Текст книги "Уарда"
Автор книги: Георг Эберс
Жанр: Литература 19 века, Классика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)
XV
Когда во время пожара Бент-Анат в своей палатке старалась привести в чувство спасенную из огня Уарду, Рамери отправился за лекарями, а затем появился в палатке своей сестры. Там он с нежностью и заботой смотрел на чуть не задохнувшуюся и еще лежавшую без чувств, но избежавшую ожогов девушку и, наконец, схватил ее руку, чтоб поцеловать кончики пальцев. Но Бент-Анат отстранила его от Уарды. Тогда он стал взволнованно просить сестру не отталкивать его и рассказал ей, как дорога сделалась для него эта девушка еще с тех пор, когда произошла стычка в Городе мертвых, и добавил, что он после отъезда из Сирии думал об Уарде день и ночь и желает жениться на ней.
Бент-Анат вздрогнула и напомнила своему брату о недостойном происхождении отца девушки, но Рамери с живостью возразил:
– В Египте происхождение определяется по матери, а умершая жена храброго Кашты…
– Знаю, – прервала его Бент-Анат. – Лекарь Небсехт уже рассказал нам, что она была пленницей, и я думаю, что она происходит не из простой семьи: это видно по нежному и изящному телосложению Уарды…
– А кожа ее нежна, как лепестки цветка! – вскричал Рамери. – Голос ее звучит, как журчание ручейка… Но посмотри, она пошевелилась! Уарда, открой глаза, Уарда!
Бент-Анат с улыбкой увела своего брата, потому что в палатку вошел лекарь – сказать, что теплая ванна с отварами растений, которая должна возвратить силы Уарде, готова.
Царевна приказала своим служанкам перенести больную, находившуюся все еще в бессознательном состоянии, в ванну и хотела сама последовать за ними, когда посланец передал просьбу ее отца прийти в его палатку.
Бент-Анат догадалась, что это означает, и попросила Рамери оставить ее одну, так как ей нужно было переодеться в парадное платье. Она распорядилась, чтобы в ее отсутствие за Уардой присмотрела Неферт.
Оставшись одна, царевна бросилась на колени перед статуей своей матери и долго молилась, потом подлила благовоний на маленький жертвенник богини Хатор, с радостным сердцем велела нарядить себя, пошла в палатку Неферт, чтобы просить ее позаботиться об Уарде, и наконец отправилась к царю.
Когда Рамери вышел из палатки своей сестры, он увидел, что стражи схватили и ведут какого-то мальчика, который горько плакал. Царевич узнал в нем маленького скульптора Шерау, который сообщил ему о кознях наместника. Рамери показалось, что он видел его на месте пожара. Часовые несколько раз отгоняли его от палатки царевны, но он настойчиво возвращался туда, и это возбудило подозрение у одного из начальников стражи, потому что со времени пожара в лагере ходило много слухов о злых умыслах против царской семьи.
Рамери тотчас же освободил маленького узника, который рассказал ему, что старая Хект перед своею смертью послала рыжебородого Кашту и его дочь спасти царя и что он разбудил солдат, а теперь у него нет приюта и он хочет повидать Уарду.
Царевич сам отвел мальчика к Неферт и попросил ее позволить мальчику увидеть Уарду и оставить его с прислугою Неферт, пока сам он не вернется от отца.
Лекари не ошиблись. В ванне Уарда пришла в себя, а когда ее одели, напоили разными снадобьями и привели в палатку Неферт, Мена, увидевший ее в первый раз, изумился ее нездешней трогательной красоте.
– Она похожа на дочь данайского царя, которую я увел в свою палатку, чтобы уберечь ее, – сказал он. – Но она моложе и красивее той.
Вошел маленький Шерау, чтобы поприветствовать Уарду, и она обрадовалась, увидев его. Затем ее личико снова стало печальным, и, несмотря на ласковые слова Неферт, она оставалась погруженною в себя и молчала. Время от времени по ее щекам текли слезы.
– Ты потеряла своего отца, а я потеряла в один день и мать, и брата, – сказала ей Неферт.
– Кашта был грубоватым человеком, но очень добрым, – отозвалась Уарда. – Я всегда буду вспоминать о нем с любовью. Он умер, моя мать, дед и бабка умерли еще раньше, и теперь я чувствую себя совершенно одинокою.
