье сердце принес ты мне и каким образом попало оно в твои руки? – помолчав, спросил лекарь у парасхита.

– Прежде скажи мне, зачем ты заставил меня совершить столь тяжкий грех?

– Потому что я хочу ознакомиться с устройством человеческого сердца, – ответил Небсехт. – Это мне нужно для того, чтобы, встречая болезни сердца, уметь их излечивать.

Парасхит смотрел некоторое время молча в землю, затем спросил:

– И ты говоришь правду?

– Совершенную правду, – решительно заявил Небсехт.

– Это радует меня, – проговорил старик, – так как ты помогаешь и бедным людям.

– Столь же охотно, как и богатым! А теперь скажи: у кого ты взял сердце?

– Я пришел к бальзамировщикам, – начал старик, – и увидел три трупа. Я должен был сделать на каждом восемь предписанных надрезов каменным ножом. Когда мертвецы лежат нагие на деревянных скамьях, то они все походят друг на друга, и нищий так же неподвижен, как и царский сын. Но я хорошо знал, кто именно лежит передо мной. Крепкое старое тело посредине принадлежало умершему пророку храма Хатшепсут, с одной его стороны лежало тело каменотеса из некрополя, а с другой – умершей от чахотки танцовщицы из квартала иноземцев. Да… Два жалких, изможденных тела. Пророка я знал хорошо: он сотни раз встречался мне, когда его несли на золоченых носилках. Его всегда называли богатым Руи. Я сделал, что положено, со всеми тремя, потом меня, по обыкновению, прогнали камнями, а затем я привел в порядок их внутренности с помощью своих товарищей. Внутренности пророка предполагалось хранить в прекрасных канопах из алебастра, а внутренности каменотеса и танцовщицы следовало положить обратно в их тела. Тогда я спросил себя: кого из них мне следует лишить сердца? Я подошел к беднякам и сначала остановился перед грешной женщиной. Я услыхал голос демона, взывавшего ко мне: «Эта женщина была бедна, несчастна и презираема, подобно тебе самому, пока странствовала на спине Геба[120]120
  Геб – Земля. Геба на памятниках часто называли «отцом богов», Плутарх называет его Хроносом.


[Закрыть], может быть, она найдет прощение и радость в том мире, если ты не ограбишь ее». А когда я взглянул на тощее тело каменотеса, на его руки, более мозолистые, чем мои собственные, демон шепнул мне то же самое. Затем я стал перед жирным телом умершего от удара пророка Руи и вспомнил о почете и богатстве, которыми он наслаждался в земной жизни. Тут я увидел, что остался один, и поспешил подменить его сердце бараньим. Может быть, я вдвойне виновен, потому что позволил себе сыграть злую шутку именно с пророком, но на его тело навесят множество амулетов, на место его сердца поместят скарабея[121]121
  Вместо сердца в мумию вкладывали изображение священного жука-скарабея. Эти жуки изготовлялись из самых различных материалов. На больших скарабеях часто были начертаны 2630-я и 64-я главы Книги мертвых, где идет речь о сердце.


[Закрыть], защитят его священными маслами и благочестивыми надписями от всех врагов на тропах Аменти, между тем как бедняка никто не снабдит спасительным талисманом. Притом… Ты ведь поклялся мне на том свете, в судилище, принять мою вину на себя?

Небсехт протянул руку старику и сказал:

– Да, на твоем месте я сделал бы тот же выбор. Возьми эту микстуру: раздели ее на четыре приема и давай Уарде один раз четыре вечера подряд[122]122
  Такая рекомендация часто встречается в медицинских папирусах.


[Закрыть]. Начни сегодня, а послезавтра, я думаю, она будет уже здорова. Скоро я приду опять посмотреть на нее. Теперь иди спать и укажи, где я могу прилечь. Прежде чем погаснет звезда Исиды, я покину вас, потому что меня уже давно ждут в Доме Сети.

Когда парасхит на следующее утро вышел из хижины, лекаря уже не было, но лежавший на месте, где был разведен огонь, кусок ткани с большим кровавым пятном свидетельствовал о том, что нетерпеливый Небсехт ночью уже рассматривал сердце пророка и, вероятно, разрезал его.

Ужас овладел Пинемом. Мучимый беспокойством, он при появлении на небе в золотой барке бога Солнца пал на колени и начал с жаром молиться – сначала об Уарде, потом о спасении своей грешной души.

Встав, он почувствовал облегчение. Убедившись, что его внучка почти здорова, парасхит попрощался с женщинами, взял свой кремневый нож и бронзовый крюк[123]123
  Согласно Геродоту, парасхит при помощи такого крючка извлекал через нос мозг покойника; при обследовании сохранившихся мумий было обнаружено раздробление решетчатой кости в носу.


[Закрыть] и пошел к бальзамировщикам выполнять свою тягостную работу.

Группа строений, в которых бальзамировали тела большинства умерших фивян, находилась далеко от его хижины, к югу от Дома Сети, у подошвы горы. Эти строения образовали целый квартал, его окружала стена из высушенного нильского кирпича.

Трупы доставлялись колхитам[124]124
  Весь цех бальзамировщиков.


[Закрыть] через главные ворота, обращенные к Нилу, тогда как жрецы, парасхиты, тарихевты[125]125
  Класс людей, занимавшихся просаливанием мумий.


[Закрыть], ткачи, которые работали днем, а также множество водоносов, приносивших воду из Нила в мехах, входили через боковой вход.

В северной части квартала колхитов возвышалось красивое деревянное строение с отдельным входом. Здесь принимались заказы от родственников умерших, но часто также и от тех людей, которые заблаговременно заботились о своем погребении.

Возле этого дома и внутри него всегда томились люди. Сейчас здесь было до пятидесяти человек мужчин и женщин разных сословий, и не только из Фив, но и из многих менее значительных городов Верхнего Египта. Они прибыли сюда, чтобы сделать покупки или дать поручения находящимся здесь чиновникам.

Рынок товаров для мертвых был довольно богат. Возле стен стояли рядами разнообразные гробы – от простого ящика до богато позолоченного и раскрашенного саркофага в форме мумии. На деревянных полках лежало множество свернутых в рулоны полос грубого и тонкого полотна, которыми обертывались мумии. Полотно это ткали с благословения богинь Нейт, Исиды и Нефтиды, покровительниц ткацкого искусства, мастера дома бальзамировщиков, или его выписывали издалека, преимущественно из Саиса.

Покупатели и заказчики могли выбрать по образцам гробы и пелены, а также шейные повязки, скарабеев, столбики, амулеты в виде лент, головных повязок, углов, треугольников, расщепленных колец, посохов и других символических фигур[126]126
  Амулеты, которые в большом количестве встречались на мумиях. Специалистам-египтологам удалось разгадать порой весьма странные значения большинства из них, ибо почти каждому из них посвящена какая-нибудь глава Книги мертвых.


[Закрыть], которые обычно клали на мумию или вкладывали в обвивавшие его пелены.

Много здесь было и печаток из жженой глины, которые закапывали в землю, чтобы можно было разрешить споры о границах участков для погребения. Продавались и фигурки богов, которые зарывали в песок, чтобы очистить и освятить его, так как считалось, что он принадлежит Сету. Были здесь и статуэтки, называемые ушебти, которые по нескольку штук или по одной клали в маленьком ящичке в усыпальницу, чтобы они с помощью заступа, плуга и мешочка с семенами, который привешивался к плечу фигурки, помогали покойникам трудиться на нивах блаженных праведников.