Неферт поцеловала ее в лоб и сказала:
– У тебя есть друзья, которые не оставят тебя.
– Знаю, знаю, – произнесла Уарда задумчиво. – Однако только сейчас я чувствую истинное одиночество. Сегодня я потеряла последнего близкого мне человека и осталась одна на всем белом свете.
– Тебя встретят как родную те, к чьему роду ты принадлежишь, – продолжала утешать ее Неферт.
Глаза Уарды засверкали, и она гордо, даже с вызовом, сказала:
– Я, как и моя мать, принадлежу к знатному роду. Я опять бросилась в дым и пламя после того, как очутилась на свежем воздухе, потому что я хотела спасти доставшуюся мне от матери вещицу, которую я спрятала вместе с моими праздничными платьями, когда пошла в лагерь за этим злым Нему. Я подверглась смертельной опасности, чтобы спасти свое сокровище, не потому что оно золотое и украшено драгоценными каменьями, а потому что на нем была надпись на чужеземном языке, и я думала, что она поможет мне найти дом, из которого была похищена моя мать. Теперь я потеряла эту дорогую для меня вещь, а вместе с тем и надежду узнать о своем происхождении, надежду на счастье!
Уарда громко зарыдала. Неферт обняла ее и ласково, с глубоким сочувствием спросила:
– Бедное дитя, твое сокровище поглотило пламя?
– Нет, нет! – с живостью ответила Уарда. – Я выхватила его из моего ящика и держала в руке, когда Небсехт взял меня на руки. Оно было еще у меня, когда я, спасенная, лежала на земле напротив пылающего дома. Бент-Анат ухаживала за мной, когда ко мне подошел Рамери. Я видела его перед собой точно во сне. Я на мгновение пришла в себя и тотчас же почувствовала, что сжимаю свое сокровище в руке.
– Так оно потерялось по дороге сюда?
Уарда утвердительно кивнула, а Шерау, сидевший возле нее, встал и смотрел на нее со слезами на глазах.
Время шло, Уарда молча смотрела в пол, а Неферт сидела рядом с Меной и думала о своих близких, покинувших этот мир. В палатке было очень тихо, общее горе омрачало счастье вновь соединившихся супругов.
Несколько раз звуки труб доносились из палатки царя.
Первый раз они раздались, когда азиатские властители входили в палатку Рамсеса, второй – когда властитель данайцев удалился, и, наконец, когда фараон вместе с побежденными властителями сел за обеденный стол.
Затем перед палаткой Мены послышался шум, и в нее вошел командир, сообщивший, что сюда идет царь данайцев со своей дочерью в сопровождении царских телохранителей, так как он желает повидаться и поговорить с Меной и с Неферт.
Дверь палатки отворилась. Уарда скромно отошла в дальний угол за занавеску, а Мена и Неферт рука об руку встречали своих нежданных гостей.
Царь данайцев был уже стариком. Его борода и густые волосы поседели, но движения были по-юношески быстрыми, хотя вместе с тем плавными и преисполненными достоинства. Черты его лица были мужественны и благородны, большие голубые глаза ясны и веселы, но в уголках его губ собрались горькие морщины.
Его дочь была невысокого роста, каждое ее движение отличалось плавностью и благородством, так же как и движения ее отца. Длинная, белая, окаймленная пурпурными полосами одежда девушки была перехвачена в талии золотым поясом, золотистые волосы, в которых сверкала диадема, спускались длинными локонами на шею. Чистый лоб ее был узок и образовывал прямую линию с ее изящно очерченным носом, губы ее были сложены в легкую приветливую улыбку, и необыкновенно прекрасен был овал ее лица и белоснежная шея.
С гостями пришел и толмач, переводивший каждое слово данайцев и хозяев палатки. За ним шли двое мужчин и две женщины. Мужчины несли подарки для Мены, а женщины – для его жены.
Царь данайцев всячески восхвалял благородство колесничего.
– Ты доказал мне, – сказал он, – что такие добродетели, как благодарность, воздержание и верность свойственны и египтянам. Впрочем, твоя заслуга, Мена, мне кажется менее значительною с тех пор, как я увидел твою супругу. Кто обладает прекраснейшим, тому легко воздержаться от желания присвоить просто прекрасное.
Неферт покраснела и возразила:
– Твое великодушие лишает твою дочь принадлежащее ей по праву, чтобы обогатить меня. Впрочем, я думаю, что любовь и побудила мужа моего к такой же несправедливости, пусть простит и вас, и меня твоя прекрасная дочь.
После этих слов Праксилла подошла к Неферт, выразила свою благодарность ей и Мене и вручила ей богатую диадему, золотые застежки и нитку редчайшего жемчуга. Отец ее попросил Мену принять от него в подарок панцирь и серебряный щит тонкой работы.
Затем царь и Мена прошли в глубь палатки, где уже было приготовлено угощение. Пока отец Праксиллы обменивался тостами с Меной, царевна с помощью переводчика рассказала Неферт, какие ужасные часы пережила она, когда, попав в плен к египтянам, была вместе с другими пленными выставлена в лагере Рамсеса в качестве добычи. Тогда один пожилой военачальник заявил на нее права, но Мена отвел ее в свою палатку и заботился о ней как о своей сестре. Сильное волнение слышалось в голосе Праксиллы, и свой рассказ она закончила словами:
– Ты только тогда вполне поймешь, до какой степени я благодарна ему, когда узнаешь, что при защите нашего лагеря на моих глазах от нанесенной ему раны упал на землю мой жених. Теперь он выздоровел, и, когда я вернусь домой, мы сыграем свадьбу.
– Да будет это угодно богам! – воскликнул данаец. – Праксилла – последняя в нашем роду. Жестокая война похитила у меня четверых неженатых сыновей, а зять пал от рук египтян при защите нашего лагеря. В ваши руки попали его жена и новорожденный ребенок. Таким образом, Праксилла, моя младшая дочь, – единственное, что оставили мне завистливые боги.
В этом момент раздался громкий детский голос, и тут же в палатку вбежал маленький Шерау с высоко поднятой рукою, крича:
– Я нашел, нашел!
Уарда, которая выглядывала из-за занавески, отделявшей спальную часть палатки, и с напряженным вниманием вслушивалась в каждое слово данайца, не спускала глаз с белокурой Праксиллы. Теперь она, сильно взволнованная, решительно вышла на середину палатки и взяла свое сокровище из рук мальчика, чтобы показать его данайскому царю. Когда она глядела на Праксиллу, ей казалось, что она смотрится в зеркало, и в ее душе зародилось предчувствие, что ее мать была данаянкой.
Бешено билось ее сердце, когда она, застенчиво опустив голову, точно просительница, приблизилась к данайскому царю, высоко подняв в руке свое сокровище.
Присутствующие с удивлением смотрели на величественного старика: он зашатался, вытянул вперед руку, словно защищаясь от Уарды, и, отступив назад, вскричал:
– Ксантэ, Ксантэ! Неужели преисподняя выпустила ее тень на свободу? Ты узнаешь меня?
Праксилла испуганно взглянула на своего отца и с удивлением – на Уарду. Вдруг она громко вскрикнула, сорвала цепочку со своей шеи, подбежала к Уарде, взяла у нее драгоценность и воскликнула:
– Вот она, вот она – вторая половина убора моей бедной сестры Ксантэ!
То, как старый царь пытался справиться с волнением, глядя на Уарду, всех глубоко тронуло. Его сильные руки дрожали, когда он соединял две части убора своей дочери. Обе части были совершенно одинаковы. Каждая представляла собой крыло орла, выходившее из полуовала, покрытого письменами. При соединении двух половинок получилась фигура распустившей крылья птицы, на груди которой были изящно выписаны строки. Можно было прочесть следующее загадочное изречение:
Это ничтожная вещь, украшение пустое,
Но в единении с другой милость Зевса несет.
Беглого взгляда на эти строки хватило данайцу, чтобы убедиться: он держит в руке драгоценность, которую собственноручно повесил на шею своей дочери Ксантэ в день ее свадьбы и вторую половину которого носила некогда ее мать, передавшая ее по наследству Праксилле. Украшение первоначально было заказано для жены царя и для ее сестры, которая рано умерла.
Прежде чем приступить к расспросам и разъяснениям, данаец взял голову Уарды обеими руками, поднял к себе ее лицо и стал вглядываться в ее милые черты, как в рукопись, в которой надеялся найти свидетельства счастливейших минут своей жизни. Девушка не выказывала пред ним робости, не отстранилась от него, когда он прижался губами к ее лбу: она знала, что связана с царем кровными узами.
Наконец данаец подал знак толмачу. Уарду стали расспрашивать обо всем, что она знала о своей матери. Выслушав девушку, данаец окончательно признал ее своею внучкой и рассказал все Мене и Неферт. Лет двадцать тому назад, при нападении неприятеля на лагерь, его зять был убит, а его дочь Ксантэ, с которой Уарда имеет поразительное сходство, была похищена вместе со своей малюткой. Жена царя, потрясенная этим известием, умерла через несколько недель после рождения Праксиллы. Все поиски Ксантэ и ее ребенка оставались безуспешными, однако же царь вспомнил, что на вопрос египтян, которым он предлагал большой выкуп за дочь, не была ли она немой, он отвечал, что нет. Ксантэ потеряла способность говорить от страха и горя.
Бесконечной была радость данайского царя, а Уарда не могла насмотреться на него и на его дочь, свою тетю.
Наконец данаец собрался уходить и выразил желание взять с собою Уарду, но Мена попросил позволения сообщить о случившемся фараону и его дочери, так как Уарда была вверена попечению Бент-Анат, и потому он не мог отпустить ее, пусть и с родственниками, без позволения царевны.
Не дожидаясь ответа данайца, он вышел, отправился к царю, и Рамсес тотчас явился к его палатке с Бент-Анат и Рамери.
Пока они шли, царь спросил у своего сына:
– Не желаешь ли ты исправить свою ошибку и привлечь на нашу сторону данайского царя помолвкою с его дочерью?
Царевич не нашелся что ответить, но схватил руку отца и поцеловал ее с таким чувством, что Рамсес, отняв ее и грозя ему пальцем, сказал:
– Мне кажется, друг мой, что ты нас опередил и уладил государственное дело за нашей спиной!
Перед палаткой Мены Рамсес встретил своего гордого противника и хотел протянуть ему руку, но данаец уже упал перед ним на колени, подобно другим азиатским повелителям, и сказал:
– Смотри на меня не как на воина и царя, а как на отца, являющегося в качестве просителя. Давай заключим мир, и позволь мне эту девушку, мою внучку, взять с собой на нашу родину.
Рамсес поднял старика, протянул ему правую руку и ласково ответил:
– Я могу выполнить твое желание только наполовину. Я, царь Египта, предлагаю от чистого сердца крепкий союз и прочный мир, но что касается этой прекрасной девушки, ты должен вступить в переговоры с моими детьми, во-первых, с моею дочерью Бент-Анат, которая опекает твое дитя, и, во-вторых, вот с этим освобожденным тобою пленником, моим сыном Рамери, страстно желающим жениться на Уарде.
– Я передаю свои права моему брату, – сказала Бент-Анат, – и спрашиваю тебя, девушка, согласна ли ты признать его своим мужем?
Уарда утвердительно кивнула и выразительно посмотрела на своего деда.
– Я хорошо тебя знаю, – сказал данаец, обращаясь к Рамери. – Мы бились друг против друга, и я взял тебя в плен, когда ты, оглушенный ударом моего меча, упал с колесницы. Ты еще слишком горяч, но этот недостаток проходит с годами у человека твоей закалки. Выслушай же меня теперь. Великий фараон, позволь мне сказать и тебе несколько слов. Я согласен на помолвку, пусть их брак скрепит наш союз, но позволь внучке пожить со мной в течение года, чтобы я мог порадоваться, глядя на нее. И еще я хочу, чтобы она научилась говорить на языке ее матери. Оба они еще молоды, а по обычаям данайцев, где мужчины и женщины созревают позднее, чем в твоем государстве, даже слишком молоды для того, чтобы заключить брачный союз. Эта девушка благородного происхождения выросла в неподобающей обстановке, у нее нет ни дома, ни отечества. Царевич посватался к ней, так сказать, на ходу, когда же она отправится со мною, то сын фараона сможет явиться в качестве жениха во дворец государя, и я устрою для них царскую свадьбу.
– Твое требование благоразумно и справедливо, – отвечал Рамсес. – Возьми свою внучку с собою как невесту моего сына, как нашу будущую дочь. Рамери в течение года останется в Египте и будет служить в войсках. Для тебя, Рамери, через год от этого дня будет приготовлен в пелусийской гавани хороший корабль с финикийскими матросами, который отвезет тебя в страну данайцев, и тогда вы сыграете свадьбу.
– Да будет так! – воскликнул старик. – И, клянусь Зевсом, я не откажу твоему сыну, когда он явится просить руки моей дочери.
XVI
Уарда последовала за своим дедом и за Праксиллой в их палатку, установленную на другой стороне пелусийского рукава Нила, собираясь на следующее утро еще раз посетить египетский лагерь, проститься со своими друзьями и позаботиться о достойном погребении своего отца.
Она не забыла также выполнить последнюю просьбу старухи Хект, и Бент-Анат без труда убедила отца, чтобы он приказал забальзамировать колдунью как знатную женщину. Как выяснилось, он многим был обязан старухе.
Прежде чем Уарда покинула лагерь царя, Пентаур попросил девушку доставить своим посещением ее спасителю, умирающему Небсехту, последнюю радость.
Уарда, покраснев, согласилась выполнить эту просьбу.
Поэт, который провел всю ночь у постели лекаря, вечером снова отправился к нему, чтобы подготовить его к посещению Уарды.
Ожоги и тяжелая рана на голове причиняли ему сильные страдания. Его щеки горели от лихорадки, и лекари сообщили Пентауру, что его друг проживет не более часа.
Поэт положил на горячий лоб друга свою прохладную руку и дружески заговорил с ним, но Небсехт улыбнулся и с особенным, лишь ему свойственным выражением лица человека, знающего больше других, тихо, с видимым усилием проговорил:
– Еще несколько глотков воздуха, и все успокоится – и здесь, и здесь. – При этом он указал на свое сердце и лоб.
– Когда-нибудь успокоимся мы все, – сказал Пентаур, – но, может быть, только для того, чтобы по ту сторону бытия развиваться и действовать целеустремленнее и без ограничений. Если боги и награждают нас за что-либо, то прежде всего за стремление к истине и упорный труд. Твой дух сольется с вселенской душою и глазами божества пронзит покров, скрывавший здесь тайну бытия.
– Я стремился проникнуть за этот покров, – со вздохом сказал Небсехт. – Мне казалось, что мои глаза распознали частицу истины, как вдруг смерть своей грубой рукой закрывает их. Какая мне польза видеть глазами божества, став таким же всеведущим? Меня манит не созерцание, а познание истины.
Он замолчал, так как его силы истощились, и Пентаур попросил его успокоиться и вспомнить о приятных часах, которые были у него в жизни.
– Их было немного, – сказал лекарь. – Когда мать целовала меня и давала мне финики, когда я наедине, без помехи мог наблюдать и работать, когда ты открывал мне глаза и я мог видеть твой разноцветный мир. Это было прекрасно!
– Ты облегчил страдания многих людей и никому не причинил горя.
Небсехт покачал головою и пробормотал:
– Я довел старого парасхита до сумасшествия и смерти.
Он надолго замолчал, затем глаза его заблестали, и он продолжил с большею живостью:
– Но я не хотел причинить ему горе и не напрасно проделал этот опыт. В Мегиддо я поработал не без пользы. Теперь я знаю, с помощью какого органа мы думаем. Сердце! Что такое сердце? Сердце барана и сердце человека выполняют одну и ту же работу. Оба они вертят колесо животной жизни, оба они бьются быстрее от страха или удовольствия, потому что этими чувствами обладает и человек, и животное. Да, способность мыслить – это божественная сила, которая не ограничена ничем и делает нас способными приходить к верным заключениям. Так вот, эта способность обнаруживается в голове, вот здесь, за лобною костью, в мозгу!
Он замолчал от слабости и боли.
Пентаур подумал, что он бредит. Все это время два лекаря распевали слова заклинаний. Поправив больному постель, Пентаур подал ему освежающее питье и сказал:
– Самым светлым воспоминанием твоей жизни была встреча с очаровательной девушкой, которая, как ты сам признался мне, помогла тебе открыть в себе орган восприятия прекрасного. Эту девочку ты вырвал из лап смерти, пожертвовав своей жизнью. Уарда, как ты знаешь, нашла своих родственников, но она никогда не забудет своего спасителя. Она хотела бы еще раз поблагодарить тебя, прежде чем она отправится в дальний путь со своим дедом.
Больной помолчал, затем проговорил тихо:
– Пусть она придет. Но я буду смотреть на нее только издали.
Пентаур вышел и тотчас вернулся с Уардой, которая, покраснев и со слезами на глазах остановилась у двери палатки.
Небсехт долго смотрел на нее с любовью, затем сказал:
– Прими мою благодарность и будь счастлива.
Девушка хотела подойти к нему, чтобы пожать ему руку, но он с беспокойством остановил ее, подняв перевязанную правую руку, и сказал:
– Не подходи ближе, но постой здесь еще минуту. У тебя слезы на глазах! Обо мне плачешь ты, или это слезы, вызванные зрелищем моих страданий?
– О тебе, добрый, благородный человек, мой друг и спаситель! – отвечала Уарда. – О тебе, милый, несчастный Небсехт!
Лекарь закрыл глаза, слушая, как она с глубоким волнением произносит эти слова.
Когда она замолчала, он открыл глаза, долго смотрел на нее ласково и удивленно, затем тихо сказал:
– Теперь довольно, теперь я могу умереть.
Уарда вышла из палатки, а Пентаур остался подле своего друга, прислушиваясь к его хриплому дыханию. Вдруг больной приподнялся и сказал:
– Прощай, друг! Путешествие мое начинается, и кто знает – куда.
– Только не в ничто, не в пустоту! – вскричал Пентаур с жаром.
Лекарь покачал головой и возразил:
– Я был чем-то, а из чего-то не может произойти «ничто». Природа бережлива, и у нее даже самое незначительное не пропадает даром. Она все рассчитала и планомерно идет к цели, это относится и к моему существованию – и здесь, и по ту сторону бытия. Из каждой вещи происходит то, что должно из нее произойти, наше желание, наша воля никого не интересуют. Моя голова! Как только в ней чувствуется давление, тогда конец мышлению! Если бы только я мог исследовать… исследовать…
Он говорил все тише и тише, его дыхание прервалось, и через несколько минут Пентаур закрыл ему глаза.
Перед палаткой умершего поэт встретил главного жреца Амени, который надеялся найти его у постели друга. Пентаур вместе с главой Дома Сети вошел в палатку.
Амени поспешно и с волнением прочитал несколько молитв о спасении его души и затем попросил Пентаура немедленно отправиться к нему.
По пути он осторожно подготовил поэта к предстоящей ему неожиданной встрече, которая должна была сильно взволновать его.
Фиванские судьи, которые были вынуждены приговорить мать Паакера, Сетхем, к ссылке в рудники как мать государственного изменника[191]191
Согласно Диодору, к ссылке на золотые рудники приговаривались также и все родичи преступника.
[Закрыть], позволили ей под присмотром стражников явиться на встречу царя, вернувшегося в Египет, чтобы она могла просить помиловать ее, но никак не Паакера. Она же отправилась туда с тайным намерением просить, напротив, не за себя, а за сына.
Амени уже не было в Фивах, когда был вынесен этот приговор, иначе он повлиял бы на решение судей, сообщив им правду о происхождении Паакера. После того как он перестал поддерживать наместника, ему незачем было хранить тайну, вверенную ему старою Хект.
Сетхем, вследствие повреждения ее судна бурей, прибыла в Пелусий уже после того, как встретили царя. Сопровождавшему ее верному домоправителю за несколько часов до описываемой минуты удалось добиться встречи с главным жрецом.
Судно Сетхем стало в гавани Пелусия на якорь в тот самый час, когда пламя, охватившее дворец, было уже видно издалека в ночной тьме.
Отблески огня и крики на соседних кораблях заставили Сетхем выйти на палубу.
Она поняла, что горит тот самый дворец, который наместник построил для торжественной встречи Рамсеса. Говорили, что царю угрожает смертельная опасность и что поджог устроили изменники.
Когда наступил день, до ее ушей вместе с проклятиями стали долетать имена ее сына и сестры.
Она ни о чем не спрашивала, не хотела ничего слышать, но уже знала правду.
Всякий раз как она возвращалась в каюту, слово «измена» продолжало звучать в ее мозгу, ее мучила жестокая головная боль и била дрожь.
Весь следующий день она не пила, не ела и лежала с закрытыми глазами. Ее домоправитель, которому вскоре стало известно, что его бывший господин замешан в поджоге, понял, чтó теперь грозит и самой Сетхем. Он решил встретиться с Амени, но ему удалось попасть к нему только на следующий день, так как главный жрец принадлежал к числу приближенных царя.
Амени ободрил домоправителя, отвез его на своей колеснице в гавань, взошел на корабль, где находилась Сетхем, и постарался подготовить женщину к великой радости, ожидавшей ее после великого горя. Но он явился слишком поздно: она уже утратила способность рассуждать здраво. Она слушала его безучастно, между тем как он пытался пробудить в ней мужество и заставить ее собраться с силами. Пока они говорили, она неоднократно прерывала его вопросами: «Неужели он это сделал?» или «Жив ли он?»
Наконец Амени убедил ее отправиться с ним в лагерь, пообещав, что там она найдет своего сына. Пентаур был необычайно похож на ее умершего мужа, и жрец надеялся, что, когда она его увидит, рассудок к ней вернется. По пути в лагерь он мягко и осторожно рассказал ей историю подмены ее сына Пентаура Паакером.
Она слушала его, по-видимому, внимательно, но так, как будто ей рассказывали о происшедшем с посторонним для нее человеком. Когда Амени стал расхваливать ум Пентаура и его дар поэта, а также говорить о его сходстве с ее покойным мужем, она пробормотала:
– Знаю, знаю, ты говоришь о проповеднике, он еще держал речь на Празднике долины.
Затем она снова спросила, умер ее сын Паакер или еще жив?
Главный жрец решил позвать Пентаура.
Когда он вошел с поэтом в палатку, то нашел ее пустою. Его слуги сообщили ему, что Сетхем убедила старого сговорчивого Гагабу отвести ее туда, где находился усопший Паакер.
Амени очень рассердился, он опасался, что теперь к Сетхем никогда не вернется рассудок. Главный жрец попросил Пентаура идти вместе с ним за нею.
Останки лазутчика находились в палатке, разбитой возле пожарища. Его тело было прикрыто покрывалом, только голова, не поврежденная при падении, оставалась открытой. Несчастная женщина стояла на коленях возле усопшего.
Так как она не слышала оклика главного жреца, он прикоснулся к ее плечу и сказал, указывая на усопшего:
– Это был сын садовника. Ты заботливо воспитала его как своего собственного сына, но истинный твой сын, которого ты носила под сердцем, сын твоего благородного мужа – вот этот юноша, Пентаур, которому боги даровали не только внешность, но и ум, и способности его отца. У тебя доброе сердце, и ты можешь все простить усопшему, но твоя любовь нужна твоему настоящему сыну, вот этому молодому человеку, проповедовавшему на Празднике долины, спасителю царя.
Выслушав Амени, Сетхем встала, подошла к Пентауру, улыбнулась, провела рукой по его лицу и плечам и сказала:
– Да, это он. Да благословят его боги!
Пентаур хотел обнять ее, но она уклонилась, быстро повернулась к усопшему и прошептала:
– Бедный, бедный Паакер!
– Мать, мать, признай же наконец своего сына! – вскричал потрясенный Пентаур.
Она снова повернулась к нему и сказала:
– Это его голос, это он!
Она приблизилась к Пентауру, обхватила руками его склоненную голову, горячо поцеловала его в губы и снова воскликнула:
– Да благословят тебя боги!
Затем она опять бросилась к усопшему, как будто чувствовала, что она провинилась перед ним, и опустилась возле него на колени.
Она оставалась безмолвною и неподвижною до тех пор, пока ее не перенесли на ее корабль. Там она легла и отказалась от всякой пищи. Время от времени она шептала: «Бедный Паакер!» Пентаур не отходил от нее, но она его не узнавала, и вскоре она последовала в другой мир за своим жестоким любимцем.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.